Вкус терпкого отчаяния

Проходят в ярком полусне С тобою наши отношения, Любовь свободна и чиста, Любовь свободна и чиста, Давай сгорим в её огне В объятии страстном, предвкушении, Проходят в ярком полусне С тобою наши отношения. ©Луна. Отношения. Соскользнула нога, затем вторая, а потом приятный холод подхватил всё тело. Капли дождя, который всё ещё никак не мог прекратиться, были сейчас очень кстати, они дополняли эту картину своей печалью. Чувство полета, раскинулись крылья, которые через несколько мгновений должны окраситься в багряный цвет крови, должны переломаться в щепки, больше никогда не раскрыться. Что случается с человеком, когда он умирает? Что случается с его душой? Она пытается сразу же покинуть землю или воет от непосильной боли, оплакивает свой жизненный путь, которому не суждено продолжаться — не ясно. Свист в ушах — и уже ощущение боли, хотя ещё не было падения, просто так должно быть, где-то на уровне подсознания — это правильно. Он не закрыл дверь, он не притронулся ни к чему дома, попытался в последний час этой ненужной жизни узнать хоть что-то новое, открыл книгу, ощутил снова жар огня, но ничего не смогло удержать его в комнате. Такой большой, пустой, несмотря на мебель. Это помещение было переполнено чувствами, жаром и духотой, совсем недавно, но сейчас… Шото закрыл глаза, чтобы не видеть смерть. Почему-то казалось, что она очень страшная, очень неприятная, и облик её мерзок. Было ощущение, что уже видел её, словно наяву. Длинную руку, которая пахла гарью, странный голос, яркие глаза. Он даже представлял, как цепляется за её плечи, сжимает черный балахон до боли в пальцах и постоянно пытается отсрочить свою последнюю дату, последнюю секунду, а дальше всё как в тумане. И постоянные огни, которые являются через кромешную бездну, обжигают душу, потому что на теле не осталось ничего, что могло чувствовать. Теперь же он не будет сопротивляться, сам подпишет этот приговор, поставит печать своей кровью и будет молить, чтобы его не оставляли в этом мире, где много людей, но все они никто. Шото ощущает руки на груди, хотя, скорее, не руки, а сгусток тепла. Он открывает глаза, нечаянно? Цепляется за окно, падает на подоконник, попутно сбивая цветок. Перед ним развиваются красные волосы, они как закатный горизонт — горят и искрятся, заставляют смотреть. Безумный взгляд, полный горечи и страха, прямо перед носом чужие, заплаканные щеки. Виола распадается на маленькие части, растворяется в воздухе, как дым. Она ещё раз протягивает свои руки навстречу, стискивает зубы, а тьма пожирает ее. Девушка пару раз качает головой, старается о чем-то прокричать, но всё — кругом пейзаж вечернего города. И больше ничего. На её груди было видно пулевое ранение, белая блузка вся утопала в крови, а руки были закованы в наручники. Тодороки ухватился за стену, стараясь не делать лишних движений, чтобы снова не почувствовать эту пугающую пустоту под ногами. Он смотрит на свое плечо, где было то самое тепло, но ничего нет. Что за игры с выдуманными мирами, это не может быть правдой, но изображение до сих пор колеблется перед глазами, Виола всё так же плачет. Ветер шепчет на ухо извинения и несётся дальше, пролетая над крышами домов, академии и больницы, отправляется на встречу океану. Шото не спеша встаёт и одними губами говорит в пустоту «прощаю». Другой порыв тут же подхватывает фразу и быстро доносит её до неизвестной сырой могилы, под старым стволом сакуры, которая уже скрепит и выглядит плохо. Он садится на стул, смотрит в стену, бьёт пальцем по светлой поверхности. Так сложно прийти в себя, всё тело скованно, но самое главное — хочется жить. Ни для кого, ни для чего, а для самого себя. Просто тихо существовать, превращать рутину во что-то необычное, интересное, искать хорошее даже в самом плохом. Становится холодно, открытое окно выстужает помещение, по полу гуляет сквозняк, теперь он чувствует это. Нет тепла, нет приятного прохладного ветерка, есть только ледяная пустыня без конца и без края, по которой он должен брести один, зажигать свои огни. Он тонет в мыслях, забывается, погружается в себя, представляет то, что могло бы случиться. Не замечает, как скрипнула дверь в его квартиру, как по коридору кто-то идёт, стараясь не нарушать звенящей тишины. Лишь через несколько минут переводит взгляд на дверной проем, где стоит человек, которого не хочется видеть. Никогда. Бакуго молчит, впервые за долгое время ему нечего сказать. Он взволнованно смотрит на окно, затем на Шото, который лишь утыкается в свои руки, скрещенные на столе. И снова ни одной эмоции, только трясутся плечи, разноцветные глаза рассказывают о том, что могло бы случиться. Он делает шаг, затем второй, такая осторожность для Бакуго чужда, он просто не знает таких слов, не хотел знать. Приходится действовать медленно, обдумывать каждый шаг и каждое своё действие, как и говорили ему все, кому не лень. Теперь это пригодилось. — Уходи, — его просят, но он не в силах выполнить это лёгкое поручение, как бы не хотелось. — Если ты пришел загладить свою вину и проявить жалость, то прошу, уходи. Его волос касаются, так сдержанно и очень напряжённо, что становится не по себе. Шото закусывает губу и не поднимается с поверхности стола, чтобы никто не видел этой боли, что охватывает всё нутро. Так страшно — а вдруг действительно сейчас этот гость развернется и пропадет за входной дверью, просто так, ничего не объясняя, а если и обоснует свой уход, то будет ещё ужаснее. Сколько мыслей, сколько вариантов событий крутится в голове — всех не упомнить. Бакуго садится рядом, не спешит ничего говорить, хотя внутри нарастает злость — правда, неясно на что или на кого. Нужно ответить правильно, ведь сердце ноет и скулит оттого, что приходится выслушивать такое. — Скажи, почему ты тут? Потому что совесть, потому что поручение или потому что ты боишься, что с неба пребудет страшная кара, которая сломает тебя? Или тебе приятно смотреть на то, как кто-то страдает? Признайся, Бакуго, неужели это так сложно! Срывается голос, так некстати, получается очень истерично, хотя внутри полное успокоение и гармония. Он словно умер, но не физически. Пора начинать новый этап жизни, а в новом мире нет места прошлому образу и характеру. — Я всегда тебя ненавидел, — и Тодороки замирает, не шевелится, потому что это то, что он не хотел слышать. Это страшно, это непонятно и убивает. Шото снова возвращается мыслями на подоконник. — Ты отвратительный, невыносимый. Всегда таким был — высокомерный, холодный и неприступный принц, которым заинтересованы все вокруг, который ладит абсолютно со всеми, а с кем не ладит — того побеждает. Бакуго говорит медленно, выделяя каждое слово, чтобы Шото осознал всю суть происходящего. Тодороки сжимает свою голову руками, сдерживает слёзы, которые где-то рядом, пытается закрыть уши, чтобы весь этот кошмар наяву прекратился. Может он уже умер и попал в ад? А так выглядит самый страшный круг и самые жестокие пытки? — Знаешь, я так думал всегда, ты вызывал во мне только презрение. Но сейчас, когда судьба сложилась так, как сложилась, мне сложно представить, что делать, когда тебя рядом нет. Ты появился внезапно, случайно, — Бакуго смотрел в потолок, выдавливал из себя слова, сжимал кулаки и очень переживал. Эмоции делают с людьми необъяснимое — можно стать монстром в человеческом обличии, а можно говорить искренне, словно живёшь последние минуты. — Вся эта ситуация помогла мне многое осознать, но, Тодороки Шото, я тебя ненавижу. Практически каждый твой шаг, твоё действие и слово. Шото резко поднимает голову, закрывая уши со всей силой, но его ладони были перехвачены. Они смотрели друг другу в глаза, как хищник и жертва, пойманная в сети обмана. — Хватит! — И я ненавижу тебя, потому что никто не вызывал во мне подобного чувства. Шото, это сложно сказать, сложнее для меня проявить, но я прошу прощения за всё, что случилось, правда, — руки дрожат, в окно залетает противный ветер, который пробирает до костей, но чужие запястья такие теплые, такие родные. — Я не испытываю к тебе жалости, потому что я люблю тебя! Его отпускают, а ладони падают на поверхность стола, Шото не поднимает глаза, опустошенно смотрит по сторонам. Теперь настал момент, когда Бакуго, замирая, следил за каждым движением, ждал окончательный вердикт, который определял дальнейшее. Кругом запах кофе, ещё чуть-чуть — и нечем будет дышать, а лёгкие всё сдавливает и сдавливает от напряжения. Ему страшно? Скорее всего. Кацуки Бакуго, тот, кто не боится боя, кто не боится крови, безжалостно идёт к своей цели, сейчас просто смотрит на другого человека, переживает, и оказывается, что он зависим. Зависим от запаха ментола, от холодного взгляда, от нежных губ, от человеческих связей, которых у него никогда не было. Просто одержим чужим присутствием, как сильным наркотиком. — Я хочу верить. — Я надеюсь, ты сможешь, — он касается рукой шрама около глаза. Это выглядит странно, Шото прикрывает веки и ждёт дальнейших действий. Чужие пальцы очерчивают его лицо, как и он когда-то делал, когда был узником больничной койки. Внутри неподавляемое чувство, которое нельзя контролировать, и он, набрав полную грудь воздуха, протягивает свои ладони к чужим плечам, снова чувствует душой и кожей, как когда-то. Имея глаза — мы все становимся слепы, ведь истинное зрение может получить только человек с душой. Только сердце может почувствовать обман, ложь, клевету и злобу, только оно может увидеть светлое будущее и простить человека за всё, только сердце может указать истинный путь, наперекор разуму. Шото больше не доверяет чужим словам, не доверяет своим глазам, он приобрел необычную причуду, если это можно так назвать. Чувствовать другого человека, его переживания и состояние, на уровне нематериального помогать, гнуть свою линию. И Бакуго не нужны слова, он чувствует это, как через бледные руки передается эта необычная сила, которую обычные люди назвали бы любовь. Нет, это нечто большее, нечто особое, что может ощутить далеко не каждый — странная связь, которая состоит из боли и радости, из отчаяния и неземного счастья. Каждое звено этой цепочки связано моментами, страшными и не очень, приятными и мерзкими. Между ними пролетает искра, она пугает Тодороки, тот слегка отодвигается, но не убирает рук с лица Бакуго, лишь снова прижимается и ближе, чтобы на этот раз не тянуться. — Думаю, что смогу, — минуя запах дыма и гари, который отчаянно пытается помешать, он прижимается к чужим губам. Это настолько красиво — смешение противоположностей: лёд и пламень, нежность и грубость, эмоции и разум, гематомы и здоровый румянец, вина и безвинность, охотник и жертва. Оба героя — отрицательные, в каждом есть свой изъян, и не один, но минус на минус — всегда что-то положительное. Бакуго впервые ни о чем не думает, просто наслаждается моментом, который теперь точно имеет привкус вечности. Так странно — не иметь в голове ничего. Нет представления, как он будет объяснять всем о том, как же так получилось, что та самая девушка — Шото, ведь нельзя наблюдать за тем, как другие находятся рядом. Не знает, как начать разговор с Киришимой, вообще. Да это и не важно, он отстраняется, любуется фарфоровым лицом и улыбается в ответ. Когда он последний раз чувствовал только радость? Никогда. Тодороки ощущает на своей спине ладони, выгибается навстречу, но не спешит с действиями, он пытается встать, но его не отпускают. После нескольких попыток всё же получилось. Он подходит к окну и закрывает его, мысленно клянется о том, что никогда в жизни его больше не откроет. Видит звёзды, далёкие-далекие, как когда-то его желания и счастье, сейчас же всё рядом, он не знает этого, но четко ощущает. Всё наладится — пусть это будет аксиомой. Хорошему не должно полагаться доказательство.

***

— Тодороки Шото, что вы можете сказать для нашего новостного выпуска? — нелепый телеведущий протягивает микрофон. С него слетает шляпа, отчего даже весело. — Нашим зрителям интересны ваши тренировки, которые помогли за год вернуться в форму и составить конкуренцию действующим героям. Он берет микрофон. Признаться, в последнее время он боится камер, они ему неприятны. После того, как он вступил в одно из лучших супергеройских агентств — отбоя от репортеров нет, все они требуют небывалую формулу успеха. — Дело не в тренировках. — Так в чем же? — мужчина ищет на полу шляпу и удивлённо поднимает глаза. — За каждым героем кто-то стоит, будь то мать, друзья, дети или любящий человек. В героев надо верить, но нельзя полагаться только на чудо, — он касается груди. — Главное — это после многих падений находить в себе силы снова встать, когда весь мир против, когда никто не хочет помочь и понять. Нужно знать, что человек, который тебя услышит — непременно найдется, откликнется, хотя ты мог бы даже на него никогда не положиться. — Да вы блефуете, хотя в каждом герое должна быть своя загадка, — корреспондент забирает микрофон и переключается на Урараку, которая уже готова начать говорить. Тодороки скрывается в коридорах, уверенно идёт домой — ведь знает, что его ждут. Он чувствует это, не надо лишних доказательств, лишь нужно идти быстрее, практически бежать по припорошенной снегом улице. Кругом очень красиво, наряжены витрины магазинов к рождеству. И всё равно, что в Японии этот праздник негосударственный, это негласный день всех влюбленных, а уж влюбленные в нашей истории точно есть. И его встречают самыми приятными объятьями, мгновенно снимают с него куртку, затем галстук, а следом уже и рубашку. Страсть настолько пылкая, что не найдется подходящего слова, чтобы описать эти действия. Точнее, найдется, но пусть каждый сам их подберёт, ведь любовь для каждого — нечто особое, нечто индивидуальное, и нет смысла навязывать единого стандарта. А на другом конце слова Тодороки слышит хрупкая девушка, которая уже давно ничего не делает, лишь мечтает свести счеты с жизнью, но не находит в себе силы. Она обдумывает эту фразу, затем быстро собирается на улицу, залетает в магазин и протягивает последние деньги за коробку акварельных красок и бумагу. Она неуверенно водит карандашом по белому полотну, отдается творческому процессу и плачет от счастья. Потому что нет ничего приятнее, чем жить своим увлечением, и пусть ей сказали, что она пустое место, но она обязательно докажет обратное. Она художник, она творец, который разукрасит не только свою жизнь, но и жизнь тех, кто захочет прикоснуться к её работам. Любовь — это наука без правил, творчество — порождение любви.