«Честь — это совесть, но совесть болезненно чуткая. Это уважение к самому себе и к достоинству собственной жизни, доведенное до крайней степени чистоты и до величайшей страстности.» — Альфред Виктор де Виньи.
***
Удар о стену был очень болезненным, Коннор даже сжал зубы, издав еле слышный стон. Ну вот, теперь и он сгниёт с остальными трупами, кажется, та легендарная Мисс Фортуна отвернулась от него и от всех членов команды в самый на то неподходящий момент. Коннору было как никогда стыдно и жаль, но не себя. Гэвин завещал ему корабль, носящий гордое название «Левиафан», команду, защищавшую его не как беженца с Маунт-Вернон, а как настоящего члена семьи, брата. Они все приняли его, а он их всех подвёл и теперь сам сидит раненый за решёткой, злобно смотря на спины удаляющихся из сырого подземелья солдат. Стены здесь прочные, толстые, не выдержат разве что пушечного залпа, но Коннор и не рассчитывал на спасение, кто, кроме Морского Дьявола, за ним мог прийти? Остальной части команды в соседних камерах видно не было, сразу появились дурные мысли в голове: либо их сразу отправили на эшафот, либо просто в другой части темницы часы отсчитывают. Коннор надеялся на второй вариант, но всё же гнев и тревога не отпускали его полностью. Ричард. Его единственный брат, от которого он сбежал в тот день, сегодня поставил пиратское клеймо у него на руке. Ожог до сих пор адски болел, пылал, словно горящие корабельные доски, но Коннор не подавал вида. Он не позволит им увидеть свои страдания и с такой же гордостью пойдёт на свою смерть. Перкинс не получит желаемого, хотя, для Коннора все пути заканчиваются казнью. Гэвин не стал бы гордиться таким капитаном, он бы снова направил свой грозный взор, заставив нынешнего Рида сжаться, как юнга, от страха, а потом плеснул бы рома в рюмку и сразу сглотнул, морщась от сладковатого привкуса: «Это и всё, что ты можешь, капитан Коннор Рид?! Я ожидал от тебя большего. Позор, не этому я тебя учил» — практически кричали мысли голосом Гэвина в голове, заставляя хвататься за волосы и корить себя с новой силой. Он виноват перед всеми, и как искупить свою вину пока было не ясно.— «Ты винишь себя за то, на что повлиять ты в принципе не смог бы».
— Нет, — сказал Коннор в пустоту, прекрасно понимая, что голос Гэвина — это простая галлюцинация, ожившие мысли, попытка подбодрить себя с такой помощью. — Я мог их вытянуть! Мог! Но враги были слишком сильны. Прости меня, Гэвин. От сырости и грязи старой темницы становилось противно. Казалось, даже в лёгких из-за этого запаха появилась плесень. Зато с небольшого окна, также закрытого прочными прутьями ржавых решёток, дул свежий ветер, хоть так помогая расслабиться и в последний раз насладиться холодным морским воздухом. Будто громадные солёные капли брызнули в лицо, с горечью напоминая обо всех приключениях на судне «Левиафан». Все памятные события сейчас были как на ладони, и даже чертовка Норт не казалось гадкой стервой. Гэвин в тот день был слишком разозлён, не только на Ричарда, поспособствовала даже эта Огненная Красавица. Коннор глубоко вдохнул, чувствуя, как силы всё-таки покидают его тело. Присев на старую гнилую лавочку, он вытянул руку вперёд, смотря на поблёскивающее на пальце золотое кольцо с небольшим изумрудом. Подарок от Гэвина, связывающий не только их тела, но и души. Снова боль появилась внутри, будто комом вставая поперёк горла, Коннор помнил день их помолвки почти поминутно, помнил, как округлились глаза у Миллера, когда он узнал, как другие члены команды были в ступоре, смотря на новоиспечённого Коннора Рида. Тот день был для всех памятным. Но, поток бурных воспоминаний прервал чей-то голос. Наверху скрипнула креплениями дверь, громко ударяясь о бетонную стену, кто-то что-то негромко сказал стражнику, и тот вышел. Коннор понял, что он остался абсолютно один в этом мрачном помещении, от этой мысли даже стало как-то противно и не по себе. Тишина давила на уши, казалось от любого звука начнёт болеть голова, но со стороны лестницы раздались чьи-то торопливые шаги, и из мрака лестничной площадки вышел Ричард, смотря на Коннора своими, слегка обеспокоенными, голубыми глазами. На его лице было мало эмоций, ему будто всё равно, но Коннор не спешил его приветствовать, а лишь поднялся с лавочки, с раздражением щурясь на незваного гостя, а затем развернулся к небольшому окошку, ведущему на улицу. Будто с издёвкой для пиратов сделанная темница: «Любуйся на море. Это последний раз, когда ты его увидишь». Коннор вдохнул, но горделиво распрямил плечи, пусть он и под стражей, но всё ещё капитан пиратского судна. — Нам надо поговорить, Коннор. Может, ты наконец перестанешь строить из себя обиженного мальчишку и посмотришь на то, во что ты сам себя втянул? — Ричард отворил толстым ключом дверь, без страха входя в темницу. Он не боялся родного брата, оружия у него нет, и даже именной кортик из сапога вытащили, так что он беспомощен перед Ричардом и его мастерски выкованным клинком. — Сказал человек, из-за которого я оказался в том порту. Не смей говорить то, о чём не знаешь! — возмущённо отозвался Коннор, разворачиваясь, наконец, от окна. Ричард смотрел прямо, холодно, в этой камере заключённый не он, и не его с самого утра поведут на эшафот оплачивать те самые смерти и преступления. Всё карается по закону — говорил он с самого начала, и вот, Коннор готов расплатиться ценой собственной шкуры. — Говоришь о свободе в четырёх стенах. Не будь глупцом, согласись на предложение Перкинса. Он помилует тебя, примет на флот капером. Твои цели не стоят твоей жизни. — Ошибаешься. Моей целью было уберечь «Левиафан» и команду Гэвина, но вот появился ты, и, как всегда, всё испортил. Я ненавижу тебя, Ричард, ненавижу. Коннор срывался, говорил всё, что думает и что так давно вертится у него на языке. Ричард был источником всех его бед, всех поражений, всех потерь. Теперь он не смог бы признать в родном брате доброго и любимого человека, как собирался с самого начала. Из-за Ричарда он встретил Гэвина, сбежал к пиратам, потерял «Левиафан», и теперь из-за него же он сидит в этой темнице, подсчитывая часы до своей скорой смерти. Обида снова появилась чёрной меткой, будто в самой душе всплыла чем-то неприятным, горьким, болезненным. Но Ричард не сдался, осторожно подошёл, совсем близко, коснулся рукой слегка дрожащего плеча брата, а затем притянул Коннора к себе, крепко обнимая. Все забытые чувства будто обострились, все воспоминания всплыли гнилыми корабельными досками, пылающими из-за кораблекрушения. Ричард не хотел отпускать его, не хотел смотреть в карие разочарованные глаза, полные боли и отчаяния. Он ничего не смог бы сделать, никак не смог бы помочь. Сейчас именно Коннор куёт себе свою судьбу, и Ричард смирился с его решением погибнуть смертью храброго свободного воина, кем он мечтал быть всегда. Коннор не отвечал на объятия, не смотрел в серо-голубые глаза, наполненные такой же печалью и отстранённостью. Они встретились спустя столько времени, и вот один хочет снова исчезнуть, но уже навсегда, а второй не знает, что делать и как помочь. А ведь Коннор в чём-то и прав, по его вине он оказался снова на Маунт-Вернон и только по его вине Коннор вернулся не домой, а прямиком в темницу на одну и последнюю, ночь. Ричард слегка отстранился, видя, как в уголках глаз Коннора собрались небольшие капли слёз. Это был конец, и Ричард сам это прекрасно понимал. С эшафота Коннора спасёт только чудо, и этим чудом точно не был их излюбленный Морской Дьявол. — Тогда, мы только отошли от Грос-Морн и пошли по обратному курсу. Как вы успели нас нагнать? «Левиафан» быстроходный корабль. Вам был известен курс? — Ричард кивнул, не понимая, к чему ведёт Коннор этот разговор, хотя, некоторые мысли всё же были. — Норт указала. Мы на всех парусах мчали к порту. Но вы ведь тоже знали, что мы идём за вами по пятам? — Да. У Мэри во всех портах есть свои люди, каждый ей докладывает, что да как, взамен за одну информацию, она давала им другую. Конкретно на Маунт-Вернон, у неё некий Дэвид Аллен. От этого имени, взгляд Ричарда изменился. Он не мог поверить, что капитан и, по совместительству, его учитель, мог оказаться явным предателем, который продавал информацию пиратам. Но сейчас было немного не до этого, Ричард смотрел на Коннора, замечая, что разговор из напряжённого постепенно перерастал в обычный, приятельский, или так только казалось, но Коннор больше не был похож на озлобленного пирата, желающего уничтожить всё вокруг. — Скажи, Коннор, почему именно этот Гэвин Рид? Зачем тебе это надо было? — в голосе Ричарда была дрожь, он будто боялся услышать ответ на свой вопрос, поэтому и опустил взгляд, притворяясь, что пол в темнице куда интереснее этого разговора, хотя вопрос задал он сам. — Ты не поймёшь этого, Ричард. — Коннор и сам не смог бы ответить, почему именно Гэвин. Их брак вообще сначала был по выгодным предложениям. Рид бы получил огромное наследство, которое между братьями разделил отец, а Коннор, наконец бы стал капитаном, отхватив по документам и корабль, и команду. Весьма опрометчивым поступком со стороны Гэвина было доверять команду незнакомому мальчишке, который по-случайности оказался в порту и попросился матросом на судно. Но всё же простая выгодная сделка начала перерастать во что-то большее, и из простого выгодного договора выросла настоящая любовь, на какую только способен был пиратский капитан, не один год путешествующий по бескрайним морским просторам. Рид был уникальным человеком, но Коннора больше тронула его необычная забота, скрываемая за тоннами дьявольских насмешек и пошлых шуток, вызванных бутылью рома. Что-то и правда твердило в душе, что Коннор нашёл своё истинное место, где ему хорошо, уютно и тепло, и это место было именно рядом с Гэвином на пиратском судне, селящем ужас во многих моряков. «Левиафан» был беспощаден, зол, грозен и непобедим. Ричард испортил всё, встав на пути огромного фрегата, прозванного в некоторых портах «Тенью смерти». Но всё это утекло в воспоминания, растворилось на горизонте, вместе с надеждами Коннора стать легендарным морским разбойником. Хотя, он и стал, но всего на несколько недель или на месяц. Рид был великим пиратом, а Коннор был рядом с ним. — Ты не способен любить Ричард. Ты не знаешь, что значит потерять любимого под пушечным залпом, смотреть, как он, истекая кровью, умирает у тебя на руках. Ты слаб, Ричард, и поэтому мне тебя жаль. — Я знаю, что такое любовь, Коннор. Ведь я всегда любил тебя. Не как брата, или ещё кого-то там. Ты всегда был для меня большим, — в отчаянии произнёс Ричард, смотря, как Коннор отходит к окну, вновь вдыхая свежий морской воздух. — И поэтому ты порвал книгу? Поэтому ты сказал, что мои мечты — это всё детские сказки? — Да. Я хотел защитить тебя, огородить от опасностей моря и козней этих морских разбойников. — Поэтому ты поставил мне клеймо на руке? — резко сказал Коннор, заставив Ричарда замолчать. Это было громко, это было больно, смотреть на собственную руку с покрасневшей, чуть ли не покрытой алыми волдырями, кожей. — Да. — Уходи, Ричард, ты уже ничем мне не поможешь, а я не хочу тебя видеть. Коннор вдохнул, опуская голову и сжимая свои руки в кулаки, обида снова нарастала. Ричард ничего больше не говорил, просто вышел, закрывая дверь темницы на замок. Коннор почувствовал удушающее одиночество. Он снова один, снова тишина давит на уши, и звук поднимающегося по лестнице человека. В груди засела чёрная метка, и чёрт её дери, Коннор чувствовал, как всё жжёт от этого, как в воспоминания вторгается образ матери, отца и той единственной шанти, которую пели родители им перед сном. Единственная песня, которую Коннор помнил наизусть. — Далеко в море. Я слышу твою песню во мраке. — произнёс он так, чтобы Ричард услышал. — Далеко в море. Когда-то настанет день, который нас освободит. — Навеки в море, — раздалось со стороны лестницы. — Пройдут годы, пока мы свидимся. Ветер такой сильный, а море такое огромное. — Прощай, Ричард. — Дверь снова громко хлопнула, оповещая Коннора о полном одиночестве, у стены снова встал солдат с длинной заряженной винтовкой. Холод ночи пробирал до костей, а в сырости старой темнице и того становилось плохо. Коннор снова сел на лавочку. Вытянул руку вперёд, рассматривая поблёскивающий изумруд на пальце и противную пиратскую метку на руке, служащую совсем не ярким воспоминанием о дне в кабинете Перкинса. Нет, он ни за что не примет его предложение. Никогда пират не поддастся искушению и не станет капером. Коннор свободный человек, а значит, и душа его будет рядом с Гэвином на том свете. Совсем рядом, осталось только подождать до утра, и «день, который их освободит», наконец настанет. Усталость окончательно затмила разум, и Коннор, оперевшись спиной о стену, закрыл глаза, наконец, засыпая.***
— Вы же обещали, адмирал! Вы пообещали мне, что сохраните ему жизнь. Я не хочу, чтобы он умер. — В кабинете у Перкинса было прохладно. Раскрытые настежь окна и лёгкий аромат свежезаваренного чая, который так любил пить адмирал, чтобы расслабиться или просто отдохнуть. Но покой всё же нарушил внезапно ворвавшийся в кабинет Ричард, благо, хоть разрешения войти спросил. Перкинс выглядел уставшим, но чертовски собой довольным. Как же, ему же, наконец, удалось захватить легендарного Рида, правда, не Гэвина, но тоже пират, нелюдь и морской разбойник, который заслуживает такой же казни, как и остальные пираты. Прогулка на виселицу — станет его последним воспоминанием. — Я пообещал сохранить ему жизнь, если он согласится стать капером. Он бы тогда получил такое же полное право на жизнь и безграничные морские просторы. Он отказался, а значит, сам подписал себе смертный приговор. Всех пиратов ждёт смерть, Ричард. Ты забыл, чему я тебя учил? — спокойно проговорил Перкинс, оставляя печать на последнем документе и откладывая его в сторону. — Что тебе до этого мальчишки? Не ты ли говорил о благих целях и желании истребить пиратов? — Речь не шла о моём брате! Я не позволю вам это сделать. — Да? И что же ты предпримешь? Демонстративно встанешь рядом с ним и займёшь вторую петлю? — На лице Перкинса появилась довольная усмешка, но Ричард всё же злился. Он столько времени потратил на его поиски чтобы вот так вот всё потерять? Просто упустить родного брата, позволив ему умереть на виселице в горе других почти что сгнивших тел. Совесть мучила, но ничем он фактически помочь не смог бы. Всем руководит Перкинс, а если он не издаст приказ о помиловании, значит для Коннора будет только один выход. — Да! Если это потребуется. — Шантаж никогда не приводил ни к чему хорошему, но сейчас Ричард больше напоминал щенка, который просит у хозяина лакомство. Распрямив плечи и сощурив глаза, он вышел из кабинета, громко хлопая дверью. Когда дело касалось его брата, он из гордого солдата превращался в мальчишку, готового бить всех, кто обидит его братика, так было всегда в детстве и длится по сей день. В душе неприятно заскребло, сдавило, а в горле появился противный ком. Перкинс же никак не отреагировал на детское поведение с виду взрослого и гордого солдата. Он лишь поставил пустую чашку на край стола, выдохнув что-то на подобие «Ей-Богу, как ребёнок», а затем снова вернулся к документам. Разговоры разговорами, а документы сами себя не заполнят, как бы этого не хотелось. Хотя, поступок Ричарда его даже заставил задуматься, как-никак родные братья, но подписывать помилование он всё равно не собирался. Коннор — пират, и это уже основная причина отправить его на виселицу, не закрывая глаза на остальные преступления. Но как бы Перкинс того ни желал, Рида на эшафоте уже не увидишь, но он в той петле смотрелся бы куда лучше, нежели его любимый Коннор. Вечер подходил к концу, окрашивая яркими жёлто-розовыми красками всё небо, а затем и полностью погружая его в чёрный цвет. Тучи неприятно скопились над Маунт-Вернон явно предвещая хорошую грозу, но Перкинса это нисколько не беспокоило. Ни один дождь не помешает провести утреннюю казнь, как бы она ни закончилась, всё равно есть шанс полюбоваться на болтающихся в петле пиратов. Однако, Перкинс не раз вспоминал и прокручивал в голове детали того сражения. Бурная ненависть к Риду оставила свои следы, особенно то побоище, на всё ещё горделивом «Левиафане», за который Гэвин встал горой, защищая его практически грудью. Капитан, заботящийся о своём корабле — так же, как и о своей команде, всегда имел хорошую славу. Гэвин был именно таким, и Перкинс, будучи на тот момент простым капитаном, явно не ожидал такой силы, мощи, и стремления жить, как у этого фрегата и его обитателей. Рид получил много шрамов, много ран, практически несовместимых с жизнью, и вот, казалось бы, корабль и команда захвачены, но тот, будто живой мертвец, поднялся из-под обломков, вытирая текущую со рта кровь, вновь вынул саблю и пошёл в упор, нанося Перкинсу сокрушительный удар. То место, еле пережившее побоище, так и назвали «мёртвые скалы». Не мало жизней унесло побоище, сколько же оставив призрачных бушпритов на дне. Глубоко вдохнув, Перкинс потёр виски, допивая остывший чай, а затем откинулся на спинку кресла, чувствуя, как всё тело сводит в усталости. Этот день для всех был непростым, и лучшим решением остаётся — пойти спать. Завтра день предстоит ещё тяжелее.***
— Коннор! — Ричард ворвался в темницу резко. Загнанный от быстрого бега, со сбитым дыханием, но всё такой же чистый, аккуратный, кажется, даже сильно обеспокоенный. Но Коннор лишь нехотя повернулся к нему, чувствуя, как голова болит после беспокойной ночи. Это так странно — спать, зная, что с утра тебя казнят. Но Ричард явно торопился, прекрасно понимая, что солдаты могут прийти в любую минуту. Он открыл дверь всё тем же толстым ключом, вошёл внутрь, смотря на измученного Коннора, явно не спавшего практически всю ночь. По его взгляду всё было прекрасно видно, что больше и огорчало. Но Ричард не собирался долго разговаривать, он осторожно вынул из ножен тот самый именной кортик и протянул его Коннору. — Держи. Он должен быть с тобой всё время. Как бы я ни хотел тебе помочь, я не смогу. Коннор, пожалуйста, если сможешь, прости меня. Ричард уже собирался выйти прочь из темницы, но его остановила чужая рука, вовремя ухватившая его за рукав парадного камзола. В глазах Коннора было отчаяние, призрачная просьба, но больше, прощение, о котором он так и не сказал Ричарду, предпочитая позорно отмалчиваться в стороне. Вот и пришёл конец, вот и прозвенели колокола, но Коннор лишь отпустил чужой рукав, самостоятельно приближаясь. Ричард был рядом, его горячее сбитое дыхание хорошо ощущалось на холодной бледной коже Коннора. Но он лишь немного приблизился, а затем крепко обнял брата, прижимаясь к нему всем телом, будто к бочке, которая держала его на воде, не давая кануть в морскую пучину. Ричард ответил на объятия, сдержал рвущиеся наружу слёзы, но всё же отстранился, молча смотря в карие, снова сверкающие искорками глаза. Казалось, этот взгляд и эта улыбка забыты навсегда, но вот Коннор снова рядом, снова улыбается, шепчет тихое: «спасибо», и позволяет ему выйти из темницы. Но Ричард всё ещё стоит, держится руками за холодные прутья грязной темницы, не хочет прощаться и покидать Коннора. Но тот подходит сам, прячет кортик в сапог, касается своими пальцами с кровавыми грязными разводами, пальцев Ричарда, позволяет поцеловать себя в лоб сквозь невидимую стену ржавой решётки, а затем кивает, безмолвно сообщая, что всё теперь в прошлом. Обиды, боль и даже воспоминания, которые мучили обоих на протяжении такого долгого времени. Дверь наверху скрипнула креплениями, впуская внутрь нескольких солдат. Ричард поспешно отстранился от решётки, выпрямляя спину и опуская руку на длинную шпагу. Солдаты спустились по лестнице, осматривая капитана Ричарда и заключённого Коннора. — Адмирал Перкинс приказал вывести пленных, — отчитался один из них, открывая темницу уже своим ключом. Ричард промолчал, лишь кивнул, чувствуя, как внутри всё сжалось от сожаления и боли. Они не должны были оказаться в этой ситуации, но ничего уже не поделаешь. Последняя бумага была подписана, как подписан и приговор. Коннор не сопротивлялся. Он знал, что погибнет быстрее от заряженной винтовки или от выстрела в упор, поэтому все эти брыканья с его стороны и были абсолютно бессмысленными. На улице было жарко. Солнце жгло не щадя, и только с моря дул холодный солёный ветер, от аромата которого Коннор практически сжался. На площади людей не было. Перкинс не любил публичные казни, а потому запретил появляться здесь кому-то, кроме солдат и осужденных пиратов. Тишина стояла просто отвратительная, лишь скрип деревянного рычага на высокой платформе эшафота, и звонкий стук цепей на кандалах. Коннор почему-то выходил последним, но для Перкинса было удовольствием полюбоваться на смерть Рида, отомстить за столько причинённых проблем, сколько доставил ему Гэвин и его это щенок, о котором он так заботился. Ричард гордо стоял рядом с адмиралом, но голова его была опущена, взгляд направлен куда-то вниз, он будто боялся увидеть что-то в глазах Коннора, поэтому и не смотрел прямо. Но Рид больше не вёл себя как воробушек с обрезанными крыльями. Он расправил спину, гордо, с вызовом смотря на Перкинса, а потом прошёл дальше, смотря на телегу со свежими трупами остальных пиратов. — Коннор! — громко крикнул кто-то в стороне. Рид осторожно повернул голову, заметив стоящего поодаль эшафота Миллера и свою команду. Но стыд в глазах капитана заметил даже Перкинс, что вызвало усмешку на его лице. Коннор предпочёл отмолчаться, лишь кивнул, снова смотря себе под ноги. На удивление, его поставили прямо перед Перкинсом. Все знали, что это значит. Адмирал предпочёл сам зачитать приговор, а значит, личная неприязнь конкретно к этому человеку у него очень сильная. — Капитан Коннор Андерсон, ныне Коннор Рид, в списке ваших преступлений числится: пиратство, убийства, измена, воровство. А потому, за преступления, совершённые на море, властью данной мне его Королевским Величеством, я приговариваю вас к смерти через повешенье. Коннор скривил губы, смотря на довольную улыбку адмирала Перкинса. Злоба цвела в душе, разрастаясь словно щупальцами Кракена, но он больше ничего не мог с этим сделать, только воспользоваться внезапной услугой Ричарда, и хоть как-то постараться себя выручить, хотя и здесь маловато шансов. Коннор ещё в темнице еле успел переложить кортик из крепления внутри сапога, в свободный рукав белой грязной рубашки, со старыми следами крови и грязи после того решающего сражения. Как всё это было глупо, а ведь они и правда надеялись на победу, или прямо и помереть на палубе, как истинные пираты, свободные моряки, которых не обязывает даже закон. Но вот, они все стоят возле эшафота, ожидая своей скорой смерти. Перкинс хочет зрелища, он хочет, чтобы остальные пираты потеряли веру, а потому и отправил первого на смерть именно Коннора. Пираты верят в своего капитана, а если капитан умрёт, значит, и другие потеряют веру. С очередной ухмылкой, адмирал махнул рукой, и Рида снова подхватили солдаты, ведя по скрипучей деревянной лестнице прямо к туго затянутой петле, которая унесла жизнь не одного человека. Коннор сглотнул, смотря на Ричарда, а затем встал перед верёвкой. Палач затянул петлю на аккуратной, почти юношеской шее, а затем отошёл к рычагу, готовясь по команде его опустить. Перед глазами, кажется, уже мелькали события всех минувших дней, перелистывались, словно страницы той старой книги, которую порвал Ричард, расправляясь с жёлтыми страницами, как с насекомыми во дворе их большого дома. Жестокость в глазах Коннора, беспощадность его брата по отношению к его мечтам и фантазиям. Всё это было уроком, но сейчас все записи будто оборвались, и вот, он снова вспомнил, что не дома у тёплого камина, а на эшафоте, с петлёй на шее и перед толпой вооружённых солдат. — Есть последние слова? — громко спросил Перкинс, отпивая чая из фарфоровой чашки, стоящей на рабочем столе с кучей остальных бумаг. Коннор смотрел гневно, в голове звучала одна единственная фраза: «Прости, я люблю тебя, Гэвин». Но это был последний шанс на спасение. Кандалы неприятно сдавливали запястья, но они позволяли дотянуться до головы и чуть выше, то ли размер не подсчитали, то ли что, но Коннор всё же грозно посмотрел на адмирала. Вылитый Гэвин Рид, а шрам на лице и того добавляет ему устрашения, но Коннор лишь слегка встрепенулся, выпрямляясь и снова практически равнодушно смотря в чужие глаза. В нём не умерла гордость, честь и желание выжить, а потому, он будет сражаться. — Не дождёшься, ублюдок! — От этих слов пираты взбодрились так же сильно, Перкинс поднялся со своего места, собираясь снова махнуть рукой, а Ричард поднял, наконец, голову, снова видя в глазах брата готовность бороться до самого конца. Может, на этом всё и закончиться, но Коннор всё же решил воспользоваться своим козырем. Вынув из рукава свободной рубашки именной кортик, он с силой перерезал крепкую верёвку, выбираясь из лап смерти и спрыгивая с высокой платформы прямо на бетонный пол, больно ударяясь. Кандалы мешали бежать, даже передвигаться позволяли с трудом, но всё же он бежал. Огромный балкон, выходящий на море, смог бы стать его единственным спасением, и пусть бы он погиб в морской пучине захлёбываясь солёной водой, но как свободный моряк, а не на эшафоте, как пойманный в клетку зверёк. Ричард проследил за Коннором взглядом, кажется, собираясь уже бежать следом, но вовремя остановился, глядя на толпу вооружённых солдат, что бросились за беглецом. Оружия у него не было, кроме острого кортика, ни шпаги, ни мушкета, ничего, но Коннор боролся, старался пойти в рукопашную, от чего Ричард даже приоткрыл рот, но Перкинс не хотел лишать жизни важного заключённого, а потому, проще убить его было самостоятельно, ежели он так не хочет умирать в петле. Из вооружённой крепости не сбежать, не укрыться в ней тем более, и Рид зря не учёл этого, когда сбегал, и со зверской силой резал верёвку, которая и должна была обнять его в последний раз. Перкинс медленно спустился со своего места, подходя к окружённому солдатами пирату. Тот снова выпрямился, демонстрируя свою открытую гордость, которую не побороть ни одному солдату на этом острове. В этом пареньке скопились все лучшие качества Гэвина Рида, но вот что Перкинс недолюбливал больше всего — так это его остроязычность и горделивый взгляд, от которого даже мурашки проходили по коже. — Знаешь, Коннор, — Перкинс приблизился, смотря на всё ещё затянутую петлю на шее пирата, — я часто провожу параллели между тобой и Гэвином Ридом. Ты взял его лучшие качества, только вот проблем от тебя куда больше. Перкинс направил мушкет на Коннора. Что может быть лучше, чем смерть врага от собственной руки, но на защиту брата внезапно встал Ричард, загораживая его собой. В его голубых глазах читалось раскаяние, очередная просьба прощения. Коннор осторожно коснулся своими пальцами пальцев Ричарда, сжал их, чувствуя, как сердце начало колотиться чуть быстрее. Однако, развернувшейся сценой остался недоволен Перкинс, хотя и большинство солдат опустили оружие, не собираясь убивать подчинённого адмирала. Ричард снова шепнул что-то вроде «не позволю», и продолжил стоять, сжимая рукой руку брата. Он снова выгораживал его перед лицом опасности, снова закрывал, практически пряча от надвигающихся пуль. Только теперь в опасности не только Коннор. Казнь за связь с лицами, уличёнными в пиратстве всё ещё присутствовала, а значит и Перкинс от своего не отступится. Проблема только была в том, что как бы ни старались сбежать братья, они всё ещё были окружены, на них всё ещё были направлены сотни пар глаз, и адмирал стоял во главе их. — Отойди, Ричард, иначе и ты умрёшь, — сказал Перкинс, всё ещё держа обоих на мушке. — Нет. Он мой брат, я не позволю вам выстрелить. Если надо, то убейте только меня. — Ричард сжал рукой свою шпагу, собираясь оборонять не только себя, но и Коннора, но адмирал не собирался нежничать. У него было конкретная цель, а значит, он сделает всё, что в его силах, лишь бы Рид отправился на виселицу. — Поздновато в тебе проснулись братские чувства и семейная забота. Да будет так. — Громкий выстрел оглушил людей, а безвольное тело Ричарда рухнуло на землю, истекая кровью. Сквозь рану в животе небольшими струйками текла кровь, а изо рта доносились еле слышные хрипы, заглушаемые кровавой слюной. Коннор сжался, чувствуя, как из глаз текут слёзы, Ричард отпустил его руку, смотря в хмурое небо ярко-голубыми глазами. Он останется лежать здесь, чувствуя, как смерть постепенно высасывает из него остатки жизни. — Ты такой же жалкий, Коннор, такой же мерзкий как этот Гэвин, и ты получишь с полна за все его грехи и за свои тоже. Так присоединяйся же к своему любимому, но только не здесь, а на том свете. Твои последние слова? — Я был свободным пиратом, и умру я тоже свободным пиратом. Его слова заглушил ещё один выстрел. Коннор чувствовал, как медленно течёт кровь из раны, как силы покидают его тело, и он оседает на землю, касаясь пальцами щеки ещё дышащего Ричарда. С такими ранами они не выживут, но в последний момент Коннор всё-таки не выдержал, чувствуя, как по щекам текут слёзы с новой силой, размазывая капли крови, превращая их в подобие красивого узора. Всё повторяется, всё как в тот день, когда он сидел на палубе, с мёртвым телом Гэвина на коленях, и ненавидел. Они с Ричардом так много времени провели вместе, и так много порознь, неужели, Мисс Фортуна знала, какой их ожидает конец, и что он наступит так скоро. Небо хмурилось сильнее ещё со вчерашнего вечера, но вот, наконец, пошёл дождь. Коннор опустился рядом, целуя Ричарда в лоб, а затем прошептал, практически у самого уха: — Далеко-далеко, даже в синем море… — … Я услышу твою песню, и я приду к тебе. — ответил Ричард с еле слышимым хрипом, рот наполнялся кровью с каждой секундой, но Коннор чувствовал, насколько больно умирать, видя рядом своего брата. Улыбка сама появилась на губах, показывая настоящие чувства Коннора. Его боль, через эмоции, слёзы, и всё, что он ощущал на себе. Коннор прекрасно помнил все свои битвы, сражения, мгновения, проведённые с Гэвином наедине, и страх, затемняющий сердце молодого моряка, все воспоминания наконец закончились, как и жизненный курс, о котором так часто твердил Миллер и другие члены пиратской команды. Глаза медленно закрылись, а рука, держащая, руку брата ослабла, позволяя обоим унестись в лучший мир, о котором они теперь никогда никому не расскажут.***
«Дорогой Коннор, Столько времени прошло с тех пор, как ты сбежал, я уже и не помню, когда последний раз обнимал тебя или просто касался. Блеск твоих глаз теперь кажется чем-то недосягаемым, словно звёздами на тёмном небосводе. Ты только не подумай, я никогда не переставал искать тебя, что бы ни случилось. Тот день остался в моих воспоминаниях чем-то тёмным, плохим, кажется, даже самым гнусным моим поступком, но… я никогда не хотел тебя прогонять, и, ни в коем случае, не хотел тебя пугать. Лишь отгородить. Я знаю, на сколько опасно может быть море, я знаю этот ужас, когда ледяная вода попадает в лёгкие, и ты захлёбываешься, чувствуя солёный грязный вкус во рту. Страшно думать о том, что это — последнее, что останется в твоей жизни. Коннор, я… не знаю, что мне делать и как перед тобой извиниться. Передо мной будто стоит огромная стена, а я смотрю на неё в упор и не вижу выхода. Мне одиноко, Коннор, мне страшно, что ты уже мёртв, я знаю, что моё письмо может оказаться непрочитанным, оно так и останется лежать на кровати в твоей комнате. Но я никогда не терял надежды увидеть тебя снова. Если ты всё же, получишь это письмо, просто знай, что я люблю тебя. Твои глаза, которые улыбались так ярко и красочно только мне, твои щёки, пылающие алым румянцем, и губы, которые я так давно мечтал поцеловать. Я бы сказал тебе это в лицо столько раз, сколько ты сам попросишь, я бы шептал тебе это на ухо, я бы просто был рядом с тобой и обнимал тебя, в минуты, когда это так нужно. Но каждый раз меня останавливает мысль, что тебя больше нет среди живых, или ты в западне на каком-то пиратском судне, а тебя пытают и избивают, пытаясь что-то получить. Моё сердце обливается кровью, каждый раз, когда я об этом думаю. Коннор… я бы всё отдал, лишь бы вернуться в тот день, исправить всё это, и, наконец, забыть, как страшный ночной кошмар, от которого просыпаешься весь в поту и дрожишь, словно осенний лист, покрытый тонкой коркой холодного инея. Я бы просто исправился и был с тобой рядом, возможно, даже также увлёкся бы сказками про морских разбойников и поиском пиратских сокровищ на нашем берегу. Я сожалею о случившемся, но слов уже не вернуть. Прощай, Коннор.Навеки твой Ричард.»