***
Кисаме заботился о Итачи, зная, что чувства, родившиеся в глубине его души, не найдут взаимности. Свой шанс он жестко проебал. А после чуть не разрушил то хрупкое, что еще оставалось между ними. Собственными руками — на эмоциях — он хотел выбить из Итачи всю дурь. Дурь, которая так напоминала его собственную, и при этом отличалась настолько, что в глазах рябило. Учиха в момент ссоры знал, что Кисаме ничего плохого не хотел, потому спокойно воспринял услышанные слова. Фразы, пропитанные горечью потери, яростью поражения и отчаянием одиночества. Хошигаки требовалась передышка, и Итачи предоставил ее. Юноша не ждал одногруппника после пар, не смотрел в его сторону, не отвечал на вопросы, если те были озвучены. Учиха умело держал дистанцию. Холод между друзьями заметили многие, но интересоваться причинах у Итачи не спешили. Лезли с расспросами к Кисаме, который натянуто улыбался и бегло кидал замученный взгляд на Учиху. Тот все видел, слышал, но со спокойной миной отворачивался на сто восемьдесят градусов, оставляя неисправимому дураку спину и затылок. Тихая война длилась несколько недель, пока однажды Итачи не ощутил чье-то присутствие за спиной. Он, пребывая в скверном настроении из-за очередной выходки Мадары с утра пораньше, готов был разорвать на куски осмелившегося нарушить его личные границы. Сохраняя внешнее хладнокровие, с гневящимися глазами он резко развернулся на каблуках. На языке покалывали нецензурные слова, что вот-вот градом должны были угодить в цель. Однако стоило увидеть человека, как вся злость улетучилась. Прозрачные, почти белые глаза смотрели прямо и решительно, короткие волосы топорщились во все стороны. Итачи прищурился, оглядывая пловца с головы до ног. Молчал, ожидая действий Кисаме, на лбу которого было написано, что тот готов что-то сказать, вывалить перед собой все то дерьмо, что копилось в нем все эти дни. — Итачи-сан, позволите составить вам компанию на перерыве? Учиха с минуту пристально смотрел в лицо Хошигаки, а после, словно сжалившись над ним, ответил: — Не против. С того дня их отношения вновь начали налаживаться, однако Кисаме оставался в большей степени молчаливым. А от грусти, скользящей в его глазах, Итачи порой хотелось лезть в петлю. Они как прежде сидели в кафе, стояли в курилке с ребятами, шли вместе по узким дорожкам студгородка или крутым лестницам корпусов. Хошигаки помогал с сумкой парня и всегда читал ему нотации о вреде курения, когда тот закуривал новую сигарету. — Это же вредно, сами знаете. — Кисаме, жить вообще вредно, — в привычной печально-язвительной манере отвечал юноша, и огонек сигареты освещал его лицо оранжевым. — Просто с вашим здоровьем это… — Не твоего ума дело, — злоба от упоминании болезни в миг охватывала Учиху, застилая глаза. Кисаме замолкал, нервно дергал широкими плечами и до скрипа стискивал кожаный ремешок сумки. Итачи действовал на него удивительно: одним колким взглядом ставил на место. Кому-то еще подобного Кисаме не позволял.***
Учиха повернул голову и сквозь серебристый мех капюшона куртки глянул на притихшего парня. — Кисаме, ты чего хмурый такой сегодня? Внезапный вопрос со стороны Итачи вывел рослого студента из раздумий. Учиха редко баловал открытым проявлением заботы. — Ничего такого, — он криво улыбнулся, но на деле получился злобный оскал, — задумался. Итачи терпеливо ждал, видя, как шестеренки скрипят в голове пловца. Того явно что-то терзало. Ведь точно такое же лицо у него было в день, когда в руку Учихи опустилась связка ключей от квартиры Мадары. Чувство вины, укоренившееся в юноше, вновь расцвело, окрашивая душу в омерзительный холодный фиолетовый. — У вас с ним серьезно? Итачи смотрел на друга и удивлялся обману зрения: губы двигались, но голос звучал не снаружи, а в голове. Будто небольшой приемник был вживлен в височную долю или у него появились сверхспособности в рамках телепатии. Кисаме знал. Все знал. Парень не был удивлен словам, скорее тому, что они прозвучали так поздно. «Когда для него все стало ясно? Во время поездки на Гору, когда я ушел якобы в «дежурство»? Или в один из последних дней, когда Мадара, оставив его за старшего, отправил отряды в лагерь? Или после того инцидента с Обито? В конце концов, сам Мадара мог ему все сказать. Отдал же он ему ключи… хотя, какие к черту слова, когда просишь передать столь личную вещь?» — за секунду в голове новостной строкой пронеслись мысли. — Не знаю, что есть серьезно, Кисасе, но… — голос Итачи звучал спокойно и тихо, словно он рассказывал историю младшему брату. — Менять что-либо я не хочу. Предельно честно. Честно для любого человека, в особенности, Итачи, не привыкшего выкладывать все, что у него на душе. Вечера с двумя-тремя банками пива или чего покрепче под заунывную мелодию на кухне или в другом укромном уголке были не для него. Тем более, когда в подобные минуты принято либо слушать собеседника и сопереживать ему всем сердцем или — что хуже — быть тем самым, кого слушают и жалеют. — Вот как, — привычно бодрый голос Кисаме прозвучал тихо. Учиха поправил капюшон, решивший сползти с макушки. Подставлять голову под снежные хлопья в его планы не входило. Они уже несколько минут стояли на улице, сойдя с тротуара в сторону. Яркая витрина с детскими игрушками слабо подсвечивала их фигуры, добавляя красок блеклому солнечному свету. — Сигарета найдется? — дернув плечом, поинтересовался Кисаме. Прозрачные глаза смотрели куда угодно, но не на собеседника. Парень переваривал полученный ответ, смакуя его, разбирая на атомы, изучая со всех сторон. Итачи полез в карман джинсов. Задрав подол куртки, он не без труда выудил смятую пачку. Протянул ее Хошигаки, испытывающе смотря темными глазами с алыми крапинами. «Кисаме, не нужно бередить это. Прошу, остановись», — мольба внутреннего голоса сдавливала сердце. Хошигаки с третьей попытки прикурил от зажигалки, прикрывая лица широкими руками. Огонек окрасил его лицо и пальцы, придавая коже оранжевый оттенок. Всполох в пару секунд, и затем он, потускнев, сменился едким дымом. Он курил медленно, смотря вдоль улицы, провожая нечитаемым взглядом прохожих. Покрасневшие на морозе пальцы сжимали сигарету сильнее, чем требовалось. Упрямая линия бледных губ, размыкалась только для затяжки. Итачи не стал составлять компанию другу в поглощении очередной дозы никотина, предпочитая убрать покалывающие от мороза руки в карманы куртки и зарыться покрасневшим носом в шарф. Что-то мокрое коснулось его щеки, вынуждая резко поднять голову. С серых облаков, кружа в потоках ветра, падали небольшие хлопья. Начинался обещанный снегопад. — Я не мастак говорить, — первым нарушил тишину Кисаме. — Просто… Итачи-сан, если он как-то навредит вам, или еще что… — вновь затянулась пауза, ознаменовавшаяся всполохом сигареты, — скажите мне. Я всегда буду рядом и смогу вас защитить от него. «Кто бы защитил и спас меня от самого себя». — Кисаме, я… — Не перебивайте! — Голос окреп, белесые глаза смотрели в прищуренные карие. — Мои чувства к вам никуда не делись и не денутся. Но раз вы выбрали для себя другую жизнь… другого человека, то мне… я приму это решение. Я не хочу вас потерять, Итачи-сан, потому не сбрасывайте меня со счетов. В конце пылкой тирады парень выдохнул, облачко пара вырвалось изо рта и растворилось. Докуренная до фильтра сигарета полетела в ближайшую урну. — Спасибо тебе, — искренне произнес Учиха, глядя на пловца, возвышающегося над ним на полторы головы. А тот как ни в чем не бывало смахнул ладонью снежинки с коротких волос и улыбнулся. Тяжеленный груз был сброшен с широких плеч, и это было видно. С потрохами парня выдавали расслабленные мышцы и исчезающий холод в глазах. Да, в них все еще виделся лед, но то были осколки, которые Хошигаки внутренней силой, заслуживающей уважение, растоплял. — Есть планы на Рождество? — Не думал пока об этом, — внезапный вопрос выбил из колеи. Только что Кисаме мог уйти, не сумев свыкнуться с текущим расположением дел. Но на счастье Итачи оставался стоять на месте. Спортсмен улыбался своим фирменным оскалом и смотрел с любопытством в пугающие глаза друга. — Вот как, должно быть, поедете домой? — Скорее всего. — А он? — бросил между делом пловец, потирая друг о друга замерзшие ладони. — Вряд ли составит мне компанию.***
Домой… Дом… после признания о приступах, больницы и прочего то место Итачи искренне мог назвать домом. Очагом, пристанищем, куда приятно было вернуться. Теперь встреча с родителями не была для него столь ужасна, как раньше, когда с отцом отношения были, мягко говоря, натянутые. Сейчас же он знал, что его любят, да, по-своему, странной, где-то перегибающей палку, любовь. И все же, он был дорог им, и это было взаимно. Саске после лета проявлял больше тревоги, чем следовало. Вообще мальчишке вроде него не следовало опекать старшего брата. В подобном Итачи был уверен и при каждом телефонном разговоре уверял пацана, что все хорошо и тому следует заняться собой. А на счет старшего брата переживать поводов нет: здоровье стабильно, учеба лучше всех, а тот человек не делает ничего плохого. Саске не сказал родителям о Мадаре, и за это студент был ему искренне благодарен. Он не подговаривал Саске, тот на интуитивном уровне понял, что лучше держать язык за зубами. Потому парень втайне от родителей спрашивал у брата о странном, пугающем его мужчине. О своем переезде Итачи не стал врать. Через две недели, как обжился в квартире Мадары, он позвонил маме с беглым рассказом о том, что перебрался к другу в город. Шквал вопросов неминуемо настиг его в ту же секунду, как он закончил последнюю фразу. Итачи спокойно выслушал все вопросы, некоторые по паре-тройке раз, а после медленно выдохнув, произнес: — Мам, не переживай. Он неплохой человек, да и за мной приглядывает, сама знаешь, как за учебниками могу не заметить, как время летит. — А ты уверен? А как же его семья? Сколько он берет с тебя за аренду? — Он живет один и совершенно не приспособлен к холостятской жизни, — парень усмехнулся в трубку, вспоминая как Мадара пытался приготовить овощное рагу. И по итогу всего предприятия на дне кастрюли лежала углеподобная субстанция. — Мы договорились, что я по хозяйству буду, потому денег с меня не берет. Врать смысла не было. Родители, приехав к нему в гости без предварительного звонка, все равно узнали бы, что их чадо слиняло с кампуса. Такое случалось нечасто, Итачи припоминал всего пару раз. Но ведь было, потому телефонный разговор о состоявшемся переезде не мог быть отложен в темный ящик. Единственным рычагом давления, на который рассчитывал Итачи, было наличие рядом человека, способного за ним приглядеть. Да, он взрослый парень, который может решить не только свои проблемы, но и чужие. Однако в глазах родителей он оставался ребенком. Больным ребенком. Именно на этом он и играл. — Ты нас с ним познакомишь? Не так часто у тебя появляются такие друзья, — голос Микото звучал спокойно и тише прежнего. — Я только Шисуи помню, вы с ним много времени проводили. — Да, не мастер я дружбу водить, — Итачи опустил глаза, продолжая улыбаться. Мать чувствовала его, знала как облупленного и сейчас говорила так, будто сидела за столом напротив него. — Может когда-нибудь, он вечно занят. Отец, услышав новость от жены, по телефону больше молчал, а вопросы от него были сухими и четкими как выстрелы. Но и те попадали «в молоко», поскольку никакого скандала или чего подобного не произошло. — Хорошо, Итачи, просто не наделай глупостей. И если что, звони. — Спасибо, отец. До связи. После этого разговора тема переезда несколько раз поднималась, но стихала быстрее, чем одна из сторон успевала устать или закипеть.***
Декабрь перевалил за середину. Студенты в преддверии сессии, разделились на три группы. Первая: ботаны, что штудировали материалы по всем предметам в течение семестра. Идеальные ученики, которых сессия не вгоняла в пучину депрессии, наоборот, оценивалась ими как еще один рубеж. Это были истинные фанатики учебного процесса, ловящие кайф от зачетов и экзаменов. Ходячие энциклопедии, чье внимание сосредоточено на заучивание океана информации, в то время как социальные навыки катились к отметке абсолютно нуля. Вторая: середнячки, умевшие расставлять приоритеты в жизни. Посещали пары, но и прогулы не обделяли вниманием. К сессии садились за учебники и конспекты с целью выучить новое для себя и повторить забытое. За «отлично» не готовы были стелиться перед преподавателями, а за «неуд» в петлю не лезли. Середнячки составляли большинство из всей массы студентов. Они были теми, кто мог помочь, и теми, кто отчаянно нуждался в помощи со стороны. Третья — последняя — группа: раздолбаи и похуисты. Являлись на семинары исключительно по праздникам. На зачетах и экзаменах либо шли на удачу, либо изобретали способы списать или же вовсе покупали оценку в зачетку. Прилагали максимум усилий для ловли кайфа и минимум — для учебы, что шла вразрез с их стилем жизни. Итачи не мог причислить себя к какой-то одной группе, но если бы к виску приставили дуло автомата, и только чистосердечное признание спасло бы от неминуемой гибели, то он бы без раздумий выкрикнул: «Первая!» Больше недели Итачи возвращался в квартиру, заваривал чай и устраивался на диване. Он не постигал новое, но повторял материал, что скрупулезно изучал в течение всех месяцев. Поблажек себе из-за болезни или личной жизни, что занимала теперь большую часть времени, он не давал. Старался урвать кусочек от всего, не забывая о своих прямых обязанностях. Для обычной жизни студента, роль которого он играл, большего не требовалось. Мадара как преподаватель и научный руководитель понимал, что парня в минуты подготовки лучше не трогать. Потому по возвращению он кидал «я дома», заваривал кофе и удалялся в спальню или садился за барную стойку, молча копаясь в ноутбуке. Вопрос о дне рождении мужчины все еще беспокоил юношу, но Учиха оставался неумолим. Стоило Итачи начать эту тему, как Мадара, считая это своим святым долгом, доводил его до белого каления. Студент использовал множество тактик: случайные вопросы за завтраком, после пары в пустой аудитории, на балконе вечером за сигаретой, в постели перед сном и в момент соития, когда тело била сладкая судорога. Но все тщетно, мужчина только усмехался, прищурив темные глаза, но продолжал с завидным упорством хранить секрет. «Будто мир рухнет, если узнаю». Но вечер четверга стал исключением из правил. Итачи ковырял овощи в тарелке, пребывая в собственном мире, когда почувствовал толчок в плечо. Несильный, но весьма ощутимый. — Ты меня слышишь? Мадара смотрел на него пристально, а в глубине почти черных глаз с глубокими синяками под ними клубилось беспокойство. Он впился пальцами в левое плечо юноши и несильно тряс его, выводя из транса. — Извините, задумался, — Итачи сбросил теплую ладонь и отвел взгляд заслезившихся глаз, в которых будто песок насыпали. Даже не насыпали, а со всей дури впихнули и втерли горсти крупнозернистой смеси. — Обо мне прекрасном? — С каких пор вы в этом списке? — подобные колкости были обычным стилем их общения. — Мелкий засранец, — Мадара растягивал слова, походя на змею перед броском. — Следовало давно занять твой рот, чтобы дерзить мне не мог. Весьма недвусмысленно. К таким фразам у Итачи выработался иммунитет, потому на лице — ни намека на смущение. — Если ответите мне, то доступ к телу у вас будет. — Последняя надежда, попытка — ультиматум. — Как птенчик запел, — откидываясь на спинку стула, громко заявил Мадара. Пряди отросшей челки скользнули в бок, открывая хищный взгляд. — Когда шантажистом заделался? Итачи сморгнул стоявшие в уголках глаз непроизвольные слезы и в пару глотков осушил стакан с соком. Опустевший бокал со звоном вернулся на столешницу, капелька персикового сока скатилась вниз по гладкой стенке. Встав и обойдя барную стойку, игравшую роль стола, Итачи остановился напротив мужчины. Тот сидел на высоком стуле с металлической спинкой, упиравшейся в спину ниже поясницы. С приближением любовника Мадара развернулся к нему лицом, откладывая начатую булочку на тарелку. Руки парня заскользили вверх по бедрам мужчины, ощутимо сжимая ткань черных брюк в отместку за тормошение плеча пару минут назад. Он двигался медленно и плавно, иногда резко усиливая давление, создавая тот самый контраст, который Мадара обожал. Инициативу юного любовника Учиха поощрял, позволяя тому действовать в свое удовольствие. Он был отнюдь не дураком, чтобы за время, проведенное с ним, не понять его желание. Не сиюминутное, не легкое, что растворяется, стоит логике взять верх. А настоящее, теплеющееся внутри. То желание, которое способно разрушить. Желание становящееся потребностью, без коего жизнь не жизнь. Итачи никогда не говорил о нем, но все его движения, его глаза кричали об этом. Истошно драли глотку, пока губы в безмолвии были сжаты в линию. Такое простое желание жить. По настоящему, без притворства и лишних напускных моментов. Всего лишь ощущать себя живым. И нужным. О последнем Мадара понял, когда просыпаясь в ночи, чувствовал, как парень в беспокойном сне жался к нему. А окончательно убедился после того, как увидел глаза Итачи в момент приступа. В них читалась мольба, не оставлять его наедине с надвигающимся жжением в груди, хриплым дыханием и невыносимой болью. Юноша, наплевав на гордость, не гнал мужчину и не отшучивался. Он мертвой хваткой цеплялся за футболку Мадары, как за спасательный круг. И после того, как приступ отступал, Итачи продолжал держаться, натягивая ткань. Однако стоило Мадаре сделать попытку освободиться от цепких пальцев, как он встречался с волчьим взглядом. Красными от стоявших слез глазами, полных страха от сковывающего грудь кашля и железного требования быть рядом. Мадара забывал о себе, всматривался в бледное лицо Итачи и, ничего не говоря, подвигался ближе, обнимал его за плечи. В окно светил уличный фонарь, по телевизору совсем негромко шла какая-то передача, возможно, развлекательная, а может, новостная. Мадара не обращал на голоса никакого внимания, впитывая тепло студента, приблизившегося к нему почти вплотную. Под натиском длинных пальцев он развел колени в стороны, позволяя парню встать еще ближе. Одной ладонью оперевшись о бедро мужчины, Итачи скользнул свободной тому под футболку, касаясь живота кончиками пальцев. Учиха улыбнулся, борясь с желанием ухватить юношу за волосы и притянуть для поцелуя. Итачи выводил абстрактные узоры по торсу, задирая край футболки к груди. Он уже почти лежал на Мадаре, опаляя дыханием чувствительную кожу у пупка, но не прикасаясь к ней губами. Дразнил, царапая ногтями под ребрами и приближаясь второй ладонью к паху. Дыхание мужчины участилось, а глаза стали черными от расширившихся зрачков. В связи с подготовительными днями он не домогался парня, да и тот не лез с требованием уложить его в кровати с одной лишь целью поиметь. От соблюдения краткосрочного целибата, тело быстро среагировало на внимание юноши. — Парень, с огнем играешь, — хрипло отозвался преподаватель, сглатывая и запуская пальцы в убранные в низкий хвост волосы. На это Итачи только прильнул губами к коже, заставляя живот поджаться. — Гаденыш. Юноша целовал пресс, поднимался к груди, пока ладонь сжимала окрепший член мужчины сквозь штаны. Он ловко прикусывал кожу, мазал влажными от слюны губами то поднимаясь вверх, то опускаясь к границе штанов, из-за которой виднелась резинка боксеров. Старший задрал голову к потолку, впитывая ласку любовника. — У вас так быстро встал, — послышался тихий шепот, — удивительно для такого старика. Мадара прыснул, резко обхватил парня за талию и поднял его, усаживая на стойку. Лихорадочный взгляд блуждал по лицу. Такому бесстрастному и холодному, совершенно неподходящему пальцам, продолжавшим сжимать его пах. Учиха потянул юношу за волосы, натягивая их и заставляя того задрать подбородок. Итачи зашипел от боли, но подчинился властной руке, в отместку сжимая член мужчины в своей сильнее прежнего. — Что ты делаешь? — голос низкий с хрипотцой проникал глубоко в сознание, отзывался вибраций в костях и мышцах, дезориентируя. Мадара прикусил шею, оттягивая в миг покрасневшую кожу. — Добиваюсь. Рука скользнула к копне смоляных волос, прижимая любовника за затылок ближе. Ладони преподавателя оглаживали бока парня, наровя забраться под нее. — Позволь узнать, чего? — между поцелуями поинтересовался Учиха подаваясь бедрами в руку студента. Сидя было неудобно, особенно, когда он вытянулся, чтобы достать до шеи Итачи, водруженного на стол. — То, чего хочу уже давно, — не своим голосом отвечал юноша, плавясь от требовательных касаний любовника. Мадара умело нажимал на чувствительные точки, знал, когда стоит прикусить, а когда мягко мазнуть губами. Когда следует подуть на влажную дорожку слюны на коже, а когда до отметин впиться пальцами. Итачи трясло от близости Демона. Тот все еще мог взорваться в любой момент на пустом месте, лишь сделав неверный вывод в голове. Недавно он вновь слетел с катушек, вцепившись в горло студента и вдавливая того лицом в подушку. Давил сильно, пальцы плотным кольцом сжимали шею. А подушка начисто перекрывала доступ к воздуху. И все из-за того, что Итачи не так посмотрел и не то сказал, а в завершении Кисаме посмел к нему прикасаться в перерыве между парами на глазах у Мадары. «Они сведут меня в могилу быстрее той херни, что творится со здоровьем», — успокаивал себя Итачи после всего. Мадара справлялся с ревностью отстойно. Правильнее было сказать, что он нихера с ней не справляется. И напоминанием тому служили почти сошедние синяки на шее Итачи, которые сейчас мужчина зацеловывал и зализывал. «Нет, сволочь, на мне как на собаке ничего не заживает». Ласки стали настойчивее, преподаватель уже стоял во весь рост между разведенных ног юноши. А тот, ловя воздух ртом, стягивал с него футболку. Тело Учихи было прекрасным, не зря по нему сохли в Университете все, кому не лень. Мадара давил на спину, вжимая парня пахом в себя, с удовольствием отмечая, что не только он возбудился как малолетка. — Раз твой язык сегодня так дерзит, может он еще и скажет, чего хочет? — горячий шепот на ухо, а ладонь смяла ягодицу, посыла электрический ток вдоль позвоночника. — Я же сказал… хочу того, чего требую всем телом и разумом уже давно, — Итачи обнял шею любовника, приближаясь губами к чужим. Мадара медлил, держа расстояние, дразня себя и юношу. Коснуться легко и это принесет удовольствие, но если накалить желание до предела, до немоготы, чтобы только и оставалось, что изнывать от отсутствия требуемого… вот в чем настоящее наслаждение. — Хочу услышать от тебя, испорченное дитя. — Уверены? — Да, черт тебя возьми, — рык сорвался с губ мужчины и он лишь сильнее вжался в парня. — Когда у вас день рождения? Ладони парня с силой нажали на плечи мужчины, отстраняя его от себя. В глазах желание все еще колыхалось, но поверх его растягивалась упертость. «Зараза, так вот чего ты хотел. Завел, чтобы потом как целка цену набивать». — Заканчивай этот цирк, парень, — Учиха с силой преодолел сопротивление, припадая очередным поцелуем к шее. — Отвалите, — зло зашипел Итачи и успешно лягнул, попадая любовнику в голень. — Сказал же, что пока не получу ответа, то доступа к телу не будет. Глаза горят праведным гневом, на скулах яркий румянец, а волосы всклочены. Губы приоткрыты и ловят удушливо горячий воздух. На шее старые отметины от пальцев и свежие от губ и зубов. Итачи выглядел сексуально и привлекательно, особенно, когда прикрывал глаза и можно было разглядеть длинные ресницы. — Итачи, я убью тебя, — потирая ушибленную ногу, прорычал Мадара. — Чего заладил? Поедешь со мной на выходных на источники, там все и узнаешь. Больно же, — каждую фразу он будто выплевывал, зло глядя на сидящего юношу. — Повторите. — Упрямый, еще и глухой, — Мадара выпрямился и повел плечами. — Еще когда ты вяло ковырялся в тарелке я пытался тебе сказать это. Я давно уже забронировал номер в онсэне на Рождество. Поедем на выходных. — Забронировали давно, даже не спросив, смогу ли я? — Итачи продолжал сверлить мужчину подозрительным взглядом. Возбуждение все еще давало о себе знать, но перестало быть болезненным. — А что в этом такого? — злость Мадары почти сошла на нет, и теперь на лице красовалась самодовольная усмешка. — У тебя есть только один план — провести время со мной. Другого я не потерплю. «Здравствуй, собственник- марионеточник, давно не виделись. Все он, видите ли, знает наперед», — ворчал внутренний голос Итачи, пока он смотрел на мужчину. — Утопить меня решили изящно, да? — А это мы посмотрим по твоему поведению, — мужчина приблизился и поцеловал парня в щеку. — Ладно, я в душ. — Он уже отошел на несколько шагов, как до Итачи донесся его веселый голос: — Если не вздрочну, то точно не оставлю твой зад в покое, а у меня на тебя большие планы. Выходные обещают быть насыщенными. — Вот же… дьявол.