****
— Как учишься в школе? Слегка улыбаюсь бабушке Дорис. Просто пожимаю плечами. — Стараюсь получать только «отлично», — отвечаю без особого интереса и натыкаюсь взглядом на дедушку. Подавляю смех. — Результаты у стараний есть? — криво улыбается бабушка Дорис, натыкая на вилку помидорку из своей тарелки, и медленно кладет ее к себе в рот. С меня она не сводит внимательного взгляда, тщательно осматривая. Слушаю все то, что она говорит, лишь краем уха, наблюдая за тем, как дедушка с отвращением на лице мешает ложкой почти зеленое пюре. Морщится, отодвигая от себя тарелку и тянется к красивым пирожным в вазочке. Выглядят они аппетитно, но когда он откусывает кусочек, то его лицо искривляется так, словно сейчас мужчина просто вырвет. Готовить бабушка Дорис абсолютно не умеет, я уже говорила, да? — Филис? — вопросительно тянет она, и я, словно очнувшись, резко смотрю на женщину, судорожно пытаясь вспомнить она говорила. — М-м-м… Да-да, знаете, я отличница, в особенности учителя выделяют у меня таланты к математике и литературе, — киваю в доказательство своим словам, сгибаясь от смеха. В мыслях, естественно. Какая же скромная девочка ты, Филис. Бабушка Дорис отпивает из стакана шампанское и на стеклышке отпечатывается ее алая помада. — Математика и литература? Это же два несовместимых понятия, — она приподнимает бровь, ожидая объяснения, но я лишь вновь пожимаю плечами. — Я очень разносторонний человек. — Так, хорошо, — хлопает она в ладоши и слегка наклоняется ко мне, — раз ты разносторонний человек, то есть ли у тебя какие-нибудь другие увлечения, кроме школы? — В Шарлотте я ходила на испанский, румынский, бег и дзюдо, а также на литературный кружок, — монотонно перечисляю, наблюдая за громким восторгом женщины, открытым ртом Зейна, гордым видом бабушки и тем, как дедушка пытается вытереть язык салфеткой. Всех их сейчас можно было запечатлеть и, я клянусь, это была бы лучшая фотография в моей жизни. — Серьезно?! А жить у тебя время оставалось? — бабушка Дорис манерно изгибает брови. Усмехаюсь, задумчиво рассматривая зеленое пюре в своей тарелке. — Тогда это казалось для меня самой лучшей версией жизни — жить в постоянном движении, постоянно развиваться. Приехав в Эддингтон и отдохнув немного, я поняла, что, да, я пропустила столько замечательных вещей, — вздыхаю. — Ладно, — качает головой бабушка Дорис, жмурясь, — а румынский то зачем? — Odată am citit o carte despre dragoni din România.* Можно же похвастаться? Хотя бы разок. — Что? — восклицает сразу четыре голоса. Прислоняюсь к спинке стула, закидывая голову вверх, и заливаюсь громким смехом. — Просто ничего не говори, — надувает щеки дедушка, опуская голову, и качает ею. Улыбаюсь. Очень теплая атмосфера витает в этом доме. Хочется смеяться, улыбаться, все как-то легко и непринужденно, а поведение бабушки Дорис рядом с тихим Зейном забавляет: вся такая грациозная, пытающаяся скрыть свой возраст, пылающая жизнью и сарказмом — Дорис, и ее стеснительный, милый и отнюдь не такой решительный — Зейн. Как они, черт возьми, могут быть родственниками? — Может, тогда поможешь Зейну с заданием по тригонометрии? Ужасно сложное домашнее задание, — с удивлением смотрю на покрасневшего парня, слушая прерываемый смехом голос бабушки Дорис. Хотя… — Знаете, я не против, — улыбаюсь и быстро встаю со стула, выходя из-за стола. Глаза парня расширяются и он судорожно поднимается следом, видимо, не ожидая таких резких действий. Как по мне, лучше посидеть в его комнате, поболтать, чем мучаться на допросе у бабушки Дорис, несмотря на ненавязчивую, веселую атмосферу. — Мы скоро придем, — уверяю стариков и беру Малика за руку, ведя за собой в коридор к лестнице. Не даю никому ничего сказать. Через мгновение мы оказываемся вне зрения стариков. Тут же выдыхаю с облегчением, удивляясь собственной решимости, и… Стоп. А где его комната? Останавливаюсь, чтобы повернуться к Зейну, как юноша сам резко вырывает ладонь из моей руки и отходит на несколько шагов к стене. Хмурюсь, оглядывая его лицо, искаженное в гримасе боли и странного удивления. — Зейн? — шепчу тихо и делаю шаг к нему навстречу, но он отрицательно качает головой, как бы запрещая мне подходить, и прижимается спиной к стене, жмурясь. При этом он сжимает запястье руки, которой держал мою ладонь ранее так сильно, словно мечтает, чтобы эту руку ампутировали. Сглатываю, ощущая резкий всплеск тревоги в сердце. — Все в порядке? — спрашиваю с волнением в голосе, обнимая себя одной рукой, и тут же опускаю взгляд, чувствуя, как сжимается все нутро в смятении. Не знаю, что такого я сделала, но сейчас Зейн выглядит так, будто я причинила ему сильную боль. И это… Сбивает с толку. — Просто… — прохрипит он, переводя дыхание. — Стой на том месте, где сейчас, хорошо? Судорожно киваю, нервно положив ладонь на лоб, и вдруг внимательно осматриваю его руку, за которую Малик так крепко держится. Рот открывается сам. Глаза расширяются. — Это… Это я сделала? На ладони юноши несколько глубоких порезов, из которых медленно сочится кровь. Тоненькие, кровоточащие полосочки тянутся от большого пальца к запястью, и этот вид тут же заставляет все, что я ела, подняться к глотке. Чувствую во рту привкус рвоты. Не в состоянии больше смотреть на это, отворачиваюсь к Зейну спиной, нервно оглядывая нежно-розовые цветочки на обоях. — У меня уже были порезы, просто ты слишком сильно сжала руку. Я недавно упал с байка, когда катался с друзьями, — слышится голос парня. Прикрываю рот ладонью. Как я могла не заметить? Я даже кожей ничего не почувствовала, но… Боже, я ведь причинила ему столько боли, а он молчал, пока не пошла кровь. Как… Как я могла? — П… Прости, — запинаюсь, шмыгая носом, и, подождав еще пару секунд, поворачиваюсь к нему. Малик уже стоит ровно, осматривая свою ладонь, но когда он натыкается на мое лицо, то слегка открывает рот, затем, видимо, совладав с собой, успокаивающе улыбается и подходит ближе. — Ты что, плачешь? Удивленно хлопаю ресницами. Вдруг ощущаю, что они стали тяжелее из-за… Слез? По щекам, действительно, текут слезы, как змеи, ползут прямо за высокий ворот моего бордового свитера. Они по странному холодные, это я вдруг отчетливо чувствую. — Серьезно? — нервно хихикаю, натягивая рукава свитера на пальцы, и грубо вытираю щеки шерстяной тканью, из-за чего они, я уверена, тут же краснеют. Почему я плачу? Сама не знаю. Просто осознав, что Зейн чувствует боль из-за меня, стало очень… Паршиво. Знать, что из-за тебя кто-то страдает, кто-то испытывает боль — это невыносимо. И я чувствую это почти на физическом уровне: движения тут же сковываются, сердце болезненно сжимается, а чувство вины сжимает горло. Тяжело дышать. — Хэй, все в порядке, — уверяет меня парень, кивая, но тут вдруг по-доброму усмехается и отходит на несколько шагов назад, — только больше не прикасайся ко мне, ладно? Выдавливаю из себя ответную улыбку, несколько раз зачем-то кивнув. — Пойдем в комнату, — мягко зовет меня парень, подходя к лестнице. Продолжаю вытирать слезы, все никак не останавливающиеся, поднимаясь вслед за Зейном. Вина из-за своей невнимательности все еще сдавливает сердце. — Теперь я чувствую себя ужасно, — вздыхает парень, когда мы оказываемся на втором этаже их домика. — Почему? — спрашиваю тихо и прикладываю ладони к щекам. Зейн останавливается, ожидая, пока я поравняюсь с ним, и мы двигаемся дальше. — Ты плачешь, — парень одаривает меня серьезным взглядом, открывая темно-коричневую дверь. Поджимаю губы, входя в убранную, совсем непохожую на мальчишескую, комнату. — Просто ненавижу причинять боль другим. Слишком глубоко ощущаю вину за любой свой проступок, — объясняю, разглядывая краски на рабочем столе и большой портрет Даниэллы над кроватью. На которую я, кстати, тут же сажусь, наблюдая за парнем, что размещается на стуле рядом. — Это, наверное, из-за твоей мамы и бабушки, — хмурюсь, — я заметил, они часто поправляют тебя, — Зейн стеснительно улыбается, почесывая затылок. Пожимаю плечами, оглядываясь. — Да, с этим есть небольшие проблемы. Мне кажется, твои предки тоже быв… Запинаюсь, останавливая свой взгляд на фотографии на прикроватной тумбочке. Счастливый Зейн Малик — ему лет одиннадцать было, наверное, — находится в объятиях сразу двух родителей. Красивый, загорелый мужчина смеется, а черноволосая женщина скромно улыбается в камеру, с нежностью обнимая сына. Руки сами тянутся к фотографии. Аккуратно беру ее в руки, ласково проводя большим пальцем по рамке. — Прости, — шепчу, поднимая на парня взгляд. Он улыбается краешком губ и пересаживается ко мне, забирая у меня фотографию. Тут же чувствую жар от него, приятный, сладкий парфюм и еле заметные волны печали. — Они погибли в автокатастрофе пять лет назад, когда возвращались из соседнего городка. Из детства помню, что, как единственному ребенку, мне позволяли многое. Мама даже иногда ругала отца из-за того, что тот повышал на меня голос. Мои предки никогда не указывали мне. Молча слушаю парня, глядя на ностальгическую улыбку, не в силах произнести ничего, потому что не могу осознать, как он живет без родителей и какую очередную порцию боли я ему принесла. Но, я уверена, боль и опустошение, что он чувствует после этой потери, даже сравниться не может с нанесенной мною. — Эту фотографию мы сделали за три дня до этого, на день рождении Гарри. Мы тогда подарили ему фотоаппарат, и он сделал это фото. Когда мы уходили, Стайлс сказал, что мне очень повезло с родителями, ведь они позволяют мне есть больше сладостей, чем ему, — Зейн усмехается, а мое сердце тянет от странного, печального чувства. — И мне, действительно, повезло с ними, — вздыхает Малик и аккуратно ставит фото обратно на тумбочку. Смотрит на меня. Пару секунд тону в его сверкающих глазах, таких грустных и глубоких, просто молясь, чтобы они сейчас не наполнились слезами. Потому что тогда я разревусь тоже и остановится уже не смогу. — Эм, знаешь, ты превосходно рисуешь, — вдруг улыбаюсь, показывая на портрет Даниэллы. Нужно отвлечь и его, и себя. Парень поворачивает голову к нему, а я плотно сжимают губы, хмурясь. Не хочу… Даже думать об этом. Слишком тяжело, слишком больно. В портрете Даниэллы преобладают красные и черные тона. Глаза вызывающе горят, а губы искривлены в насмешливой усмешке. Она изображена так хорошо, так реалистично, что, казалось, она сейчас здесь, смотрит прямо на меня, и, как обычно, дерзко усмехается. — Спасибо, — ресницы Зейна трепещут и он смотрит на меня с благодарностью. Вздыхаю, хлопая в ладоши, и складываю одну ногу на другую. — Как она, кстати? — улыбаюсь, подпирая подбородок ладошкой, отчего забавно разговариваю. Малик пожимает плечами, улыбаясь, и его глаза тут же сверкают как-то… Как-то по-особенному. — Недавно завалила по математике тест и устроила учителю настоящие круги ада. Теперь ходит после уроков и отсиживается сорок минут в наказание, — тихо смеется. Шире улыбаюсь. Такое поведение Даниэллы неудивительно. Вновь ловлю себя на мысли о кардинальном различии моего родственника и его девушки. — Это ты о мистере Коллинзе? — на мой вопрос Зейн кивает, но в его глазах вопрос о том, как же я это узнала. Усмехаюсь. — Вся школа сейчас жужжит о том, что Даниэлла Хилори вынудила его сказать, что в ее присутствии у него появляются мысли о самоубийстве. Тихо смеемся. Чувствую, как тепло вибрирует в груди. В воздухе уют и спокойствие. — Странно, что она не сбрила ему волосы, или не сожгла ему машину, — наигранно удивляюсь, но Малик лишь поджимает губы, улыбающимися глазами глядя на меня. — Могла, конечно, но решила послушать меня. — И довести его до суицида? — смеюсь, закидывая голову назад. Парень подхватывает мой смех, а я затихаю, внимательно вслушиваясь в его звучание. Всегда особенно относилась к смеху людей. Даже не знаю почему, для меня это всегда важно. Мне кажется, что смех каким-то образом может выразить настоящую личность человека. То есть, некоторые смеются слишком фальшиво, а другие искренне хохочут над каждой мелочью, и, как думает моя писательская личность, это говорит кое о чем, верно? Потому что смех подделать нельзя. Зейн смеется тихо, скромно, всегда искренне. Смех у него хриплый, мягкий и приятный. И это, как никак, дает мне толчок рассуждать о нем, как о честном и добросердечном человеке. И даже если это не так — я буду верить во внутреннее чутье. В голове, почему-то, звучит смех Клэр. Замолкаю. Когда я видела ее в последний раз? А когда наслаждалась ее приглушенным, низким смехом — этим редким явлением? Зейн замечает, что я затихла. Виснет молчание. Грустное, какое-то до слез печальное. Малик тоже замолкает, и в его глазах я вдруг замечаю непонимание и вопрос. Тут же стараюсь вернуть себе прошлую улыбку: — Как вы познакомились? — интерес в моих глазах, надеюсь, выглядит более-менее правдиво, но Зейн вдруг отводит задумчивый взгляд в сторону. Пару секунд он не двигается, как статуя, и неожиданно наимелейшая улыбка виснет на тонких губах. Черт возьми, сейчас затискаю его. — Нас познакомили наши родители. Нам тогда было четыре, — отвечает парень, а я открываю рот, выражая манерную удивленность. — Родители? Вот так сразу? — смеюсь, но юноша лишь качает головой, слегка улыбаясь. — У нас, эм, понимаешь, особенные отношения между семьями, — вижу, как Зейн останавливается, пытаясь подобрать нужные слова, и все никак не могу привыкнуть к его робкости, поэтому усмехаюсь, вопросительно поднимая бровь. — Они очень хорошие друзья, — киваю этим словам, собираясь начать говорить о его художественных талантах, как Зейн резко произносит: — Даниэлла спрашивала о тебе. Приподнимаю брови, удивленно хлопая ресницами. Вот кто-кто, а эта девушка уж точно не будет, казалось, думать обо мне. — Обо мне? — тяну неуверенно. — Да. Вообще-то, все ребята интересовались тобой, — Малик опускает взгляд. Вздыхаю, кусая внутреннюю часть щеки, и чувствую, как сжимается сердце. — Они были такими странными в тот день. Не думаю, что хочу продолжать об… — У нас свои заморочки, понимаешь? — внезапно перебивает меня парень, из-за чего с трудом скрываю удивление, — с Клариссой Адамсон и всей ее семьей никто не общается, потому что… Потому что у них не очень хорошее прошлое. Мы просто две разные компании и нам тяжело быть вместе. То, что мы не ладим с ней — не значит, что и тебе нельзя с нами дружить. Замираю. Отвожу взгляд в сторону. Нервно играю пальцами. Те взгляды, та ненависть… А еще Гарри. Его злость я никогда не забуду. Но может… Может, Зейн прав? Все таки до этой ссоры все они симпатизировали мне, я даже хотела стать их другом. Стоит ли начать общение вновь? Вспоминая эти две недели, наполненные смертной скукой, у меня появляется… Вообще, я ненавижу в себе эту черту: наивность. Это не значит, что я поверю, если скажут, что завтра конец света, или русалки, на самом деле, существуют, нет. Просто я слишком легко доверяюсь людям. Временами начинаю копаться глубже в себе и понимаю, что из-за недостатка общения, из-за того, что люди сами не хотели, чтобы я им доверялась, не видя во мне своего приятеля, я и верю им. Проще говоря: в моей жизни никогда не было общения — ни хорошего, ни плохого. И я не знаю боли предательств, ссор и всего подобного, отчего мне так просто открывать душу человеку, из-за отсутствия всего выше перечисленного веря, что больно мне не сделают. — Время покажет, — отвечаю многозначно, слегка улыбнувшись. Зейн смотрит на меня мягко и ласково, как бы уверяя меня в правоте своих слов. Тихо вздыхаю. Он хороший. Такой правильный, милый, очаровательный, как не настоящий. Слишком хороший. — У меня, кстати, появился новый друг, — вдруг говорю я, решив покончить с этой неловкой тишиной, и интригующе играю бровями. Малик кидает на меня любопытный взгляд. — Его зовут Бадди.****
— Приветик! Небрежно бросаю свой рюкзак на стул. Сажусь на него, нет, буквально падаю, подмигивая Эшли рядом. Разговор за столом утихает. Все с удивлением уставились на меня. Даниэлла странно усмехается. Зейн незаметно для остальных одобрительно кивает. Эшли ошарашенно смотрит мне в глаза, словно пытается в них найти ответ, а Миртл по-детски открывает рот, хлопая в ладоши, на что Найл, до этого выглядящий крайне растерянным, резко шикает в ее сторону. Уверенно улыбаюсь каждому. Кладу одну ногу на другую, поднимая брови в вопросе. Выгляжу, может, и решительно, но внутри бьюсь об стенку, считая свои действия глупыми. Мне хочется провалиться сквозь землю. Или взобраться на потолок. Я в зоне дискомфорта, и как же сильно хочется выйти из нее. Но я знаю: я делаю лучше. — Вы не рады меня видеть? — наигранно хмурюсь и тянусь к своему рюкзаку, доставая контейнер с принцессами «Дисней», при этом стараюсь упорно игнорировать шок со стороны ребят. — Я же говорила, что только ради меня Филис стоит вернутся, — Даниэлла вновь усмехается, оглядывая меня, и кивает как бы в доказательство своих слов. Улыбаюсь ей, открывая контейнер, и достаю оттуда йогурт. «Фух!» — хочется выдохнуть. Но я, не обращая ни на кого внимания, ем свой йогурт, пытаясь скрыть дрожащие от волнения колени под столом. — Филис, с тобой все хорошо? — Эшли хмурится, прижимая к щеке бутылку с водой. Найл как-то по-странному внимательно смотрит на меня, пытаясь скрыть улыбку. Слабо улыбаюсь, опуская взгляд. Я не хочу быть одинокой. И не буду. Эти люди, — я верю, — хорошие, и мне нужно общение с ними. Мне нужны они. Мне нужны друзья. Мне надоело быть одинокой, питать себя надеждами, что когда-нибудь кто-то проявит инициативу и станет моим другом, поэтому я буду действовать первой. Я буду стараться делать себя счастливой. — То, что вы не ладите с Клэр — не значит, что и мне нельзя с вами дружить. Зейн замирает. Затем с гордостью приподнимает голову. Подозрительный взгляд Смит исчезает, а Миртл вдруг поднимается с места, хихикая, и бросается ко мне в объятия. — Я знала, что ты не глупая! — верещит она, сжимая мою шею. Неловко улыбаюсь и робко кладу руки на ее хрупкую спину. От нее пахнет приторными духами, от которых кружится голова, отчего, вдобавок с волнением, темнеет в глазах. — В отличие от тебя, Аддингтон, — Даниэлла насмешливо улыбается, откидываясь на спинку стула. Сегодня она в хвостике и это идет ей намного больше, чем распущенные волосы. — Да ладно тебе, Дэн! — стукает каблучком по полу Миртл и отстраняется от меня, продолжая улыбаться. Складываю руки на груди, виновато поджимая губы. — Ты сделала правильный выбор, сладкие щечки, — Эшли улыбается мне, заправляя за ухо прядь волос. Скромно киваю, вдруг вспомнив… Сладкие щечки… — А где Луи? — хмурюсь, оглядывая сидящих за столом, в числе которых Томлинсона нет. Эшли улыбается шире. — Он готовит мне сюрприз на годовщину, — мечтательно закатывает глаза, и Миртл вдруг восторженно пищит. С недоумением смотрю на ее радостное лицо, а Найл ей лишь улыбается. — Ты такая милая, — шепчет хрипло, завороженно глядя на нее, и Аддингтон чмокает его в щечку, со всей любовью во взгляде. Меня это смущает: я никогда не видела такого откровения на публике. И да, для меня это откровение: так яро и четко показывать свои самые нежные, сокровенные чувства. Даниэлла же закатывает глаза и недовольно произносит, глядя на Зейна: — Меня сейчас стошнит. Слегка улыбаюсь, поворачиваясь к Смит. Она выглядит счастливой в предвкушении скорого подарка, а меня радует, что все, что было, так легко забылось. — Сколько вы встречаетесь? — спрашиваю с любопытством, набирая в ложку свой йогурт. Эшли стеснительно улыбается, опуская голову, а я умиляюсь с этой картины. Интересно, почему девушки всегда так стеснительны, когда речь заходит об отношениях? Конечно, не все, но те, кого я знаю — точно. Даже Даниэлла никогда не говорит на эту тему. Наверное, это что-то невероятно личное и интимное для них. Наверное, ведь я не знаю. — Четыре года, — с гордостью произносит Эш, а я удивленно открываю рот, просто молясь, чтобы йогурт оттуда не выпал. — Так долго! — Я готова провести с ним всю свою жизнь, — отвечает серьезным тоном, словно клянется передо мной в этом. Ясно, у них все серьезно. Будет очень интересно, если когда-нибудь мне придет приглашение на их свадьбу. Хотя, люди очень часто обещают что-то, чего выполнить не могут. — У тебя были когда-то отношения? — вдруг спрашивает Найл. Все головы автоматически поворачиваются ко мне. Сглатываю, со смущением глядя на него. — Эм… Нет, я как-то не стремилась к этому, — неловко пожимаю плечами, видя его понимающий взгляд, но облегчение не наступает: лишь сильнее смущаюсь, чувствуя внутреннее стеснение. — К тому же, — продолжаю, находясь под внимательным взором со всех сторон, — это, наверное, будет звучать глупо для нашего времени и поколения, но я считаю, что встречаться нужно с человеком, с которым собираешься провести больше, чем недельку, понимаете? Нельзя загрязнять себя так называемыми «отношениями» с кем попало, просто ради интереса или чтобы развеять скуку. — Интересно, — Даниэлла кивает мне, загадочно улыбаясь. Вновь пожимаю плечами и тянусь к своему йогурту. Вдруг замечаю на спине странное чувство. Странный зуд. Оборачиваюсь, разглядывая столовую, и это ощущение резко пропадает. Возвращаюсь в разговор ребят о каком-то футбольном матче. Раздражение на спине появляется вновь. Опять оборачиваюсь, внимательно сканируя лица подростков. Никто не смотрит в ответ. А чертово ощущение взгляда не уходит.****
— Такое ощущение, что выбор платья для тебя — самая важная вещь в мире! — бормочу с раздражением, разводя руки, и устало смотрю на Миртл. Девушка пожимает плечами, встряхивая огромное количество пакетов в ее руках, и голубые глаза сверкают в свете уличных фонарей. — Может быть, так и есть, — она хихикает, оглядываясь. Людей на улице много, несмотря на то, что уже давно стемнело и стрелка на часах подходит к девяти. Вокруг светло почти как днем из-за света из магазинов, небольших кафе, красивых гирлянд, развешанных на фонарях и украшающих стволы деревьев. Атмосфера напоминает новогоднюю, только вот погода все портит. Ведь, невзирая на темное время суток, четко видно затянутое тучами небо, а редкий, но пугающий гром, заставляет вздрагивать. Не меня. Миртл. — А мне еще надо в библиотеку, если ты не забыла, — вздыхаю. Аддингтон закатывает глазки, вдруг свернув куда-то с главной улицы, и громко стучит своими каблучками. — Следуй за мной, сладкие щечки. И не волнуйся: старик Стэнтмен работает допоздна, — уверяет она меня, иногда оборачиваясь. Устало передвигаю ногами, представляя, какую взбучку мне устроит дед. И все-таки идти в город с Миртл Аддингтон — отвратительная идея. Сначала мы зашли в салон красоты, где сделали мне и ей маникюр. Пришлось потратить половину денег, которую я взяла с собой, но я любила ухаживать за собой. А вот Миртл… Миртл была помешана на этом. Договор был только на маникюр и библиотеку, но потом мы зашли в один магазин, потом в следующий и так обошли пять. Пять. Без шуток. А зачем? Миртл, видите ли, нечего одеть на день рождение ее трехлетней кузины. Трехлетней кузины. На ее день рождения. Боже мой, и как я только решилась попросить Аддингтон сходить со мной в библиотеку, чтобы взять пару книжек для школы? Но за свои ошибки нужно отвечать, не так ли? Именно поэтому я тащусь сейчас с кучей пакетов девушки в неизвестном направлении, полностью доверив себя ей. А уже стемнело. Дедушка меня просто убьет. Именно он никогда не разрешал уходить из дома после семи, а сейчас… Боже, уже девять. — А вот и твоя долгожданная библиотека! — восклицает Миртл излишне громко, показывая рукой на небольшое двухэтажное здание с большими окнами, через которые виднеются читательные столики с людьми и книжные полки. Вздыхаю. — Наконец-то… — Слушай, тут такое дело, — вдруг начинает блондинка, а я резко оборачиваюсь к ней, молясь всем богам, чтобы она не оставила меня одну. — Я пока схожу в продуктовый и куплю домой кое-что, хорошо? Вернусь через полчаса. После этих слов она оставляет меня одну, не дав возможности ответить. Розовая курточка тут же тонет в толпой. Поджимаю губы, закатывая глаза. — Отлично, — бормочу и, засунув руки в карманы, торопливо шагаю по направлению к зданию. Погода бушует. Опять. Для Филис такая переменчивость давно перестала быть неожиданной. Когда полчаса назад она заходила в библиотеку, на улице лишь гремел гром и по небу плыли тучи, но, выходя из здания, на нее обрушился бешеный ливень. Дождь ударяет по плечам, пробивает до костей и никакое пальто не спасает ее от гнева природы. Если тридцать минут улицы Эддингтона казались оживленным и наполненными уютом, то сейчас здесь царит пустота, тишина и холод. И Миртл, обещающей ожидать девушку у входа, просто напросто… Нет. — Черт, — шепчет Филис, заходя обратно под козырек библиотеки, и вытаскивает из кармана дрожащими от холода руками телефон. Черный экран не загорается, когда она нажимает на кнопку. Тихо выругивается без малейшего понятия, что делать дальше. Наручные часы показывают почти десять вечера. Либо Миртл опаздывает, либо она забыла о ней. Второй вариант пугает Лагард больше всего. Она не знает города, автобусы уже давно не ходят, все магазины закрылись, даже свет в библиотеке за ее спиной потух. Остались лишь она, уличные фонари и дождь — дикий зверь. И что теперь делать? Идти пешком? Очень «заманчивая» идея, учитывая то, что Филис не знает куда идти, она заработает воспаление легких, ей встретятся какие-нибудь пьяницы, а еще она потеряется, не дай Бог, вновь оказавшись в лесу с вероятностью встретить… Волков. Лагард вздрагивает от одного лишь воспоминания. Вздрагивает и грозное небо, озаряясь вспышкой молнии. Филис не остается ничего, кроме как сесть на низкую ступеньку библиотеки, поставить стопку книг рядом, и посильнее укутаться в свое пальто, окутать шарфом голову. В одной руке продолжает крепко сжимать телефон, а на другую опирается лбом, прикрывая глаза. Лагард решает остаться здесь, посидеть еще минут десять, дожидаясь Аддингтон. Если она придет и Найл заберет их, как обещал, то Филис подарит ему пару кексов бесплатно. Только вот одна загвоздка: если. Придет ли Миртл? Не могла же она просто бросить ее здесь, верно? Филис Лагард всегда считала, что мысли — материальны. Что, если долго думать о чем-то, ярко это представлять, то оно обязательно сбудется, либо выпадет какой-нибудь способ для свершения этой вещи. Думать о том, что Миртл не придет, кажется для нее не самой лучшей идеей, и она просто заставляет себя размышлять о другом. Почему-то ей в голову приходит вчерашний разговор. «— Ты что, только с кровати встал? — дедушка усмехается, затягиваясь сигарой, уже откуда-то появившейся. Что за настырный человек? Неужели сам не понимает, как это медленно губит его? Зейн улыбается, опуская голову, а я продолжаю сидеть в машине без какого-либо желания выходить. — Кхм, — он прочищает горло, — вообще-то да, сегодня была моя очередь и Луи.» Интересно, куда Стайлс стал пускать подростков? И что за очередь? Создалось ощущение, что они в каком-то порядке, дежурстве что ли. В любом случае, Лагард не может выяснить это сейчас. Ее голову вдруг посещает мысль о Бадди. — Какого черта, Филис?! Крик бабушки буквально оглушает. Когда ее визгливый и без того громкий голос становится громче — нужно искать беруши, а, желательно, просто убегать. В другую комнату, лучше, конечно, если в другую страну. — Это — Бадди! Бадди, познакомься — это бабуля, а это дедуля! Он такой смешной, правда? — Иисусе, уберите от меня эту псину! — Он — не псина! Это мой новый друг! Громко смеюсь, хватаясь за живот, когда бабушка срывается с места, громко визжа, а за ней гонется радостно лающий Бадди. Маленький пес с короткими ногами удивительно быстро бежит за старушкой, хотя, наверное, это она слишком медленная. Вероятно, стоило предупредить моих стариков о новом жителе нашего дома. Но я решила рискнуть: притащить Бадди рано утром, забрав пса из магазина, когда он только открылся, на последние деньги. Хриплый смех дедушки сбоку. Поворачиваю к нему голову: сложенные руки на груди, тихий смех, пыхтение над дорогой сигарой. Если бы по нему рисовали по портрет, то выглядел бы он именно так. — К слову, твоя бабушка смертельно боится собак после того, как однажды на улице на нее напала одна и украла всю еду, которую она несла, — не сводя взгляд с убегающей от Бадди женщины, рассказывает дедушка. Усмехаюсь, приподнимая бровь. И все-таки, слова дедули правда: бабушка продолжает бегать от пса, а тот, высунув язык и активно махая хвостом, следует за ней, кажется, желая лишь познакомиться поближе и уж точно не нападать. — Надо было предупредить, да? — неловко улыбаюсь, глядя на старика. Тот пожимает плечами и суживает глаза, качая головой. — Стоило. Но Прим запретила бы тебе заводить эту «псину». — Именно поэтому я ничего и не сказала, — пожимаю плечами. Бабушка проносится мимо, ударяя в лицо потоком воздуха. Резко приседаю на корточки и хватаю пса, но, следуя логике моей жизни, падаю на пол прямо на спину. Бадди моментально переключается на меня и радостно гавкает. Хихикаю, когда он запрыгивает мне на грудь и начинает облизывать все лицо шершавым языком. Пес вынуждает меня полностью лечь на пол и пытаться отбиться от него, но, будем честны, внутри я просто взрываюсь от восторга. — Как там его зовут, дорогуша? — спрашивает дедушка без особого интереса и садится на пол у моей головы, опираясь спиной об стенку. Качаю головой из стороны в сторону, пытаясь увернуться от Бадди, но он продолжает громко гавкать и пытаться меня буквально съесть. — Его зовут Бадди, — отвечаю сквозь смех и резко чешу его за ухом, прекращая хохотать. Он тут же гавкает, как будто бы в знак примирения, и ложится на меня, положив голову на сложенные лапы. Его мягкий карий взгляд направлен прямо в мои глаза. Сердце сжимается от верности, которую он выражает. Тепло ему улыбаюсь, стараясь показать этим всю свою любовь, и глажу по голове. — Бадди? Да он же вылитый Коротконожка! — дедушка смеется, прикрывая глаза. Возмущенно открываю рот и смеряю его грозным взглядом. — Он — Бадди. И точка. — Я буду называть его — Коротконожка, — стоит дед на своем и неуверенно чешет пса за ухом, — да, Коротконожка? Недовольно цокаю языком, но больше ничего не говорю, продолжая ласкать Бадди. Дедушка вздыхает. — Почему именно Коротконожка? — хриплым, грудным голосом произносит дед. Вся наша кухня погружается в полнейшую тишину. Ценю и люблю всем сердцем такие моменты, когда голос дедушки вдруг становится таким, потому что атмосфера тут же становится… Другой. Душевной и уютной. Старик говорит так проникновенно, что его голос слушают все: предметы мебели в моем воображение оживают, стены навостряют уши — словом, всё и все становятся слушателями дедушки. — Бадди, — поправляю его, закатывая глаза, — он просто… Просто он сидел там один, нуждающийся в ласке и любви. Он болеет эпилепсией, дедуль, и никто не брал его. Мне показалось, что когда Бадди посмотрел на меня, то признал во мне своего друга. А я своего. С этими его таблетками, которые нужно прятать в еду, с неудобными до ужаса подъемами на чердак, с длинной инструкцией из зоомагазина о поведении хозяина при приступе, с неодобряющим взглядом бабушки и мягким дедушки, с теплом его тела, когда он спит с Лагард в одной кровати, с этими преданными, такими добрыми глазами… Бадди стал ее другом. Он жил с ней всего лишь пару дней, иногда раздражал своим лаем, веселил преследованием бабушки и своим поведением, заставлял чувствовать Филис взрослой и ответственной за него — становился ее товарищем. Таким, в котором она нуждалась. И даже то, что ее настоящим другом стал называться обычный пес — не смущает Лагард. Улыбка расцветает на лице Филис незаметно для нее.In My Feelings — Lana Del Rey
Громкий сигнал машины. Вздрагивает. Улыбка сходит с лица, сменяясь тревогой. Рядом не Миртл. Черная машина останавливается прямо напротив Филис. Окно с пассажирской стороны опущено, но водителя рассмотреть невозможно из-за стены дождя. Раздраженные сигналы не прекращаются и, видимо, звучат уже некоторое время. Лагард вдруг впервые ощущает, как ей холодно и как пальцы на ногах отказываются подчиняться, немея. Как зубы стучат и одна рука мертвой хваткой вцепилась в элегантное пальто, ни черта не согревающее, а вторая крепко сжимает стопку книг. Может, это Найл? И он с Аддингтон, наконец, приехали за ней? Филис поднимается с места, забирая свои книги, и недоверчиво оглядывается. Никого рядом нет. Кто еще остановится рядом с ней? Только Найл и его милая подружка, бросившая девушку одну. Лагард быстро направляется к автомобилю, подмечая, что это совсем не дешевая машина. Глаз дочки владельца автомастерской сразу определяет модель — «Audi R8». «Надо же, » — думает Филис, останавливаясь у открытого окна, и не сводит завороженного взгляда с машины: «Неужели Найл так богат?» Пальто быстро промокает, став тяжелой ношей, и Лагард с трудом наклоняется, но голову в машину не просовывает. Застывает. — Ты не Найл, — стуча зубами, хрипит она и чувствует, как шокировано расширяются глаза. — Да, Лагард, это великий Гарри Стайлс. Запрыгивай в тачку, пока не превратилась в ледяную статую. Филис резко выпрямляется. Делает шаг назад. Крепче сжимает мокнущие с каждой секундой сильнее книги. Какого черта этот парень сейчас здесь? — Я не собираюсь садиться в твою машину, — она отрицательно качает головой, всем телом ощущая холод. Нет, ни за что. Всеми своими предыдущими действиями Гарри только доказал, что он — паршивый придурок, которому не стоит доверять. И как только парни общаются с ним? — Ты уверена? — насмешливо произносит хриплый голос. И вновь происходит это. Вновь. Это. Тело вдруг обдает жаром. Да таким, что, стоя под дождем в конце октября, в пальто и шарфе Филис становится жарко. Сердце бьется медленно. Каждый удар разносит по телу странные микроволны, такие… Такие сладкие, тягучие, приятные. Они проходят до кончиков пальцев, щекочут живот и шлют по шее будоражащие мурашки. Словно кто-то бархатными пальцами гладит кожу, дарит такое неземное удовольствие всему телом, что глаза невольно прикрываются, губы распахиваются, выпуская сдавленный вдох. Стоп. Филис резко качает головой. Широко распахивает глаза и еще крепче сдавливает под рукой эти несчастные книги. Нет-нет… Что это такое? — Какого… Лагард не договаривает. Тело, связанное миллионами тоненьких ниточек, так отчетливо ощущаемых кожей, резко дергается вперед. Филис. не. управляет. им. Она не управляет своим собственным телом. Словно кто-то заставляет ее. Но соображает она нормально. Филис Лагард в своем уме, но не в своем теле. Она пищит, вновь ощущая жар, странное удовольствие по телу, холод, тягу к машине, свое непонимание и страх… Все смешивается. Лишь строгий голос кажется чем-то отдельным: — Садись в машину. Рука сама тянется к ручке, нажимает на нее и тело опускается на сидение. Филис со страхом мычит, с шоком разглядывая собственные конечности и сердце глухими ударами бешено стучит в голове. — Закрой дверь. Властный тон. Она выполняет приказание, а после… Резко. Отпускает. Все странные ощущения пропадают. Вот так неожиданно, не оставив никаких следов. Тело снова принимает хозяйство Филис. Прижимает к груди руки, оставляя книги на коленях. Непонимание. Страх. Паника. Дыхание все еще громкое и сбитое. Страх сжимает сердце, но стало легче. Намного. Тихий стон сбоку. Гарри выглядит невероятно привлекательно в серой спортивной толстовке и спортивных штанах; даже такой домашний образ делает его очень красивым. Крепко вцепился в руль своими сильными руками и невнятно мычит, крепко жмурясь. Ему больно. Каждая морщинка лица выражает боль, напряженное тело говорит о муках в каждой конечности. На улице льет бешеный дождь и стоны боли Стайлса смешиваются с ним, а также тяжелым дыханием Филис. Сердце Лагард тревожно ноет. Она буквально трясется, ощущая тепло и сладкий запах в салоне машины. Пальцы медленно разжимаются и… И тут же тянутся к ручке двери. Не сводя с Гарри испуганного взгляда, Филис дергает ручку двери, но та не поддается. Заперто. Испустив вздох безысходности, она застывает, наблюдая за парнем рядом. Он прокашливается, жмурясь. Кладет свою большую ладонь на грудь. Хрипло выдыхает. — Что с тобой? — тихо шепчет Филис, прислушиваясь к ударам капель по стеклу. Пару секунд кудрявый молчит с закрытыми глазами, прислонившись лбом к рулю, словно отходя от своего недавнего приступа. — Слишком много позволяю себе, — словно издеваясь над самим собой, усмехается Стайлс и смотрит на нее из-под опущенных ресниц, слегка повернув голову. «Не то слово, » — думает Лагард, но все мысли сбивают… Два ярких, зеленых фонарика. Смотрят прямо в душу. На улице серо, мрачно, темно. В машине нет света, лишь приборы и спидометр горят красными огоньками, но все внимание Филис направлено только на глаза Стайлса. — Я хочу, чтобы ты выпустил меня, — дрожащим голосом произносит Лагард, вжимаясь в дверь все сильнее. — Чтобы ты подохла от воспаления легких? Филис несколько раз промаргивается. Грубо. Очень. Гарри резко вдыхает и выдыхает, после чего поворачивает рычаг и нажимает на газ. Стеклоочистители начинают шумно работать. Машина медленно двигается вдоль улицы. — Куда мы едем? — тихо шепчет Лагард, испуганно сглатывая. Парень тихо усмехается, не глядя на нее. — Собираюсь вывести тебя в лес и заживо закопать. Будет весело, а? — с озорным огоньком в глазах отвечает Гарри. В его голосе нет и намека на то, что это шутка. Филис замирает. — Что? — на выдохе спрашивает она, как Стайлс вдруг направляет на нее откровенно смеющийся взгляд. Неприятное ощущение заполняет сердце. Лагард хмурится, холодно смотря парню прямо в глаза. — Я отвезу тебя домой, — следует сухой ответ на такой взгляд. Гарри вновь сосредотачивается на вождении. — Но Миртл должна была забр… — Миртл уехала с Найлом, у ее мамы неожиданно появились схватки, — со скучающим видом объясняет Гарри и замолкает, прибавляя скорость. Филис удивленно открывает рот. Мама Миртл беременна? Лагард ни разу не задумывалась о родителях ребят, но им всем уже явно под пятьдесят. И она рожает? Странно. Неужели миссис Аддингтон настолько крепка здоровьем? — Так у них большая семья? — как бы между прочим спрашивает Филис, облизывая холодные губы. Вопрос остается без ответа. Тихо выдыхает. «Не хочет отвечать — не надо. Спрошу об этом Миртл, когда приду, чтобы убить ее, » — с раздражением думает Лагард, заставив себя отпустить книги. Мокрая одежда прилипает к телу, вода капает на сидение, но Гарри почему-то молчит. Филис неожиданно обращает внимание на самого парня. В свете редко встречающихся фонарей он выглядит невероятно красивым. Влажные губы. Сверкающий взгляд. Спускается к его подбородку. Кадык двигается под бледной кожей, когда Гарри сглатывает. Так сосредоточен на дороге. Мощные руки крепко сжимают руль. Лагард всегда обращает особое внимание на руки парней. Она смотрит на эту молодую, загорелую кожу, вены выступающие под ней, мышцы, переливающиеся из-за напряжения… И тает. Так происходит, когда Филис видит красивые руки. У Гарри же они спрятаны под длинными рукавами толстовки и единственное, что открывается для ее тщательного просмотра — это длинные, музыкальные пальцы, маленькая татуировка креста у большого пальца и красивая кожа. А вот его лицо выражает общим счетом… Ничего, как и глаза. Пустота. Полнейшая. От юноши исходит невероятная энергия: твердая и мужественная. От него… От него веет загадкой. Лагард вдруг замечает, что за окном с его стороны фонари проносятся слишком быстро. Она резко поворачивает голову к лобовому стеклу, вжимаясь в кресло. Скорость бешеная. Единственное, что успокаивает — Филис знает эту дорогу, пролегающую через лес и ведущую к дому. Дом… Ее теплая комната. Покрывало и подушки, украденные у какого-то индейского племени. Бадди, преданно глядящий в глаза. Горячее какао бабушки и рассказы дедушки… Боже, как же Филис хочет домой. Конечно, водить на такой скорости, да в такую погоду, несмотря на пустую трассу, невероятно опасно, но Гарри так спокоен, серьезен, что у Лагард тут же отпадает желание просить его ехать медленнее. Нет, она даже пододвигается ближе к лобовому окну и дыхание захватывает. — Не люблю дождь, — вдруг говорит она, задумчиво поднимая голову. Через прозрачное стекло кажется, что капли вот-вот и упадут на лицо Филис, но они разбиваются о машину и лишь заставляют поморщиться, ощущая странную щекотку внутри. Тишина. — Мне больше по душе солнце, знаешь, особенно на закате. Мягкое и согревающее, — Филис прикрывает глаза, откидываясь на спинку сидения, и представляет себя в Шарлотте, на крыше их дома, где она так часто встречала закаты в одиночестве. — А мне нравится снег. Лагард удивленно оборачивается, не ожидая услышать хриплый и глубокий голос парня. — Чистый, холодный. Завораживает. Но Гарри даже не смотрит на нее — равнодушно следит за трассой. Филис передергивает плечами. Зима, снег, холод — все это кажется ей слишком жестоким и безжалостным. — Слишком холодно, нет? Холод чужден мне, — тихо шепчет, проводя ладонью по голове. И замирает. Чувствует на себе взгляд. Гарри видит Филис, как странную болтушку. Сейчас, когда эта девушка в его машине, рядом с ним, Стайлс чувствует себя спокойно, потому что знает. Что она рядом. В безопасности и защите. Одетая в женственное персиковое, скорее даже розовое, пальто, бордовый шарф, классические штаны, с заплетенными в растрепанную, длинную косичку она… Она не нравится ему. Абсолютно. Лишь умиляет, может, но кажется такой… Чужой. Филис Лагард — милая шатенкой, но он предпочитает смелых блондинок. У нее невероятно большие глаза, очень необычного цвета, но Гарри нравятся голубоглазые. А эти книжки на ее коленях… — Уверен, ты по уши влюблена в Ретта. Девушка недоуменно смотрит на Гарри, а затем опускает взгляд к стопке книг на ее коленях. Самая верхняя — потрепанная, красная книжка «Унесенные ветром». Филис перечитала эту книгу три раза, все части, эту взяла, чтобы показать Миртл, как та просила, но магазины с одеждой показались блондинке интереснее. Легкая, ностальгическая улыбка возникает на лице Лагард. — Признаюсь честно — да. Он такой, знаешь, ломающий стереотипы, некий хулиган, плохой парень, — Филис усмехается собственным словам, — девочкам нравятся такие. — Значит, ты числишься в списке банальных дурочек, — издевательский смешок. Стайлс коротко смотрит на ее. Лагард пожала плечами. — Может быть. Вообще, она чувствует себя странно с этим странным человеком, ведя такой странный разговор. Стоит Филис вспомнить их последнюю встречу — и гнев овладевает ей. Какой же он… Невоспитанный. Даже сейчас, не смущаясь, так разговаривает с ней. Лагард больше не хочет с ним разговаривать. Молча опускает голову, считая минуты, когда они, наконец, достигнут ее дома. Ровно пятнадцать минут царит полнейшая тишина, пропитанная напряжением и неловкостью. Машина резко останавливается. Филис поднимает голову. Свет из окон собственного дома размывается дождем. Тут же ощущает спокойствие. — Спасибо, что не обманул и довез, — искренне произносит Логард, нажимая на ручку, и дверь покорно открывается. Она покрепче сжимает стопку книг и уже выставляет ногу, чтобы поскорее выйти из этой дурманящей слишком приятным запахом машины, как насмешливый голос за спиной произноси: — А это ты мне оставишь? Филис оборачивается. Гарри вертит в руках красную книжку. И как она только не заметила, что он взял ее? — «Унесенные ветром»… Моя сестра любит это произведение, — зачем-то говорит парень и вызывающе смотрит на нее. Лагард лишь хмурится и протягивает руку, чтобы забрать свое обратно. — А ты нет? — холодно произносит Филис, не имея никакого интереса в ответе. Стайлс пожимает плечами, протягивая ей книгу. — Название глупое, — усмехается и резко отодвигает руку, когда пальцы Лагард уже почти дотрагиваются до корочки. Строго смотрит на Гарри, не понимая его действий, а тот лишь издевательски улыбается. — Филис! Господи, ты наконец-то приехала! Визгливый голос бабушки. Филис оборачивается. Старушка, укутанная в халат, стоит на веранде и активно машет внучке, призывая ту войти в дом. Филис поджимает губы. Вновь смотрит на парня: тот с любопытством вертит в руках книгу. Ей не разорваться. — Отдай, — резко кидает Лагард, чувствуя, как нога, выставленная из машины, немеет от холода и дождя. Стайлс сверкает загадочным взглядом. — Я возьму почитать? — это не просьба, а констатация факта. Лагард возмущенно открывает рот. — Сейчас же в дом! Быстрее! — крик бабушки. Нервно бегает глазами по панели. Филис вдруг замирает и с детским доверием смотрит на Гарри. — Только верни мне ее, хорошо? — Конечно, дорогуша, — насмешливо улыбается парень и кладет книгу себе на колени, наблюдая за тем, как девушка торопливо выходит из машины, захлопывая дверь, и бежит со всех ног к дому. Уже на пороге ее встречает Примроуз, охающая и быстро заводящая внучку в дом. Заходя внутрь, Филис оборачивается, взглядом из-под ресниц словив хмурые глаза Гарри. «Дорогуша» из его уст звучало так развратно.****
«Зеленый… Зеленый цвет никогда не нравился ей. Почему-то, первая ассоциация, приходящая в голову, — тусклая, растекающаяся на листе акварельная краска. В Эддингтоне зеленый насыщенный, глубокий, хмурый. Он в густом лесу: в этих высоких елях, в кустах, в низкой траве. Зеленая крыша у «Домвера» и цвет стен снаружи, ошейник Бадди, новая блузка бабушки и его глаза. Они не насыщенные, как зеленый Эддингтона, но и не такие же блеклые, как акварель. Особенные. Когда он спокоен — глаза его кажутся прозрачными, с яркими и четкими зелеными крапинками. Когда им овладевает гнев — они горят: зеленый становится настолько насыщенным, что создается ощущение, что это просто линзы. Нет ни крапинок, ни присущих глазам каких-то рисунков — просто зеленый. Насыщенный, глубокий. Когда он интересуется чем-то, его глаза буквально заставляют ощутить на себе это любопытство. В зеленом появляются тонкие, блеклые ниточки, тянущиеся к зрачку, и он щурится, цвета почти видно не было, но чернота, кажется, заполняющая весь зрачок, говорит все за себя. Насмешка во взгляде чаще. Издевательская, какая-то слишком обидная. Тогда у его глаз возникают морщинки, а цвет становится приближенным к серому. Но зеленого он теряет. Никогда. Зеленый — его цвет. Теперь зеленый для нее — это не тусклость. Это загадка, темнота и тайна.» — Бадди, тебе стоит заткнуться, иначе останешься без еды на три дня! — раздраженно шиплю. Его скуление прекращается и мои пальцы вновь прикасаются к клавиатуре. «Но разочарование лишь в одном…» — Черт возьми, у тебя остался один шанс! Еще раз и я… — шепчу, одновременно печатая, но скулеж пса никак не утихает. — «Разочарование в том, что Бадди не дает мне дописать!» — восклицаю, от злости напечатав эту фразу, и захлопываю ноутбук, взглядом исследуя местность перед домом, надеясь найти этого негодника. — Теперь ты прячешься? — усмехаюсь, нехотя поднимаясь с пледа, который бабушка заботливо постелила мне на ступеньках, откуда я отказалась вставать. Я ведь, правда, нашла такое идеальное место, где вдохновение так и заполняло меня, пока… — Пока Бадди не решил меня достать, — бормочу себе под нос, оставляя ноутбук на этом самом пледе, и плетусь на звук скуления, походившее на то, когда он ноет от скуки. А стоит мне вспомнить, как я вчера ныла перед бабушкой и дедушкой из-за своего позднего прихода… Мокрая, с кучей книжек, злая и одновременно растерянная — такой меня встретила бабушка, завела в гостиную, где сидел грозный дед. Я с детства боялась такого дедушку. Основную часть времени «Великан» был мягким, упрекал только в шуточной форме, а ругался крайне редко. Вчера его разнесло не на шутку. Он так громко кричал, так злостно выплевывал слова и тыкал в меня пальцем, возвышаясь надо мной все выше и выше, что я не узнала в нем своего деда. Честно, такой его гнев я не понимала, ведь возвратилась живой и невредимой, но, возможно, я просто не понимаю его положения. Но я всегда знала, как его успокоить. Расплакалась я не только из-за того, чтобы вызвать у дедушки жалость, а еще потому, что его крик очень сильно давил на меня. По натуре я очень податливый и послушный человек, отчасти от того, что с детства на меня кричали: «Филис, ты делаешь то не так, это не так», и так далее. Но дедушка… Мне не хотелось, чтобы он тоже прибавился к списку людей, решивших, что у меня нет выбора и они будут указывать мне. Мы не поссорились, как хотела моя разгоряченная душа. Мне стоило лишь немного поплакать, а конец вечера я провела в его объятиях перед камином, слушая рассказ о том, как однажды дед угнал машину своего отца и уехал к бабушке. — Иди сюда, Коротконожка, по-хорошему! — кричу, обнимая себя руками. Ветер холодный. Очень. Взгляд неожиданно падает на скорчившегося на холодной земле пса, который недавно гонялся за падающими листьями. На секунду замираю, ощущая, как сердце со страхом делает один удар, который гонит его по всему телу. — Бадди! Бадди! — зову его, срываясь с места. Падаю рядом на колени и чувствую, что задыхаюсь от паники. Он лежит на спине, в странной позе эмбриона, а его расширенные глаза смотрят в небо. Пена во рту бурлит, а частое и хриплое дыхание сопровождается скулением. — Боже мой… Боже мой… — шепчу испуганно, хватая его под передние лапы, судорожно вспоминая, что нужно делать при приступах эпилепсии. Тут же переворачиваю его на бок, и слюна с пеной текут по его подбородку, а не затекают обратно в глотку. Глаза застилают слезы. Сердце готово разорваться от боли и страха. Но я быстро снимаю с него ошейник, думая о том, что нужный холод обеспечен ему температурой земли, а без ошейника дышится легче. — Все хорошо, мальчик мой, все хорошо, — дрожащим голосом шепчу я, наблюдая за тем, как преданные глаза Бадди находят мои и он со страхом вглядывается в них. А потом он пытается помахать своим коротеньким хвостиком, но парализованное тело не подчиняется, и я… Реву. Громко. В голос. Моему псу, моему дорогому другу сейчас так больно, так больно… — Бабушка! Бабушка, принеси воды! Пожалуйста! — кричу сквозь плач, раздирая горло. В голову закрадываются плохие мысли. Они вонзают в сердце тысячи иголок, когда я представляю, что Бадди… Он… Нет… — Филис, что… Боже, что с твоим псом?! Оборачиваюсь к бабушке, громко всхлипывая, и быстро перекладываю голову Бадди на свои колени. — Ты принесла воду? — спрашиваю судорожно, протягивая руку к ней. Она кивает и дает мне бутылку с жидкостью, с жалостью глядя на пса. Немедленно открываю крышку и наливаю в ладонь немного воды, которую тут же брызгаю на Бадди. Так ему должно стать легче. Он… Он мучался здесь, а я просто сидела на крыльце, думая, что пес лишь притворяется. Я такая… Безответственная, плохая. Ужасная. Я — ужасная. — Что я могу сделать? — шепчет бабушка, присаживаясь рядом на корточки, и я ощущаю ее руки на своих плечах. — Ничего, он должен справиться сам, — отвечаю, шмыгая носом. Первые десять минут старушка молча сидит рядом, слушая мои рыдания и хрипы Бадди, а потом она хлопает меня по плечу и уходит, шепнув мне на ухо, что скоро приступ пса пройдет. Судорожно киваю. — Бадди, слышишь меня? Я… Я тут подумала, что нужно бы купить твои любимые косточки. Давай договоримся? — слабо улыбаюсь сквозь слезы, а он продолжает испуганно на меня смотреть. — Ты сейчас справишься и мы вместе поедем и купим их, хорошо? Ты только выдержи, ладно? В ответ скуление. Бадди прикрывает глаза. Сижу с ним около двадцати минут. Дует ветер, мучающий мои щеки. Холодно и некомфортно сидеть на холодной земле, но я сижу, нежно гладя пса по голове и шепча ему успокаивающие слова. Я знаю, что они помогают. Он же помог мне своим успокаивающим взглядом вчера. Потом у него начинают шевелиться ноги. Чувствую себя самым счастливым человеком. Вскоре двигаются передние лапы. Голова и пена прекращают идти. Глаза сужаются. Он неожиданно бросается на меня, облизывая лицо, словно говоря, что все хорошо. Смеюсь, обнимая Бадди. — Какой ты у меня сильный! Ты справился, Бадди, ты молодец! Мо-ло-дец! — объясняю ему, как ребенку. Он внимательно смотрит мне в глаза. Он жив. Со мной. Мой друг. Потом вдруг пес поворачивает голову к лесу и навостряет уши. Тоже смотрю в сторону деревьев, но ничего не замечаю. Бадди лает и резко срывается с места, направляясь прямиком вглубь леса. Вглубь леса… Испуганно расширяю глаза, поднимаюсь с места. Судорожно несусь за ним. — Стой! Нельзя! Стоять! — кричу, пытаясь догнать пса, но тот со своими короткими ножками двигается слишком быстро, как для только что испытавшего приступ эпилепсии. — Бадди! — ору так громко, что птицы на деревьях взлетают вверх, громко щебеча, но все моё внимание направлено на светлый комок, быстро передвигающийся по темной, почти сгнившей листве. Куда он бежит и почему? Он заворачивает настолько резко, что сам поскальзывается, а меня заносит так, что я почти падаю, задевая руками землю, а когда мы перепрыгиваем через бревна, мне кажется, что я точно упаду. И уже не встану. Я давно запуталась в пути. Тревога разрывает грудь, а волнение не дает дышать. Когда Бадди вдруг сворачивает на какую-то светлую поляну, отличающуюся от других частей леса лучами солнца, падающими на нее, на секунду замираю и задерживаю дыхание, наблюдая за человеком, сгибающимся, чтобы сорвать какую-то траву, едва уцелевшую под конец октября. А Бадди, этот маленький дурачок, несется прямо на человека, гавкая. Человек встает, испуганно дернув головой, и взмахивает волосами… Розовыми волосами. Делает шаг назад от агрессивного пса, но смотрит на него так, что Бадди замолкает, а потом вдруг машет хвостом и начинает тереться о ноги человека. Хмурюсь. Быстро приближаюсь к нему. — Бадди! — грозно шикаю я, поднимая робкий взгляд на лицо Клэр. Она удивленно смотрит на меня и приседает на корточки, задумчиво гладя пса за ухом. Что она здесь делает? Хотя, Кларисса должна часто бывать в лесу, ведь живет на его обратной стороне. Она как-то упомянула это. — Ты завела собаку? — говорит хрипло, поднимая на меня свой пронзительный взгляд. Складываю руки на груди. — Как видишь, — пожимаю плечами, оглядывая ее черную толстовку и коричневую джинсовку сверху, а также открытый рюкзачок с какими-то травами внутри. — Бадди, да? Он же болеет эпилепсией. Не боишься такой ответственности? — усмехается девушка, поднимаясь. Пес тут же бросается ко мне, а я смеряю его угрожающим взглядом, слыша, как Клэр приближается. О, черт… — Я стараюсь справляться, — почти вздрагиваю, когда вспоминаю его недавний приступ, — но мне важны друзья, — специально выделила это, да. Клэр закусывает щеку с внутренней стороны, опуская взгляд, а я торжествую, думая, что это для нее, на самом деле, что-то значит. — Кстати, — хмурюсь, осознавая, — откуда ты знаешь, чем он болеет? Розоволосая вздыхает и проходит к маленькому участку с травой, садясь обратно на корточки. Иду вслед и встаю рядом, наблюдая за настоящим чудом: эти травинки — зеленые, молодые, — сохранились после такого холода и осадков, и, что удивительно, эти несколько сантиметров с травкой — единственный участок, где можно почувствовать тепло солнца. Лес очень густой, небо затянуто тучами — солнца я не видела уже пару дней. А здесь, на этой полянке, теплый луч пробивается сквозь хмурые облака и попадает на траву. Что за чудо? — Я часто хожу в зоомагазин, чтобы купить моим кроликам корм, — отвечает она просто, а я киваю, наблюдая за Бадди, что ложится у моих ног. Негодник. — Трава тоже для них? — спрашиваю, с болью в сердце глядя на то, как Клэр аккуратно вырывает одну травинку за другой. Девушка усмехается, поднимая на меня внимательный взгляд. — Эта — да, а остальное, — кивает на свой рюкзачок, — нет. Вздыхаю, вновь кивая, и вдруг ощущаю желание поговорить с ней. Тем для разговоров, как на зло, в голове не возникает, и я, видя, как Клэр застегивает рюкзак и перекидывает его на спину, резко кидаю: — А-а-а… А у тебя есть парень? Ты как-то не говорила об этом. Боже, я такая глупая. Какая же я глупая. Кларисса удивленно моргает. Но тут же улыбается, правда, насмешливо, но она улыбнулась — это уже прогресс. — Был, сейчас нет, — она вновь усмехается и начинает неспеша шагать вдоль поляны. Я быстро догоняю ее и мы вместе идем… Куда? Меня это не интересует. Главное в этот момент — Клэр разговаривает со мной. — А ты что, хочешь претендовать на его место? — вдруг задает вопрос розоволосая, из-за чего я недоуменно хмурюсь, несколько секунду пытаясь понять, в чем смысл. А когда до меня доходит… — Нет! Нет, ты что?! Я нормальной ориентации! — тут же верещу я, размахивая руками. Бадди, идущий рядом, гавкает, а Клэр тихо смеется, прикрывая рот ладошкой. Замолкаю. Улыбаюсь. — А почему вы расстались? — продолжаю эту тему. Адамсон тут же погружается в тишину и сверкает серьезным взглядом. — Он бросил нас. Уехал в другой город, оставив все, не только меня, — отрывистыми фразами говорит она, а потом вновь замолкает, приняв угрюмый вид. Не понимаю, зачем Клэр говорит «нас». — А я… У меня никогда не было парня, но есть идеал, — гордо говорю я. Чувствую укор совести. Я принесла боль Клариссе своим вопросом. Клэр приподнимает бровь, без тени интереса спрашивая меня, кто же это. — Это-о-о-о… Барабанная дробь! Тони Старк! — Он не слишком ли стар для те… Клэр резко замолкает, замерев на месте. Тоже останавливаюсь. Ее глаза по странному пусто глядят в одну точку. Губы приоткрываются. Хриплый шепот сливается с шелестом листьев. — Святая Дева Мария… Хмурюсь, прослеживая за ее взглядом. Дыхание замирает. Тишина. Дикие удары сердца. И пять волков, окруживших нас.