Осколки Кипящих Морей

      Тьма шевельнулась. Погребенные под многокилометровой толщей воды, в своей ледяной темнице, Они обвели свое неизменное узилище мириадами слепых глаз, пытаясь обнаружить то, что их потревожило. Прильнув своей волей к печатям, Они жадно ловили едва едва проступающие через стены их тюрьмы колебания эфира, как же эти проклятые стены истончились под действием времени, но их пленники ослабли еще больше. Находясь здесь, в океанической Бездне, наиболее близко к ядру планеты они, тем не менее, были ближе всего к той скорлупке, что отделяла реальность от грёз и с той стороны ,Они слышали отголоски бушевавшего в дали шторма. Если понятия расстояния вообще хоть как то были применимы к нематериальному. "Прекращение существования", — воля одной из них, наименее ослабевшей, смогла породить понятие и отправить его остальным. В ответ было лишь молчание, никто из Них еще не собирался тратить драгоценные крупицы энергии, на что-то кроме поддержания существования. "Зов, сквозь сны громче, чем через явь. Возможность. Свобода", — часть Мрака тратила все больше сил на порождение более сложных понятий для остальных и наконец получила ответ. "Нет энергии" — один из обрывков тьмы едва не потерял остатки себя, после такого коллективного ответа. На некоторое время Тьма замерла воспринимая едва ощутимые отзвуки погибающего мира. Пленники глубин не знали таких привычных смертным вещей как эмоции, страх и отчаяние были не властны над ними, даже в такой ситуации. Лишь холодный разум просчитывал варианты развития событий подобно беспристрастным механическим счетам ,и решение было найдено. Слабейшие послужат пищей для остальных, обеспечивая выживание и свободу.       Хор голосов сотряс подводную тюрьму, и крик пожирающей саму себя Тьмы пробился сквозь извечные печати, несясь сквозь гремящую пустоту эфирного океана. Словно волна он подхватил крохотный осколок чужой материи, и отхлынул увлекая его за собой, обволакивая и не давая растворится в потоках межмирья, удерживая его до тех пор, пока он не вопьется в тонкую грань, а после растворился эхом...

***

       Сто восемьдесят ступеней оставил после себя аббат Генрих Вилано. Оперевшись о холодную каменную стену он тяжело отдышался, двадцать лет назад он бы и не заметил этих проклятых ступеней, но возраст и любовь лишний раз перекусить накладывают свои неудобства. Вот уже больше половины жизни он каждую ночь поднимается на эту башню и следит за звездами, ведет им счет, и записывает их положение на небесной тверди. Невежды твердили, что это пустое, а аббат смеялся им в лицо и вновь поднимался на сто восемьдесят ступеней ввысь к своей крохотной лаборатории, потому как он не собирался объяснять дуракам как важны его изыскания, одинаково что для караванщика в пустынях Сабассы, что для отважного капитана бороздящего моря. — Ваше преосвященство? — Талек — молодой послушник, уже заканчивал подготовку телескопа и, будучи весьма занятым в этой тонкой работе, не услышал шагов на лестнице. — Как погода, Талек? Надеюсь облака сегодня не помешают нашему делу? — Генрих благодушно улыбнулся, подходя к телескопу и вглядываясь в окуляр. — Да, Богиня сегодня милостива к нам, и Песнь Ангела видна как никогда ясно, быстрее, мальчик мой, неси атлас у нас сегодня куча работы.       Послушник резво и в то же время аккуратно, передвигался по тесной лаборатории, выполняя поручения вдохновленного аббата, но мысли его были в то же время далеко от звезд и благочестивых молитв. Вот уже как полгода в сердце Талека крепко накрепко застряла дочь купца из соседнего с монастырем села, куда иногда он приходил по различным поручениям преподобного. Острая на язык рыжеволосая бестия пленила сердце юноши своим неиссякаемым оптимизмом, буквально освещая собой все свое окружение. — Сын мой, прекращай витать в облаках и поднимись повыше. — Голос аббата вырвал Талека из сладких, но далеко не угодных богине грез. — Мои глаза уже видимо совсем не те, что в молодости. — Да полно вам, святой отец, вы далеко еще не старик. — Цыц! Не перечить старшим, а не то епитимью наложу. Ибо мое задание в деревне на завтра, что я тебе дал, вполне может подождать, а вот отцу Джеронимо, помощь на кухне нужна срочно. — Аббат с максимально серьезным лицом и веселыми искорками в глазах уступил место у телескопа Талеку, которого видно проняла угроза. — Ваше преосвященство, но я ничего необычного не вижу. — Вот ведь неуч, на три минуты правее Песни Ангела, что ты видишь? — Я... Я вижу звезду. Яркую. Но разве в этой части неба еще есть такие яркие звезды кроме Песни? Подождите, святой отец, это не звезда — это комета! — Все таки еще не все из головы вылетело, хорошо. — Генрих улыбнулся, примериваясь к незваной гостьи с помощью квадранта. — Ваше преосвященство, а скажите, — Талек оторвался от окуляра, — неужели при помощи звезд можно предсказывать судьбу? Сегодня на ярмарке гадалка по руке и по звездам девушкам женихов предсказывала. — Не неси чушь, сын мой, — аббат вновь примерился к комете и, недовольно сжав губы, немного повернул квадрант продолжая его настраивать. — Наши судьбы известны лишь Богине и во власти ее находятся, а все кто утверждает, что может предсказывать будущее либо мошенник, либо смутьян, а чаще всего и то и другое вместе. Не позволяй их пустым словам на тебя влиять, Талек.       На несколько минут в башне установилась тишина. Генрих, закончил сверяться с многочисленными таблицами и чертыхнулся, в третий раз поправляя квадрант, тяжело вздохнув. Холодный воздух ночью и постоянная работа в полутемном помещении при свечах днем видимо все таки сыграли с его глазами злую шутку. Придется на пару дней оставить дела монастыря, попить взвар из черемухи и просто отдохнуть. — Святой отец! Тут кажется что-то странное, — взволнованный голос Талека оторвал аббата от приятных дум о полуденном сне и кружке пива. — Комета! У нее два хвоста! — А я то думаю откуда вином так несет, знаешь, Талек, иди ка ты лучше проспись и чтоб с утра сорок раз прочел славу Верховной. — Но, ваше преосвященство, клянусь я трезв как стеклышко! Взгляните сами! — Пылко воскликнул юноша. Аббат же, хмыкнув, мягко отстранил послушника самостоятельно вглядываясь в небесный феномен и ахнул, теперь у кометы и вправду было четко видно два длинных хвоста и казалось, что с каждой секундой необычный вторженец становился чуточку крупнее. — На сегодня ты свободен, Талек. Так уж и быть отпущу тебе этот грех без епитимьи. Иди проспись, чтобы лишние хвосты у комет не мерещились. Молодой послушник уже хотел было открыть рот, чтобы оспорить обвинение настоятеля, но, стушевавшись, понуро побрел вниз, ведь утром он и правда тайком осушил кувшинчик легкого вина, хотя и удивительно, что опьянение наступило только к вечеру.       Генрих Веллер грузно опустился на приземистый крепкий табурет, как только послушник ушел. Он сам не понимал, зачем солгал юноше, но аббат привык полагаться на свое чутье, что не подводило его в молодости, когда он на самом деле промышлял с кистенем на большаке, а не окуривал благовониями храмы, как теперь он рассказывал. — Проклятие, кишки Верховной, где же эта чертова чаша? — Беспокойство грызло душу Генриха, пока он переворачивал многочисленные бумаги в ящиках столов, пока наконец не вынул из-за очередного рабочего завала приплюснутую, но весьма широкую деревянную плошку обильно украшенную сложными руническими узорами. Затем из утлого, забитого заплесневелыми книгами и свитками шкафа была изъята пыльная бутылка старинного эльфийского вина. Но старый аббат не собирался устраивать себе внезапную пьянку. Бывший разбойник изрядно кривил душой, поучая Талека, что судьба человека известна лишь Верховной и, что лишь мошенники будут предсказывать будущее по звездам, так сам он прекрасно владел этим искусством. Около часа, аббат делал подсчеты и измерения звездного неба, не обходя вниманием и таинственную двухвостую чужачку, а после переводил столбики чисел в в замудренные слоги древнего заклинания. Наконец,завершив все приготовления и слегка передохнув, священнослужитель стервятником согнулся над чашей, вырывая зубами пробку из древней бутылки и выплескивая в нее последние остатки колдовского напитка. Резкий сквозняк задул немногочисленные свечи, но аббат даже не заметил этого, ибо, впившись взглядом в отражающиеся в кроваво-красном вине звезды и луну он шептал древние строки, одновременно взывая к крохотной искре Дара. С каждым словом тени вокруг отца настоятеля становились все гуще, они извивались словно толстые клубки перепачканных сажей змей, словно пытающиеся полностью заполнить собой всю крохотную лабораторию и поглотить застывшую фигуру человека, но одновременно с этим искажалось и прояснялось отражение неба. С громким стоном Генрих смел рукой со стола деревянную чашу, та же в свою очередь с отчетливым деревянным стуком упала на пол и, расплескав драгоценное напиток, укатилась в угол. Лишние тени развеялись, исчезли не оставив после себя и следа, лишь лужа на каменном полу напоминала о творимом секунды назад ритуале.       Тяжело вздохнув, аббат пошатнулся и оперся локтем о протестующе скрипнувший телескоп, жадно ловя ртом воздух. — Успел. — Генрих Вилано подошел к большому, в человеческий рост, каменному окну. Он улыбнулся и шумно втянул полную грудь свежего ночного воздуха, не отрывая взгляда от ставших смыслом его жизни звезд. Где-то внизу стрекотали цикады и поскрипывали под легким ветерком ставни окон в кельях. Нежное летнее солнце только только начинало окрашивать восход в нежный розовый цвет, а в дали едва слышно начинали прочищать глотки деревенские петухи. — Я все таки успел! — С широкой улыбкой аббат встал на карниз и со счастливым смехом шагнул в пустоту, радуясь, что ему не выпадет пережить все то, что несло в себе грядущее.        Наступал новый день и звезды медленно таяли, уступая место солнцу, точно также и таяли звезды и в луже чародейского вина, испаряясь под еще не жаркими лучами дня и забирая с собой гнилостно-зеленое отражения второй луны.