Долгий, долгий путь

Вокруг всё было белое-белое, холодное, сухое, стерильно-чистое. Он не сразу вспомнил, где он и что случилось. Но боль в отяжелевшем теле напомнила даже слишком хорошо. Он вздохнул тяжело и провёл запястьем вдоль лба. Единственное окно в палате было зашторено, по тусклому свету, сочившемуся сквозь плотную ткань, всё равно было понятно, что ещё день. День, но не понятно, какой именно. Сколько времени прошло? Сутки? Три часа?.. Чувство одиночества парализовало и без того ослабшее тело. В грудь будто всадили нож, когда он вспомнил, насколько больно было накануне и насколько хорошо стало потом, когда боль отпустила. Все эти лица в масках, с морщинками в уголках глаз от улыбок, и один-единственный крошечный, совсем слабенький человек… Не так он представлял этот день, совсем не так. Джексон осмотрелся ещё раз. Палата пустая, чужая, шероховатая. Нигде нет ни шариков, ни цветов, никто не сидит на приставленном к кровати стуле. Вдруг вспомнилась мамина фотография, в очень похожей палате, где она держала его, только что родившегося и не подозревавшего ни о чём, на руках и улыбалась, рядом стоял папа, гордый и светящийся. А сейчас ни гордости, ни радости. Вокруг вообще никого. Он натянул одеяло на лицо. Не у кого даже попросить хотя бы немного сочувствия, некому рассказать, до какой жгучей боли обидно понимать: в один из самых важных дней остаёшься один на один с собственным одиночеством. Никто не обнимает, не целует, не шумит радостно, не говорит милые глупости. В ушах вибрирует тишина, в груди звенит холод. Он прижал одеяло к глазам, стиснул зубы. «Только бы сейчас не вошла медсестра или кто-то ещё… только бы не сказали, что уже нужно кормить его… Не могу, не могу!» В памяти сохранился смутный, сквозь призму ускользающего сознания, портрет: что-то кругловатое, красное с лёгкой синевой, мокрое и кричащее пронзительно. Он даже не услышал, мальчик или девочка. Хотя что это меняет. Он успел только прикоснуться к мягкому тёплому тельцу, и всё – чернота, непрошибаемая, бесконечная. А потом наступило сейчас. Вдруг откуда-то издали послышался щелчок открывающейся двери. Встревожившись, – все чувства теперь стали острыми бритвами, режущими по живому, – Джексон откинул с лица одеяло и резко повернул голову влево. Из дверной щели в палату заглядывал Марк. – Джек, не спишь? – прошептал он чуть слышно, всматриваясь, но как будто ничего не замечая. – Не сплю, – прохрипел Джексон, отыскав голос только со второй попытки. – Включи свет, если хочешь. – Лучше уж открыть окно, – пробубнил Ёнджэ из-за спины Марка. Джексон не смог сдержать широкой улыбки: они пришли, пришли оба. – Папочка, папочка, паааапочкаааа! – зашумели Марк и Ёнджэ в один голос. Немного слишком громко, но от их голосов и поцелуев по обеим щекам в груди затеплилось большое и приятное. Джексон сгрёб их обоих в охапку, чтобы продлить тепло и чтобы не дать им увидеть отдающие горечью слёзы. – Ну-ну, хён, – Ёнджэ стал вытирать ему лицо бумажным платком. – Это не страшно, это просто гормоны. Дыши глубже, хён, мы рядом. Марк молча держал за руку. Джексон стиснул его пальцы в своих. – Кому мы теперь дяди? – спросил Ёнджэ, усаживаясь на кровати удобнее. Слова застряли в горле; Джексон замялся, лицо начало жечь. – Да я… – замямлил он; Ёнджэ посмотрел на него внимательнее. – Я не знаю, Ёнджэ-я. Я не услышал, отключился почти сразу. – Так тебе, что, не дали подержать ребёнка? – удивился Марк. Джексон покачал головой: – Дали, но я не услышал, что сказали врачи… глупое начало какое-то… – Ничего, хён. Ребёнка скоро должны принести, тогда и узнаем. – Да я… – Ничего если мы останемся пока с тобой, Джек? Нормально себя чувствуешь? Палата удобная? Джексон улыбнулся слабо: даже удивительно немного, что Марк, вечно независимый и почти что безответственный, теперь стал серьёзнее и занялся устройством Джексона в больницу. – Всё хорошо, Марк-хён, спасибо ещё раз. Ты даже не представляешь, насколько я тебе обязан… – Даже не начинай этот разговор! – Марк отмахнулся от него, почти раздражённо. – Ничего ты мне не должен. Только поправляйся сейчас. Потом поживёте с ребёнком у меня. Сначала буду помогать тебе, а позже, когда уеду, на подхвате будет Ёнджэ. Ёнджэ покивал охотно. Опять в горле сжался комок, не давая вдохнуть. Опять Ёнджэ взял в руки бумажный платок. – А вы чего тут разревелись-то? Джексон совсем не услышал, как дверь открылась. – Джебоми-хён, – протянул Джексон, шмыгая носом и чувствуя, что слёзы душат опять. У входа в палату стоял Джебом со связкой шариков с изображением игрушек и бутылочек и с пакетами из ближайшего продуктового магазина. – Поздравляю, папочка, – улыбнулся Джебом и пожал руку Джексону. Ёнджэ сразу же сунул нос в один из пакетов, Марк привязал шарики к изголовью кровати. – Спасибо, хён. Я очень рад, что ты смог прийти. – Неужели бы я не смог, – сказал Джебом и сел на стул рядом с кроватью. – Не так уж часто становишься дядей, пусть и не кровным. Ёнджэ улыбнулся ему, но как-то безрадостно. Марк, сложив руки на груди, проворчал: – Ну хоть один нормальный альфа, а не то, что все остальные. Козлы. – Найдётся и для тебя «нормальный альфа», – покивал Джебом, опять расплываясь в улыбке. Марк фыркнул: – Да я бы лучше помер девственником, чем связываться с какой-нибудь сволочью, которая будет мной помыкать и трахать, когда ему вздумается. – Ну, не зарекайся, хён, – Джебом пожал плечами. Джексон опустил взгляд в одеяло. – Что-то вы расшумелись, – сказал Ёнджэ и снова взял Джексона за руку. Джексон улыбнулся ему с благодарностью. В дверь постучались осторожно: – Вы уже проснулись, господин Ван? – улыбнулась медсестра; Джексон покивал. – Принести вашего сына на кормление? Сердце забилось в самом горле. Внутри стало темно, колко, больно. Джексон натянул на губы улыбку и покивал. – О, мальчишка! – Джебом хлопнул себя по коленям, когда медсестра ушла. – Ну, Джексон-и, ну молодец! Не удивлюсь, если альфа! – Ага, держи карман шире, только альф вам и подавай, – проворчал Марк со своего угла кровати. – Почему сразу альфа, Джебом-и? – спросил Ёнджэ с мягким упрёком. – Какая разница, в конце концов? Альфа, омега... лишь бы был здоровенький, хорошо кушал и хорошо спал. Джебом, видимо, всё понял и голоса больше не подавал. Вскоре вернулась медсестра со свёртком одеяла и бутылочкой в руках. Марк помог Джексону приподняться в кровати. Джексон с трудом понимал, что происходит. Он видел всё каким-то размытым, неясным; только этот небольшой свёрток выделялся чёткостью и особенно слепящей белизной. Джексон взял его подрагивающими руками. В свёртке причмокивал сонный младенец с торчащей вверх пушистой чёлкой. Неужели тот самый?.. – Скажите, пожалуйста, а он…? – Это альфа, – сказала медсестра уверенно, передавая бутылочку со смесью. За её спиной Джебом довольно крякнул. Джексон, уже вообще ничего не понимая, приоткрыл широкую больничную рубашку, и медсестра пристроила бутылочку к его груди, показала, как нужно кормить ребёнка, чтобы установилась доверительная связь. Джексон слышал вдалеке голос Ёнджэ, задававший вопросы о том, как правильно всё делать. Сам он сосредоточил все свои силы на том, чтобы покормить своего сына, альфу. «Если бы он только…» Ребёнок пока что не источал никакого запаха. Но Джексон знал, что со временем это изменится. Что сколько бы усилий он ни прилагал, чтобы забыть случившееся, запах сына, имеющий оттенки запахов обоих родителей, будет напоминать ежечасно, ежесекундно. В назначенный врачами срок Джексона выписали из больницы. На выписку пришли Марк и Ёнджэ с Джебомом. Медсёстры, учуявшие единственного альфу, отдали малыша растерявшемуся Джебому. Ёнджэ смеялся в кулак, а Марк просил его не выглядеть таким остолопом. Джексон в миллионный раз испытал благодарность за то, что в его жизни есть друзья, без которых… без которых не было бы ничего. Марк настоял на том, чтобы первое время Джексон вместе с сыном пожили в его квартире. На выходных к ним приходил Ёнджэ и помогал нянчиться. Джексон долго не мог придумать имя. В итоге остановился на том, которое нравилось ему всегда. Мальчика назвали БэмБэм.