Долгий, долгий путь

– Комомо-сан, – сказал Господин. – ведь ты не всю жизнь жила здесь? Комомо, как всегда, не посмела поднять взгляд на Господина. Бесшумно поставила чайник на своё место. – Господин хочет знать, откуда я родом? – Да, – сказал он. – Расскажи мне о себе. Хочу узнать твою историю. Комомо вздохнула, но под слоями кимоно её дыхание осталось тайной. – Как ты оказалась в Японии, Комомо-сан? Мне кажется, что ты… – Из Китая, Господин, – сказала Комомо чуть слышно и поклонилась, касаясь лбом татами. Господин рассмеялся добродушно: – Что ты, устыдилась своего происхождения? – Господину может быть неприятно, что его развлекает не японка… – Перестань, Комомо-сан. Ты прекрасно знаешь, что я уважаю тебя. Мне безразлично, японка ты или нет. Ты же знаешь, что я и сам не японец. – Да, Господин… – Ну, что тогда? Комомо медленно подняла голову. За столиком напротив неё сидел Господин. Как всегда, в своей любимой керамической маске, как будто из театра Кабуки, только нераскрашенной. Он сказал, что не хотел бы пугать её лицом какого-то демона, поэтому купил заготовку для маски. Комомо рассказала ему всё. Как жила в Китае, в семье родителей. Занималась спортом, и родители хотели, чтобы она достигла значительных успехов. Она старалась, буквально жила в спортивном зале. Однако так ничего и не достигла. После очередного позорного проигрыша на местном чемпионате она побоялась смотреть родителям в глаза и сбежала, забрав накопленные деньги. Она продумала всё заранее: знала, что если и на этот раз не получит медаль, то с позором уйдёт из дома. Она сбежала в Японию, в Киото, чтобы стать ученицей гейши, майко. Комомо улыбнулась печально: конечно, в их окия очень хорошая Хозяйка, но всё здесь, на самом деле, фальшивое, для туристов. Профессия гейши находится в упадке, поэтому приходится хитрить немножко, совсем чуть-чуть, чтобы сохранить традиции и искусство. Именно поэтому такой, как Комомо, было позволено пройти обучение и остаться работать. – Но почему, – спросил Господин, принимая из осторожных рук Комомо чашку чая. – если ты говоришь, что бежала из родительского дома с позором, то выбрала именно эту профессию? Это же почти искусство. – Неужели Господин не догадался сам? – Комомо улыбнулась уголками алых губ. Господин промолчал. Комомо понадеялась, что за маской его губы изогнулись в улыбке. Что он понял всё. Комомо была не просто фальшивой гейшей. Когда Господин ушёл, глубоко поклонившись за как всегда радушный приём, Комомо закрыла за ним дверь и осталась сидеть в комнате. Чуть позже пришла Хозяйка, они поговорили о гостях, обсудили планы. Хозяйка похвалила Комомо за то, что она «приручила такого важного и дорогого гостя». Комомо лишь поблагодарила в ответ. Она ничего не делала специально. И ведь даже не она приручила Господина, а это он поймал её на крючок, как рыбку: его запах, тонкий, свежий, прохладный, словно чуть озябший лес после дождя, не отпускал Комомо ни на миг. Хозяйка пожелала Комомо спокойной ночи и оставила её одну. Комомо вернулась в свою комнату, заперла замок, стала раздеваться. Сняла кимоно, смыла косметику, поставила парик к зеркалу. Напряжённый взгляд метнулся к отражению – изнутри зеркала смотрел мужчина, молодой и мускулистый. – Сколько ещё ты будешь врать, а? – спросил Джексон у своего отражения по-китайски. Опять вопрос остался без ответа. Джексон покачал головой и лёг в кровать. Достал из-под подушки телефон, стал проверять сообщения на электронной почте – аккаунты в социальных сетях он не заводил, не желая привлекать к себе излишнее внимание. В ящике всё привычно: письмо от родителей, письма от лучших друзей, Марка и Ёнджэ. Марк и Ёнджэ жили в Корее и долго упрашивали Джексона не сбегать в Японию, а переехать к ним. Но тяжесть позора толкала Джексона прочь от тех мест, где ему могли быть рады. В его голове засела одна мысль, крепко-накрепко: он недостоин ни любви, ни заботы, ни счастья. Он не смог оправдать надежд родителей, потому должен был тяжёлым трудом заработать себе право на достойную жизнь. Хотя и с этого пути он тоже сбился, ещё когда был майко. «Интересно, он всё-таки догадался или нет? Под маской непонятно. Под маской он наверняка очень красивый». Джексон перевернулся на спину и посмотрел в окно, на тонкую дугу серебряной луны. В ушах зазвучал негромкий смех Господина, мелодичный и приятный. Джексон зажмурился, закутался в одеяло плотнее. Ему очень захотелось загадать желание, пока месяц заглядывал ему в окно. Комомо была не просто фальшивой гейшей. Комомо была фальшивой девушкой. Хозяйка была умной и деловитой женщиной. Всех гейш держала в строгости и порядке, за каждой присматривала, как мать за дочерями. Джексону нравилась Хозяйка, нравилось у неё учиться. А Хозяйке очень нравилось, что её Комомо стала причиной возвращаться снова и снова для одного очень почётного гостя. Джексон не знал точно, но другие гейши, – которые были хотя бы девушками, – сказали по секрету, что Хозяйка знает всех своих гостей поимённо. Это к гейшам гости выходили в масках, всячески прятали лица, чтобы не раскрывать личности. А к Хозяйке они приходили в своём обычном виде. Но конечно, никто не смел задавать вопросы. Так вот, этот самый гость, Господин, приходил в окия почти каждые выходные вот уже несколько месяцев. По его недлинным рассказам Джексон понял, что он в Киото временно, по работе. К тому же, при их знакомстве Хозяйка попросила Комомо продемонстрировать один из своих многочисленных талантов – знание корейского, полученное благодаря друзьям. Господин был корейцем, и Хозяйка посчитала нужным ублажить его слух родной речью. Несмотря на то, что Хозяйка находила подход к каждому гостю, делала так, чтобы каждый уходил довольным, она строго-настрого запрещала девочкам проводить с гостями ночь. Джексон знал, что многие в силу обстоятельств были вынуждены поддаться не то соблазну, не то грубой силе – знал не только понаслышке. Однако между девушками, сплошь омегами, установилось ещё одно правило: не спать с гостями во время течки, чтобы не терять над собой контроль и не забеременеть случайно. Гейша – не дешёвая проститутка. Но разве кто-нибудь подумает о бедной девушке, когда желание, распалённое горячим саке и любовными песнями, погрузит сознание в забвение? Да и сами девушки иногда почти увядали от тоски и строгости заведённых в окия порядков… – Комомо-сан, – сказал Господин. – я хочу задать тебе вопрос, но не знаю, как. Джексон замер с веером в руках, глядя на Господина, секунду назад наслаждавшегося танцем. Его голос прозвучал необычно, как-то неуверенно. Сердце забилось тревожно. – Господин волен задать любой вопрос, – сказал Джексон, стараясь не выдать волнения. Господин сжал кулак на колене; глаза за маской блестели нездорово. Может быть, не нужно было греть саке, хотя он просил сам… – Я хочу прикоснуться к тебе, Комомо-сан. Голос жаркий, немного задыхающийся. Джексон в миг вспотел под тканью кимоно. Конечно, Господин имел в виду нечто большее, чем простое прикосновение. Джексон работал не первый год и слышал много витиеватых способов затащить гейшу в постель. Но запах Господина путал мысли и заставлял искать выход, как можно скорее. – Позволь же мне, Комомо-сан, хотя бы раз… Его длинные пальцы коснулись края кимоно – внизу живота отдалось жаром. Джексон испугался, что сейчас вспотеет, и косметика, хоть и стойкая, растечётся, показывая его настоящее лицо. Он сделал шаг назад. – Я напугал тебя? – спросил Господин. Джексон покачал головой. Немного подумал и сказал: – Не здесь, Господин. Здесь камеры, всё для безопасности… – Я готов украсть тебя, – сказал Господин. Джексон чуть было не рассмеялся, думая, что это шутка. Но Господин, видимо, был абсолютно серьёзен. – Если нужно, сейчас же вызову машину, и мы уедем отсюда. – Нет, Господин! – такая поспешность и тревожила, и возбуждала больше. – Просто следуйте за мной. Господин шёл следом за Джексоном по узким коридорам. Джексон семенил, постоянно путаясь в кимоно и боясь оглянуться назад. Он и затылком, и открытой выбеленной шеей чувствовал, как Господин прожигал его взглядом. Наконец, они пришли. Джексон толкнул дверь крошечной коморки со средствами для уборки и жестом пригласил Господина войти. Прежде, чем Господин успел опомниться, Джексон усадил его на старую перевёрнутую вверх дном корзину и опустился перед ним на колени. – Комомо! – зашипел Господин, когда Джексон прикоснулся к его ремню. – Я же тебя не принуждаю! Я хотел, чтобы тебе тоже было хорошо, дорогая… Джексон улыбнулся: немного захмелев, Господин всегда обращался к нему именно так. – Мне будет очень хорошо и так, Господин. Для меня высшее удовольствие – сделать приятное вам. Господин протянул руку – Джексон, растерявшись от дикой смеси желания и нежности, потёрся щекой о его пальцы коротко. Он уже и не помнил, когда в последний раз с ним случалось нечто подобное. На следующий день, рано утром, Хозяйка подошла к Джексону и, не скрывая гордой улыбки, протянула ему шкатулку с перламутром. «Сам ведь знаешь, от кого,» – хихикнула она и подмигнула. Джексон, растеряв все слова, промямлил что-то вроде «спасибо». Когда Хозяйка отвлеклась на кого-то из девушек, Джексон прижал шкатулку к животу и быстрым шагом направился к себе в комнату. Едва переступив порог, он упал на кровать, зарылся лицом в покрывало. Голова кружилась сладко, в груди томилось. За окном, в крошечном садике за окия, начинали завязываться первые бутоны сакуры.