***
Путь до Утёса Кастерли утомителен. Джейме впервые не в радость возвращение домой: он везёт туда жену, будущую госпожу Запада. Он клялся себе когда-то, что не накроет плащом ни одну женщину, раз назвать сестру своей супругой ему не суждено. Наивный глупец. В замке ему и Лизе выделяют совместные покои, из которых Джейме успешно сбегает к сестре в первую же ночь. И во вторую. И в третью. — Мне выставить у ваших покоев стражу? — дядя Киван серьёзен, как никогда. — Боишься, что Лизу украдут? Я могу скинуть её ворам в окно, раз уж на то пошло. — Я говорю с тобой серьёзно. Она твоя жена и останется ей до самого конца. Она станет матерью твоим детям. К этому…сложно привыкнуть. Но дай ей шанс. Дай вам шанс. Лиза — славная девушка. Ты должен быть рядом с ней. — Да, хорошо, — морщится Джейме и остаётся ночевать в своих покоях. Это не значит, что он скрепит брак в постели, на радость родне, но дяде Кивану знать об этом не обязательно. Жену Джейме успешно игнорирует. Взбивает подушку, забирается в постель, довольный собой. Лиза кусает губы и хрустит пальцами, бросая на него робкие взгляды. Если она так и останется на всю ночь в кресле, будет даже лучше. Но она не остаётся. Подходит к краю постели и просто спускает просторную сорочку с плеч прежде, чем Джейме успевает её остановить. Лиза ещё тоньше, ещё изящнее, чем он думал (не то чтобы он представлял себе её обнажённой). Джейме успевает разглядеть её всю, прежде чем закутывает в одеяло, напуганный собственной реакцией. Кровь становится горячей, и дыхание сбивается. — Ты это… не надо так… Глаза Лизы совсем близко, укоризненные и удивлённые. — Я знаю, что требуется от жены. — Знаешь, а мы повременим… Ты ещё не готова, и я не… Не хочу тебя принуждать. Так что давай сначала привыкнем друг к другу. — Это лучше, чем: «Я сплю со своей сестрой и поклялся, что лишь она будет в моей постели». Лиза кивает и неожиданно обнимает его за шею, шепчет горячо в ухо: — Спасибо. Я знала, что ты вовсе не бесчувственный.***
Серсея кривит губы и говорит подчёркнуто отстранённо: — Поддался. Покорился воле отца и дяди. Согласился на все условия и спишь теперь в обнимку со своей любезной жёнушкой? Отлично! — Это ты отказалась сбежать со мной! Мы были бы вместе, только ты и я! — Ярость сворачивает кольца в груди, и обида обхватывает горло. Он бы не предал сестру. — Не будь идиотом: этого бы никогда не произошло! А теперь ты ещё и меня обвиняешь, хотя я тебе не изменяла! — Я не изменял тебе тоже! В моих мыслях, в моём сердце только ты! — Но Лиза… — Она ничего для меня не значит. Я и пальцем её не тронул. — Правда? — смягчается Серсея, заглядывает в глаза и обнимает за шею. — Я люблю только тебя, — в который раз признаётся Джейме и прижимает сестру к себе крепче. Обнимать её — это самое правильное из всего возможного, самое желанное. Он хочет её поцеловать, но Серсея трётся носом о его подбородок и выдыхает: — Я её ненавижу. С того дня её показная любезность к Лизе сменяется презрением и подколками. Джейме лишь досадливо морщится: просьбы перестать вести себя, как малое дитя, Серсея успешно игнорирует и целует до дрожи жадно, стоит им хоть на минуту остаться одним. Вся её осторожность, вся разумность испаряются. Беспокойство ворочается в груди Джейме, но там же живёт и сладкое ликование: сестра готова рискнуть ради него. — Ты мой. — Твой, — соглашается он и гонит прочь мысли о жене.***
Лиза настолько чужеродная в Утёсе Кастерли, что об этом можно слагать песни, непременно сладенькие и печальные. Жена любит менестрелей, щедро бросает им монеты и просит спеть ещё. Опирается подбородком на сложенные руки, прикрывает глаза и покачивается в такт. Джейме находит это странным. Серсея отвратительным, и даже не скрывает этого. Все её фразы колкие, как льдинки, насмешливые, презрительные. Кажется, даже Тириону не достаётся столько яда. Лизе остаётся лишь теребить рукава платьев и глотать слёзы, размазывать их по раскрасневшемуся лицу. Семейные завтраки превращаются в поле битвы, а вскоре и вовсе отменяются: теперь Джейме завтракает один на один с женой, и, пожалуй, это даже хуже. Им не о чем говорить, а в пустых светских беседах Джейме вовсе не мастер. Он быстро расправляется с едой, стараясь не встречаться взглядами с Лизой: она всегда смотрит на него робко и восхищённо, с какой-то детской надеждой и затаённым страхом. И это невыносимо. Лиза кусает губы, отводит глаза, но вскоре вновь начинает таращиться своими невозможными глазищими, что бы он ни сказал или ни сделал. Она ждёт от него чего-то, и, пожалуй, Джейме даже знает чего, но «Серсея» выжжено на его сердце с самого рождения. Для него важна лишь сестра, а Лиза… Не стоило отцу настаивать на этом браке: счастливым ему не быть. И Джейме жаль, неожиданно действительно жаль эту пичугу, отданную ему в жёны. — Напрасно ты не осуществляешь брак, — дядя Киван говорит без предисловий, прямо как отец, но в его тоне нет извечной угрозы и хладнокровного высокомерия, а от взгляда не хочется сжаться и уползти подальше. — С чего ты это решил, дядя? — Твоя жена не умеет лгать. — Напрасно. Это умение ей бы сильно пригодилось, — усмехается Джейме с показной беззаботностью. — Твой отец недоволен. — Это его постоянное состояние в последнее время. Не то, чтобы и раньше отца можно было назвать весельчаком. Но теперь король Эйерис сходит с ума всё сильнее и сильнее, а убирать дерьмо за ним приходится отцу Джейме.***
Письма от отца редки и кратки, и в этом нет ничего удивительного. Джейме пробегает глазами очередное: несколько строк о событиях в столице, ничего интересного, а вот сестра вчитывается внимательно, с какой-то нездоровой одержимостью. — В этот раз она умрёт, непременно умрёт, — шепчет Серсея, как молитву, и с выражением зачитывает отрывок из письма: «…принцесса Элия теперь почти не покидает покоев. Великий мейстер опасается давать какой-либо прогноз». От яда в её голосе не по себе даже Джейме. — Как же ты не любишь нашу маленькую дорнийку… — он пытается обратить всё в шутку, но неудачно. — Она забрала то, что ей не принадлежит. — Принца Рейегара, как же, знаю. — Джейме усмехается и запрокидывает голову. Иногда ему кажется, что из четы Таргариенов он ненавидит именно принца. Может, для равновесия, ведь сестра его как раз боготворит. — Она его недостойна. И следующие роды этой дряни не пережить, коль Боги справедливы. — И что же будет потом? — ему удаётся сохранить в голосе равнодушную небрежность, хотя внутри всё ноет, ноет… — Я стану королевой. От ослепительной улыбки сестры хочется закрыть глаза и больше никогда их не открывать. — Ясно, — произносит Джейме и кратко смеётся. Во истину он идиот, и от этого лишь веселее. — А как же я? Серсея смотрит на него удивлённо, и поджимает губы: — Причём тут ты? — Мы клялись, что никогда не разлучимся, помнишь? — Ты будешь приезжать ко мне в столицу или вовсе останешься при дворе. Утёсом Кастерли пока может править дядя Киван. Ты никогда не хотел для себя этого, — она ластится к нему, трётся щекой о плечо. Пленительная. Родная. Джейме на один вдох прикрывает веки, чтобы не видеть её обещающих глаз, не потерять мысль в раскалывающейся голове. А потом ядовито спрашивает: — Ты всё просчитала. А любезному Рейегару ты тоже откажешь в своём теле? Или лишь мне не позволено трахать хоть кого-то, кроме тебя? Щёки Серсеи вспыхивают, и она отвечает скорее ошарашенно, чем гневно: — Что ты несёшь? Послушай себя! — Я себя слышу. Слышишь ли себя ты? — Джейме ловит сестру за руки, стискивает запястья и грубо встряхивает. Сердечная боль слишком велика, чтобы оставить её себе одному. — Ты проклинала меня, когда я вынужден был согласиться жениться на Лизе, а теперь так просто мне говоришь, что всё это время мечтала о своём прекрасном принце! Уж не его ли ты представляешь каждый раз, когда раздвигаешь для меня ноги? — Пусти! Не смей со мной так разговаривать! — Она бьётся, пытается пнуть или укусить. Джейме впервые получает какое-то извращённое удовольствие от того, что выворачивает сестре руки, даже не пытаясь рассчитать силы. — Ты думаешь только о себе! Боги, пускай она лучше замолчит! Джейме прижимает Серсею к шкафу, целует настойчиво, отчаянно. Пусть вспомнит, насколько им хорошо вместе, вдвоём, без опостылевшей Лизы и проклятого принца. Сестрица в ответ кусает и залепляет пощёчину, вынуждая отпрянуть. Дышит часто, глядит враждебно, как дикое зверьё. — Я уже не твоя половинка? — глухо спрашивает Джейме. Неторопливо (руки не слушаются) стирает кровь с губ и кривит их в болезненном изломе. — Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не придёшь в себя, — она сглатывает и надменно вскидывает подбородок. А затем уходит, оставляя его одного. Джейме надирается едва не до потери памяти и приходит в покои к Лизе (куда же ему ещё идти?), не замечает её взволнованных вопросов и просто заваливает на постель. Несколько бокалов крепкого вина позволяют на время забыть об обещанной сестре верности и своей боли. Видят Боги, Серсея единственная женщина, которую он когда-либо хотел, или только так думал. Джейме задирает жене сорочку без прелюдий: и так тошно от неестественно широко распахнутых глаз. Лиза тонкая — одни косточки, вздрагивающие под его рукой. Когда она тихо шепчет: «Джейме», хочется провалиться в подземелье ко львам и никогда больше оттуда не возвращаться. Джейме отвратителен сам себе не то от того, что изменяет сестре, не то из-за совести, хотя второе едва ли: откуда же у Ланнистера совесть? А ещё хуже от ощущения пустоты, что догоняет наутро, и тому виной вовсе не похмелье. Лиза смотрит на него, проклятье, опять смотрит! Вероятно, стоит извиниться: он не имел права вот так вваливаться в комнату и причинять ей боль. Она не виновата ни в чём, кроме того, что её выбрали ему в жёны. — Хочешь, я покажу тебе замок? Никто не знает его так же хорошо, как я, — говорит вместо этого Джейме. Лиза неуверенно кивает, и он облегчённо выдыхает. Ещё одну обиженную на него женщину он не вынесет. Чтобы окончательно поставить точку, он приносит ей на следующее утро охапку львиного зева из теплицы. Лиза мрачнеет и закусывает губу, но букет принимает. — Что не так? — вздыхает Джейме. Во истину этих женщин не понять! — Эти цветы означают снисходительность… и ложь, — голос Лиза звенит от обиды. Она часто моргает и опускает взгляд. — Я не знал. — Только женщины могут придумать обычным цветам какие-то значения и из-за этого дуться! — Хочешь, я принесу тебе другие? — Не надо. Это ведь правда, — Лиза дёргает плечом и отворачивается, а Джейме ощущает вину лишь острее. Позднее он мирится и с Серсеей. Конечно, мирится: без неё он нецелый, несчастный. Но обида остаётся, вцепляется зубами в краешек сердца, постепенно наполняя его ядом. Джейме не может потерять сестру, это невозможно, немыслимо, поэтому почти не отходит от неё, с трудом отводит в сторону взгляд. Джейме старается вытеснить жену из своей жизни, но позабыть про неё окончательно не выходит даже тогда, когда его руку накрывает ладонь сестры. Он помнит, как Лиза цеплялась за его руку, когда он показывал ей замок, со страхом и восторгом смотрела на море с самой высокой скалы и не помнила обиды. Как прикусывала кончик пальца и жалась ближе, глупая пичуга. А потом Лиза сообщает о своей беременности, и всё летит в бездну окончательно. Отец доволен: его письмо из столицы Джейме перечитывает трижды, сам не зная зачем. Тирион без умолку болтает о том, что скоро станет дядей. Дворня оживляется и ждёт появления нового Ланнистера. И лишь Серсея в ярости. Она кричит на Джейме, обвиняет, рушит комнату, требует что-то. Но чего она ожидала — Лиза его жена, и этого не изменить, как бы им обоим не хотелось иного? Это не изменит его любви к сестре, не сотрёт всё то, что между ними. Серсея успокаивается неожиданно. А через несколько дней Лизу находят у подножия лестницы в крови. — Ей следовало бы быть осторожней: здесь ужасно крутые лестницы, — говорит Серсея безмятежно, и Джейме тщетно пытается втянуть воздух, позабыв, как дышать. Лиза выживает — ребёнок нет. Кисть жены почти прозрачная, и жилка бьётся встревоженно, часто. А Джейме впервые не знает, что делать. Отец в Королевской Гавани занят интригами, и ему не до сына и невестки. Когда же было иначе? Пришедшее от него с опозданием письмо с новостями из столицы Джейме с трудом дочитывает до конца со второго раза и, молча, передаёт сестре, прежде чем выйти из комнаты.