Баллады о книжных детях

— Ты, Тох, с лесом не шути; он тебя обыграет в два счета, дороги перед самым носом спутает: так и не узнаешь, то ли вперед шел, то ли битый час кругами бродишь. «Ага, как же, – мысленно фыркает Антон, садясь на поваленный ствол. – Так и обыграл. Совпадение, не иначе». На смахнутое недавней бурей дерево маг огня не столько опустился, сколько повалился обессилевшим мешком, тяжело дыша и понурив ноющие плечи; едва ли не бессознательно вытянул вперед непривычно гудящие ноги, прямиком в заполненный водой овраг. Хорошо, что не в любимых кедах в лес ринулся, даже не в кроссовках. А собирался ведь, вполне серьезно рассчитывал на ребристую подошву и крепкий протектор, да только красноречивый взгляд Гриши, тяжелый, точно бурдюк с провизией, как ничто иное располагал к смене приоритетов. И Антону пришлось надеть сапоги. Тяжелые, скрипучие кожаные колодки, слишком туго облегающие стопу; во времена инквизиции этой обувью могли пытать самых извращенных богохульников и колдунов, не иначе. С мутной поверхности воды холод перебирается к телу не сразу: то ли ноги онемели, то ли материал адской обувки препятствует. Осознание зреет медленней, чем животворящая прохлада ползет от натертых голеностопов вверх, коликой по икрам, судорогой к коленям; оформленная истина ворочается где-то на задворках сознания, но Варчук никак не может – не хочет – примириться с очевидным. Он заблудился. Отстал и не может сопоставить, в какой момент относительно видимая тропа шмыгнула в густой бурелом, растворилась меж зарослей в половину человеческого роста; не в силах понять, когда они с Григорием разделились, но абсолютно уверен, что маг оранжевого с легкостью отыщет путь к автотрассе. По компасу ли, сакральным ли гаданием по густоте мха и яркости звезд, или необъяснимым чутьем – Антон не удивится, если Локтев обладает особым нюхом на разного рода сухостой. Какая-то личная Гришина магия, не издержки Цвета, но шестое чувство, в пору долгой зимы зовущее книгочея к горным склонам, к искрящимся изморозью венцам под монолитными каменными шпилями; инстинкт, неизменно выводящий его из сердца дубрав и таежных объятий – иного объяснения Варчук не находил. Оттого, наверное, что сам был способен предчувствовать лишь приближение неминуемой гибели, бессмысленной и неотвратимой. Утробный хруст палой листвы прокатился по лесу рычащим эхом, вскарабкался по мшистым ветвям к сереющему меж густых крон небосклону, да не затерялся в недосягаемой вышине: осел тяжестью в желудке, комок распухшим к горлу подкатил, цепко виски сдавил и конечности вмиг приморозил. «Это, должно быть, егерь, – мелькает надежда робкая, – или туристы с похода возвращаются». Оптимистичная природа подпитывает веру в лучшее – ладонь, тем не менее, ложится на рукоять ножа, пусть пальцы и не сходу нашаривают инструмент. Из-за стены молодых побегов орешника Григорий вырастает плавно и естественно, не то что не сломив – практически не примяв гибких станов-плетей, не потревожив широкие, в ладонь величиной, расшитые узорами-жилами листья. Еще миг Антон сидит с непроницаемым выражением на лице – секунды хватает Грише, чтобы сложить соображение, веселящее и удручающее одновременно. — В здешней полосе даже барсук – редкость, а ты, судя по всему, готовился встретить медведя, – маг оранжевого опирается на крепкий прут – незаменимый атрибут как в походе, так и в недолгой вылазке за ягодами – и вытирает лицо тыльной стороной кепки. Варчук расслабляется достаточно, чтобы шумно выдохнуть. — Это тебе бурундуки нашептали? – усмехается он без намерения подколоть; разрядка обстановки, не более. — Это я на тебя взглянул: бледен, как поганка, так еще и набычился, будто вот этим, – кивок в сторону ножа, пригодного скорее для срезки грибов, чем охоты, – собираешься меня завалить и освежевать на месте. Холод со связок сходит, из вострых когтей выпускает желваки – дар речи окончательно возвращается в обретшее здравость сознание, кровь по ушам уже не стучит: стихла до шепота резвящегося меж зарослей ветра. — Тебе показалось, – отмахивается алый маг. – Что я, трассу бы не нашел? Не такое уж и великое дело, когда навигатор под рукой. — Ты уверен, что здесь ловит связь? — Даже если и нет, – продолжает Антон, игнорируя гришино удрученное покачивание головой, – всегда можно сориентироваться по мху. Он, насколько помню, растет с восточной стороны… Бодрое жизнелюбие – вот уж на чем Варчук мог спокойно протянуть несколько дней, как от святого духа подпитываясь, думает Григорий, нашаривая в бездонных карманах компас, дабы всучить незадачливому попутчику. — Уж стрелку севера-то от южной ты отличишь.

***

— Глянь-ка, тут целый рассадник опят! – Антон не знает, как подступиться к плодородной поляне: куда ногу ни поставь – неизменно заденешь укрывшийся под жухлым ворохом гриб; приседает, где стоял, расчехляет нож с явным намерением донести до привала чуть ли не полведра бурых зонтиков с темными разводами по центру выгнутой шляпки. Право слово, в походный рацион не мешало бы внести коррективы: гречка с успевшим подсохнуть хлебом уже и при зверском голоде в горло не лезут, а уж какие кушанья можно приготовить из свежих грибов… — Так это ж говорушки, – басит Григорий откуда-то сверху, из-за плеча. Антон замирает с лезвием в одной руке и добычей в другой, перепачканной землистыми разводами. — Даже так? Они, наверное, вкуснее? Дольше варится? Или не подходит для готовки в палаточных условиях? Грише, пожалуй, даже жаль развеивать эту святую наивность. — Они ядовиты. Антон усмехается невесело – живая, из плоти и крови иллюстрация к суждению об умирающей в последнюю очередь надежде, – с выражением неподдельного сожаления вытряхивая грибы обратно в траву. «Как от сердца отрывает», – проносится у Локтева в голове. — Если спустимся вниз по склону – наткнемся на ручей, – Локтев не лгал, утверждая, будто бы не был раньше в этих местах. Рокот водной жилки слышен сквозь ветра напор и разнотравья гомон, а понять, откуда доносится звук – нехитрое дело, – рядом с которым начинается широколиственная полоса. Повезет – попадутся вешенки. Антон не знает, радоваться возможности отужинать по-человечески или удручаться по поводу грядущего пути: для взрощенного каменными гнездами урбаниста каждый пройденный километр отзывался хрустом в коленях и ломящей немотой в стопах. Но редкие – каждый ли фотограф дерзнет зайти в непролазные дали, – кадры определенно склоняют Варчука к оптимистичным настроениям; маг огня не устает запечатлевать каждый мало-мальски эстетичный, по его собственным стандартам, куст. С точки зрения Гриши же Антон скорее возводит памятник своему эго, да еще и по десятку снимков за раз: тут прядь из укладки выбилась, здесь свет косо лег, высветлил брови и как-то странно блеснул на линзах, вот забившаяся за ухо паутина испортила долгожданный момент… Маячившая впереди спина попутчика теряется меж деревьев – Антон возвращается в реальность, спешно засовывая телефон в карман, и рвется вперед, проламываясь сквозь сухой валежник, надсадным скрежетом отметившим каждый шаг, вспугивает мелких птиц хрустом мясистой листвы. Маг огня прекрасно знает: в одиночку он доберется, в лучшем случае, к забытому богами болоту-родоначальнику упомянутого ручья, в худшем и наиболее вероятном раскладе там же и останется, утопнув в бурой трясине. — Что ж ты ломишься, как варвар, – вздыхает Локтев, услышав приближающегося напарника раньше, чем завидев яркую ветровку и – в кои-то веки! – хаотично разметанную копну волос, увенчанную сором сухой коры.

***

«Кто тут еще варвар», – фыркает мысленно Варчук, глядя, как Григорий уминает консервированную требуху прям с ножа, но маг огня слишком устал и чересчур поглощен трапезой, чтобы отпустить колкость вслух. Все потом, позже, а сейчас мир, казалось, сужается до прута с запеченной картошкой, пахнущей пеплом, еще дымящейся; Антон еле удержался, чтобы не объесть пленительный корнеплод с импровизированного шампура. Он не придает значения смольным разводам на пальцах и горькому дымному пологу, наверняка крепко приставшему к недавно, вообще-то, купленной куртке. С первым укусом и осевшим на языке теплом, с тонким, робким даже, но пьянящим запахом леса окружение расширяется вновь, небом черным – поистине не сравнить с бледным, выцветшим куполом над небоскребами! – разверзается, от стражей-деревьев ветхих до каменной гряды простирается. И пятно на локте, след паутинных нитей на щеке, ссадины на ладонях кажутся сущими, право, мелочами, внимания не достойными. Антону не жаль оставленных в городе связей, забот и изысков цивилизации. Гриша, от нечего делать затачивающий дубовую ветвь, поднимает голову и задерживает взгляд – не так уж и часто маг огня покидает образ.

***

Утром они пешком достигают трассы, оттуда – ближайшей остановки, до которой пара километров по прямой; никогда еще Антон не вслушивался так жадно в скрип резины по асфальту, моторные хрипы и попсовые куплеты, льющиеся сквозь открытые окна летящих прочь автомобилей, оседающие эхом где-то на грани леса, на стыке двух миров, так и не смея забраться вглубь. Автобус до города оказался пуст и сонным овеян мороком – или то кажется Варчуку, оглушенному ноющей истомой в мышцах? Пальцы скользят по экрану смартфона лениво, будто в замедленной съемке, с трудом сгибаясь; чтобы рассмотреть дачи, выныривающие из белесой поволоки утреннего тумана, сил уже не остается: отправил самые удачные снимки близким людям – и на том спасибо. А остальное – потом, когда лес отпустит его окончательно, вверив в каменные длани зубьев-высоток; все, чего хочется Антону на данный момент – выспаться, пусть и на скрипучем потертом кресле, вытянув ноги куда-то вперед и скорчившись под неестественным углом. Усмешку Гриши маг огня уже не видит, уснув, как сидел, прислонившись виском к запотевшему от мерного дыхания стеклу.