Луна. Никому не верь

Сел протянула руку к кодовому замку на двери в свою квартиру. Однако конвоир мягко отстранил её и принялся набирать комбинацию сам. Ах, да. Разумеется, код сменили. Теперь Сел не сможет попасть в свою собственную квартиру без службы. Да и может ли она её теперь называть своей? Навряд ли. Теперь это уже простая формальность, вопрос времени. Так подумала Селен, переступая родной, такой знакомый порог. Однако, несмотря на то, что она старалась себя этой мыслью подготовить, то, что она увидела, было за пределами понимания, и уж конечно за пределами устойчивости её психики. Слишком резкий был контраст между тем, какая картинка по-прежнему жила у неё в памяти, и тем, что она увидела сейчас, в реале. Она даже не сразу заметила то, что Мерк, казалось, был шокирован не меньше неё. Только тот выругался нецензурно и прошёл, хрупая стёклами и отпинывая какие-то ошмётки носком сапога, а у Сел остались силы лишь на то, чтобы сползти по стене вниз и сесть прямо у двери на грязный пол, не раздеваясь, в куртке и сапогах. Разорённое жилище. Конечно, она догадывалась, что квартира может носить следы обыска, да она и покидала-то её тоже не в идеальном состоянии, квартиру и так обыскивали в день её ареста, в её присутствии. Но это! Все ящики были вывернуты, и их содержимое валялось прямо на полу, одежда и бельё вперемешку с дисками, книгами и посудой. Посуда, разумеется, уцелела не вся, и это её осколки сейчас хрупали под подошвами сапог службиста, который ходил из кухни в спальню, из спальни в комнату, присвистывая и продолжая тихо материться. Селен закрыла глаза. Потом уткнулась лицом в сложенные ладони. Так было легче. Почему-то она, даже находясь в КД, даже очутившись в один миг вырванной из своей привычной жизни, хотя умом и осознавала тот факт, что теперь эта самая жизнь резко поменялась и нужно привыкать к новым реалиям, однако где-то в глубине сознания и души ещё теплился маленький слабый огонёчек, уютная норка, куда даже в самый беспросветный миг, даже среди самого жестокого кошмара можно было нырнуть, как в убежище, чтобы уж совсем не сойти с ума. И отогреться. Совсем чуть-чуть. И этой норкой был для неё образ дома. Тот самый, который она с такой любовью создавала, обустраивала и наполняла родными вещами, воспоминаниями и эмоциями. Где-то там он есть. Её дом. И он такой же, как всегда. Уютный и тёплый. И он ждёт её и будет рад, когда Сел переступит его порог. И только вот сейчас, своими глазами увидев, что дома фактически нет, что он убит, изнасилован и растерзан на куски, Селен с беспощадной ясностью поняла, что всё. Ничего больше не будет, как раньше. Дверь в прошлое безжалостно захлопнулась, отрезав её и от родного дома, и от воспоминаний, словом, от всего, что и составляло её жизнь. Она сидела так, неподвижно, лицом в ладони, и вдруг внезапно вспомнила, как некоторое время назад и почти в такой же позе в камере рыдал, уткнувшись в её колени, Харт. Как страшно вздрагивали его плечи, как промокла от слёз ткань тюремной одежды Сел, как она гладила колючую голову парня и как сердце у неё сжималось от жалости. Вспомнила и позавидовала. Если бы она смогла сейчас разрыдаться, может быть, ей стало бы легче. Однако она не могла. Может быть, потому, что все слёзы, отмеренные ей на всю жизнь, она израсходовала за один раз, когда умер её дед, единственный человек, который Селен любил? Сел тогда была подростком и плохо помнит, как оно было, но, кажется, она рыдала несколько суток подряд, иногда засыпая ненадолго и вновь продолжая рыдать после того, как просыпалась. Мать, кажется, хотела ещё тогда вызывать психиатра, однако отец не дал, и Сел была ему по сей день благодарна за это. Хотя слова, которыми орал отец на мать, убеждая её в её неправоте, были, разумеется, своеобразными. «Ты что, уёбище, не понимаешь, что это на нас на всех тень бросит? И меня с работы попрут, и подруги твои ебанутые к тебе дорогу забудут? Ничё, побольше порыдает — поменьше поссыт». Мать тогда, к счастью, сразу заткнулась, и больше эту тему не поднимала. — Идем, я там чайник… — кто-то тронул её за плечо. Ах, да. Мерк. Сел с трудом поднялась и безвольно прошла на кухню, так же хрупая осколками стекла. Там на плите уже стоял металлический чайник. Стол Мерк освободил бесхитростно, видимо просто сметя весь ужас, который там находился, одним махом на пол. Теперь там стояли две чудом уцелевшие кружки и пакетики с заваркой из трав, которые хранились в жестяной коробке. Селен с удивлением, если она ещё была способна удивляться, но всё же поняла, что Мерк расстроен. Не так, как она сама, конечно; однако, похоже, парень тоже не ожидал увидеть такую картину. Он даже позвонил кому-то и поругался в трубку, Сел услышала что-то вроде «уёбки…», «невозможно работать…», «как я теперь буду следственный эксперимент…» и тому подобные выражения, что и позволило ей сделать такой вывод. Потом, когда чайник таким диссонансом, таким привычным и уютным шуршанием дал знать, что он готов, и тут же отключился, Мерк своей рукой налил кипяток в кружки. — Не возражаешь? — он достал из небольшого планшета, который принёс с собой, питательные брикеты и положил их на стол. — Это ж мои, — бесцветно удивилась Сел. — Твои, да. Захватил на всякий случай. Мы тут несколько часов будем, проголодаемся, — так же спокойно объяснил офицер. Ах, да. Селен уже, поди, списали. Поэтому и брикеты. Не пропадать же добру. Сел отхлебнула жидкость, упустив из вида то, что она ещё слишком горяча. И обожглась. Резкая боль вспышкой ударила в мозг и взорвала тот самый защитный барьер, который позволял ей соображать и двигаться, отвечать на вопросы. Эта боль была последней каплей, как раз её-то и не хватало для того, чтобы сорвать стоп-кран. Сел не рыдала, когда думала, что Кант её подставил. Она не рыдала, когда валялась с разодранной задницей, униженная и избитая Тереком в медпункте. Она не рыдала даже тогда, когда сходила с ума от неизвестности и клаустрофобии, будучи запертой в четырёх стенах строгого изолятора целых трое суток. Так почему ж сейчас от простой капли боли, ерундовой, по сути, вполне терпимой боли, она рыдает, упершись лбом в столешницу и закрывшись от всего мира кольцом рук? Слёз, правда, как не было, так и нет. Сухие рыдания, раздирающие лёгкие и выворачивающие душу, но они никак не хотели оставить её в покое. Она не сразу поняла потом, по прошествии минуты, почему плечам стало теплее. Потом догадалась, что офицер сел к ней вплотную и положил руку сверху, прижав к себе. Проник в защитный контур рук, прижав свою голову к её виску и тихо-растерянно, неумело и невпопад пытается её успокоить. — Ну ты чего? Ну… больно, да? Ну что ж ты такая дура-то, прости господи… Вряд ли реакция Мерка на этот приступ отчаяния была осознанной. И уж в любом случае неосознанным был ответ Сел на этот порыв. Это даже не Сел ответила, а тот ребёнок, который жил внутри Селен все эти годы, подросток, который выплакал все свои слёзы за одну страшную неделю тогда, несколько лет назад. Ребёнок, который как загнанный зверёк, не успев даже подумать, бросается к крохотному источнику сочувствия, даже не разобрав, тепло ли это живого огня или же просто холодный свет искусственного освещения. Сел никто не сочувствовал и никто её не жалел уже чёрт знает сколько лет. Так могла ли он противиться естественной реакции? Ей уже было всё равно, кто был генератором этой малой искорки тепла. Пусть даже и человек, которому она не должна доверять. Пусть даже она снова обманулась. Она не думал сейчас об этом, она видела сейчас перед собой того прежнего Мерка, почти ровесника, искреннего и простодушного, которым тот умел быть (или казаться?). Нет, он был им, был! Пускай и короткое время, в те дни в строгом изоляторе, но он им был! Невозможно так притворяться! Селен уже не обращала внимания на разруху вокруг себя, и тем более уже и думать забыла, что она сидит бок о бок со своим врагом, с человеком, который, возможно, является причиной её несчастий, с человеком, который, возможно, должен её в скором времени убить. Какой убить? Ведь это же её любовник, самый ласковый и страстный из всех, которые были в её жизни, такой, каким она его успела узнать за эту короткую жизнь в заключении, ведь это её Мерк! Плевать, на всё плевать. Пускай это будет последний поцелуй в её жизни, пускай. У Сел, казалось, ум за разум зашёл, когда она вскинулась и приникла к губам парня. Тот опешил лишь только на полсекунды, а потом порывисто ответил, впиваясь в губы и шаря уже у Селен под рубашкой. Последний поцелуй? Нахер поцелуй. Последний секс. Дааа, вот это правильно. Вот это то самое, что сейчас ей нужно. И не только ей. Похоже, Мерку так же снесло чердак, как и ей самой, потому что он срывающимся голосом шепчет на ухо: — Пойдём, пойдем скорее в спальню, я посмотрел, там почти всё на месте, пойдём… И, не договорив, не дожидаясь ответа, рывком за руку поднимает её, не сопротивляющуюся, чтобы в три шага преодолеть расстояние от кухни до спальни. Там и правда почти всё так же, как и было. Только ящики вывернуты из-под тахты, да ещё и само покрытие располосовано ножом, наверное, искали, не зашито ли что-либо в матрац. Но это совершенно неважно. Это совершенно не может им помешать, если они оба хотят… а они хотят, да так, что челюсти сводит от желания. Мерк опрокидывает Селен на разодранный матрац и сквозь зубы почти неслышно матерится, потому что уж очень много одежды, застёжки эти форменные, ремни… как долго! То ли дело у Сел… свитер поверх робы и тюремные же штаны. Раз — и готово. Она принимается помогать любовнику раздеться, но, похоже, только мешает. Тем не менее, через минуту всё закончено. Мерк падает на неё почти с размаху, вызывая короткий выдох-стон. Как же она давно этого ждала! Даа, вот так. Обхватить ногами, чтобы прижать поплотнее. Дааа, вот так! Ладонями за затылок, чтобы целоваться больно было, чтобы губы об зубы расплющивались и треснули! Последний секс, значит? Будет тебе последний секс, такой надрывный, что непонятно, от чего вздрагиваешь: от боли или от желания. Будет такой, что проникновение больше похоже на удар, чтобы было больно, чтобы не забыть эту боль, когда уже всё станет неважным, когда в последнюю секунду ты будешь смотреть мне в глаза. Если у тебя хватит смелости смотреть мне в глаза. Последний? Дааа, вот так, чтобы быстро, нетерпеливо, яростно, вместе — и к краю. И рухнуть с этого обрыва всё так же вместе, всё так же не расцепляя объятий, одновременно крича то ли от наслаждения, то ли от отчаяния, неважно. Важно, что вдвоём, вместе, вместе… … — мне в душ нужно… — Тебе помочь? — М-м. Я сама. Да… хорошо бы ещё воду не отключили. А, нет, всё в порядке. Хотя бы одна удача сегодня. Хотя… пожалуй, уже вторая. А вообще — это ещё как посмотреть. Секс, выносящий мозг — это разве удача? Это подарок. Пускай и последний. Селен лениво ополаскивалась под — о чудо! — тёплыми струями воды. Она уже и думать забыла о том, что на свете есть такое счастье, как полноценный душ, сильный и тёплый. Выходить из него не хотелось. Так бы и остаться тут жить, под этими упругими ласковыми струями. И похер на счётчик. Всё равно теперь не ей за эту воду платить… Из блаженного оцепенения её вывел нетерпеливый стук в дверь. А он тактичный, её будущий палач… Мог бы просто выбить… ах да, замок же сломан. Ну тогда просто войти… — Имей совесть, ты ж не одна тут! Сел с сожалением выползла из ванны и накинула на плечи полотенце. Где же, чёрт, сланцы? Как она вообще сюда поплелась, умудрившись не покалечиться об осколки? Она, с трудом отыскав шлёпанцы и обувшись, распахнула дверь и тут же засмеялась вслух, увидев перед собой фантастическую картину, — голого парня, обутого в офицерские сапоги. Мерк оказался умней, чем она. Или просто продуманнее. А, нет… Такой же долбонавт, как и Селен. Разве ж офицер Императорских Сил Безопасности оставит табельное оружие прямо там, где трахался, на тахте, принадлежащей вверенному ему заключённому, которого он же и трахал. Интересно, что говорит на этот счёт устав? Селен так и плюхнулась на тахту, неодетая, мокрая, только с полотенцем на плечах, и с любопытством потянула на себя рукоятку револьвера из кобуры. Как это там делается? Она направила ствол в стену и, прислушиваясь к мерному шуршанию водяных струй за ней, нашла предохранитель. Щёлк! На взводе. Теперь только курок нажать. Баммм! Девушка повертела оружие в руках, потом приставила дуло к виску. Чёрт, как рука неудобно-то вывернута! Это что же, может быть, большим пальцем ловчее? Блин, ну нет, так ещё хуже! Интересно, как это? Успеешь что-нибудь почувствовать или сразу — раз! И тебя нету. Она выдохнула. Оказывается, воздух кончился, а она и не заметила. Хорошо бы сразу.