хрустальный грязный мир

Он сидел, закрыв глаза и облокотившись на спинку мягкого дивана. Цвет изделия был неважен, да и непонятен — светомузыка нещадно била в глаза, размывая собой грани реальности. Юноша жаждал темноты, забвения, но в итоге внешний мир напоминал ему о себе мутными разноцветными вспышками, которые добирались до него даже сквозь замкнутые веки. Однако дискомфорта это не приносило. То, что он имел сейчас, в некотором роде даже лучше его желаний. Томная ритмичная музыка уносила его на своих волнах куда-то далеко-далеко, туда, где нет на танцполе единого организма из тел разгоряченных потных людей, туда, где наслаждение расплавленным металлом течет в крови и по венам, туда, где нет ничего, кроме этих волн. Его тело перестало подчиняться законам физики и воспарило вверх, прямо над диваном, на котором он сидел. Здесь соединялись потоки холодного и горячего воздуха, создавая приятный контраст и укачивая потерявшуюся оболочку. Было хорошо. Он, не размыкая глаз, потянулся за трубкой и вдохнул в себя еще одну порцию крышесносного дыма. Распалив легкие, сжег практически дотла, а сознание из-за недолгой асфиксии улетело еще дальше, к танцполу. Танцпол можно было почувствовать, как биение собственного сердца. Существо на сотню рук и ног, принадлежащее своему собственному миру и ритму, ему было плевать на все, что не входило в рамки его территории. Оно призывало присоединиться, стать очередной его частью, чтобы отбросить все и дать волю внутреннему зверю, чьи животные инстинкты зашкаливали за все допустимые отметки нормы. Оно существовало в мире, где не осталось понятия человечности, только голые желания, сиюминутно удовлетворяющиеся. Резкие рваные движения, частые жадные вдохи и отчаянные выдохи. К мутным вспышкам светомузыки под веками добавились новые — яркие кислотные пятна, они расплывались, словно капли черной краски в идеально прозрачной воде. Они накладываются друг на друга, превращая поначалу лишь слегка мутную воду в самую настоящую тьму. Теперь не получится как следует промыть кисточку. Как бы не старался художник, цвета на его картине будут затуманены из-за капель черной краски, что пустила свои корни в спасительную баночку с водой. Остается только один вариант — пойти и поменять воду, но вставать так лень… Дыхание сбилось. Он пытается вдохнуть, ему нужно больше воздуха, того, что он имеет, слишком жестоко не хватает, а организму требуется еще. Вдохи становятся все более глубокими и более частыми, пока, наконец, он не достигает своего предела, и легкие не наполняются воздухом под завязку, и тогда он замирает. Секунда, три, десять, двадцать пять… Внутри горит. Юноша медленно выдыхает. Рука лениво тянется к горлу. Пальцы касаются капелек пота, что судорожно стекают по шее. Вены сейчас легко можно было прощупать. Они набухли и теперь выступают из кожи, и в каждой из них чувствуется его собственный пульс. Сердце растворилось внутри, расщепилось на миллионы частиц и находится в каждой клетке его тела, везде, везде… Он сглотнул и предпринял первую попытку расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. Как ему вообще пришла такая идея — застегиваться на все пуговицы? Бессмысленно и глупо. А сейчас еще и удушающе. Сил не хватает подцепить этот чертов круглый маленький кусок пластмассы. Внутри все ноет и раздражается. Ему нужна свобода. Ему душно. Он хочет больше, он хочет еще, он хочет… Рука безвольно упала на диван. Он нашарил ею трубку и вдохнул еще одну порцию дыма. Это был отбеливатель. Кто-то добрый сжалился над бедой художника и принес ему отбеливатель. Теперь ему не нужно вставать для того, чтобы поменять воду. Несколько капель вернули мутной баночке ее былую прозрачность. Художник может быть доволен — картина снова будет яркой. Однако, если обратить свой взор с художника на баночку и внимательно ту разглядеть, даже если под микроскопом, то можно увидеть, что капли черной краски в ней все еще остались. Они просто обесцветились. Но ведь они не перестали быть каплями черной краски? Нет, конечно нет. Они все еще там, внутри. Только теперь с ними частицы ядовитого отбеливателя, который пожирает все, на что наткнется. Ядовитая, отравленная и ужасно опасная банка. Почувствовав необъяснимый прилив сил, он снова потянулся к пуговице. На этот раз он смог расстегнуть ее без особых усилий, и на радостях расстегнул рубашку почти до половины. Голова закружилась от чего-то нового и свежего и, набравшись внутренней смелости, юноша открыл глаза. Сначала мир являл собой смесь красок и подвижных пятен, но после недолгого привыкания мир собрался в более полноценную картину. Тяжелый вдох и такой же тяжелый выдох. Юноша как раз потянулся за своим напитком, когда заметил то, что его слегка разочаровало. На соседнем диване вальяжно сидел человек и жадно его разглядывал. Ну вот. Опять его личное пространство грубо нарушают. А ведь он так надеялся провести время в одиночестве посреди этой вакханалии. И вообще, разве это не вип-кабинка, как он тут оказался? Все это пронеслось у него в голове довольно быстро. Не меняясь в лице и не сводя взгляда с изучающих глаз напротив, парень сделал первый глоток. Второй. Третий. Капля высокоградусного напитка соскользнула с губ и настойчиво покатилась по шее, застревая в ямке возле ключицы. Приятно-неприятные мурашки побежали по всему телу. Из-за ощущений. И из-за того, каким взглядом за этой каплей проследил непрошеный гость. Он вернул бокал на стол и облизал губы. Горькая сладость напитка содрогнула тело. Кто бы знал, как он не любит алкоголь. — Итак, — начал незнакомец, — я смотрю, ты тут не скучаешь. Он взял этот бокал и залпом допил остатки содержимого. Скривился. — М-м, несерьезно. Заказать что-нибудь покрепче? — Воздержусь. — Как хочешь. Неизвестный подозвал официанта — а официанта ли вообще? — и попросил того что-то принести. — Итак, — настойчивее произнес тот, — почему же ты сидишь здесь совсем один? Он уже хотел было грубо послать непрошенного гостя, но в последний момент кто-то резко сменил программу. На тело навалилась ужасная тяжесть, огрызаться стало лень, а потому он просто окинул мужчину напротив изучающим взглядом. Ну, сидит и сидит. Пускай. Какое ему дело, кто и где в этом заведении сидит? А мужчина между прочим выглядел вполне прилично. Брючный черный костюм, белая рубашка и пиджак, накинутый на плечи. Непринужденная поза. Человек определенно знал себе цену. Он изучал его, и в его светящихся изнутри глазах ясно читалось любопытство, а насмешливая улыбка, что играла на его губах ясно давала понять, что, как бы объект изучения не отреагировал, ее владелец все равно будет в выигрыше. Это немного раздражало. Но именно осознание этого и привело к окончательному смирению — в конце концов, если он уже заранее проиграл этому человеку, то нет смысла даже пытаться выиграть. — Потому что я пришел сюда один. — Что же так? — сочувственно — с наигранным сочувствием — спросил тот. — Потому что захотелось. — Вот как, — протянул новый знакомый. Он сделал такое лицо, будто только что познал ответы на все мучающие его вопросы, и ответы эти были в точности такими же, какими он себе их и представлял. Официант принес пустой бокал и налил в него какой-то жидкости из бутылки. Окинув обоих посетителей нечитаемым взглядом, он покинул их компанию, не проронив ни слова. Бутылка осталась на столе. — Ну, за знакомство! — произнес мужчина и выпил содержимое бокала. До капли. Залпом. — Знакомство? Разве мы познакомились? Мужчина округлил глаза. — А ведь и правда! Самую главную часть я и забыл. Он встал со своего дивана и пересел на диван к человеку, чей покой настойчиво тревожил. Вытащил что-то из внутреннего кармана пиджака и протянул ему. «Дазай Осаму. Звонить с 19.00 до 07.00. Телефон: …» Это что, визитка? Юноша повернулся, чтобы спросить это вслух. Однако этот Дазай оказался настолько близко, что от неожиданности сердце и глотку сковало в тиски. Золото. Наслаждение, что текло по его венам, было золотом. Он увидел отголоски этого металла в глазах напротив. Это было золото грязное, порченное, как сказали бы ценители. Сладострастная тьма плескалась в этих глазах. От них пахло алкоголем, какими-то цветами, чем-то терпким и… чем-то терпким… Черные капли дали знать о себе. Будто бы художнику никогда и не приносили отбеливатель. Губы приоткрылись сами собой. В системе подачи кислорода очередная ошибка. Главный процессор перегрелся, необходим перезапуск системы. Картинка резко расслоилась на несколько составляющих. Там, где сидел мужчина, оказалось лишь непонятное пятно от черной краски. И лишь два огонька плавленного золота никаким образом не изменились. Они зависли посреди черного пятна и глядели прямо в неготовую к такому вторжению душу, незащищенную от таких атак. Словно змея гипнотизирует свою жертву. Приоткрытые губы судорожно вдохнули дозу кислорода. Его глаза не сводили взгляда с золотых точек. — В чем дело? — шепотом спросил мужчина. Он наклонился так близко, что горячее дыхание волной накрыло каждую клетку тела юноши, каждую клетку его сердца, что билось, казалось, даже за пределами хозяйской оболочки. — Тебе плохо? Новая россыпь мурашек. Новая волна жара. Новый приступ тяжести и лености. Он бы хотел заново взлететь над диваном, но вязкая чернота не позволяла ему покинуть свои объятия. Золотые точки продолжали изучать его. Черное пятно расплылось до таких размеров, что даже не видно светомузыки. Есть только тьма, которая грубо нарушила его покой. Мужчина что-то для себя решил. Он привстал, налил в бокал напитка из бутылки и аккуратно впихнул его в руки сидящему рядом молодому человеку. Тот, однако, дар принимать не спешил. Его руки вообще были не в состоянии что-либо принимать. Да и не только руки. Парень весь как-то обмяк, а взгляд свой устремил куда-то в пустоту. Поэтому ему — Дазаю — пришлось обхватить руки парня собственными, и самому направить бокал с алкоголем в его руках прямиком в рот недееспособному юноше. Неизвестно, зачем он задействовал чужие руки. Он вполне мог бы обойтись и своими. Однако ответ был до безобразия прост. Просто ему так захотелось. Напиток проливался с обоих сторон ото рта, тек по подбородку и стекал по тонкой шее, а оттуда перетекал на грудь, пачкая собой одежду, но большую его часть все же удалось залить внутрь этого тела. Парень захлебнулся и закашлялся. Он не понял, что произошло. Расплавленный металл снял свои оковы, исчез из поля зрения, а потом снова вернулся. Его телом управляли против его воли, а внутрь вместо кислорода вдруг попало что-то ужасно мерзкое и горячее. Оно встряхнуло его, вернуло четкость изображению и остудило систему, как бы странно не звучало. Чтобы что-то горячее могло охладить? Нонсенс. — Лучше? Юноша взглянул на источник звука. Вместо черного пятна там вновь оказался человек. Кажется, он называл имя… — Да. Спасибо. Он вновь облокотился на диван. Отсаживаться на свое место даже и не думал. — Моя рубашка вся мокрая. Нельзя было быть поаккуратнее? — Извини, но это не та вещь, о которой я думал в этот момент. Было похоже, что ты умираешь. Тяжелый вдох. Тяжелый выдох. — Значит, Дазай Осаму. — Да? — Ну и что ты забыл здесь? — А что, по-твоему, забывают люди в клубах? Поделись мнением. — Я думаю, ты прекрасно понял мой вопрос. Не стоит перевирать смысл в свою пользу. Мокрая ткань неприятно холодила кожу. Горечь во рту все еще чувствовалась. На душе был какой-то неприятный осадок оттого, что в него что-то залили против воли. Голова почему-то раскалывалась. Хотелось уже поскорее уйти отсюда. Вечер был все-таки испорчен. Мужчина задумчиво глядел на него. В этот раз он не был настолько близко. Его правая рука окинула диван за спиной молодого человека, еще больше его этим напрягая. Однако тот, казалось, даже и не замечал, что его компания парню в тягость. — Знаешь, а я ведь представился. Не кажется ли тебе, что ты должен сделать то же самое? Вот так, значит. Он не задумываясь залез в свой рюкзак. Достал оттуда черный прямоугольник бумаги и грубо положил поверх белой, с «Дазаем Осаму». Мужчина элегантно взял визитку и рассмотрел поближе. — Акутагава Рюноске, значит… Тату-салон? Мужчина еще раз окинул взглядом сидящего перед ним парня, на этот раз пристальнее, выискивая что-то. На доступных его взору участках тела не было ни одной татуировки. — А знаешь, у моего друга есть тату… Красивая такая. Я тоже хочу. Организуешь? И снова эта улыбка. Это вызов. — Приходи в салон. Посмотрим. Глаза мужчины загорелись радостью. — Завтра? — Нет. Перед татуировкой нельзя пить. Через несколько дней. Хмм, три? Или пять? — Почему так долго? — Я не знаю особенностей твоего организма. А перед тату нельзя пить. Сосуды не должны быть расширены. Поэтому должно пройти достаточно времени, чтобы я мог полностью убедиться в том, что будущая работа не испортится. — Ладно, убедил. Я согласен подождать, и… Твоя визитка у меня есть. Я приду, — предвкушающе произнес тот. Акутагава хотел было встать и уйти, однако Дазай его опередил. Парня грубо вдавили в спинку дивана и опасливо нависли сверху. Животные инстинкты забили тревогу. Частицы сердца собрались в единое целое, орган зашелся в бешеном пульсе. Заигрывающая улыбка превратилась в жестокую ухмылку, грязное золото — в ржавую сталь, а пальцы свободной руки невесомо коснулись его губ. От неожиданности Рюноске задержал дыхание. Пальцы тем временем нежно прошлись по всей длине губ и задержались на другом их уголке. Мужчина медленно наклонился к уху замершего парня и произнес: — У тебя смазалась помада. Будь аккуратнее. Он провел от уголка к нижней губе, чуть надавил на нее, приоткрывая, и, скосив на это зрелище свой взгляд, напоследок открыто усмехнувшись, он удалился, оставив Акутагаву наедине со сбитым пульсом и черной смазанной помадой.