хрустальный грязный мир

Сто восемьдесят восемь танцующих тел на танцполе, сто пятнадцать треков в плейлисте диджея на сегодняшнюю ночь, тридцать три разных, на любой вкус и цвет алкогольных и безалкогольных напитка в картотеке бармена, три флиртующие со своими клиентами сверх меры официантки, два туалета, откуда доносятся нехарактерные для него звуки и стоны, порядка пятнадцати пьяных тел, возлежащих в зоне столиков в состоянии полного отсутствия, девять сосущихся парочек возле самых разнообразных вертикальных и горизонтальных поверхностей, пять недоделанных отчётов, покоящихся в ящике его стола за двести двадцать одну тысячу йен, четыре проблемы, которые появились из-за Каджи за последние полчаса и двенадцать вип-кабинок. А еще — один человек с испорченным настроением. Как бы он ни кичился, как бы не уверял всех и каждого и самое главное в частности — самого себя, он так и не смог морально подготовиться к этой встрече, несмотря на то, что знал, как себя вести на ней, несмотря на то, что ждал ее с некоторым трепетом благоговейным. И этот моральный раздрай настолько выматывал его, что все мысли его находились где угодно, только не при нем самом и уж, упаси, кто-бы-то-ни-было-упаси, не в будущем, в одной из вип-кабинок за плотной звуконепроницаемой металлическо-дубовой дверью, где уже, он был уверен в этом, его ждали. Он тянул время. Прошелся по залу первого этажа, который граничит с танцполом, поднялся на второй этаж, где туалеты чуть более чистые, зашел в кабинет Каджи и сразу же вышел оттуда, потому что решать проблемы чужие ему лень, пускай этим занимается его помощник, да и вообще не хочет он марать об эти дела руки по собственной воле. Он вышел через черный ход во внутренний двор клуба, якобы покурить, где встретил таких же как он — или может быть не совсем таких же, потому что они не якобы — людей, чьи лица были ему знакомы или не очень, потому что было дымно и темно. А может, не дымно? Может, это просто пелена в его голове, которой он ограждает себя от предстоящей встречи и которая не позволяет его разуму от этой самой встречи сбежать и концентрироваться на других делах, потому что на самом деле понимает — все это глупое, пустое. Жалкие попытки сбежать от неизбежного. От этой ничтожной мысли он так разозлился на себя, что, злобно плюнув в землю, развернулся и с силой отворив черновходовую дверь, от чего она с не меньшей силой за ним захлопнулась, настолько большой, что те люди, которые не якобы, вздоргнули и глянули ему вслед ошарашенными глазами-ягодами, стремительно вошел внутрь, по неоновому коридору и направо, прямиком к вип-кабинкам за греховными дверями. Какой там был номер, шестой? Подойдя к той самой двери, он обнаружил, что она не заперта и вошел внутрь. Там уже сидел человек. Но это был не тот человек, который ему нужен. В позе этого человека, чей покой он незванно потревожил, было нескрываемое расслабление, отпущение самого себя и всего другого, что сковывало его и мешало ему в повседневной жизни. Человек, с которым у него была встреча, ни за что себе подобного не разрешит. Он ошибся кабинкой? Это какой номер? Незаметно и быстро он глянул на внешнюю сторону ловушки-двери — цифра шесть. Он пришел правильно? Или нет? Может, он неверно запомнил номер? А запоминал ли вообще? Он просто знал, что это здесь, на его территории, в его время, а потому не счел необходимым запоминать номера и ворвался внутрь к самому обыкновенному человеку. Но человек тот, что скрыл себя от внешнего мира деревом да металлом, плохо скрыл, не до конца, не досмотрел; человек тот совсем не обращал на него внимания. Вип-кабинки звукоизолирующие, но из-за неплотно закрытой двери сюда глухо, но доносилась музыка с танцпола. Но в том ведь и дело, что глухо — открывая дверь, он впускал сюда и чуждый шум, да не только впускал, но и создавал его — чтобы открыть вредную плутовку, нужно было приложить сил немалых, и потому шум она издавала заметный. Но этому парню в черной рубашке было плевать. Хмм. Почему? Прикрыв дверь за собой как было, аккуратно, словно дикий кот на охоте, хотя в этом и не было особой необходимости судя по состоянию его жертвы, он прошел внутрь и присел напротив молодого человека, заинтересованно его разглядывая. Перед ним стоял кальян и бокал с бутылкой одного из самых сладких напитка сия заведения. В одной руке держал он трубку, другой — самозабвенно расстегивал свою рубашку. Голова его была запрокинута, глаза закрыты, хоть под веками и подергивались нервно. Здесь было также душно, как и в наполненном людьми танцполе, хотя, вообще-то, вип-кабинки на то и вип, что включают они в себя те условия, которых нет в обычных залах, таких как, например, кондиционер. Но человеку напротив не было никакого дела до кондиционера, хоть и мучался он от духоты и жары настолько, что пот стекал от виска через шею и к ключице, прямо в ложбинку. М-м-м, красиво. Прямо-таки порно для того эстетика, что всегда сидел внутри его поганой душонки. Сам не заметил он, как атмосфера вокруг этого юноши смогла проветрить его мозги и освободить от той тревожной пелены, которая схватила в заложники его разум и не желала отпускать на протяжении последнего часа. Нет, он не забыл о встрече. Но теперь она казалось просто встречей, а не приговором, а все оттого, насколько похуй было человеку напротив на весь внешний мир. Дело здесь определенно не только в кальяне, напитке или духоте. Он был под кайфом? Смешал кальян и что-то еще? Принюхавшись, он не заметил никакого лимонного аромата. Для чего ему был нужен этот аромат? А для того, чтобы отличить детища Каджи от всей остальной бурды черного и не очень рынка, потому что то, что варит Каджи, создается только для тех людей, которых Мори-сан собирается заманить к себе на стол. Но здесь его не было, а значит в ближайшее время этот паренек к Мори-сану не поступит. Не то, чтобы его это особо волновало. За этими мыслями юноша напротив зашевелился и потянулся к своему напитку, как раз в тот самый момент, когда сумел заметить, что в логове дурмана своем он не один. «Ох, должно быть, я довольно пристально смотрю на него» — пронеслось в голове человека, чьи мысли ещё несколько минут назад были полны мучительных рассуждений. Что, впрочем, его ничуть не смутило, потому что смотреть он продолжил также пристально, если не сказать — жадно. В ответ его окатили взглядом усталым, разочарованным, с долей безразличия и проблеска разума. И, кто знает, что было в голове у властителя кабинки в тот момент, но он схватил свой напиток резко, и быстрыми, рваными глотками отпил из него половину содержимого, в вызывающем протесте глядя на непрошеного гостя поверх бокала. Отпил небрежно, так, что на свободу всё-таки вытекло пару капель, которые проделали свой путь такой же, что и несколько минут назад — капелька пота, соединившись с ней прямиком в ложбинке. Глаза непрошеного гостя блеснули, показалось и обратно спряталось, притаилось вглуби них что-то маняще-опсаное, томное, тягучее, и сладкое, словно патока, которая облипает твои ноги и топит внутри, объедая мясо с тела до самой последней косточки, растапливая все то, что осталось, и присваивая себе для будущих таких же жертв, что повелись на эту сладость. Губы тронула улыбка, довольная, непроизвольная, такая, которая и в радость ее владельцу, такая, которая и в свое собственное тело проливает смертоносную патоку, что обещает блаженство. Принимая неброшенный вызов, он тянется к чужому бокалу и выпивает его содержимое без остатка. И вправду — сладко. Чувствуя довольство от самого себя, если не победу, то хотя бы ничью, Дазай подозвал персонального официанта кабинки, что в любую минуту можно было сделать, нажав на соответствующую кнопку на пульте, и заказал себе своего любимого виски. Работник, конечно, скептически взглянул на него — чтобы заместитель самого Мори-сана да позволил себе пить на работе? — но ничего не сказал. Может быть, он стуканет на него боссу. Может быть, он поделится свежей сплетней с барменом, который был до этих самых сплетен очень жаден, особенно если сплетни эти — компромат, необходимая для выживания информация. Но это все потом, потом. Не здесь и даже не сейчас. Поэтому он позволял себе пить. Поэтому он насквозь пропитался атмосферой душной ленности этой кабинки. Хотелось ослабить галстук также нервно и отчаянно, как несколько минут назад юноша напротив расстегивал свою рубашку. А еще одинаково нервно и отчаянно хотелось постичь тайны души человека напротив. Он хотел раскрыть его. Сделать надрезы по всему телу, впитывать вкус и запах чужой крови, чужих надежд, мечтаний и самых секретных желаний; препарировать, рассматривать под микроскопом каждую клеточку этого тела, этой головы и этих мыслей, чтобы удовлетворить самого себя и впитать в оболочку свою собственную все симпатичные мировоззрения. Именно поэтому он стал лезть. Навязываться. Расспрашивать. Трогать. А когда выяснилось, что юноша этот — Рюноске — из мира искусства… …то сразу же вспомнился его недавний диалог с Чуей. Детское эгоистичное желание «я тоже хочу» смешалось с другим, не менее эгоистичным, но и одновременно с этим — томным «хочу знать», которое всякий раз появляется, стоит только заглянуть в черные глаза напротив. Поэтому идея в голове расцвела, украла все его мысли, подобно ароматному плотоядному цветку, который в пасть свою заманивает заблудшие тушки. Он бы хотел остаться здесь еще, навсегда, насовсем, разделить с этим юношей его вечер, кто знает, куда они смогут зайти, если продолжат? Но встреча тяжелым грузом на плечах все ещё над ним висела. Хоть и не таким тяжелым, как раньше. Поэтому он вышел, вдохнул свежего-несвежего воздуха возле бара, вмиг рассеял всю ленность, перенятую за несколько минут у властителя кабинки, и проложил свои поиски. Кабинок всего двенадцать, все, занятые не теми людьми, должны быть закрыты на замок, а поэтому он не прогадает, если будет ломиться во все и каждую. Одна из них да будет его. И вот, дверь отпирается. Человек, сидящий на черном кожаном диване, поднял на входящего свой тусклый крысиный взгляд. — Ты опоздал, — был ему вердикт с укором и ухмылкой. — Начальство не опаздывает, начальство задерживается, — самодовольно плюхаясь на диван напротив. — Ты мне не начальство, — еще больше раздвигая омерзительные губы в ухмылке. — В этом месте я — начальство даже самому господу богу. — Даже Мори Огаю? — Ну, Мори-сан у нас скорее Люцифер, нежели господь, поэтому не думаю, что его имя стоит упоминать всуе. — Так говорят только про господа бога, — нахмурились. — Плевать, — потянувшись и наконец ослабляя галстук, стягивающий ему горло, словно удавка. — Напитки? — Я смотрю ты сегодня навеселе, — все ещё хмурясь, оглядывая с ног до головы. — Были причины, — мечтательно протянул Дазай, подзывая официанта и что-то шепча ему на ухо. Все то время, пока официант нес спиртное, два мужчины разглядывали друг друга, не стесняясь. Хотя, стеснению здесь априори не было места — это были взгляды дикие, опасные, проверяющие, ломающие. Гляделки, в которых был только один победитель, но почему-то никак не определялся проигравший. Казалось, даже воздух вокруг них отравился силой их взгляда, настолько стало тяжело дышать. Несмотря на это, улыбка играла на губах мужчин, вызванная то ли воспоминаниями, то ли адреналином, то ли первобытным желанием впиться противнику в глотку и высосать его никчемную жизнь, наблюдать за тем, как ненавистное тело будет трепыхаться в жалких попытках высвободиться от хищника более сильного. Однако, вошел официант, и Федор перевел свой взгляд на него. Мерзейший виски. Дазай поблагодарил человека, откупорил бутылку, и налил себе в бокал, запихивая туда трубочку и посасывая алкоголь словно какой-то коктейль. — Так что ты от меня хотел? — начал он. — Мне казалось, я тебя здесь больше не увижу. — Не припомню, чтобы я хотел отсюда выбираться. Меня устраивает место, где я нахожусь. А тот факт, что одна мразь, — Дазай выразительно посмотрел на собеседника, — пробила у меня почву из-под ног никак не гарантирует моего исчезновения. Со всеми бывает. — То есть, ты хочешь продолжать работать на черный рынок? — Я? — возмущённо вопросил Дазай. Он казался оскорбленным до глубины души — даже глаза его округлились. — Я всего лишь заместитель директора клуба. О каком чёрном рынке ты говоришь? — Не строй из себя дурачка. Ты прекрасно знаешь, чем занимается Мори Огай. Как его заместитель, обязан. Существует статья за бездействие, ты в курсе? Тебя могут упечь за решетку как сообщника, — сострадательно сообщил Федор. Он так и не притронулся к алкоголю. — Да-а, действительно, — протянул Дазай, потирая подбородок словно в раздумье. — И в самом деле есть такая статья. А знаешь, — начал он бодрым голосом, словно собирается рассказать что-то очень веселое; Дазай подался вперед, подзывая Федора наклониться точно также к нему ближе, но тот демонстративно отодвинулся назад. Впрочем, Дазая это не смутило, — за что еще есть статья? За убийство человека. За кражу чужого бизнеса. За сам факт существования на черном рынке. Закончил Дазай таким тоном, словно одним лишь словом можно стереть человека с лица земли. Федор растянул губы в улыбке. — Верно. Однако же сейчас мы сидим здесь, а не в тюрьме. — Мне что здесь, что в тюрьме — везде противно, если придется лицезреть твою мерзкую рожу, — выплюнул Дазай, возвращаясь к своей трубочке. — Говори что хотел. Не забывай, в моей власти здесь позвать охрану. — Знаю. Именно поэтому я и пришел сюда — чтобы ты понимал, что я не замышляю ничего дурного. — Какая наглая ложь. — Хм. Федор откинулся на спинку дивана и задумался. После он также вызвал официанта — Дазай, предлагая напитки, заказал виски только себе — этот гаденыш знал, что он не пьет крепкие напитки — и сообщил ему свой заказ. Все то время, пока официант нес его заказ, тот демонстративно рассматривал свои ногти, не желая начинать разговор. Дазай посасывал свой виски из трубочки, громко, с причмокиванием, действуя на нервы и разглядывая его в упор. В последний раз, когда он его видел, тот не выглядел таким худым. Несмотря на кучу слоев одежды, Дазай все равно заметил, что тот сбросил пару кило. А может даже пару десятков кило. Лицо его еще не было похоже на обтянутый кожей череп, но скулы явно стали выделяться сильнее. В целом, выглядело даже красиво, если бы не желтоватый оттенок его кожи. Ощущения такие, словно перед ним не молодой человек, которому даже тридцати нет, а сохранивший свою форму дед лет так семидесяти. Это напрягало. Если он ввязался в какое-то дерьмо, то Дазай был бы и рад увидеть, как он в нем тонет, но прямо сейчас он здесь и явно не для того, чтобы на свою кончину позвать зрителей. Вернулся официант и принес ему красное вино. Только когда юноша ушел, Федор прикоснулся к наполненному бокалу. Один глоток, второй. Дазай принципиально ждал. — Есть люди, — начал в итоге его гость, — с которыми связываться не стоит. Дазай молчал. — Они пожирают всех и вся на своем пути. — На каждую крупную рыбу найдется рыбка покрупнее, — философски изрек Дазай, наслаждаясь муками собеседника. Кто бы знал, что он приползет к нему просить помощи, о-о-о, это чувство власти опьяняло похлеще любого виски. Но что-то все равно было не так, иначе не был бы Достоевский самим собой. Поэтому Дазай пока что слушал. — Да. К сожалению. Таков закон этого мира. — И ты хочешь?.. — Мне нужно, — поправил он, — чтобы ты мне кое-что принес. Это в твоих силах. — Да ты что? Мало ли что тебе нужно. Федор расплылся в широкой улыбке. Настолько, что даже губы растрескались. — Разумеется, ты откажешься. Ты же не идиот, чтобы помогать тому, кто уничтожил твою жизнь, верно? Да и не только твою… Дазай напрягся. — Поэтому, — продолжил Федор, из сумки своей доставая папку с какими-то бумагами, — я подстраховался и решил показать тебе это. Раскрыв папку, он показал ее содержимое. Перелистнул на последнюю страницу, и лишь увидев собственную подпись, Дазай понял, что это такое. Улыбка на его губы налезла сама собой, словно копируя безумие своего собеседника. — Смотрю ты уже понял, что это, не так ли? — удовлетворенно протянул Федор. — Так вот, — он спрятал папку обратно в сумку, — разумеется, это копия. Оригинал находится в том месте, о котором я тебе никогда не сообщу, плюс еще существует цифровая версия. В случае, если ты откажешься помогать своему старому… другу, я сообщу крупным рыбкам, что не я один перебегал им дорогу, и спрашивать будут в том числе и с тебя. Правомерно это или нет — никого не колышет. Пусть хоть ты трижды заместитель Мори Огая. Эти ребятки найдут, как извертеться. Дазай тихо рассмеялся. — Какая же ты крыса, — прошептал он. — Крысой родился, крысой и живешь, подбирая остатки за людьми по помойкам. — Ты трахался с этой крысой, — участливо напомнил Федор. — Да. И это было самой главной ошибкой в моей паршивой жизни. — Только вот метания твоего сердца меня не интересуют. Интересуют меня лишь товары, описанные в этом списке. Листок бумаги опустился на стол. Дазай презренно посмотрел на него, словно из кармана Достоевского и впрямь выбежала крыса. — Человечки дают на все неделю. Максимум — две. Так что постарайся, — сказал Федор, намереваясь покинуть это помещение. Он поднялся, напоследок похлопав Дазая по плечу. Тому стало противно, словно это была не рука человека, а зловонное нечто, сотканное из дерьма, крыс и мусора. Омерзительный сгусток, в котором копошатся опарыши, уютно устроившись в новом доме.