Щекастая

Честно говоря, Кацуки толком не понимал, кого он сейчас ненавидит. Урараку за то, что всё ещё сохнет по Деку? Так он знал. Деку за то, что он Деку? Так тут ничего не поменялось. Всю неделю, пока он так старался не смотреть в сторону этой щекастой пигалицы, внутри громыхал не то военный салют, не то ядерные боеголовки. Охереть можно — она реально думает, что понимает их взаимоотношения с Деку. Кацуки так и раздирало от злобы. Как вообще он мог столько времени проводить с этой курицей тупорылой? Лучше б тренировался больше. Но стоило зайти в гостиную в неудачный момент, злобу сняло как рукой. Ну то есть как, блять, сняло эту злобу, а на замену ей подскочила злоба в десятой степени. Целый, сука, хор воспевательниц мидориевских подвигов, и она — будто солистка. Кацуки в сотый раз перевернулся на другой бок в постели, потом выругался и вылез к окну. Всё равно хуй он сегодня уснёт. На балконе было свежо и даже, наверное, приятно. Для него. Другим людям было бы ебически холодно в конце января ночью на улице в одних трусах. А ему заебись. Может ещё Котопсу было бы норм, ну, горячей его половине. Подумав об этом, Кацуки задрал голову и — ёб твою мать — реально увидел выше этажом Тодороки. — Слышь, Котопёс! Только попробуй мне сверху плюнуть на башку — урою! — прорычал он. Тот вздрогнул, смерил Кацуки своим бесячим разноглазым взглядом, но так ничего и не ответил. Нахера он вообще окликнул этого уебана? Стоял бы себе да стоял. Ну не стал бы тот реально плевать с балкона ему на голову. Утром вместо первого урока дополнительная тренировка. Он зверски не выспался, поэтому никак не может сосредоточиться на Тодороки, спарринг с которым выпал ему сегодня. Поэтому, а не из-за прожигающего затылок взгляда Урараки, на который он усиленно не реагирует. Она сегодня оказалась в паре с Деку (конечно же, блять), и это вообще не помогает игнорировать происходящее. Кацуки отмахивается от ледяных высеров Котопса и, отскочив, всё-таки оборачивается. Она пялится во все глаза на этого сопляка ебаного. Ну и нахуй пошла. Кацуки отвлекает странный звук прямо над ухом, и на щеку падает что-то мокрое. Резко повернув голову, он видит стоящего практически вплотную Тодороки. Тот равнодушно пялится, вытирая губы тыльной стороной ладони. Кацуки тут же накрывает ужасным осознанием, он даже не успевает поднять к щеке руку. — КОТОПЁС, ДА ТЫ СОВСЕМ ОХУЕЛ, ЧТО ЛИ?! — Ты сам сказал, что «уроешь», если в тебя плюнуть. Другого способа по-настоящему обратить на себя твоё внимание сегодня, видимо, нет. А мне не хочется тратить тренировку с достойным соперником впустую, — отвечает, не поведя даже бровью, золотой сыночек Старателя. У Кацуки даже слов не находится — настолько он в ахуе. Кто, блять, и как воспитывал этого ебаната?! Нет, хуле, своего он добился, прямо сейчас Кацуки обратит на него самое пристальное внимание, к примеру, открутив его разноцветную башку. — Урарака-сан! — плотную завесу бешенства пробивает девчачий вопль сраного Мидории. Котопёс тоже реагирует на крик, так что Кацуки даже не особо злится на себя за то, что отвлёкся. Урарака валяется на полу, глаза закрыты. Ему стоит ебических усилий к ней не броситься. Так он думает, пока не обнаруживает себя буквально выдирающим отключившуюся девчонку из рук Деку. — Отпусти! — орёт он на этого мнущегося в нерешительности обмудка. — Что ты с ней сделал, тварь?! — Я только… Она отвернулась и… Вы с Тодороки-куном вдруг расшумелись, и она отвлеклась, я… Кацуки застыл. Неужели это его вина? Мидория что-то ещё бессвязно блеет, глядя на него во все глаза, но Кацуки не слышит ничего, кроме давящей тишины. — Неси её в медпункт, — шепчет он в этой тишине. Он отнёс бы сам, но сейчас — пиздец, кто бы подумал! — больше доверяет Деку. Тот, конечно, бесячий нытик и слепошарый кусок говна, но когда речь о том, чтоб кого-то спасти, на него, как показывает практика, можно положиться. — Блять, да скорее же, Деку! Мидория одним движением подхватывает Урараку и стремительно выходит с нею из зала. Кацуки, как всегда, остаётся позади, наедине со своими страхами. Кое-как закончив тренировку (он поклялся себе отмудохать Тодороки — и отмудохал), Кацуки, продолжая слушать привычное уже буханье крови в ушах, примчался в медкабинет. Сраный Деку как раз выходит, бесшумно прикрывая за собой дверь. — Ну? — Кацуки умеет говорить шёпотом, когда надо. Мидория не сразу отвечает, и это промедление стоит ему целых лацканов пиджака. — Да не строй ты это ебло похоронное, говори! — шепчет Кацуки, припирая Деку к стенке. Его лицо принимает привычное выражение растерянного и извиняющегося солнечного пиздодуя. — Всё хорошо, Каччан, у неё только лёгкое сотрясение, Исцеляшка сказала полежать пару часов — и всё! Руки разжимаются, Кацуки делает шаг назад и скрипучим, словно у него в глотке петля несмазана, голосом выдаёт: — Спасибо. Где-то час он просидел на полу коридора, прежде чем выглянула с деловитым видом бабка-медсестра и разрешила ему войти. — Заодно приглядишь за ней, у меня дел и так — только разгребать успевай, — ворчливо квохчет она, улепётывая к лифту с такой прытью, будто ей восемь, а не восемьдесят. Кацуки мрачно вваливается в медкабинет и падает на стул у койки Урараки. Она морщится от скрежещущего звука ножек, проехавших по кафелю, но глаз не открывает. Вытянув ноги, Кацуки чуть сползает на стуле и принимается ждать. Нахуя он вообще поблагодарил Деку? Как будто пронести на руках девчонку пару этажей — это так уж сложно. Особенно для человека, который так и выёбывается своей супер-силой. И вообще-то, именно Деку её и подбил. Ему бы стоило за это ебло разбить, а не говорить «спасибо». — Кацуки? О. Очнулась. Хер знает, правда, что теперь, потому что они вроде как не разговаривают, и вообще он её нахуй послал. — Ты волновался? — спрашивает она удивлённо, приподнимаясь на постели. — Да щас, — вяло огрызается Кацуки. В принципе, он и не врёт. Он не волновался, он обосраться был готов от страха, при том что прекрасно, блять, знает — на тренировке ничего по-настоящему паршивого с ними случиться не может… Сука. А что делать в реальном бою? Эта мысль почему-то только сейчас обрушивается ледяным душем за шиворот, и Кацуки как-то на автомате поднимает взгляд на щекастую. Видимо, рожа у него совсем перекошенная, потому что её глазища испуганно расширяются прям до предела. — Прости… — шепчет она, нервно сминая в пальцах одеяло. — Я правда не думала, что в итоге только сделаю тебя несчастным… И тут Кацуки будто прорывает: — Да хуй! Никакой я не несчастный, блять! Я слабый. Слабый, понимаешь ты?! Бесит это! Пиздец бесит… Не делай эту рожу пришибленную, ты-то в чём виновата? В том, что я влюбился, как полный еблан?! Урарака молча пялится в пол, изо всех сил завешиваясь чёлкой. Ну да. Понятное дело, она злится. Он же пообещал, что точно такого не допустит. И обосрался. Он кучу раз уже давал слово, которое в итоге продалбывал. Но слово, данное этой несуразной щекастой девчонке, хотелось держать. — Так ты всё-таки… любишь меня, да? — тихонько шепчет она. Кацуки чувствует, как сердце сумасшедшими толчками выплевывает кровь в артерии. Кажется, что сейчас он к херам взорвётся изнутри, целиком. — Нет. Урарака поднимает голову и озадаченно смотрит, вздёрнув свои смешные, куцые бровки. — Не люблю я тебя. Это тупое, уебанское чувство, с которым я не хочу иметь ничего общего. И не стану. — И что же тогда ты ко мне чувствуешь? — Кацуки замечает искорки любопытства в этих огромных глазах, не дающих ему покоя, и пиздецовое бурление внутри чуть притихает. В такие мгновения ей не так больно. И это его маленькая, дебильная, но безумно нужная победа. — Хуй знает. Да и не насрать ли? — он берёт щекастую за руку: наверное, впервые не рывком сгребает её ладонь в свою, а прям вот берёт за руку, переплетая их пальцы, и долго изучает взглядом эти её подушечки на ногтевых фалангах. Они не похожи ни на мозоли, ни на наросты обычной кожи. Скорее на пупырки с кошачьих лап, которые всех так прёт мацать и тыкать. — Я только знаю, что ты чувствуешь то же самое. Дальше, естественно, следует невыносимое растерянное молчание. — Кацуки… — Завались. Я похож на человека, которого стоит перебивать? — спешно огрызается Кацуки, не давая ей закончить. — Мы молчим уже с минуту, как прикажешь понять, что ты не договорил? — ворчит Урарака и обиженно дует щёки. Щёки, которые месяц назад он собирался кусать до крови и шрамов. Непонятно, кого он пытался этими планами наебать, но тогда это всё казалось довольно убедительным. — Башкой своей круглой понять. Не беси, — Кацуки второй рукой накрывает их всё ещё сцепленные ладони. — Блять, короче! Я щас поясню, и встревай потом, сколько влезет, если не чувствуешь такой же ровно херни. — Угу, — сосредоточенно кивает Урарака, положив «в кучу» свободную ладонь. Как будто они, блять, анимешные бейсболисты перед матчем. Он не имеет ни малейшего понятия, что именно собрался «пояснять». Разве есть слова, чтобы описать то, от чего его так пидорасит все эти недели? Но она смотрит своими глазами-плошками, и надо уже начать говорить хоть что-то. — Ну, ясен хер, я тебя хочу. Практически двадцать четыре на семь об этом думаю, — Кацуки доволен произведённым эффектом, она пунцовая уже до самых ушей. — Но это не всё… Я хочу, чтоб ты всегда улыбалась. Лучше, чтобы мне, но если нет — то хуй с ним, переживу. Улыбайся только. Но не вздумай пытаться всех наебать, слышишь? Может, с кем-то и прокатывает, но я, блять, за километр вижу, когда ты лыбу давишь. И ты пиздец некрасивая, когда так делаешь. Ненавижу, когда ты ревёшь, но если ты реветь хочешь, а не улыбаться, то реви, ясно тебе? Я, конечно, пропишу по щам всем, кто довёл тебя до слёз, но если будешь терпеть и делать вид, что всё заебись охуенчик, тогда получишь по щам сама. Я не шучу. Похер, что ты девчонка, надаю только так, потому что предупреждал. Короче… Прекращай ссаться собственных чувств. Ты охуенная, когда не пытаешься сама себя задушить. Походу, этот монолог её дико впечатлил, потому что Урарака так и сидит молча, опустив голову и сверкая красными ушами. На самом деле, Кацуки и сам удивлён, он не думал, что слова вдруг как-то сами найдутся и сложатся во что-то вменяемое. — Ну? — спрашивает он, когда молчание уже слишком затягивается, и замечает, что горло прям перехватило какого-то хера. — Ты тоже охуенный, когда сподобишься подумать, что там за твоей злобой прячется, — шепчет она, и Кацуки хрюкает, потому что мат из её уст звучит пиздец как смешно. А ещё, потому что просто хочется смеяться. И хочется прижать Очако к себе. И кажется, чуть утихает жгучее желание изничтожить всё живое.