Щекастая

Очако уже второй час не могла толком остановить ползущие по щекам холодными червяками слёзы. Пыталась себя успокоить, вразумить. Чего она, в конце концов, хотела от Кацуки Бакуго: участия? нежности? Не тот пациент. Смешно даже — так по нему убиваться. И тем не менее, едва удавалось продышаться и умыть лицо, рыдания подступали по новой. В воображении росла и распушала хвост очень девчачья мечта: чтоб он пришёл, скуля и вымаливая прощения. Может, с букетом даже. Очако грустно усмехнулась (чего делать не стоило, потому что из усмешки очень быстро вырос новый приступ истерики), понимая, насколько неприменимы такие фантазии к Кацуки. С ума сойти, она реально начала называть его по имени! А ведь когда он месяц назад нацепил ей на голову венок и предложил встречаться, Очако согласилась просто из любопытства и… В наказание себе, что ли? Вроде как, раз Деку плевать, значит, можно отдать себя на растерзание самому жестокому и самовлюбленному болвану в классе. Какая разница? «Какая разница?» — спрашивает Очако своё отражение, глядя в зеркало на следующее утро и осознавая, что опухшие глаза выдают её за километр. «Какая разница?» — твердит она про себя, завидев Кацуки в коридоре и буквально заставляя ноги не менять курс. Она железная и может за своей улыбкой спрятать всё на свете: плавали, знаем. — А почему ты не с Каччаном обедаешь? — задумчиво спрашивает Деку на большой перемене, и Очако замирает, вместо рта ткнув себя палочками в щёку. И правда, они же последнюю неделю тусовались вдвоём на большой перемене… — Какая разница? — весело пожимает плечами она и ворует у излишне любопытного друга кусочек яичного ролла. — Не зевай, голодным останешься! — Вы что, поссорились? — напряженно цедит Иида, очень явно давая понять, что готов сию секунду размазать Бакуго по стенке, причём неизвестно, праведной речью или всё-таки кулаками. — Да ну что ты! Всё пучком, у него просто мужицкий обед с Киришимой! — Очако кидает палочки на стол и начинает изображать брутальные повадки их крепкого, как скала, одноклассника. Пародия выходит узнаваемой и забавной, настолько, что даже Иида улыбается, а уж Деку едва не давится со смеху. Наверное, суровость Киришимы не особо вяжется с её несуразным щекастым лицом. Дебильным лицом. Вообще-то, Очако никогда не жаловалась на свою внешность. Конечно, её приводила в восторг утонченная красота Яомомо или обезоруживающая сексуальность Полночи-сенсей, но сама она не хотела бы обладать ни тем, ни тем. Такая внешность обязывает держать лицо всегда и везде. А милая лупоглазая мордашка с носом-кнопкой и вечным румянцем даёт простор и свободу. Но может, будь она красива и сексуальна, Кацуки сейчас смотрел бы на неё. И вчера не прогнал бы. Очако чувствует, как подступают слёзы. Она отводит взгляд и замечает, что в кабинете появляется Кацуки. На её счастье — действительно, вместе с Киришимой-куном. В её сторону он даже не смотрит. Да уж, такими темпами их ссору долго скрывать не получится… Получается. Никто не задаёт вопросов и не комментирует то, что они не разговаривают уже пятый день. Или шестой? Очако очень плохо спит и страшно невнимательна на уроках. Она не рискнула бы утверждать, сколько уже прошло дней. Как долго она ждёт от него извинения или хотя бы тёплого взгляда (да, он умеет смотреть не только с ненавистью, как ни странно). Как-то вечером девочки опять затевают игру «с кем из класса ты бы встречалась», и Очако, конечно, не участвует, но и выгонять её, понятное дело, никто не станет. В гостиной никого нет, совсем, даже Кода не притаился в уголке с каким-нибудь раненым воробьём, как это обычно бывает, и Яомомо, пристыженно глядя в пол, признаётся, что хочет на Валентинов день приготовить шоколад для Тодороки-сана. Потому что он всегда ей помогает, а ещё у него очень красивые глаза и руки. Девчонки переглядываются и сдерживают смешки, а Очако вдруг вспоминает руки Кацуки: жилистые, с загаром по рукаву футболки. Пальцы длинные, с выпирающими костяшками, суховатая кожа, заусенцы у каждого ногтя… Ей хотелось бы оказаться в этих руках. Хотелось бы тоже приготовить Кацуки шоколад, и чтобы он его не взорвал и не выкинул в ближайшую урну. Хотелось бы, чтобы он просто существовал где-то рядом, а не параллельно ей… — Очако! Эй, ну ты чего там? — Мина машет ладонью у неё перед носом, видимо, поток мыслей унёс далеко. — А? Простите, девочки, я что-то задумалась… — Очако с усмешкой пожимает плечами. — Яомомо, извини. — Так что там Бакуго? Смог хоть сказать, что ты ему нравишься? Или даже для этого слишком крут? — Хагакурэ с любопытством подаётся вперёд, насколько можно судить по её одежде. Очако честно напрягает память. Он предложил встречаться. Подарил венок и букет. Целовал так часто и много, что у неё губы по полдня бывали припухшими. Чуть не убил Киришиму-куна за скабрезный комментарий. Чуть не убил Каминари-куна за язык без костей. Вытирал ей слёзы, когда она рыдала из-за Деку. Был очень осторожным в постели, хотя она ожидала, что на теле живого места не останется от засосов, укусов, шлепков и на что там ещё с виду был способен Кацуки. А ещё ни разу не адресовал ей ругательств. Ну, до последнего разговора. — Нет, что нравлюсь, не говорил, — честно отвечает Очако. А в голове добавляет: «И уже не скажет». — Тьфу, ну и чурбан, — закатывает глаза Джиро. Очако виновато улыбается, как будто неласковость Кацуки — её личный промах. — Урарака-сан, — негромко окликает Яомомо, к которой почти вернулся нормальный цвет лица, — а тебе разве не Мидория-сан раньше нравился? Почему ты вдруг..? Она осеклась, но договаривать и не обязательно. Всем всё понятно. Очако открывает рот, готовясь самозабвенно врать о том, что никакой Деку ей никогда не нравился, они просто хорошие друзья, и девочкам всё кажется — но в горле набухает комок из невыплаканных слёз, готовых вырваться на волю на первом же слове. Да, «Мидория-сан» ей нравился. Хотела бы она, чтоб в Кацуки имелась хоть капелька от него. Будь Кацуки терпимей к другим — как Деку, общительней — как Деку, может, не такой колючий и замкнутый — как Де… Мрачный поток несбыточных «если бы» обрывается, бесцеремонно выпихнутый внезапным осознанием. Всё стало с ног на голову. Кацуки занимает теперь все её мысли, совершенно заслоняя собой Изуку. Это с ним она хочет быть. Хочет, как топливом, заправляться его оголтелой целеустремлённостью. Хочет сглаживать все его колючки и углы, которыми он бьётся об одноклассников, учителей — людей вообще. Делая больно им, но больше всего, конечно, себе. Хочет как минимум попытаться заполнить эту жадную чёрную дыру в сердце Кацуки, из-за которой ему всегда всего мало. У неё ведь неплохо получалось… Очако чувствует подступающую истерику. Это, конечно, очень смешно: перестать бесплодно страдать по Деку, чтобы начать так же страдать по Кацуки. Непонятно, что сильнее: рвущийся откуда-то из живота рваный хохот или слёзы осточертевшей уже жалости к себе, без остановки колющие глаза с обратной стороны. Девочки с каждой секундой смотрят всё обеспокоенней, ведь Очако молчит уже с полминуты. И лицо у неё наверняка странное. Надо срочно что-то предпринимать, иначе следующая сцена будет совсем некрасивой. Очако делает невероятное усилие над собой и, как и всегда, перекрывает путь непрошенному водовороту эмоций широченной улыбкой. Да, может быть внешность её ни к чему и не обязывает. Зато она вечная заложница своей улыбки. Этой белоснежной, счастливой, лучистой истязательницы. — Капельку нравился Деку, да, — размеренно сообщает она. — Но он меня скорее как герой восхищает. Очако сама не знает, как смогла это выдавить. Она почти не дышит, чтоб не разреветься. — Блин, понимаю, он как будто вообще о себе не думает, чуть что — сразу кого-то спасать! Спасибо, Тоору, что так молниеносно клюнула на эту неумело закинутую удочку. — А сколько он тренируется, я б с ума сошла… — Джиро вторит, согласно кивая. Девчонки кидаются наперебой расхваливать Мидорию-куна, давая Очако жизненно необходимые мгновения молчания. Горький смех улёгся на дно желудка, так и не родившись, слёзы тоже успешно проглочены — можно выдохнуть. Она поворачивает голову к стройному кружку подруг, словно соревнующихся в том, кто вспомнит более отчаянный поступок Деку, и как ни в чём не бывало присоединяется к ним. Пока на втором предложении не замечает застывшего в дверях Кацуки.