Псих

Он плохо помнил, как здесь оказался. Кажется, его схватили, приложили к лицу какую-то тряпку со странным запахом и закинули в машину. И вот он здесь. Вокруг — голые кирпичные стены, горы хлама и битого стекла, под потолком — забитое фанерой оконное отверстие. Но самым главным был металлический стол, к которому Гарри был прикован, а рядом ещё один стол, такой же, но на нём лежали разные инструменты: от молотка и гвоздей до скальпеля. Гарри пришёл в ужас, не только от вида инструментов и нехорошего предчувствия насчёт них, но и от осознания того, что не может пошевелиться. Раздались шаги, и Гарри увидел двоих мужчин. На их лицах читалось откровенное безумие и почти детское любопытство. Они смотрели на Гарри, как дети на жука, которому собираются оторвать лапки и посмотреть, что у того внутри. Один из мужчин достал палочку, из конца которой вырвался пучок светлых прозрачных нитей и впитался в Гарри. — Джонни, твоё зелье подавления магии работает на все сто, - сказал мужчина с палочкой. — А то, — ухмыльнулся Джонни. — Маггловские дети такие хрупкие, с ними не развлечься толком. Этот гарантированно продержится три дня, может дольше. От стихийного выброса мы застрахованы. — Он говорил без интонации, машинным голосом, но на лице Джонни ясно читалось предвкушение. И от такого контраста становилось жутко. Первый мужчина отложил палочку и взял со стола скальпель. Он наклонился над Гарри и почти нежно провёл лезвием по его щеке. Но такое невесомое на вид прикосновение скальпеля оставило глубокий разрез, из которого тут же хлынула кровь. — Красиво... Такая светлая кожа, такая алая кровь... Я раскрашу тебя полностью этим лезвием, сделаю из тебя произведение искусства, мальчик... — безумно шептал мужчина, продолжая водить лезвием по лицу Гарри. Он обходил опасные участки, чтобы жертва не умерла от кровопотери раньше времени. Пусть Джонни утверждал, что дети-маги гораздо выносливее, Майкл хотел насладиться новой игрушкой подольше. Гарри хотел плакать и кричать от боли и ужаса, но тело его не слушало, и Гарри оставалось только смотреть на своего мучителя. Вскоре к Майклу присоединился Джонни, скальпель заменился иглами, те, в свою очередь — щипцами. Гарри тонул в океане боли, перед глазами стояла красная пелена. Когда он терял сознание, его тут же приводили в себя, и пытка продолжалась. *** Гарри не знал, сколько времени он уже находится в этом подвале, прикованный к столу. Иногда его оставляли одного, и тело Гарри залечивало раны. Но потом приходили ОНИ, вкалывали какую-то дрянь, и пытка продолжалась. Его обливали кислотой, жгли кожу раскалённым металлом. Из его рук и ног торчали гвозди, некоторые из них оказались вбиты прямо в кости. Но Гарри уже не волновала эта боль. Ему ведь всего пять лет! Что такого он успел сделать, чтобы так страдать?! Почему... Почему у него ничего не было? Почему именно ему приходится испытывать эту боль? Почему он не может умереть? Эти вопросы преследовали его некоторое время назад, но сейчас он стал забывать их. Он начал забывать вообще все: свой возраст, своё лицо, своё имя. И он не заметил, в какой момент его стало двое. Некоторое время это "двое" держалось обособленно, но даже внезапно появившаяся шизофрения стала раскалываться от нескончаемого кошмара. Теперь первые пытки казались ласками, ведь чем дальше, тем жёстче они становились. Две личности разбились, и эти осколки порождали хаос в голове. Сквозь нескончаемую боль он слышал шёпот разных голосов. ...Дети должны попадать в рай. Там мама и папа. Они ждут... ...Негодный мальчишка! Я выбью из тебя эту ненормальность!... ...Больно, больно, больно, больно чёрт побери!... ...О да, вставь иглу в этот нерв, я жажду. Это было даже приятно... ...Кто я? Не помню своё имя... ...Ненавижу... Всех вас ненавижу... ...Хихих... Будь нежнее, ты неправильно режешь моё тело... ...Я голоден. Сожру их. Буду рвать мясо зубами. Выпью кровь, вырву руками сердце. Много пищи. Убью их - буду жить сам... ...Внезапно боль вспыхнула с невероятной силой, прошив тело до последнего нерва. Он почувствовал, что у него больше нет левого глаза. Осколки разума рванули навстречу друг другу и спаялись в нечто жуткое, покалеченное, нечеловеческое. Но теперь он вспомнил все. Его не волновало, что в его памяти было две жизни. Единственное, чего хотел Гарри - разорвать этих маньяков и утолить голод. Не так - ГОЛОД. Что-то лопнуло внутри Гарри с тихим "дзыньк", словно разбился тонкий хрустальный бокал. И практически с таким же звуком порвались кандалы, когда Гарри набросился на Майкла. Зрачки Джонни только успели пораженно расшириться, как голова его подельника полетела вниз. Он увидел безумную ухмылку на лице ребёнка, и в следующий миг оказался на полу и смотрел, как бьётся его собственное сердце в маленькой ладошке с внезапно выросшими на ней чёрными коготками. Он уже не услышал, как Гарри удовлетворенно сказал тихим хриплым голосом: — Я четыре дня назад обещал вас сожрать. И я это сделаю... Кхи-хи-хи... Если бы кто-то спустился в подвал одного коттеджа в пригороде Лондона, он бы мог сойти с ума от увиденной картины: маленький беловолосый мальчик с пустой левой глазницей, голый и весь покрытый шрамами, с аппетитом поедал трупы двух мужчин. Он рвал тела руками и зубами так легко, будто мышцы людей были мясом сваренной в бульоне курицы. Вскоре в подвале остались только скелеты и кровавые ошметки. Гарри вышел наружу, совершенно не заботясь поиском одежды. За стенами дома был настоящий ливень, холодные потоки воды смыли с Гарри кровь, свою и чужую. Он запрокинул голову назад, подставляя лицо дождю, и рассмеялся, хотя его смех больше был похож на карканье ворона. И мир вспышкой молнии и раскатом грома приветствовал нового монстра. *** Разум был кристально ясен, но тело... Тело разрывалось на части от огромной силы, кипящей внутри, грозящей просто взорваться в смертном сосуде. Так нелепо... Он не просто чувствовал — он знал, что эта сила, которой он обладал, была огромна. Сила безмолвно обещала выполнить любое желание, даже если оно будет противоречить законам мироздания. Сейчас он стоял наравне с богами. Сам мир, казалось, жадно смотрел на него, будучи готовым исполнить любое его желание в обмен на каплю той энергии, которую он безостановочно выпускал в пространство. Травы тянулись к нему, редкие ночные цветы поворачивали в его сторону свои бутоны, деревья сами убирали ветки с его пути, а после с сожалением устремлялись вслед, пытаясь ухватиться за его образ. Со стороны казалось, что он бежал легко и непринуждённо. Босые ноги едва касались кончиков травинок, его бег оставлял за собой мерцающий серебристый след. Иногда одним шагом он пересекал многие километры, краем сознания замечая эту ненамеренную телепортацию. Со стороны казалось, что его тело сильное, быстрое, почти бессмертное, идеальное. Но это было не так. Каждый нерв, каждую клеточку организма прошивала невыносимая боль. Он был ходячим магическим источником с потенциалом атомной электростанции. Пределы человеческого тела ничего для него не значили, и, вместе с тем, значили чересчур много. Это тело просто не выдерживало того объёма энергии, что он вырабатывал. Умереть сразу после рождения — а момент, когда он выбрался из лондонского подвала, он вполне правомерно считал своим вторым рождением, — было бы... Скучно. Да, именно скучно. Он не успел толком ощутить вкус сверхсилы, как пришла расплата за неё. Но инстинкты не позволяли ему лечь и сдаться. Они гнали его вперёд, за многие километры от дождливого Лондона. Гнали в зелёные ирландские леса, где было... Он не знал, что, но был уверен, что это поможет ему справиться со своим хрупким сосудом. Лунный свет серебрил причудливые завитки тумана, и он, наверное, мог бы залюбоваться этим мистическим пейзажем, отдав дань своему тонкому художественному восприятию. Но он не мог замереть ни на мгновение. Остановится — умрёт. Разорвётся на части, как проткнутый иглой воздушный шар. Умирать ему не хотелось. Последний шаг-прыжок оказался не слишком удачным. Из лесной чащи он выскочил на поляну, в центре которой возвышался причудливый камень, и рухнул в мокрую тёмную траву, как изломанная кукла. Его кости с мерзким хрустом ломались сами собой, вены ядовито-зеленым просвечивали через болезненно-бледную кожу. Буквально просвечивали: магия переполняла его кровь, из-за чего его внутренности светились, как флуоресцентный фонарь. Он, этот новорожденный монстр, рассмеялся, не обращая внимания на адскую боль, рядом с которой даже пытки первых его жертв казались щекоткой. Так нелепо... Он так отчаянно цепляется за эту хлипкую, жалкую жизнь, его тело каждую секунду восстанавливается под влиянием магии и ей же, этой чёртовой безграничной магией, разрывается каждая его клетка. Это тело неспособно больше пошевелиться. Электрические импульсы больше не проходят по нервам, и, формально, он не должен чувствовать боль. Он, если быть точным, уже мертв: сердце не бьётся три минуты. Но боль не уходит. Болит не тело, теперь разрывается на части сама его сущность, которую люди зовут душой. Эта огромная сила, пришедшая единомоментно, сплавившая воедино души маленького ненужного мальчишки и такого же ненужного ветерана войны – лекарство она, или же яд? Впрочем, есть ли смысл думать об этом, когда лёгкие переполняет горько-ироничный хриплый смех? Есть ли смысл мертвецу сожалеть о несбывшемся? Внезапно кусок скалы, ничем не примечальный, покрылся древними кельтскими рунами, которые своим сиянием перебивали даже жуткое мерцание вен мальчишки сквозь его кожу. Поляна осветилась голубовато-зеленым, и цветы, которые должны были "спать", распускались на глазах, напоенные этим светом, хотя он даже отдаленно не походил на солнечный. Неприметный кусок скалы оказался вратами. Грубыми зачарованными вратами, из которых на белом ослике выехала прекрасная черноволосая дева. Мальчишка, застрявший между жизнью и смертью, не мог не восхититься ей: она была проста и в то же время величественна, её красота была воистину нечеловеческой: не в том смысле, что она была красивее встреченных им ранее женщин, совсем нет. Просто... Сразу было видно, что она принадлежала совсем иному миру, миру, где человеческие мерки были неприменимы. Женщина грациозно спешилась и взяла его крошечное детское тело на руки, не показывая ни одного признака напряжения. И он чувствовал, не телом — оно нуждалось в срочном ремонте, но самой душой, чувствовал, что эта женщина без усилий могла бы открутить ему голову, даже если бы он находился на пике своих сил. — Какое юное, несчастное дитя. И кто же оставил тебя на нашем пороге? Нужно хорошо его поблагодарить, — её голос не был похож на ангельский хор, но напоминал пение шаловливых ручьев, голоса лесных призраков, шёпот ветра в ветвях вековых деревьев. Он находил этот голос невообразимо прекрасным. И даже не стал отвечать на вопрос, чтобы не нарушать очарование момента своим полустоном-полухрипом. Он лишь улыбнулся, показав увеличенные белые клычки, совсем несвойственные обычным, человеческим детям. Тьма леса сменилась таинственным полумраком пещеры, освещенной разноцветными друзами кристаллов, а затем... Затем его единственный, но очень чувствовительный глаз опалили оранжевые лучи рассветного солнца. — Добро пожаловать в Тир на Ног, дитя, — тихо рассмеялась прекрасная дева, умиляясь тому, как почти умерший ребёнок очень даже живо шипел проклятия ненавистному солнцу. А после, пройдя совсем немного с ребёнком на руках, эта прекрасная женщина безжалостно бросила его в воду, с милой улыбкой наблюдая, как он тонет. Не дождёшься, — пробулькал он, показав пятну света сверху неприличный жест, и краем сознания замечая с удивлением, что магия в его теле перестаёт бушевать, а само тело стремится зарастить разрывы, создать новые связи, сделаться прочнее. Его тело стремилось переродиться вслед за разумом, и он понимал это так чётко, словно это было написано у него перед носом. В Тир на Ноге, легендарном царстве фэйри, наступал рассвет.