Миссия с грифом "Секретно"

      Густые, кустистые брови, глубоко посаженные маленькие глаза, суровое, морщинистое лицо, жесткие усы с проседью и холодный взгляд. Истёртый, видавший виды мундир, туго натянутый на кряжистое тело, тяжелый кожаный пояс, резная гарда силового клинка, кобура с наградным лазпистолетом, форменные штаны с лампасами. Шея прямо от груди, уверенная поза, наглаженный воротник, сцепленные вместе короткие, мясистые руки. На плечах в свете прожекторов воздушного транспортника «Валькирия» блестят две больших звезды.       Генерал Собакин. Обычно он буквально излучал грубую воинскую харизму, уверенность и собранность. Но сейчас в осунувшемся лице, хмуром взгляде и напряженных желваках и сдвинутых бровях скорее можно было увидеть уставшего, избитого жизнью человека, нежели энергичного, решительного и требовательного командира, которого все привыкли в нём видеть.       – Здравья желаю, товарищ генерал! – отдал честь Петренко. За его спиной в ожидании замер 552 батальон, ожидающий команды грузиться по машинам. Уже заведённым и рычащим с дальнего конца плаца.       – Здравья желаю, товарищ майор, вольно, – козырнул генерал в ответ, а после, на полсекунды отведя взгляд в сторону словно озираясь, начал: – Серёжа. Я тоже не люблю эти игры в секретность и хотел бы рассказать тебе все подробности грядущего задания, но у меня связаны руки. Ты и твои бойцы будут сопровождать одну очень важную персону в слабозаселенные южные районы. Это всё, что я имею право тебе рассказать.       На самом деле, я вообще не должен был тут появляться, но я не мог не прилететь, ты сам понимаешь. Не по-человечески отправлять тебя в неизвестность сухим росчерком на бумажке с аквиллой и печатью.       Слова Собакина сыпались каким-то бессмысленным потоком, и комбат никак не мог связать их воедино.       – Товарищ генерал, я не понимаю...       – Цыц, солдат! – рявкнул генерал. В позе, взгляде и побелевших костяшках сцепленных пальцев читалось напряжение. Эта несвойственная ему неофициальность, с которой он говорил, мягко говоря, настораживала. – Я тоже не понимаю очень многого, но мы солдаты – мы не должны понимать. Мы должны выполнять приказы. Ко мне пришли очень серьёзные люди и поставили перед серьёзным выбором. Просто поверь мне, эта миссия – больше, чем дело государственной важности. Это касается безопасности субсектора.       – Серьезные люди? Субсектора? Неужели инквизиция?       – Запомни, Серёжа, я ничего не говорил тебе. Если ты, конечно, не хочешь отправить на костёр своего генерала. Но мы должны выполнять приказы Империума. Они видят ситуацию шире нашего с тобой уровня оперативного планирования. Ты просто должен сделать так, чтобы инквизитор, который комиссовал твой батальон, смог выполнить свою миссию, во что бы то ни стало.       – Но это юг! Там максимум две дюжины полуопустевших деревень да шахтерских ПГТ! Зачем инквизиции полтысячи солдат? Отбиваться от крестьян с лопатами и провинциальных забулдыг? И, Трон, почему гвардия? Почему не Серые Рыцари, почему не Сорроритас, почему не штурмовики?       – Ты многое пропустил, солдат. Враг открыл второй фронт. Прямо в сердце нашей Родины. В столице состоялся переворот, Центральный шпиль превратили в скотобойню какие-то психи. Фанатики, что ли, или ещё какая мерзость, тьху. Объявили себя новой гражданской властью, разорили церкви, насаждают какие-то извращённые верования, вооруженный сепаратизм. И самое ужасное, что народ верит им.Их поддерживают. Почти вся столица поддерживает их движение, и всё новые культы вспыхивают в ульях и городах.       Штаб отвёл часть войск для подавления восстаний, арбитры и ополчение получили багровые полномочия*... Мы погрязли в гражданской войне, Серёжа. А орки прорываются на северо-западном участке фронта. Всё очень плохо. Мы не можем потушить оба пожарища войны, и они вот-вот пожрут нашу отчизну целиком. Чёрт, да мы даже не смогли разглядеть полумиллиардный еретический культ прямо у себя под носом!       Генерал грозно поглядел куда-то за горизонт, где в безлунные ночи порой можно было разглядеть свет сияющих тысячами огней шпилей столичного улья, отражающийся от нитевидных облаков где-то в стратосфере. Тревога и негодование проступали сквозь глубокие морщины и нахмуренные брови. Не отрывая взгляда от горизонта, словно там можно было разглядеть предзнаменования чего-то фатального, он достал из мундира кисет с махоркой и цельнодеревянную закопченную трубку.       – У меня папиросы где-то были, будешь?       – Не курю, товарищ генерал. А если курю, то не могу остановиться, пока не выкурю с дюжину, так что лучше воздержусь.       – Эх, молодёжь... – глубокомысленно протянул он, оставляя майора задаваться вопросом, что он имел в виду и принялся набивать трубку. – Большие перемены идут в наш мир. Тридцать лет назад мы наголову разбили орочью заразу. Погнали её от стен столицы до самых северных ледников, добывая каждый метр кровью и потом. Я тогда был сержантом. Окопы превращались в русла рек крови, солдат рвало на части визжащей шрапнелью... Сколько калек, сколько трупов... Мы бежали на орков буквально с голыми руками, с одним лазганом на двоих, бросали камни в дула орочьих мортир, чтобы те взрывались при выстреле. Не знаю, как я пережил тот ад, но та война была такой... Искренней, что ли? Столько патриотизма, отваги, ненависти к врагу. Мы все были окрылены верой в победу, благой целью – уничтожить вселенское зло!Однажды, солдат моего взвода накрыл телом гранату с улыбкой на устах, потому что знал, что умирает за правое дело. Другой, когда нас засекли в тылу у зеленокожих, без тени сомненья, с криком «Ура!» выбежал под огнемёт и, сгорая заживо, сиганул в склад орочьей взрывчатки.       А сейчас? За вчера у нас был 431 расстрел за трусость, дезертирство, распространение еретических мыслей и подрыв боевого духа и 98 самоубийств.529 трупов, Серёжа! Из них можно было бы собрать целый батальон, а ведь больше половины из них просто отказались стрелять в своих друзей и родственников, поддерживающих сепаратистов. Мы сами не знаем, за что сражаемся и кто во всём этом прав, а кто виноват. Из-за этих повстанцев всё наперекосяк! Проклятье, да моя собственная жена прислала мне письмо, в котором сказала, что больше не хочет быть моей женою и уходит в какую-то секту, проповедующую жизнь и процветание. Нер-гал называется, или что-то в этом духе. Чтоб им пусто было, тьху!       Чёрт, я чувствую раскол даже в нашем командовании! Все эти полувзгляды, полужесты, двусмысленные фразы. Генштаб из мозгового центра войск превратился в какой-то театр политических интриг и сплетающихся заговоров. Поверь моему опыту, сынок, в этом мире назревает раскол, который сметёт с лица планеты наш привычный образ жизни.       – Товарищ генерал! – выбежал из «Валькирьи» радист, держа в руках переносной вокс-кастер. – Это полковник Крынычка, срочно!       – Давай сюда, сынок, – кивнул Собакин и поднёс к уху трубку вокс-аппарата. – Генерал Собакин, приём!       Из трубки послышался хруст помех и отчаянный голос, однако слов было не разобрать.       – Как можно за час потерять целый полк? Давно это случилось, приём? ... Понял вас, полковник. Прикажите всем отступать, пришлите «Валькирьи», пусть эвакуируют выживших, а после залейте там всё прометием. Уничтожьте там всё! Не хочу, чтобы целая артиллерийская батарея досталась орочьим сварщикам! Как поняли, приём?       Когда разговор был окончен и радист вернулся в машину, слегка осунувшийся генерал сделал глубокую затяжку из трубки.       – Кажется, мне пора отправляться срывать погоны и откручивать головы. Заступившие на часы солдаты дружно дезертировали, а орочьи диверсанты, видимо давно уже пасшие наш артиллерийский полк, одной атакой подорвали склад боеприпасов и уничтожили батарею, контролировавшую активность кланов в подножьях Гранитных Гор. Теперь под ударом освободившихся кланов примерно треть армий группы север.       Эх, давно мне в отставку пора, Серёжа. Я делаю непростительные ошибки и болтаю, как старый ворчливый пердун. Давно ушел бы, да теперь уже и некуда мне уходить.       – Зря вы так, генерал. – Искренне ответил майор. За годы службы он успел проникнуться уважением и почтением к своему командиру, видя в нём образец несокрушимой воли, решимости, харизмы и стратегического гения.И теперь эта обречённость, с которой он говорил, оставляла кровоточащий след на душе комбата. – Вы отличный командир, возможно лучший из всех кого я знал на своём веку. Для меня и моих солдат честь служить под вашим командованием.       – Если я и впрямь лучший командир, то наша Родина обречена.       Собакин сплюнул, расправил плечи, посмотрел своему подчинённому в глаза и отдал честь, а после того, как то же сделал Петренко, крепко пожал ему руку:       – Не знаю, удастся ли потушить этот «горящий бордель», но теперь это не твоя забота. Теперь твоя забота сделать всё, что потребует от тебя инквизиция.Любой ценой. Возможно, это самая важная миссия, на которую когда-либо отправлялся сын нашей Родины. Так что засунь все сомнения себе в зад и выполни её! Это приказ, сынок.       – Так точно, товарищ генерал.       – Удачи, и да хранит тебя Император.

***

      Колонна двигалась сквозь ночной мрак, отвечая рёвом моторов на шепот мерцающих звёзд, а Петренко всё ещё перебирал в голове слова генерала. Восстания, культы, орочьи диверсии, дезертиры. Пытаясь отвлечься от недобрых мыслей, он начал выглядывать в видоискатель лазгана, закреплённого на корпусе «Химеры», но слегка запылённое стёклышко показывало лишь черноту ночи и границу, которую степь провела поперёк развёрстой бездны космоса.       Редкие деревья и буйные травы клонили свои ветви и стебли к отдыхающей после дневной жары земле, легкий ветерок шевелил листья и поодинокие травинки, а где-то на севере проклёвывался желтушный краешек луны.       От ночного пейзажа командира отвлёк грохот чего-то упавшего на пол. Оглянувшись на своего адьютанта, он обнаружил его наклонившимся к полу, чтобы поднять свой оброненный стабпистолет.       – Арсений, что случилось?       – Т-товарищ к-комбат, я... Я очень в-волнуюсь и хотел проверить, насколько легко открывается кобура, но машину подкинуло и пистолет в-выпал...       – Знаешь, солдат, отдай-ка лучше свой пистолет лейтенанту, хорошо? Для твоей же безопасности. Едва ли ты станешь и сможешь использовать его в бою, а с перепугу наделать делов – запросто.       Сидящий слева от Бумажкина лейтенант молча протянул руку и принял у адъютанта пистолет. Капеллан едва заметно улыбнулся, а замполит нахмурился и принялся что-то писать в свою записную книжку.Бросив на последнего неодобрительный взгляд, майор флегматично вернулся к видоискателю корпусного лазгана.       Тьма скрадывала все недостатки распростёртой под звёздами степи, делая монохромный пейзаж почти идилличным. Настолько идилличным, насколько мог передать клейменный зеленоватой точкой прицела видоискатель, насколько мог разглядеть слипающийся от сонливости глаз комбата. Казалось, ничто не может нарушить этот доисторический покой непаханой равнины, знававшей колёса грузовиков и гусеницы танков от силы раз в год, когда зелёных новобранцев привозят в военные части, разбросанные то тут то там по необъятным просторам, и увозят оттуда «дембелей».       Тьма и звёзды вверху напомнили Петренко о его молодости, безоблачных днях своего далёкого семнадцатилетия, когда он ночи напролёт с вершины древнего кургана вглядывался во вселенскую бездну, от которой его отделяло каких-то там триста километров воздушного пространства. Как шумели травы в ту ночь, когда он всё же смог вытащить за город подругу своей молодости, и они до зари целовались, опьяненные молодостью и друг другом. И как потом клялись в вечной любви и верности, когда хмурый сержант уводил его, хмельного после «проводов» к грузовику, забитому такими же сонными и только покинувшими отчий дом призывниками.       Однажды, он получил письмо от неё, в котором говорилось, что у неё вот-вот будет ребёнок и она несказанно этому рада. В тот день рядовой Петренко впервые за свою службу в Имперской Гвардии пустил скупую солдатскую слезу – он не виделся с ней уже более года. В дальнейшем, жизнь ещё многому его научила, часто буквально бросая свои истины ему в лицо, но каждая следующая невзгода, казалось, только готовила его стать тем, кем он есть сейчас. Сначала первые стычки с орками, в которых он получил на грудь пару медалей. Одну за то, что ему просто повезло придти с атаки живых, когда другие не вернулись из боя, другую за «героическое» спасение комиссара, которого он случайно сбил с ног, прыгая за укрытие от взрыва орочьей гранаты.       Потом, однажды, ефрейтор их отделения погиб, когда их зажали под перекрёстным огнём. Солдаты, да и сам Сергей, в тот миг едва не оцепенели от ужаса, но инстинкт самосохранения всё же победил и будущий комбат пинками и ядрёной матерью поднял сослуживцев на рывок к окопам. По счастью, в этот самый момент, отряд штурмовиков контратаковал орков, выдавив тех с доминирующей позиции, а их командир расценил действия отделения Петренко как решительную контратаку. После боя будущий майор получил своё первое звание и подчинённых, став ефрейтором лишь по воле случая.       Он мог припомнить ещё по меньшей мере дюжину таких случайностей, пополнивших его орденскую ленту драгоценными металлами, а погоны полосками и звёздами.       Петренко взглянул на своих лейтенантов. Три крепко сложенных, отважных, суровых человека, преданных своему командиру, не сомневающиеся в приказах, воплощающие все идеалы имперского офицера. Талантливый и смекалистый Юрка Сидоров, кряжистый, хмурый и усатый Ермак Жмерин, добродушный и немного самонадеянный Тимур Джохаридзе. Огонь, а не офицеры, кровь с молоком. Вышедшие из учебки сержантами, они выделились ещё в окопном безумии первых боёв, и за удаль и смекалку он назначил их ротниками, разделив между ними солдат батальона и ни разу не пожалел о своём решении.       По сравнению с ними он казался самому себе нерешительным, трусливым и,несмотря на полсотни учебников по тактике и стратегии за спиной и довольно внушительный боевой опыт, ограниченным офицером. Он чувствовал, что недостоин носить эти звёзды и полосы на погонах, эти медали, полученные ценой крови однополчан, подчинённых и боевых товарищей. Эта вина тяготила его, её груз буквально давил на плечи. Ему казалось, что он самозванец здесь, везучий неудачник, которому вот-вот не повезёт по-настоящему крупно и вся его выслуга лет и заслуги перед Родиной пойдут коту под хвост. Ему казалось, что его вот-вот разоблачат собственные офицеры, уличат на сомнении, слабости и некомпетентности, а после этот смуглолицый Ян Вертекс с самодовольной миной разрядит свой болт-пистолет прямо ему в затылок.       Пытаясь отвлечься, он просунул голову в перископ боевой башенки «Химеры». Регулируемая 8-кратная сверхчистая оптика с прибором ночного виденья давала куда более чёткую картинку, нежели прицелы лазганов и в этот раз пейзаж не показался комбату столь идилличным. В нём было что-то напряженное, беспокойное, словно в воздухе перед грозой, что-то неправильное и угрожающее. Какое-то шевеление против ветра, игра теней среди травы, необъяснимая неестественность пейзажа которую замечаешь скорее не глазами, а тем необъяснимым чувством, которое отличает тех, кто пережил окопный ад от оставшихся там навсегда.       – Механик, ауспики на максимум! Лучше перебдеть...       – Есть максимум! По прежнему ничего. Нет, стойте, есть слабые тепловые сигнатуры! Не могу определить... Чёрт!       В темноте ало-золотой стрелой вспыхнули языки пламени ускорителя ракеты, устремившейся куда-то в голову колонны. Вслед за первой ракетой последовала вторая и третья, а после – шквальный лазерный огонь. Атака была немного неслаженной, рассеянной и неприцельной, но отчаянно свирепой. Судя по звуку, из трёх ракет попала только одна, но, вероятно, этого хватило ведущей машине – послышался вторичные взрывы топливного бака машины и визг тормозов ведомых.       Там же его солдаты! Минимум дюжина бойцов больше не увидят рассвета. Нужно было срочно что-то предпринимать, покуда потерь не стало ещё больше.       Петренко сам не заметил, как оказался у вокс-аппарата, крича в него что есть мочи:       – Всем машинам! Полный вперёд!Рассыпаться!Уходите из-под огня!       А после обернулся к водителю, который, следуя уставу, начал круто забирать вправо, пытаясь укрыться от вражеского огня за грузовиками.       – Куда рулишь, влево, влево давай! И прожектор вруби, пусть увидят нас, гады!Джохаридзе – за турель, на подавление!       – Никак нет, тов...       – Влево я сказал! Отведём огонь на себя – у нас броня и щиты куммулятивные, а у «каргов» что? Брезентовый навес? Надеюсь, они клюнут...       – Майор! Вы нарушаете устав! Вы вынужд... – Начал было комиссар, вставая с лавки, но комбат жестом прервал его.       – Лейтенанты, выкиньте комиссара из машины!В случае нашей гибели он действует по уставу и возглавит батальон.       Гусеницы с силой бросили машину влево, прямо под шквал лазерных орудий. Башенный спаренный тяжболтер загрохотал во всю мощь дюймовых стволов. Задняя рампа открылась, и крепкие руки выбросили из неё орущего комиссара, за время своего краткого полёта вспомнившего полсотни имперских святых и ругательств наНизком Готике.       Механик-водитель «Химеры» оказался удалым малым. Рыская, прыгая по кочкам, давая по тормозам и газуя на всю мощь 500 лошадиных сил, он умудрялся сбить прицелы практически всем ракетчикам, нацелившимся на командную машину. Таковых было примерно шестеро, во всяком случае, насколько мог разглядеть комбат из пассажирского отсека машины, выписывающей фигуры высшего пилотажа под огнём доброй сотни лазганов.       Но вот, первое удачное попадание. Взрыв. Кумулятивный щит принял на себя взрыв, и ярость струи раскалённого металла рассеялась раньше, чем пропорола корпус. Они всё ещё живы.       – Где там наши? Уже вышил из-под огня? – крикнул Петренко гвардейцу с ауспиком и подобием тактической карты.       – Никак нет! Порядка тридцати машин всё ещё в зоне обстрела, противник малыми силами атакует с противоположной стороны!       – Потери?       – Три машины!       – Проклятье!       Второй взрыв. К счастью, кумулятивный щит всё еще держится.       Третье попадание! От взрыва все в пассажирском отсеке повалились на пол, на башне смолк болтер, а водитель чуть не разбил лицо о триплекс. Петренко едва не потерял слух, но отчётливо расслышал, как прокашлялся и заглох дизель «Химеры». Теперь они просто мишень в тире.       – Оху... фугасными ебо... – яростно прокричал лейтенант у турели и выплюнул зуб, который выбил о «перископ» башенного орудия.       Ещё одно попадание и прощай Родина, подумал Сергей, но вдруг снаружи, словно прощение богов войны, раздался хлопок звукового удара, а после взрывы десятков ракет. Выглянув в надтреснутый видоискатель, он увидел сплошную стену огня там, где еще секунду назад стояли его неопознанные враги. «Стервятники», имперская ударная авиация, оснащенная зажигательными ракетами «Хеллфайр» и тяжелыми лазерными пушками. В суровый гвардейский фольклор эти машины вошли как настоящие ангелы-хранители, переламывающие исходы битв и спасающие сотни солдатских душ.       – Кажется, кто-то наверху очень не хочет, чтобы мы погибли, а бятя? – немного истерично засмеялся командир первой роты.       – Похоже на то... – Протянул комбат.