Ты говоришь себе, что проблем не существует, и тебя тоже.
В УГАРЕ МУЗЫКИ
Марк нервно вращал тупой короткий карандаш в дрожащей венозной руке, ловко перебирая его своими длинными костлявыми пальцами. Он уже несколько дней вот так сидел на диване, тяжело вздыхая, откидываясь назад и периодически выходя покурить любимые сигареты. Так не должно быть: мир музыканта изолировался от социума. Его злил тот факт, что когда-то найденное вдохновение, появилось лишь на долю какого-то момента, раздразнило сознание творца и исчезло, не оставив после себя ровным счетом ничего, лишь пару навязчивых строк на бумаге и кромешную пустоту в голове. Который день, парень смотрел по сторонам пытаясь зацепиться за что-то стоящее взглядом. Все мысли были сконцентрированы на зародыше песни, которая, возможно, могла бы получить статус «лучшей» в арсенале музыканта. Но вот оно, разочарование - этому не бывать. И тут же появилось чувство раздражения и злости, на все вокруг. И на себя. Чего Эйзинберг только не делал: бил себя по голове, кричал, прогуливался ночами, занимался сексом с Ионой, но ничто не вызывало должных эмоций, поэтому и не было никаких результатов. И в один момент все в мире музыканта окунулось в убогую рутину, которая напрочь убивала желание творить. Вырванные и скомканные листы бумаги хаотично валялись по всей квартире, и наибольшее их количество было на полу возле дивана в гостинной, на который Марк опирался, сидя на мраморном покрытии, набрасывая новые строчки и вновь зачеркивая их, коря себя за бессистемность, апатию и отсутствие таланта к сочинению. Блокнот стал заметно тоньше, а мешки под глазами Эйзинберга приобретали все более заметный фиолетово-синий оттенок. Его сознание терзали мысли о том, что он бездарность раз не может собраться и написать песню, хоть о чем-то, о чем-нибудь — это неважно. Марк ненавидел неудачи и старался быть лучшим всегда и во всем, но сейчас, его руки будто парализовало, раз он не может набросать еще пару строчек, а мозг и вовсе перестал генерировать идеи. На лице молодого музыканта проросла густая щетина, неприятно коловшая руку, когда тот на нее опирался. Непослушные локоны грязных волос запутались между собой, образуя незаметные крепкие узлы, а смуглая кожа у лица сильно побледнела. Общий вид Марка сильно ухудшился за последние дни: из-за недостатка сна, употребления травы, хоть и в малых количествах и полного отсутствия нормального питания. Парень вновь зачеркнул очередную строчку абсолютно не попадающую в нужное настроение будущего творения и гневно откинул черновик в стену перед собой, сопровождая такой свой жест тихим полурыком. Очередная неудача, неудача, неудачник… И ведь, может, прав был его отец, что музыка это не то занятие, что нужно браться за голову, идти брокером в компанию родителя, или открывать бизнес по недвижимости, да делать что угодно, только не заниматься искусством. От одной лишь мысли о подобной перспективе лицо Эйзинберга перекосилось, искривилось в недовольной гримасе, выражающей лишь отвращение и недовольство. Собравшись со своими мыслями и резко поднявшись на ноги, Марк пошел в ванную комнату, к большому белому умывальнику, с попыткой освежить себя хотя бы с помощью холодной воды. Это подействовало и немного оживило истощенное лицо «мертвеца». Холодные капли воды чудотворно подействовали не только на внешний вид, но и на мысли Эйзинберга, заставив его вспомнить о том, что он так безответственно давно не наведывался в «Гадючий зал». И какой же из него владелец, раз он и понятия не имеет, что происходит в баре сейчас. Одиннадцать часов, темнота за окном. Это как раз то время, когда ночная жизнь молодых и амбициозных людей раскручивалась на сто двадцать градусов и начинала закипать от высоких температур. Ночной клуб Марка известные восходящие звезды облюбовали с первого месяца открытия, находя себя в атмосфере мрачности и вульгарной похоти. Входя в «Гадючий зал», кумиры молодежи переставали быть «экранными ребятками», забываясь, превращались в самых настоящих негодяев: голодных, ярких, похотливых, необузданных и неудержимых. Внутри, сразу после входа, и за темным, без единого окна фасадом здания, находилась маленькая черная комнатка, испещренная неоновыми огнями и набитая молодой, неформально одетой толпой. Здесь пять черных виниловых будок — одна из них навсегда зарезервирована за Эйзинбергом и его друзьями; на ней даже висела бронзовая табличка с нецензурным предупреждением. Каждую ночь здесь играла живая музыка; уши разрывались безумными децибелами, а глаза слепило световыми шоу. Марк вошел в здание той самой походкой хозяина всего мира, лишенной даже намека на спешку и нервозность: лишь спокойствие, уверенность и опасная аура вокруг владельца. Он осмотрелся вокруг, оценивая людей, что изрядно выпившие отдавались грязным танцам друг с другом. Его брови взлетели вверх, а лицо заметно изменилось с равнодушия ко всему, на немое удивление. Ему не пришлось протискиваться через толпу прилагая к этому огромное количество усилий, люди, знающие его не первый год, сами расступались, просто из уважения. За столиком, почти в самом углу, сидела смеющаяся Дакота, держа в своей руке зеленый коктейль, и что-то непрерывно вещающая, при этом активно жестикулируя руками, жемчужина вечера Эрин Сейдж — неповторимая знакомая молодого музыканта, заинтересованно слушающая рассказ подруги при этом куря тонкие сигареты прямо за столиком. — Марк! — Эрин восторженно вскрикнула его имя, растянувшись в немыслимо широкой улыбке, когда Эйзинберг уже почти оказался возле их столика, — Как же я давно, милый, тебя не видела, — девушка встала и обвила своими руками шею музыканта, при этом не забыв поцеловать его в щеку, оставив после себя алый след и в тот же час нежно стерев его кончиками пальцев, — Я безумно соскучилась, сколько прошло с нашей последней встречи? — последние слова красавица томно прошептала своему собеседнику на ухо, соблазнительно выдыхая набравшийся воздух в легких. — Месяца два, может три, — Эйзинберг немного отстранился от соблазнительной искусительницы и посмотрел прямо на нее, — я думал, ты на съемках, разве ты не должна сейчас быть в Нью-Йорке? — Ох, милый, о чем речь? — девушка томно приложила изящную ладонь ко лбу и прикрыла устало глаза, — Конечно, я должна там быть, но мне благополучно дали отпуск, временный перерыв так сказать, хотя фактически, я здесь из-за того, что возникли сложности со съемками и их приостановили на пару месяцев, пока не уладят все мелкие проблемы, — Сейдж закатила глаза и сложила руки на груди, тем самым заставляя Марка обратить внимание на большой бюст подчеркнутый глубоким декольте. Эту девушку Эйзинберг толково отнес к куртизанкам, что активно вращались в высших кругах Чикаго. Она буквально расставляла ноги перед каждым влиятельным человеком, до того как встретила успешного режиссера. и влюбив его в себя по уши, не только вышла замуж за него, но и стала его единственной музой. Внешность Эрин была поистине выдающейся, хоть и многим непонятной, в силу своей необычности: вьющиеся, короткие волосы темно русого цвета, длинное овальное лицо с высоким лбом и тонкими бровями сильно взлетающими вверх, голубые, глубоко посаженные маленькие круглые глаза, чем-то напоминающие глаза чихуахуа, острый нос и сильно выделяющийся на фоне миниатюрных черт внешности широкий рот, вечно расплывающийся в «открытой» улыбке. Несмотря ни на что, эту девушку хотели все, из-за ее умного использования своей необычности, где-то даже не совсем красивой с эстетической точки зрения и притягательной харизме. Музыкант и Эрин были связаны теплыми отношениями, которые были известны только им и непонятными для других. Эти двое походили на тайных любовников, когда пересекались в каком-то месте, их глаза вновь загорались от страсти. Однажды Эйзинберг словил себя на мысли, что эта искусительница смогла засесть где-то глубоко в его сознании, но принцип - не связываться с падкими женщинами, ее муж, а вскоре и красавица Иона, с которой они встретились на одной из фото сессий для журнала, заставили его понять, что у такой пары, как он и Сейджи, будущего быть не может, несмотря даже на такие сильные чувства как вожделение. Тем не менее, парень до сих пор считал себя на крючке у Эрин, возможно даже готовым броситься в омут с головой, лишь бы она сделала это с ним. Марк уже хотел сесть рядом с Дакотой и провести с девушками какое-то время, но как только он подумал об этом, в поле обозрения появился высокий, очень худощавый, широкоплечий молодой мужчина, чуть старше самого Марка. Его волосы были коротко сострижены, а с виска и до затылка тянулась темная татуировка, которую было не разобрать при таком тусклом свете и с такого расстояния. При последней их встрече, у него еще не было таких тонких усов над полными губами, а небольшая татуировка под глазами уже успела зажить. Густав Омри — так звали этого парня — широким шагом быстро приблизился к Эйзинбергу, пожал ему руку в приветствии, и широко улыбаясь при этом, сверкая хитрыми карими глазами, отозвал музыканта к себе, в так называемый кабинет, но к слову, кабинетом это небольшое помещение, густо заставленное мебелью, в котором почти не было света, назвать было тяжело. Впрочем, именно в нем, Густав — исполнительный директор «Гадючего зала» проводил наибольшее времени и занимался работой. Как только они зашли, Омри достал какие-то бумаги со стола и отдал их Марку. — Там отчеты за этот месяц, — сказал он, оперевшись на свой стол, — Скажу наперед: этот месяц принес много дохода, больше чем за предыдущие два. — Я рад это слышать…ПАНИЧЕСКИЙ ЭТЮД
Эйзинберг уже возвращался домой, неторопливо сворачивая на очередную улицу, хорошо освещенную фонарями. На часах было за полночь, но центральные улицы Чикаго все так же, как и днем, заполняли скрытные прохожие. Окна автомобиля запотели от сильного перепада теплой температуры внутри машины и морозного воздуха снаружи, что доставляло незначительные, но все же неудобства, отражающиеся в неспешной езде человека, что обычно привык поторапливаться в вождении. Тихая ненавязчивая музыка в салоне и глаза, начавшие заметно болеть от недосыпа в последнее время, из-за чего хотелось уснуть прям за рулем. Парень сглупил, когда решил поехать непривычным маршрутом, а попытался сократить выезжая на дорогу, которая оказалась перекрытой из-за ремонтных работ и ему пришлось объезжать ее, еще больше растягивая расстояние к своему дому. Уставшие глаза, направленные на одинокую остановку немного дальше от больницы, обратили внимание на силуэт, что поначалу просто стоял, но спустя какой-то незначительный момент начал нервно двигаться, хватаясь за голову, обнимая себя руками и падая на пол, забиваясь почти в угол остановки. Марк и не думал останавливаться для того, чтобы помочь, пока его автомобиль почти не проехал автобусную остановку. В последний момент что-то внутри прямо таки заставило нажать ногой на тормоз, и выйти из машины, чтобы помочь незнакомому человеку. Подходя ближе, Эйзинберг отметил про себя, что это была девушка, и сделав еще пару шагов, он с легкостью смог узнать в ее лице Лауру, уже не такую совершенную, как на дне рождения Стива. — Что с тобой? — задав этот вопрос он никак не обратил внимание француженки на себя. Она сидела, обвив колени тонкими руками, с опущенной головой и что-то мычащая. — Мне очень страшно, — совершенно тихо произнесла девушка, сопровождая свою речь всхлипами, — Очень. Я не могу это остановить. Музыкант присел на корточки рядом с девушкой и обхватил ее заплаканное лицо своими большими ладонями, тем самым заставляя девушку сконцентрироваться не на своих внутренних ощущениях, а на нем.ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Марк кое-как затащил девушку в свое авто, но ехать куда-либо не решался. Он ждал, когда приступ девушки исчезнет окончательно, а пока парень держал обе руки на руле, безмолвно смотрел перед собой, размышляя о чем-то совершенно незначительном. — У меня такое бывает, — пытаясь придать своему голосу хотя бы четкости, сказала девушка, — Раньше было хуже, а сейчас хотя бы не так часто происходит. Мой психолог говорит, что это панические атаки. и я борюсь с ними уже несколько лет. Марк, — произнося имя музыканта, девушка будто вывела его из транса, из-за чего он уже посмотрел на нее, никак не решающуюся посмотреть куда-либо кроме бокового окна, — я даже не знаю как тебя отблагодарить за то, что ты мне помог. — Из-за чего у тебя эти атаки? — спросил Марк заведя мотор автомобиля, — Какой там у тебя адрес, я отвезу тебя домой. — Огайо-стрит 52/9. Марк нажал на педаль газа, переключаясь на третью передачу, и машина сдвинулась с места, набирая небольшую скорость, увеличивающуюся с временем. — Много причин из-за которых возникают панические атаки, в моем случаи они достаточно серьезные, и если честно, говорить об этом мне нельзя, если только с психологом. Марк, я честно абсолютно нормальный человек, у меня нет шизофрении или раздвоения личности, но у всех людей есть какие-то подводные камни в той или иной мере. Я не хочу чтобы из-за этого инцидента ты относился ко мне, как к ненормальной, и я надеюсь, что на твое отношение ко мне это никак не повлияет. Ты ведь и так не в восторге от меня, а тут еще и паническая атака, свидетелем который ты стал. — Ну, сказать честно, сейчас я хотя бы вижу перед собой обычного человека, а не раздражающую Миссис Совершенство во всем. Мне плевать на твои атаки, шизофрению или еще что-то в этом роде, от этого человек, что был раньше хуже не станет. А в твоем случае - даже лучше. Ну вот и пункт назначения, — Марк припарковал машину возле уже знакомого адреса. — Эм, огромное спасибо, — девушка повернулась лицом к музыканту и лучезарно улыбнулась немного наклоняя голову набок, — Я вряд ли смогу тебя достойно этим отблагодарить, но могу предложить чаю с вкусным печеньем или тортом. — Думаю не стоит… — сощурив глаза, произнес Марк, но был резко перебит Лаурой. — Ну же, не отказывайся. Меня исключат из французов, если я тебя не отблагодарю, даже таким образом. Они поднялись на восемнадцатый этаж, где жила девушка. Войдя в квартиру, Марк отметил то, что ремонт а ней был достаточно давно, хотя внешний вид сохранился достойно, лишь обои в некоторых местах начали отклеиваться и на белом потолке пошли мелкие трещины. Марсье разулась и сразу побежала на кухню, крикнув при этом Эйзинбергу, чтобы он шел по коридору прямо мыть руки и свернул направо в конце, заходя в одну из дверей, ведущую в ванную комнату. Он так и сделал, но возвращаясь назад он ненароком посмотрел в комнату, дверь которой была приоткрыта, ничего не скрывая из того, что творилось внутри. — Это моя комната, — отозвалась девушка только что вышедшая в узкий коридор. Она подошла ближе к Эйзинбергу и приоткрыла дверь шире приглашая парня зайти. Ее комната была небольшой в размерах, с молочно белыми стенами одну из которых украшала светло голубая мелкая мозаика. Из мебели кроме открытой вешалки состоящей лишь из трех металлических труб, светло коричневого комода, такой же невысокой прикроватной тумбочкой и небольшого винтажного хранилища для книг, больше ничего и не было. Хотя пространство заполняли всякие мелкие детали такие как: множество зеленых растений, находившихся повсюду, старенький застиранный ковер, и три чемодана стоящие один на одном в углу возле Марка, на которых сверху поставили в некоторых местах поржавевших патефон и разбросали возле него тюбики масляных красок и кисточки абсолютно всех видов и размеров. Рядом находился большой мольберт с холстом на котором набросков виднелся новый рисунок, а за ним стояли еще такие же холсты, правда картиной к стене. — У тебя нет кровати? — удивился Марк бросив скептический взгляд на стоящую рядом девушку. В ее комнате действительно не нашлось таковой: большой матрас лежал прямо на полу посреди комнаты, чего Эйзинберг не видел ранее. — Мне больше так нравится. Как и все буддисты — ближе к земле сплю, — пожала Лаура плечами и подошла к своему ложу, на которое сейчас красиво падал желтый свет от уличных фонарей через небольшое окно напротив. — Мне казалось, буддисты выглядят немного иначе. И давно ты буддистка? — Марк искренне удивился такой философии Марсье, но виду особо не подал, вместо этого он заинтересованно приблизился к патефону и внимательно осмотрел его, — Хорошая вещь, — кивнул головой в сторону старого устройства. — Ах, да, с класса девятого, наверное. Но кажется, я всегда ею была, хотя умно обозначить это не могла, — девушка подошла к Эйзинбергу и бросила короткий взгляд в сторону патефона, — Мне нравится слушать пластинки на нем. Я думаю, в мире нет ничего лучше этих несовершенных звуков шумов и такой откровенной музыки. Хотя, среди современных исполнителей тоже есть кого послушать, правда уже и не такой большой выбор как прежде. — Например? — оживился музыкант, — Кто же тебе нравится? — В основном, это очень малоизвестные исполнители, хотя я слышала и музыку в твоем исполнении. Не скажу, что я прям без ума от твоего творчества, но некоторые из ранних твоих песен у меня есть скачанные на телефоне. Ты красиво писал, и мне кажется, я могу уловить в них ту атмосферу, что ты создавал, - призналась француженка, нежно заправив выбившиеся пряди волос себе за немного торчащие уши, — Пошли на кухню, а то чай остынет. На кухне было также уютно, хотя интерьер все же заметно отличался своей атмосферностью от девичьей комнатки. Они сели за небольшой овальный столик напротив друг друга и принялись попивать теплый напиток вместе с имбирным печеньем. Внезапно в голове Марка возник диссонанс образа Лауры из-за его изначального представления о ней и реального образа, возникшего прямо в данный момент. Думая о том, что девчонка совершенно не отличается от других, музыканту было очевидно и понятно, что она одна из тех книг, которые не стоит читать, ведь вся их суть раскрывается в обложке и кратком описании. За свои годы он много таких повидал и каждая приносила лишь разочарование, вперемешку с сожалением из-за потраченного насмарку времени. Но сейчас, книга оказалась намного интереснее внутри чем снаружи, что совершенно изменило отношение к девушке, которое к слову, при последней их встрече, казалось, было окончательно и бесповоротно испорчено. — Ты сказала, что тебе нравились старые мои песни, но ведь они были отвратительны по качеству, и в сравнении с моими последними, являлись просто дерьмом высшего класса, — не унимаясь, объявил музыкант, искренне не понимая, что в них такого нашла девушка. — Возможно, но ведь знаешь, музыку нужно слушать не из-за качества, даже не из-за звучания, — запротестовала француженка, и прожевав печенье, продолжила, - В музыке ведь самое лучшее - это смысл и атмосфера. В твоих старых песнях это было. Понимаешь, когда я слушаю их, я чувствую, что ты знал о чем писал, будто в каждой из них есть частичка твоей настоящей жизни, та непостижимая часть твоего внутреннего мира и переживаний, — Лаура улыбнулась краешками губ и отвела задумчивый глубокий взгляд куда-то в сторону. Не кривя душой, Марку действительно льстили такие одержимые слова в адрес его творчества, даже несмотря на то, что он не был с ними до конца согласен. При этом в его сознание пробились и мысли о том, что компания Марсье была ему действительно интересной и приятной, хотя, странным был и тот факт, что эту француженку, как девушку, он не воспринимал. Марк не воспринимал ее даже как просто красивую картинку или кого-то, кто может понравится на уровне больше чем платоническом. Зато, он видел в ней нечто больше. Она представала в его голове, как настоящий человек, и несмотря на все попытки, больше никак охарактеризовать ее ему не удавалось. Эйзинбергу нравилось с ней разговаривать, слушать ее, узнавать, и они бы даже могли в будущем стать хорошими друзьями, но смотря на нее, он совершенно не видел красивую девушку, замечая лишь глубокую личность, несомненно оригинальную и непредсказуемую.СТРОКИ НА ПЕРЕПЕТ СО СОЗНАНИЕМ
Сидя вновь на том же полу в гостиной с ранее трижды проклятым черновиком и карандашом, музыкант нервно записывал строки к начатой песне, боясь упустить любое слово, даже малейшую деталь.И поведёт за собой, Не голограммы — конечности. Покидая дом, С теми, кто в себе уверенно подперенес И человечность, и карьерный рост.
Сейчас, Марк вновь нашел источник вдохновения в лице уникального человечка, с которым он еще пол часа назад сидел на кухне, болтая на незамысловатые, но необычные темы, из которых девушка выносила свои непредсказуемые мысли. Эйзинберг ошибся, когда посчитал ее поверхностной, легкодоступной девицей. Это была абсолютная личность, вызвавшая у Марка прилив внутренней энергии. И все же, несмотря на измененное в хорошую сторону отношение к Лауре, она все еще казалась ему не искренней, в некоторых моментах туманной и поэтому весьма настораживающей.