Ты преследуешь ветер, а я беспризорен, иллюзорен и вечно юн...
КАМЕРА! МОТОР!
В павильоне беспрерывно стоял сильный гул, похожий больше не на человеческие разговоры, а на утиное кряканье, доносящееся с каждого угла. Невысокая полноватая девушка аккуратно пропустила свои мягкие пальцы через густую шевелюру Марка. — У Вас отличные волосы, — отметила она своим высоким голосом. Эйзинберг сидел на крутящемся стуле перед большим зеркалом, которое было освещено по бокам желтыми лампочками, и скептически уставился на свое отражение. Две минуты назад от него отошла девушка-визажист, что с помощью некоторых предметов косметики превратила и так хорошую кожу парня во что-то слишком идеальное, из-за чего музыкант громко фыркнул. Никакого жирного блеска, нет мешков под глазами, ни морщинки. Марк еще раз оглядел себя, понимание того, что в последнее время все настолько идеализировалось, что найти в человеке изъян, особенно у того, кого ежедневно показывают на экранах, становится в последнее время почти нереально, неприятно закралось в мысли. Даже его красавица Иона, любимица многих дизайнеров, без макияжа выглядит как другой человек. И пускай даже без косметики она все еще красива, юна и свежа, но никак не сможет конкурировать с собой же накрашенной. — Я думаю, мое свободное время значительно увеличилось бы, если бы мои волосы выпали, — раздражительно предположил Эйзинберг и закрыл глаза, когда девушка, положив свою руку ему на веки, принялась густо укрывать зачесанную прическу музыканта лаком для волос. — Ну, знаете, мне бы такие волосы и я бы была самым счастливым человеком в этом мире, — девушка улыбнулась и посмотрела на себя в зеркало перед которым сидел музыкант. Ее волосы действительно были очень редкие, а завязав их в высокий хвост, она лишь акцентировала на этом внимание. — Глупости, — резко отрезал Эйзинберг. — Если твое счастье зависит от густоты волос, то мне тебя жаль. Парень перевел взгляд на вошедшую в гримерную фигуру своего знакомого по имени Джасей Вудс, более известного по псевдониму «Лил Сей». Он был моложе Марка на несколько лет, о чем и говорили его совершенно юные мальчишеские черты лица. — А тебе идет, — отметил Вудс, улыбнувшись при этом самой широкой улыбкой, на которую он только был способен. Марк громко фыркнул, хмурясь. Зализанные длинные волосы назад делали его похожим на Уэйда Уокера из фильма «Плакса», и так же как и у главного героя картины на его лоб спадала тонкая одинокая лакированная прядь. Прикоснувшись к волосам своей огромной рукой, и сделав короткое поглаживание назад, Эйзинберг мерзко скривился в лице и затем, громко выдохнув, встал со стула, уступая место Сею. — Состреги ему дреды, — скомандовал он, когда та же полная парикмахерша встала возле Вудса, растерянно смотря на копну сплетенных волос в жесткие нитки. — Не мне же одному идиотом в кадре быть. Джасей улыбнулся и замахал головой со стороны в сторону, подавая знак парикмахерше, что лучше этого не делать. В свои восемнадцать лет на лице юного музыканта уже почти не осталось кожи, которая не была бы не забита маленькими несвязными татуировками, самая забавная из которых — летающая тарелка, она расположилась над правой густой бровью. Его карие маленькие глаза прямо-таки сочились энергией, каждый раз узко прищуриваясь при очередном растяжении тонких губ в открытую улыбку, оголяя ровные белоснежные зубы. Родившись в Майами штата Флорида, он, как и большинство коренных жителей этого городка, был сильно загоревшим, тощим и совсем невысоким, всего лишь пять с половиной фунтов. — В тебе столько злости, Эйзи, — констатировал факт Сей. — Ты вообще бываешь в хорошем настроении? Или ты сейчас не понимаешь о чем я говорю? — Не бываю, а уж с тобой тем более, надоедливый пацан, — сложив руки на груди, отрезал Марк полуприкрыв уставшие глаза. На самом же деле, Марк воспринимал Вудса, даже не как друга, скорее его отношение было к пареньку как к младшему брату. Он поучал его, раздражался, когда тот в очередной раз совершал какую-нибудь глупость, вопреки словам Эйзинберга о том, как следует поступать и что будет лучше. Эти двое познакомились когда Джасею едва исполнилось шестнадцать. Тогда он, никем не признанный музыкант, написал больше десятка песен, но выложить, на некий портал, где люди могли найти музыку на любой вкус, известный и неизвестных исполнителей, решился только одну. Позже, как подметил Марк, выбрал он не самую лучшую песню в своем арсенале, но она раскрутилась на «музыкальной площадке» и таким образом дошла к ушам Эйзинберга, тем самым познакомив музыканта с очень творческой личностью, который подавал надежды. Списавшись, они буквально сразу нашли общий язык, и спустя пару месяцев Марк предоставил юнца на растерзание уже бывалых людей этой сферы, тем самым обрекая юношу на множество знакомств и спустя год, блистательную славу. — Как думаешь, эта песня может стать хитом? — задался вопросом Вудм, при этом выжидающе посмотрев на Марка, тем самым вырывая его из его же воспоминаний, в которые он ненадолго погрузился, — Мне она нравится, но не думаешь ли ты, что она слабовата? — Не забывай, что в этой «слабоватой» песне есть и куплет в моем исполнении, а я дерьмо петь не буду, — сложив руки на груди, категорически ответил Эйзинберг. — И еще, раз тебе песня нравится то не плевать ли станет она хитом или нет? Я уверяю тебя, что никто из музыкантов, настоящих музыкантов, — уверенно уточнил парень с напором в голосе, — не думает о том, что нравится или не нравится их слушателям. Музыка — это искусство, а искусство — эгоизм. Запомни лишь одну вещь на всю свою жизнь: поэт не сочиняет для читателей, а художник не пишет чтобы кому-то его мазня понравилась. Так и музыка — всего лишь твои амбиции, нужные лишь для того, чтобы удовлетворить прихоти своего эго. Сей ничего не ответил, лишь сдержанно кивнул, когда к ним зашел взрослый мужчина, с аккуратно остриженной бородой и густыми усами, скомандовав музыкантам идти на площадку. В павильоне операторы, настроив свои камеры ждали начала съемки, а режиссер и постановщик тем временем подойдя к Вудсу с Эйзенбергом попытались за короткое время объяснить свои идеи на счет картинки клипа в целом и о том, что именно должны делать музыканты. После, казалось, нескончаемой пустой болтовни, Марку сказали отснять первую сцену будучи в кадре одним. На его плечи стилист — высокая девушка с короткими кудрявыми волосами, накинула черную дутую курточку, почти в трижды больше самого музыканта. — Стань возле вот того аквариума и прислонись к нему плечом, — скомандовал режиссер громким волевым голосом. Марк посмотрел в сторону декораций, в которых ему нужно будет сниматься и в своей голове отметил настолько все было четко сделано, с учетом конечно же смысла и атмосферы самой песни. Сама площадка, куда прошел Эйзинберг, была темная, без каких-либо ламп, освещающих ее. Свет поступал лишь от двух прожекторов падающих тонким розовым свечением на огромный, в два раза выше музыканта, стеклянный аквариум, похожим формой на конусную колбу. — А теперь смотри, — громко прокричал режиссер очередные указания Марку, — сейчас туда залезет девушка и в то время, как она будет отыгрывать к тебе любовное притяжение, твоя задача быть к ней равнодушным и просто стоять посматривая на нее скучающим взглядом, куря сигарету. Все ясно? Отсняв пару дублей в течении часа, Эйзинберг услышал довольство режиссера и команду его помощника громким эхом отбившуюся о стены помещения: — Заведите волка! Музыкант непонимающе осмотрел всех присутствующих не в силах понять шутка ли это такая, или мужчина говорит на полном серьезе. Спустя несколько минут перед Марком предстал седо-сероватой окраски большой сутулый волк, через открытую пасть которого сочилась вязкая слюна. Когда его подвели к Эйзинбергу, на носу зверя образовались складки показывающее все недовольство животного. Тем не менее, он, бросив короткий взгляд на человека, в руках которого теперь был крепкий поводок, послушно сел возле ноги правой ноги Марка, совсем тихо зарычав. Эйзинберг поймал себя на мысли, что он испытывает чувство жалости к этому животному. Впрочем, он испытывал это невероятное для него чувство и к себе, когда ему приходилось снимать очередной клип. Он искренне ненавидел это делать, считая, что визуальное сопровождение песни лишь мешает ей, но главное было то, что весь процесс съемки каждый раз являлся таким дотошным и длительным, что конечный результат ничего кроме раздражения уже и не вызывал. Впрочем, клипы были неотъемлемой частью его музыкальной карьеры, поэтому он через силу, перешагивая свое недовольство, но все же вновь и вновь снимался в них, осознавая, что это всего лишь неприятная необходимость. — Марк, присядь рядом с волком и закинь ему руку на шею, — приказал режиссер и кивнул сам себе, будто говоря своей персоне о том, что он все делает правильно. Из колонок донесся очередной отрывок из куплета, который исполнял Эйзинберг и именно эти строки были самыми любимыми из всей песни.Листья станут мне постелью В этом месте, где нет денег; В этом месте нет истерик. Я покрыт медовым пеплом. Мое тело примет берег, Когда ливни смоют моду. Ты поймешь, но будет поздно; В человеке нет природы, Ведь в природе нет уродства.
ЛЕКАРСТВА ДЛЯ САМОИСТЯЗАНИЯ
Как же Марку был необходим отдых именно такого рода. За последние две недели его настроение так сильно ухудшилось, что не хотелось даже того, что в принципе так любил парень. Наконец, собравшись вместе с некоторыми из своих друзей по всем совпадениям судьбы, даже без договоренности о встрече, он смог расслабиться на сто процентов, приняв в себя какое-то чудотворное вещество, имевшее кисловатый привкус. Парень сидел согнув одну ногу в колене, а вторую вытянув во всю длину на полу, опираясь на небольшой диван, который поместил на себе одного Большого Боба, что-то непрерывно болтающего, пытаясь быть громче, чем фоновая музыка, доносящаяся из главного зала «Гадючего зала». Раньше вот такие своеобразные сборы в кабинете директора ночного клуба случались довольно часто, иногда даже по несколько раз за неделю, конечно же, если было достаточно свободного времени для этого. Но возрастание музыкальной карьеры требовало немало усилий и времени, которого катастрофически не хватало на отдых. К слову, сам директор — Густав лежал на небольшом коврике чуть поодаль от Марка, и вытянув язык из пересохшего рта, пытался попасть на него небольшой белой таблеточкой, в очередной раз уронив ее куда-то в зону щеки. Еще один человек, а именно Джасей, с которым музыкант и решил забежать после съемки клипа, улыбчиво сидел за деревянным столом на металлических ножках и бессмысленным взглядом гипнотизировал одну точку в темно окрашенной стене. Они все, выбрав что-то из запретных веществ, приняли их, ловя непостижимый кайф от состояния в котором оказались. — Я недавно прочел о том, что употребление наркотиков - это своеобразные попытки самоубийства, — начал Вудс, все также смотря в стену, будто и вовсе говорил это ей, — Может оно и действительно так? — задался он вопросом, что уже явно адресовался не ребятам рядом, а себе, будто мыслил вслух. — Звучит жутковато, но если поразмыслить, то похоже на правду, — отозвался Омри, как-то криво улыбаясь расслабленными мышцами рта. — Хотя, я сдохнуть не хочу. Несмотря на все, что происходит вокруг, жизнь — забавная штука, просто нужно это понимать и просто относится к ней, а не копаться в себе и выгребать дерьмо лопатами из своей души. А наркота… с ней еще веселее. Так что, к суицидникам я себя не отношу. — Сей, самоубийцей можно назвать любого человека, у которого есть хоть одна зависимость. Взять даже людей, что много жрут. Их помойные ямы перестают работать с той же мощностью и вскоре они сдыхают от острого гастрита. Самоубийцы сейчас все, в той или иной мере, но все, — рассуждал Марк, когда перед его глазами картинка начала растяжно расплываться, смешивая стены с полом, а потолок со стенами. Вот он - прекрасный эффект ЛСД принятый минутами сорока ранее. Бледные краски, присутствующие в комнате, стали такими яркими, что резали глаз, до этого музыка, что звучала хоть и громко, но не раздражающе стала оглушать тонкий слух музыканта и в один момент, Марк просто повалился на пол, перемещаясь в своем сознании из небольшого помещения на концертную стену, стоя перед тысячами своих фанатов и громко исполняя собственные песни. — В смерти нет ничего такого. Лично я ебал смерть, мне плевать сдохну я сейчас или через сорок лет, — усмехаясь заявил Большой Боб, как-то недобро изменившись в полном лице, — Вы чересчур придаете этому значение. Знаете, что значит смерть для меня? Ровным счетом ничего, — категорически отрезал он, — смерть не будет дерьмовей моей жизни, это я вам точно говорю. В любом случае, плевать! Меня вот что больше интересует, в аду будут кормить? Раздался мужской смех и тонкий вопрос Гюстава, брошенный как бы невзначай: — Ты и когда с девкой трахаешься думаешь о "пожрать"? — Знаешь, не буду кривить душой, бывало и такое, — ответ Большого Боба вызвал новую волну смеха у всех кроме уже недееспособного Эйзинберга, которого от переполненного чувства эйфории просто вырвало на пол рядом с собой, просто из-за того, что внутри него было так наполнено из-за эффекта ЛСД, что его организм, не зная как еще это выплеснуть наружу, нашел выход во рвоте. Когда и остальных ребят накрыли вещества принятые задолго до этого, то кабинет наполнила пустая немота, и каждый из парней был так далеко погружен во свой внутренний мир, что уже и позабыл о существовании других в этой комнате. Это длилось чуть больше пяти часов и за все это время единственной фразой как-то одиноко брошенной в пустоту были лишь слова Большого Боба: — Так вот как это ахуенно, — протянул он и громко захрипел.ПРИЛЯЖЕШЬ ПОСПАТЬ
Отходняк от искусственных химических препаратов был самым худшим, что когда-либо случалось с Марком. И так каждый раз, полностью пропотевшим и обессиленным он выходил из туманного транса, самого себя убеждая в том, что это был последний раз приема подобного дерьма. Но спустя совсем малое количество времени, с первым позывом, он вновь закидывался наркотиками, наплевав на все ранее данные обещания, будто это пустой звук для него. Впрочем, так оно и было. Его голова болела так сильно, что кажется по ней кто-то бил огромным камнем, из-за чего он обхватил ее двумя руками сильно сощурившись. Заметив у себя на рукаве толстовки следы засохшей блевотины, он брезгливо фыркнул, убрав эту часть подальше от своего лица. — На это раз вставило еще круче, — посмеиваясь, произнес Омри, — Парни, я видел такое, что в один момент мне казалось, будто я схожу с ума. Черт, это было лучшее, что мне доводилось чувствовать в своей жизни, — он, весело переполняясь всем спектром эмоций, пытался выразить свой восторг, при этом не успевая набирать достаточно воздуха и от сего заметно чуть ли не задыхаясь. — Большого Боба вообще посмотрите как размазало, — кивнул головой Джесей на жирную тушу разлегшуюся на слишком крохотном диване для своей персоны. Возле его рта засохли белые потоки слюны, а сам он лежал в собственной блевотине омерзительно уткнувшись туда своими грязными волосами. Марк встал абсолютно обессиленный, но подойдя к своему другу, который не шевелясь лежал с закрытыми глазами, его тело будто пронзил ток, в момент заставив парня занервничав протянуть дрожащую руку к Большому Бобу, и сильно схватив его за плечо, конвульсивно потрясти все тело. В его глазах потемнело, а воздух будто в один момент был выкачен из легких Эйзинберга, когда прикоснувшись холодными пальцами к артерии на шее, он не почувствовал ни пульса, ни увидел даже малейшего намека на дыхание. И Марк совсем охрипшим тоном все шепчет раз за разом имя друга в надежде, что он оживет. Все вокруг поплыло, и часто задышав, Эйзинберг нервно произнес: — Скорую... вызывайте быстрее скорую! — надрывая голос кричит музыкант с содроганием отшатываясь назад, поджимая тонкие губы в незаметную полоску, и закусив до сильной боли щеки с внутренней стороны, совершенно не понимая того, что сейчас произошло, он уставился на лежащего друга в момент почувствовав, как его глаза наполняются жидкостью, ранее не познанной ним.