Не трогайте нецелованных

Мы живем в мире, где похороны важнее покойника, где свадьба важнее любви, где внешность важнее ума. Мы живем в культурной упаковке, презирающей содержимое.

ПОХОРОНЫ

Этот день был таким же жутким, как и вселенная Оруэлла в его произведении "1984". Эйзенберга не покидало чувство того, что он в тот злополучный день мог бы все исправить, если бы не валялся в блевотине и не ловил сильные галлюцинации. Внутренние чувства парня, заставляя его бичевать себя за эти три дня до такой степени, что он и сам походил на ходячий труп, причем такой, который уже давно разлагается и кишит личинками и опарышами. На него смерть Большого Боба произвела наибольший эффект, ведь ближе Марка у толстого великана никого не было. Для Эйзенберга черная одежда не была траурной, скорее она отлично оттеняла серость его внутреннего мира, и скрывала плесень, которая тухлой пеленой покрыла душу музыканта. Но вот забава: сегодня все оделись в черное, будто и у них такие же бесцветные души. Бога не существует. И нет никакого рая, но смерть - самое реальное, что когда-либо существовало. Католический священник, держа книгу в руках, занудно читал традиционную молитву на латыни в то время, как пришедшие на похороны родственники и друзья заливались горькими слезами, вспоминая того хорошего Большого Боба, вечного весельчака и безотказного человека. Стив, стоящий рядом с Марком озадачился, увидев на его лице легкую улыбку. Музыкант бросил взгляд на полную женщину, стоявшую ближе всех к гробу, и мужчину, держащего ее за руку, с лицом полным боли. Мать и отчим покойного. Те, кто меньше всех из присутствующих в церкви проявляли интерес к жизни Боба, сейчас напоказ горевали больше его лучших друзей и говорили родственникам о своем маленьком мальчике, как о смысле их жизни. Он не был смыслом их жизни, когда отчим за непослушание выгнал еще мелкого пацана на улицу, без денег и еды, двенадцатилетнего мальчика, что впервые узнал об отвратительности жизни. Так прискорбно завывала матерь, которая не искала своего единственного ребенка и безумно любила настоящего деспота. Она почти театральным жестом взялась толстой рукой-сарделькой за сердце "ойкая" и продолжала лить слезы навзрыд. Ему суждено помереть еретиком, как и им всем, во вселенной тех, чья картина мира выглядит как секта. Краем уха Эйзенберг услышал, как кто-то с задних скамеек сказал о несчастном случае, и его руки мгновенно сжались в кулаки. Передозировка наркотиками никогда не была и не будет ужасным совпадением в один из плохих дней, это всегда осознанный выбор. Наркотики - это всегда самоубийство, как и все плохие привычки. Ведь человек знает о рисках и опасностях, но все равно продолжает употреблять. Что же это если не самоубийство? Каждый в своем теле одинок, таким был и Большой Боб, любивший весну и тайно пишущий романтические стихи. Таким жил, таким и умер. Все переплетено в этом мире и теперь он вошел в круговорот природы. Конец похорон и люди, уже прекратившие лить слезы, разъехались кто куда, позабыв о Большом Бобе так же быстро, как и вспомнив. СИДЕТЬ Лежа на полу в спальне, под светом дневного солнца, пробивающегося сквозь белые снеговые тучи, Марк начал понимать, как на Земле все же грустно. Воспоминания об умершем Большом Бобе преследовали парня, и никто не смог бы понять, как глядя в одну точку можно просидеть неделю почти без движения. Он загнал себя в такой далекий угол сомнений и вины, что выйти из него вот уже как две недели ему не удавалось. Этот парень должен был прожить долгую счастливую жизнь: завести полноватую жену, воспитывать троих непослушных детей и умереть спустя месяц после восьмидесяти пяти. Их отношения с Большим Бобом напоминали невзаимную любовь, потому что полноватый добряк был ближе к Эйзенбергу, чем сам музыкант к нему. Он считал Стива и Рика своими лучшими друзьями и совершенно не замечал приятеля, который делился всем, что происходило с ним при жизни. Только с Марком. Смерть Большого Боба заставила Эйзинберга понять, что его непоколебимая уверенность в светлом будущем улетучилась, и теперь его охватывал настоящий вязкий страх перед жизнью. Он твердил эти недели себе, что он в порядке, но стоило ему остаться наедине с собой, как вновь становилось просто ужасно и несмотря даже на трагическую смерть Большого Боба, его "не в порядке" было связано совсем не с ней. Раздался короткий, но громкий звонок в дверь, отчетливо слышный Марку. Он собирался с мыслями, чтобы встать и открыть двери ровно до тех пор, пока звонок не раздался во второй раз, уже более протяжно. Вставая на ноги и поправляя мятую домашнюю футболку, парень неспешно направился к прихожей, где абсолютно небрежно была разбросана обувь и на пол упала верхняя одежда, висящая до этого на вешалке. Эйзенберг скривился от такого вида своего места жительства и, недовольно фыркнув, повесил одежду обратно на крючки. Марк никогда не был неряшлив, напротив, он всегда и все держал в идеальной чистоте, но случались периоды сильных спадов настроения, в которых молодой музыкант попросту отказывался что-либо делать. Вот эти недели были как раз таким периодом в жизни Эйзинберга. Длинными пальцами отперев на ключ закрытый замок изнутри, он достаточно широко открыл дверь, замечая лишь спину с аристократической осанкой, принадлежащую девушке, что собиралась уже уходить прочь. - Чего тебе? - немного враждебно и громко спросил Марк, и девушка, вздрогнув, как-то испуганно обернулась. - Прости, что побеспокоила, - замялась Лаура и, резво перебирая ногами, обутыми в короткие сапожки на небольшом каблуке, приблизилась вновь к квартире своего знакомого, начав быстро тараторить, отчаянно боясь, что ее прогонят, - Мне нужен был ноутбук, а то мой в ремонте, и я попросила его у Стива. А он сказал, что отдал его тебе и если он тебе не нужен, то ты мог бы его дать мне, буквально на пару деньков, не больше. Пожалуйста? - Ну проходи тогда, - коротко ответил Марк на торопливый рассказ девушки и направился в спальню, чтобы найти там ноутбук Брайона. Осматриваясь вокруг, открывая выдвижные ящики стола и заглядывая на навесные полки, парень нервно ругался про себя, пытаясь вспомнить, где может находиться эта чертова машина. Выходя в гостиную, он нахмурился, когда увидел сидящую на диване девушку, осматривавшуюся по сторонам. - Я вообще-то имел в виду «проходи в прихожую», но видимо вам, французам, наглости не занимать, - этот комментарий звучал немного более недоброжелательно, чем хотел того сам Марк и скорее всего девушке тоже так показалось, раз она резко вскочила с насиженного места и поджимая губы, заметно покраснела. - Я тебя не так поняла, - скромно улыбаясь, ответила девушка, - Вообще французы не сильно любят вторгаться в личное пространство другого человека, так что наглость не сильно присуща моей нации. - Значит, - протянул Эйзенберг и подошел к стенду, где были аккуратно сложены его книги, заглядывая в выдвижные шкафчики, - Хочешь сказать, что ты - исключение? - Наверное, но я могу вернуться в прихожую, чтобы не нарушать твое личное пространство. - Да сиди уже здесь, я все равно не могу найти этот гребаный ноутбук. Куда он задевался? - уходя смотреть на кухню, задался вопросом музыкант, - И кстати, ты уже нарушила мое личное пространство, когда спала в моей кровати, - громко прокричал Марк, чтобы девушка находящаяся в другой комнате его точно услышала. Он был бы рад увидеть ее выражение лица при такой колкости, ведь как парень ранее успел заметить, эта девчонка в каких-то местах была даже слишком педантична, поэтому затрагивать ее зону комфорта было очень забавным занятием. Но вместо этого, Марк торопливо осматривал кухню и открывал шкафчики, где мог бы находиться ноутбук, обнаружив того на подоконнике, закрытым белой тюлью. Эйзенберг вернулся в гостиную с нужным предметом в руках, в то время как Лаура вновь расположилась на диване, скромно сложив ноги одна за другую. Она скользнула взглядом по парню и особо заострила свое внимание на том, за чем собственно и пришла. - Марк, я знаю, этот вопрос будет глупым, но я не могу его не задать, - тон девушки очень быстро сменился на обеспокоенный, не такой, что дрожит и при котором человек начинает заикаться, напротив, на очень четкий, но с нотками волнения, - Ты в порядке? Выглядишь несчастным. Эйзенберг сел на диван рядом с девушкой, откинувшись назад и удобно поместив руки на стенке мягкой мебели. Он прикрыл глаза и в какой-то момент обманчивый вид, что все отлично, мгновенно улетучился. Как быстро можно возненавидеть человека? - Когда ты задаешь глупые вопросы, будь готова к тому, что сама поглупеешь. Вот, всего лишь в одну несчастную секунду, когда девушка потревожила ранимость души музыканта и растормошила его слабости, он сумел ее возненавидеть, да так сильно, что становилось плохо. Он достал наполовину пустую бутылку коньяка, стоящую с недавних времен возле дивана и открыл ее. - Так вот, как думаешь, девчонка, когда умирает друг, человек может быть в порядке? - Марк с горла сделал несколько больших глотков янтарной жидкости и сильно сощурил глаза от обжигающего эффекта дешевого коньяка, - Но знаешь, это риторический вопрос, на него отвечать не нужно и главное, - парень медленно наклонился к лицу растерянной француженки, которая вздрогнула от сосредоточенного, полного отчаянья взгляда на нее, - главное то, что не нужно лезть мне в душу, ни при каких обстоятельствах, - строго и с раздражением произнес музыкант и отодвинулся от девушки вновь на безопасное расстояние, при этом добавляя уже более непринужденно, - Это как минимум не воспитано. - Хорошо, я поняла, - почти шепотом произнесла Марсье, при этом на Марка даже не взглянув. В голове парня пробежала мысль о том, что возможно его действия могли напугать девчонку, и попытавшись разрядить обстановку, он решил сменить тему: - Ты ведь не говорила, почему у тебя эти панические атаки? - Не говорила и если честно, то эта тема слишком личная, поэтому я не особо люблю о ней говорить с... - Лаура запнулась и перевела взгляд на выжидающе уставившегося на нее парня. Она была в полной растерянности от того, что абсолютно не знала, как конкретно его можно обозначить, - неблизкими людьми. - А ты представь, что я близкий человек, - пожимая плечами, просто проговорил Эйзенберг и сделал вновь несколько глотков коньяка, которые в этот раз шли уже легче. Обычно, такое признание могло бы стать постыдным, но Марк совершенно не умел пить. Его голову опьянял алкоголь буквально с первыми глотками, но при всей непонятности мозга в эти моменты, он все равно не терял "лицо", внешне пребывая абсолютно таким же, как и обычно. Даже сейчас, немного потеряв ясность ума, но не сойдя с ума окончательно, Эйзенберг почувствовал укол совести в том, что пытаясь растормошить очевидно больную тему другого человека, он просто пытается забыть о своей. И ему было мерзко от того, что он столь слабый, что пытается сделать это через молодую еще девчонку, которая абсолютно невинно добра к нему. - Не думаю, что у меня это получится, даже при всех усилиях, - немного усмехнувшись отвечает француженка в шутливой форме, явно не имея ничего плохого в подтексте своей реплики. - Почему же? - искренне удивился музыкант, он встал и подошел к полке, на которой лежала его тетрадка-черновик, чувствуя, что вот-вот его вновь настигнет муза, которая и подарит музыканту новые строчки для набросков недавней песни. Девушка поднялась с дивана, неспешно взяв ноутбук в руки, и посмотрев на Марка осмысленным взглядом, уверенно говорит: - Я уверенна, что ты безумно хороший, хоть и достаточно непостоянный молодой человек, но не думаю, что когда-либо нам будет суждено стать близкими людьми. Вряд ли мы вообще сможем подружиться или хотя бы хорошо ладить. Как минимум, потому что я не уверена в том, что понятие "дружба" значат для нас одно и то же, - наступила полная тишина, давящая, непоколебимая и суровая. Никто не шевелится и, кажется, что даже не дышит. - Думаю ты права, для таких как ты, дружба - это походы в кино и раздражающий до скрипа зубов звонкий смех. Ах, да, Лаура, возможно я разобью твое нежное сердечко, но если так и есть, то ты точно не знаешь, что такое настоящая дружба, - едко выдавливал каждое слово из себя Эйзенберг, при этом сведя густые брови на переносице и прищуриваясь наклонил голову на бок, будто всматриваясь в реакцию девушки. - Кажется, мне пора уходить, - может парню и показалось, но реплика девушки звучала достаточно боязливо, как у мыши - мелкого длиннохвостого грызуна. Девушка обошла Марка, опустив голову куда-то в пол и крепче сжимая в руках белый ноутбук. Она остановилась и, когда музыкант повернулся к ней лицом, Марсье резко вздернула головой растянувшись полными губами в улыбке: - Да, для меня такое поведение одно из само по себе разумеющихся в дружбе. И, Марк, дружба - это не только выручать друг-друга, поддерживать и быть с другом, когда у него горе. Настоящие друзья с тобой и радость разделят, что очень важно. Я могу тебе показать, что для меня дружба, но ты ведь скептик - тебе это не нужно. Эйзенберг сначала взъерошил свои волосы, а затем плавно потер болящую шею, хмурясь от этого еще сильнее прежнего. - Тебе действительно пора уходить. Стоя в прихожей, музыкант внимательно всматривался в то, как француженка просовывает руки в свое пальто, как заматывает широкий шарф вокруг шеи, обувается в сапожки, отлично смотревшиеся на худых костлявых ногах с торчащими через капроновые колготки коленями. - Спасибо за ноутбук, - на прощание бросает Лаура, смотря на хозяина квартиры через плечо. Как только девушка протягивает руку к ручке двери, чтобы открыть ее раздается громкий звонок в дверь. Марсье открывает дверь и Марк моментально замечает удивленную Иону, смотрящую то на француженку, то на него, при этом даже не моргая. Она вскидывает густую бровь вверх и, приоткрыв рот произносит: - Какая встреча, Лаура.