Суррогат

Мне просто очень нужен ты, Такой смешной, такой любимый. Мне просто очень нужен ты, Как никому еще не снилось. Мне просто очень нужен ты, Родной, любимый, самый милый. Мне просто очень нужен ты, Мне просто, просто очень нужен ты.

Маринетт любит сказки только со счастливым концом, а иначе какой от них толк. Ей нравятся книги с Хеппи Эндом, захватывающим дух, чтобы сердце сладко екало. Девушка мечтает о такой любви. Господи, да кто в ее-то возрасте не мечтает о подобном?! Она смиренно, но предвкушающе ждет, когда на коже ее тонких запястий проявится адрес родственной души. В копилку бережно опускаются то монеты, то банкноты, делая мысли о «бросить все и рвануть к мечте» более реальными, выполнимыми. Впрочем, в цифровой век в мире, где почти все можно найти в Интернете, не сложно по Гугл-картам вычислить нужный дом, путь и даже маршрут к нему. Очень четкие и подробные спутниковые фото и возможность виртуального путешествия по панорамам очень облегчают задачу. Маринетт было обидно и завидно, что у нее запястья были чистыми, ни буковки, а у подруг уже то слово, то два, а у кого-то и страна с городом да улицей указана. Было довольно странно, что не все из них пойдут искать свою судьбу. Девушка лежит на кровати, и раз за разом она прокручивает недавний разговор и все равно не понимает: — А зачем? — удивляется Жаклин, — Я замуж за Ника собралась, люблю его очень, он скоро из Штатов прилетит, мы по Скайпу созваниваемся постоянно. — Но, а как же адрес? — удивляется Маринетт. — Не знаю, — неуверенно тянет девушка, — хочу свести его, а Ник предлагает съездить. Зачем мне это, Маринетт? У меня есть любимый, мы прекрасно дополняем друг друга. Зачем мне искать кого-то другого, якобы лучше и ниспосланного свыше? Это бред. Человек сам строит свою судьбу и семью, никакой случайный адрес это не исправит. Господи, Маринетт, не будь дурой, мы не в Средневековье, чтобы за нас решали, кто будет нам супругом или супругой! Девушка снова тяжело вздохнула и перевернулась на живот, бледно-розовая в коричневую крапинку тонкая хлопковая маечка чуть задралась, оголяя часть поясницы и живот, собираясь неудобными складками. Она что-то раздраженно буркнула и, приподнявшись, поправила одежду. Протянула руки поверх подушки, уткнувшись в нее носом, немного пролежала и снова перевернулась на спину. Маринетт посмотрела на свои руки, на чистые-чистые запястья и как-то отчаянно тихо спросила: — Да что со мной не так-то? Чисто. Ни буковки. Она чувствует себя неудачницей, ущербной. Пустышкой, той, у кого нет родственной души, и это дико ее пугает. Сон накрывает ее неожиданно, оборвав мысль где-то по середине. Пробуждение было тяжелым и болезненным — голова не варила, да и общие ощущения были какие-то разбито-побитые. Странное словосочетание, полностью описывающее ее состояние. Маринетт собралась на автопилоте, почти не глядя, что надевает, рассеянно почистила зубы и спустилась на кухню. — Чай? — заботливый голос и мягкая улыбка матери освежает, девушке даже как-то теплее на душе стало. Ее родители так сильно любят друг друга, прекрасно ладят и понимают друг друга с полувзгляда. Они точно соулмейты, Маринетт просто уверена в этом! Вот бы и ей так же повезло. — Кофе, — морщится девушка, буквально падая на стул, и роняет голову на руки, сохраняя ее от болезненного удара о столешницу. Сабина чуть пожимает плечами, не приставая с вопросами, видя, что дочь не в духе, и идет варить кофе. Женщина на дух не переносит растворимый суррогат — только свежие молотые зерна. Маринетт, не глядя, вслушивается — шорох шагов, скрип открываемой и закрываемой дверцы, шуршание вакуумного пакета, стук зерен об емкость кофемолки, шум от прибора… В голове вяло протекла какая-то мысль, переключив на себя все восприятие, стук чашки о столешницу и божественный аромат отвлек девушку, вернув в реальность, и она тут же забыла, о чем думала. Рядом Сабина поставила тарелку с пирожными, не самый полезный и правильный завтрак, но женщина по себе знала, что в такие моменты ничего другое в себя не впихнуть. — Может, останешься дома? — мягко спросила она. — Нет, — скисла еще сильнее Маринетт, — я Алье обещала прийти, мы потом вместе пойдем куда-то. Она нашла что-то новое, посвященное Ледибаг, — чуть кривая ухмылка, — я теперь обязана пойти с ней и посмотреть. — Ты ей когда-нибудь скажешь? — спрашивает Сабина, она не так давно, но совершенно случайно узнала тайну дочери и до сих пор не знает, как к этому правильно относиться. Скорее она просто закрывает глаза, но запретить ей вести двойную жизнь язык просто не поворачивается. Женщина понимает, что это может сломать ее дочь, как когда-то нечто подобное случилось с ее сестрой. — Нет, — резкий стальной ответ и вспыхнувшие глаза. Маринетт сделала глоток кофе, ее плечи поникли, губы скривились в печальной улыбке, — она не простит мне этого, мам. Что не сказала сразу, что не уделяла ей в этом амплуа больше внимания, больше информации, больше… Всего больше. Она хочет снять мою маску. С нее выйдет отличный журналист, но, надеюсь, к тому времени Хранителем талисмана буду уже не я. Девушка торопливо доедает пирожные, запив обжигающим кофе, и, поцеловав маму, выскочила из дому. Она передернула плечами и побрела в колледж, последний год обучения тянется невыносимо долго, муторно и изнуряющее. Маринетт устала. Путь был выбран еще вчера вечером, максимально длинный, совершенно новый и, если не исключающий, то сводящий к минимуму возможную встречу с кем-то из одноклассников. Особенно с Альей. Маринетт не соврала матери — правда действительно разрушит их дружбу, а скрываться все сложнее. Подруга очень наблюдательная, когда-нибудь она сама все поймет, и тогда… Тогда Маринетт не знает, что будет. Ей пришлось сильно рисковать, предлагая талисман для помощи. Колледж резко показался из-за угла. Путь к нему на проверку оказался до обидного мал, а девушка вновь не запомнила своих мыслей. Они разрозненными стайками букв и обрывками слов бродили, сливались в неразборчивую кашу, выдавали странные идеи и рандомные фразы из прошлого, звучащие голосами знакомых людей. — Маринетт, привет! — на нее налетел вихрь из непонятного набора звуков, мельтешения волос с рыжим омбре, аромата ее духов, апельсина с корицей, ярких бликов очков с абсолютно размытым лицом. — …нетт? Маринетт, ты меня слушаешь?! — голос подруги был глухим, словно пробивался через ком ваты в ушах. Нет, она ее определенно не слушала. Ни капельки. — Прости, Алья, — Маринетт опускает голову и устало прикрывает глаза, — я себя неважно чувствую, даже из дома сбежала пораньше, чтобы мама не заметила, — ложь легко слетает с ее губ, окутанная флером (не)искреннего покаяния, достигает цели — ей сочувствуют, дарят несколько минут тишины, попутно забрасывая взглядами, полных переживаний. Уроки прошли какой-то тенью, повезло, что ее не вызывали — дать ответ на какой-то вопрос, даже самый простой, Маринетт была не в силах. К концу дня стало хуже, ее чуть знобило, левое запястье неприятно ныло тупой, царапающей гвоздем мозг болью. Она оттягивает момент, не позволяет себе и взгляда кинуть на кожу, наверняка красную и припухшую. Алья едва не скачет вокруг нее, Маринетт вымученно улыбается и не может разобрать, что ей говорят, куда ведут и что показывают. Вовремя кивнуть, поддакнуть, отрицательно мотнуть головой, поддержать видимость диалога и мечтать о том, чтобы наконец-то оказаться дома. Если это было когда-то увлечением, то сейчас это уже вызывающая опасения зависимость, и Маринетт иногда становится очень страшно. От этого страха холод растекается по внутренностям и закладывает уши. Уже дома, за закрытой дверью в свою комнату, в своей надежной крепости девушка оголяет запястье, где на красной воспаленной коже едва заметным белым следом проступает первая буква — «Ф».