Камни на снегу

Санса давно не молилась богам. Она просила их о Роббе, несущем ей голову Джоффри на золотом блюде — вино рисовало картины о том, как приятны мертвая голубизна его глаз и холодные губы. И видимо, Кузнец вёл руки Фреев, пришивающих голову лютоволка к телу Робба. Санса молила Матерь не позволить ей разделить ложе с Бесом: разномастные глаза впивались с пугающим желанием. И Матерь, смеясь, впервые вникла и бросила ее в руки Рамси. Он больно тянул на кулак медную реку волос и любовался красными и чернильно-синими отметинами по всему девичьему телу — знаками ее принадлежности ему. И вконец оставив Сансу сиротой, Матерь умерла, едва погасли свечи в супружеской спальне. Не просила она о помощи Отца и Старицу: справедливость решает меч, а мудрость беспомощна перед жаждой мести. Внутри Сансы были осколки изо льда и умирающая птица, давно забывшая рваться на свободу — осколки оттаяли, как от прихода весны, а птица разлилась песней под крики Рамси и сытый вой его псов. Сан­са об­ра­щалась по­рою только к Не­ведо­мому, с бо­язнью и тре­петом, от­да­ющи­ми дрожью в паль­цах: за от­ца. За Роб­ба. За мать. — Что там? — ти­хо спро­сила Сан­са. Огонь, из­ви­ва­ясь, тан­це­вал в ка­мине, от­бра­сывая бли­ки на Джо­на. В све­те ог­ня рубцы на его лице всег­да на­лива­лись крас­ным, как ру­бин на бе­лой шее жри­цы Ргло­ра. — Ни­чего, — Джон за­дум­чи­во пок­ру­тил ча­шу с ви­ном. — Свет и ти­шина. Уми­рот­во­рен­ность. И Сан­са вы­дох­ну­ла об­легчен­но, спо­кой­ная за от­ца. За Роб­ба. За мать. И за Ри­кона отныне то­же. А Воин отвел от Сансы единственного, кто посмел защищать ее: тот бежал от зеленого огня Черноводной. Но вернул Джона, исполосованного шрамами что снаружи что внутри. Ведь в ней Севера была малая толика — весь Север был в нем: в по-старковски вытянутом лице, в серебряной шерсти Призрака и даже в имени, где вечно мели снега. И Санса благодарно зажигала свечи у алтаря Воина в разрушенной септе Винтерфелла. Кейтилин просила тут за детей и ни разу за Джона, и Санса снимала с матери этот грех уже сама. Цветное стекло хрустело под подошвами ее сапог, обугленные камни вместо статуй смотрели выжидающе и удивленно. Но Санса и среди руин узнала каждого из Семерых, она была в этой септе так часто вместе с леди-матерью: Кейтилин молилась всем богам, а Санса ставила с десяток свечей у алтаря Девы и украшала его зимними розами. Но Дева молчала, ни разу не одарив любовью самую невинную из своих детей. — Как Дева сошла с небес, — полюбовно шептали за спиной Сансы, и та считала себя Ею уже благословленной. Наивная. Дева была щедра на принца, про которого не сложат песни, и на ненужных мужей. И смех застревал поперек горла от иронии и обиды на Нее, когда младший из Гловеров кланялся с дарами. — Ты когда-нибудь любил? — это вырвалось невольно, под давлением жара камина и второй чаши глинтвейна, благо полумрак Большого чертога скрыл ее румянец. Си­девший нап­ро­тив Джон за­дер­жал на Сансе растерянный взгляд, а пос­ле снис­хо­дитель­но улыб­нулся. — Сва­товс­тво млад­ше­го Гло­вера на­тол­кну­ло те­бя на та­кие мыс­ли, сес­тра? «Сестра», — напомнила себе Санса, и это слово горчило где-то в груди, как после первого глотка эля Черного Дозора. Она была сестрой Роббу и Рикону, а Джону — никогда ни разумом, ни сердцем. По крови только. — Не думал, что тебе не терпится замуж, — Джон улыбнулся криво, как когда услышал о приходе зимы. — Вдруг третий раз окажется удачным. Они рассмеялись одновременно, и Санса, разочарованная тем, как увернулся от ответа Джон, решила направиться к себе. Она приобняла его за плечи, и Джон неощутимо дернул ее за рыжую прядь, щекочущую ему лицо, и пропустил, хмурясь, меж шершавых пальцев. Уже у самого порога он ее окликнул внезапно охрипшим голосом. — Поцелованной огнем — так Тормунд тебя не звал? Наутро Санса принесла розы и разукрашенные свечи к алтарю Девы с благодарностью за Джона: он не умел скрывать боль в глазах, как это делают в Королевской Гавани. За себя она богов уже не молила. В септу она вернулась вновь тем же вечером, возвращаясь из богорощи. Возвращаясь от Джона. Он находил покой среди чардрев, покрытых тонким инеем на красных листьях, и занимал себя тем, что оттачивал Длинный Коготь с Призраком у своих ног. В точности как отец когда-то. Весь Север был в нем, а в Сансе — жалкая пригоршня, и она нещадно куталась от холода в меха и шерсть. — Стена пала, Джон, — ее голос дрогнул, когда она вновь увидела боль на его лице. Санса склонилась и сжала его плечо, чуть не отпрянув, завидев их отражение в тонкой кромке льда, сковавшей пруд: Кейтилин Старк с тем же испугом в глазах по левую руку от Эддарда. Санса мотнула головой, отгоняя наваждение: призраков нет, как и некоторых богов, и ветра это выли в пустых коридорах, а не души погибших в огне. — Мы со всем справимся, Санса, — твердо сказал Джон, переплетая свои пальцы с ее. Он наклонился, намереваясь поцеловать в лоб, но Санса (не)намеренно-простодушно подставила щеку в миллиметрах от уголка губ. Свечи она уже ставила Воину: видят и старые и новые боги, им понадобится мужество в этой зиме. И украсила лентами лик Девы с янтарными вкраплениями вместо глаз. За Джона. И за себя, наверное, тоже. В осколках стекла на полу впервые проскользнула улыбка Сансы.