Камни на снегу

Рамси кричал долго, перебиваемый смачным рычанием голодных псов. Санса смотрела на это неотрывно — как велел однажды отец, и ненасытно — так велело хмельное счастье внутри, и накручивала на каждый его крик свою месть. Первый — за брачную ночь. Второй — за все последующие. Третий — за стрелу, которую шлюха Рамси безрассудно навела на нее. Четвертый, пятый и шестой — за Рикона. Один она даже начислила за Теона. Когда Рамси мог только хрипеть, а после и вовсе стих, Санса внезапно поймала себя на мысли, что даже немного этим расстроена: не осталось ни криков, ни мести, сладких и прежде долгожданных, как мёд на победном пиру. Санса велела псарнику запереть в клетке псов и заколоть их поутру. — Может, милосерднее их того, голодом заморить? Или вытравить, миледи? — ошеломлённо спросил он, поправляя тяжелый кожаный ремень с ключами от псарни. Санса обернулась ему в проеме, застыв в двух шагах от того, что раньше было ей супругом. — Заколоть, — отчеканила она и улыбнулась, чтобы смягчить лед в своем голосе. Земля была влажная от крови, которая в ночи не пугала своим багрянцем. Может, потому все злодеяния в сказках Нэн свершались под покровом темноты? Сапоги слабо тонули в земле — в них впечаталась кровь Рамси, плащ за плечами налился тяжестью внизу — в него впечаталась кровь Рамси. Санса медленно наклонилась к земле, обмакнула два пальца и поднесла их к губам, глубоко вдыхая солоноватый запах. Древние воительницы Севера и королева Нимерия разукрашивали свои лица кровью врагов, и Санса думала поступить так же, сочтя это памятью о брате и прежней себе лучше, чем похоронный молебен и свечи на алтаре Семерым. «Только я не воительница», — напомнила она себе. Она держала иглу, а не меч — так было заведено в их семье и заложено в её характере. И Санса растерла кровь меж пальцев до звучного скрипа перчаток. ~ К завтраку следующего дня Санса заплела косы на северный манер и облачилась в тяжелый темно-серый бархат — часть её свадебного приданого, которое ей успел собрать Петир Бейлиш прежде, чем подарить её Рамси. Джон уже был в зале и встретил её улыбкой, усталой, но радостной. Спина его была напряженной и прямой, как стрела на тетиве, он слегка растерянно кивал, когда к нему обращались как к лорду, и сердце Сансы потеплело. Джон хмуро пожевал челюстью и отпил тёплой медовой воды из серебряного кубка. — Мясо жестковато, — спокойно кинул он. — Похлебка в Дозоре была лучше, — с согласием отозвалась Санса, вонзив вилку в мясо. Оно и вправду было жестким, волокна его застревали меж зубов, а сухожилия громко хрустели во рту. Санса не чувствовала голода, но опустошила свою тарелку быстро и жадно, словно провела дни без пищи и в долгой дороге. Жирно блестели её голубые глаза и губы, алые, искусанные во время казни мужа, и, может, потому Джон задержал на ней свой взгляд. — Вечером здесь будут все северные лорды, чтобы вновь принести клятву верности нашей семье, — его лицо разрезала горькая усмешка, а рука застыла на кожаном дублете, совсем близко к ножнам на поясе — готовый к предательству и недоверчивый к чужим зарокам. — Так и должно, — ответила ровно Санса, вытирая губы от жира. Она задумчиво потеребила меж пальцев салфетку, в углу которой был вышит алый человек, и это только воспалило её решение, как искра — хворост соломы. Гостям она подаст свежие блюда из живности, заколотой накануне. И это было её первым распоряжением на правах леди-хозяйки. Под вниманием Сансы по всему замку возвращали знамёна Старков, сжигали личные вещи Болтонов, готовили Большой Зал к собранию северных земель. И Санса не придала значения, когда к обеду от усталости её стошнило остатками завтрака. Но на ужине её вдруг сморило от вина и отвернуло от любимых лимонных пирожных. И потому к ночи она вызвала в свои покои мейстера. Ей не было стыдно, когда его прохладные, сухие пальцы уткнулись изучающе ей в лоно, а её бедра холодили цепи, свисающие с цыплячьей шеи — стыдно стало за дитя внутри. Санса послала мейстера за чаем из пижмы и долго ворочалась в постели без сна, тяжелая в своих мыслях и в чреве. Ветер, несущий зиму, неустанно выл за окнами, и в нем слышался насмешливый шепот Рамси:

«Я — часть тебя».

Санса вырвала подушку из-под своей головы и прижала её к лицу, чтобы заглушить рёв, дикий и бесслёзный от ярости. Она уснула не сразу, долго думая о том, что лучше бы она была безумна и бесплодна, как дорнийские пустыни в сезон бурь, чем семя Рамси окрепло в ней. ~ Утром собственный живот казался ей чересчур надутым, словно в нем разбухла опухоль. Из зеркала на Сансу взглянула нагая женщина с красным лицом и плоским животом, по которому Санса ударила сначала кулаком, а потом и ладонью плашмя — так не искалечить и не изгнать нежданное дитя, но внутри стало ненадолго спокойнее, застыв в ожидании следующего шторма. В кабинете, разбирая письма, Джон сказал ей, что она бледна. За трапезой он предложил ей горячего вина с гвоздикой. Санса с деланным равнодушием махнула рукой в ответ на его замечание и добавила перца в вино. «Мне холодно», — объяснила она и закашлялась, сделав первый глоток. Внутри все жгло, застряло поперек горла колючим комком, и Санса ободряюще улыбнулась Джону, когда острый жар достиг живота. Перед сном она нервно мерила комнату, сминая пальцами распущенные косы. От быстрого шага и вздымающегося подола белой рубашки пламя свеч колебалось, горяча воздух пуще. И только когда вздувшаяся, похожая на сыр луна показалась за окном, явился мейстер. Он расставил ступку с пижмой и деревянные чаши с горячей водой на столе, вытащил из-за кожаного пояса кусок ткани, которую расстелил неспешно на комоде . Санса было хотела спросить, что там, но осеклась, завидев металлический блеск. — Зачем это? — севшим голосом спросила она. — Плод не всегда выходит сам, — ровно ответил старик, раскладывая щипцы и толстые иглы с кольцами на острие. — Не волнуйтесь, миледи, я их все вскипятил. Санса не молилась богам давно — богороща больше служила местом уединения или поминания родителей. Но теперь Санса жалела, что нет рядом лика старого бога или резной статуэтки Матери на изголовье — лишь бы не остаться наедине со страхом и болью. Пар от чая ударил Сансе в лицо, когда она ненадолго задержалась взглядом на тревожно-желтых цветках пижмы, кружившихся на дне, а после выпила, зажмурившись и не раздумывая. Боль пришла не сразу, тянула медленно низ живота, отражаясь в пояснице, как бывало накануне лунных дней. Санса почувствовала себя глупо, замерев и ухватившись за столб кровати в ожидании выкидыша, под взглядом мейстера и наполнившейся луны в окне. И она уже думала последовать теплившемуся внутри желанию закрыть ставни и изгнать старика из комнаты, когда боль кольнула её особенно остро, неспешно продвигаясь все ниже, вспарывая все глубже, как кинжал — плоть. Мейстер помог ей лечь и откинул на пол одеяла. Санса сжала простыни, когда боль захватила в свое кольцо все внутренности, милосердно ослабляя ненадолго хватку, чтобы потом беспощадно сжать их вновь. И на каждый её удар и под каждый сдерживаемый крик в голове Сансы неусыпно рождались вопросы: почему она не лишилась ребенка ранее, когда упала в снега с высоты крепостных ворот? Почему плод не замерз под натиском студеных вод, сквозь которые она шла лишь в шерстяном платье да тонком плаще? Смеется ли Рамси, обглоданный своими псами и томимый в огне седьмого пекла? Санса приподнялась на локтях, оглушенно наблюдая, как по бедрам неустанно струится кровь. Мейстер ободряюще положил свою морщинистую ладонь ей на плечо, а другую вместе с влажным полотенцем приложил к её лбу. — Все прошло, миледи, — сухо произнес он. Сквозь пелену перед глазами, мутную от боли и слез, Санса пыталась разглядеть что-то хищное в плотном багровом сгустке, возвышавшемся над кровавыми разводами на простынях. Но у него не было зубов, которыми он мог зацепиться за последние обрезки сердца матери, не было и голубого холода глаз Рамси. Санса откинулась устало на подушки и кинула хрипло мейстеру: — Убери его и брось в огонь, — она облизнула пересохшие губы. — Сделай это при мне. Ей показалось, что пламя в камине вспыхнуло ярче, когда мейстер исполнил её волю: рыжие языки вмиг вздыбились, извиваясь будто бы в пьяном танце. Но радость отпустила Сансу быстро, когда бедра и голени стали невыносимо, несносно мокрыми, когда красные пятна на ночном платье и простынях расползлись как раки. — Почему так много крови? — Сансе хотелось крикнуть, но голос прозвучал по-детски удивленно. Санса неуклюже накренилась на бок и притянула к себе мейстера, ухватив его за одну из десятка цепей. — Что со мной? — Я позову служанок, — выдавил он в ответ, но Санса ухватилась за вторую цепь, чувствуя, как немеют пальцы. — Нет! — слабо крикнула она. — Нет, прошу, — цепи выскользнули из её рук, звонко встретившись друг с другом. Санса не поняла, что осталась одна в стылой комнате, что едва различимо шепчет губами о том, что слуги все поймут, увидев её, и весь Север вновь узнает об её унижении. И не без напускного сочувствия этому, наверное, не удивится.