Шах и мат

— Ты так ничего мне не скажешь? Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как он сел напротив меня. То, что за столом я больше не одна, поняла не сразу — слишком уж была погружена в чтение невероятно глупой статьи о тридцати шести вопросах, которые якобы заставляют людей влюбиться друг в друга. Хмыкнула я уже на словах «Артур Арон понял, что раскрыл тайну любви». До банального пафосно и смешно, что кто-то взял на себя ответственность сделать столь громкое заявление, но именно это и заставило меня читать дальше вместо того, чтобы отложить телефон и приступить к кофе, который принесли минуты две назад. Удивительно, но то, как автор свято верил в то, о чем писал, увлекало. И как-то частично позабылось о том, что все это — чушь, которую нельзя воспринимать всерьез хотя бы просто потому, что не каждый человек при первой встрече способен честно рассказать о том, как он представляет свою смерть. Не говоря уже о том, что многие вопросы из списка были сформулированы более чем странно. На двадцать восьмом пункте я все же решила остановиться, повинуясь желанию окончательно не разочаровываться в умственных способностях автора, и бог знает, что оградило меня от испуганного вскрика. Может быть, до боли знакомый запах его парфюма, который как-то очень резко проник внутрь вместе (или вместо) с воздухом, сковав все внутренности и пригвоздив намертво к стулу. А, может быть, осознание того, что все это время я ждала… Наверное, в такие моменты нужно что-то говорить или делать. Хотя бы просто поприветствовать, извиниться и убежать, сославшись на срочные дела и ругая себя на чем свет стоит за то, что вообще пришла. Но я лишь продолжала нервно обхватывать чашку с так и не отпитым кофе сначала одной ладонью, потом другой, а то и сразу обеими. Периодически он постукивал пальцами по стеклянной столешнице, от чего я ощущала бешеную пульсацию в висках. Дико хотелось попросить его перестать. Но я молчала. Более того, я вообще ни разу не осмелилась поднять на него взгляд. Его голос сильно резанул слух, превращая размеренное бормотание остальных посетителей кафе в фоновый шум. Словно ты никак не мог найти нужную радиостанцию, и наконец это случилось, когда ты уже отчаялся поймать хоть какую-нибудь волну. Надо что-то ответить. Или не надо? Встать и уйти, ничего ему не объяснив. Он ведь не объяснил. А, может, ты просто не дала ему шанс? — С возвращением, — выдавила из себя с тем трудом, который требуется, чтобы прокрутить старый заржавевший кран. От долгого напряженного молчания даже голос напоминал скорее скрип. А смотреть на него всё ещё было невыносимо. — Не похоже, чтобы ты была мне рада, — я буквально почувствовала усмешку Панарина, и слух уловил нотки досады в его голосе. Внутри все заклокотало. А чего ты хотел, Тема? Чего же ты ждал от этой встречи? После двух лет, наполненных лишь обидой, непониманием и горечью. И еще одного года постоянных попыток убедить себя оставить все в прошлом. Что же, радуйся, у меня не получилось. А теперь ты вернулся, сидишь напротив и что-то говоришь о радости. Мне было больно даже вспоминать о тебе… И тут вдруг злость исчезла, оставив место волнению, которое, казалось, увеличилось в миллион раз с того момента, как я почувствовала его присутствие. Такого неловкого разговора между нами не было никогда, ведь в тот день, когда бездушный самолет, следовавший рейсом Санкт-Петербург — Чикаго, забрал его из моей жизни, я так и не проводила его. Злилась, плакала, била кулаками стены и кричала так, что, наверное, слышал весь дом. Осыпала его всеми возможными ругательствами, удаляла фото в телефоне и швыряла по квартире вещи, которые хоть как-то были с ним связаны. Как же я хотела, чтобы он больше никогда не возвращался. Чтобы вместе с собой забрал всю боль и позволил жить дальше. А сейчас, когда он сверлил взглядом мой лоб, который я упрямо ему демонстрировала, я осознавала, что мне… важно понимать, что он снова близко. — Честно говоря, я не знаю, как к этому относиться. Вот так. Ничего не выдумывать и не обращать внимания на растерянные мысли. Глаза бегали от стены за его спиной к входной двери, от барной стойки к небольшому гардеробу, от официантов, суетливо сновавших между столиками, к посетителям, чьи заказы они приносили. Кто угодно. Что угодно. Только не его глаза. — Прими как факт. А между строк отчётливо читалось «посмотри на меня». Я здесь. Прямо перед тобой. Глазею на тебя без отрыва. И говорю с тобой тоже я. Тебе никуда от меня не спрятаться. Я поняла, что не смотрю на него только потому, что до сих пор не верю. Не верю в то, что он здесь, сидит за этим дурацким столиком и отчаянно пытается добиться от меня нормального разговора. Почему он пришел сюда? Неужели до сих пор помнит? И так ли это важно для него, как важно для меня? Ведь это тот самый столик, за который Артемий Панарин опустился в день нашей первой встречи. Так же бесцеремонно, будто вовсе не заметил меня. Затем вдруг нахмурился, обвел взглядом битком набитое кафе, словно пытаясь таким образом объяснить причину своего столь очевидного поступка, и вежливо извинился. Я не знала, на что мне реагировать сначала — на его самоуверенность или на него самого. Ведь хоккеиста под номером семьдесят два было трудно не узнать рьяной болельщице петербургского СКА. Я помнила этот день во всех деталях. Он заказал себе суп с бараниной, жаркое из свинины с отварным рисом и два стакана холодного брусничного морса. Я же продолжала недоуменно тыкать вилкой в свой салат и изучать его профиль, задаваясь глупым вопросом, почему именно два. Все же совестью Панарин оказался не обделен, поэтому, когда я пришла к разумному выводу, что некрасиво пялиться на человека, пока он ест, и опустила взгляд, он повторил свои извинения. А через несколько минут мы уже весело переговаривались, жарко спорили о хоккее (и куда мне было с ним спорить?) и напрочь забыли о еде. Свой салат я больше не трогала, а его жаркое остыло. Хорошо, что суп успел прикончить. И только два стакана из-под морса остались стоять пустыми, когда мы вышли из кафе навстречу новой жизни, которая соединила наши пути в единое целое. Жаль, что ненадолго. Интересно, он тоже сейчас вспоминает? И наконец я сделала это. Слишком хотелось понять, о чем он думает. Панарин заметно повзрослел. И, кажется, ещё больше возмужал. Волосы слегка выгорели под ярким солнцем Колумбуса, отросли и снова забавно кудрявились. Черты лица стали острее — теперь легко просматривались линии челюсти и скул. Бронзовый загар определенно шел ему, делая еще более (нет смысла отрицать очевидное) сексуальным. И только глаза… эти пронизывающие душу зеленые глаза с яркой просинью остались теми же. Смотрели так, словно гипнотизировали, увлекали за собой в бездну, заставляли забыть обо всем, кроме своего обладателя. Сердце пропустило удар, а затем заколотилось как сумасшедшее. Дыхание сбилось, и я поспешила прокашляться, чтобы хоть чем-то заполнить неприлично затянувшуюся паузу. Затем все-таки сделала глоток из чашки и нахмурилась — кофе остыл. И ничего кроме ощущения дежавю. Захотелось усмехнуться, но я сжала губы и отставила от себя напиток. Все равно пить невозможно. — Заказать тебе новый? — Тема кивнул на чашку, но я покачала головой. — Мне пора, — в подтверждение своих слов я потянулась за сумкой. Это все бессмысленно. — Ли́са, — я вздрогнула, когда мое имя сорвалось с его губ. Так называл меня только Панарин, — мы ведь уже не дети. Ты не можешь вечно бегать от меня, — он напрягся, будто готовился в любой момент выскочить из-за стола и преградить мне путь. — Я не бегаю от тебя, — на секунду я потупила взгляд, но тут же спохватилась и поспешно добавила: — Просто у меня есть более важные дела. — Какие? — спросил с нажимом, и хотя голос звучал ровно, я слишком долго и слишком хорошо знала Панарина. За напускным спокойствием скрывалось явное негодование. Будто имел на него право. — Тебя это не касается. — И все же? Я едва не задохнулась от возмущения. Да как он смеет?! Я же не спрашиваю, хорошо ли ему жилось в Америке. Вот докопался! Он больше не часть моей жизни. И нечего ему совать в нее нос. Я так и не смогла понять, почему так сильно, а главное, так быстро разозлилась. Из-за этого человека меня постоянно бросало в крайности, и такая частая смена эмоций уже выглядела как диагноз. Доведена до безумия. — Слушай, — сквозь стиснутые зубы проговорила я, — ты сам сделал свой выбор. И ты знал его последствия. — Ты поддержала меня! Он вдруг так стукнул кулаком по столу, что все посетители в недоумении обратили взгляды к нашему столику. Официанты замерли на несколько секунд, но затем возобновили работу, отвлекая гостей от напугавших их спорщиков. И только сейчас я задалась вопросом, почему на нас до этого никто не обращал внимания, учитывая то, что Панарин был достаточно хорошо известен петербуржцам. Хотя, может, люди и смотрели украдкой, просто меня волновало совсем другое. — Я говорю не об этом, — я покачала головой и закусила губу, вновь осмелившись заглянуть ему в глаза и тут же утонув в зеленовато-синих омутах. — Тогда объясни мне, — взял себя в руки, продолжая вытягивать то, что было ему нужно. — Не делай вид, будто не понимаешь. — Для тебя, может, все и очевидно, но для меня — нет. Я вот ни хрена не понимаю! — Тема злился. И своей злостью подвергал меня влиянию моей собственной ярости. Он не может так со мной разговаривать. Он просто не смеет. — Ты приехал сюда в хоккей играть или продолжать надо мной издеваться? — резко поднявшись на ноги, я схватила висевший на спинке стула кардиган и перекинула сумку через плечо. — А, по-моему, это ты надо мной издеваешься, — конечно, не думала же я, что он останется спокойно сидеть на месте. — Ты ведь даже не дала мне… — Мы наделали слишком много шума, — я перебила его, параллельно доставая деньги из кошелька и кладя их рядом с недопитым кофе. Можно сказать, выбросила на ветер. — Я не против еще пошуметь. Я хочу понять, что происходит и почему ты просто взяла и резко вычеркнула меня из своей жизни, — сказал Панарин уже гораздо тише, но все еще не без раздражения. Немного помолчал, наблюдая за тем, как я застегиваю пуговицы, и затем добавил: — Отвезу тебя домой. — Это лишнее. Я вычеркнула его из своей жизни? Да я всего лишь приняла правила его игры. Артемий Панарин решил все за всех, совершенно не заботясь о том, что своими намерениями рушит все, что мы строили столько времени. Не потому что выбрал НХЛ и «Чикаго» — даже если бы он захотел остаться, я бы все равно спихнула его в стан Блэкхокс. Не потому что даже не предложил поехать с ним. Он никогда ничего не обещал и ничем не был мне обязан. И даже не потому что сообщил о своем решении уже тогда, когда оно было принято. Он не просил совета. Он уже все знал. В том числе то, что полетит к ней. Я чувствую, что у меня получится. И ты будешь мною гордиться. — Пожалуйста, хоть раз в жизни сделай так, как я тебе говорю, — тот же голос, который только что прозвучал в голове, вернул меня в реальность. Тема закатил глаза и направился к выходу, нацепив на голову бейсболку. Мне же ничего не оставалось, кроме как послушать его. Все равно не оставит в покое. Тот еще упрямец. Уверена на сто процентов, что тотемное животное Артемия Панарина — баран. А он ведь даже не попытался взять за руку, утащить за собой или просто дождаться, пока я не выйду первая. Все было слишком очевидно, и я, вопреки весьма скверному настроению, внезапно улыбнулась. Он тоже знал меня не первый день. Поэтому мог не переживать за то, что я пошлю его куда подальше. Хорошо хоть так и не обернулся, иначе мой довольно глупый вид мог бы насторожить его. Чего доброго, отвез бы в ближайшее психиатрическое отделение. Я поплелась следом за Темой, ловя на себе многочисленные взгляды. Панарин действительно мастер ставить меня в неловкое положение. Сам он уже стоял рядом с машиной, нервозно теребя в руке ключи, и, как только я вышла из кафе, тут же щелкнула сигнализация. Тема открыл дверь со стороны пассажирского сидения, терпеливо ожидая, пока я заберусь внутрь. Однако Америка сделала из него джентльмена. Я медлила. Было приятно испытывать его терпение и наблюдать за тем, как играют желваки на сведенной челюсти, а щеки медленно розовеют, становясь почти пунцовыми. Он посмотрел на меня, и его глаза недобро блеснули. Но он не сказал ни слова, и кто знает, сколько сил он к этому приложил. Наконец я сдвинулась с места и села в машину. Дверь мгновенно захлопнулась и, как мне показалось, сильнее, чем надо бы. Хотя, наверное, действительно показалось, потому что сейчас меня даже тоненький писк заставил бы подпрыгнуть на месте. Панарин обошел автомобиль спереди и уселся на свое место. Пристегнулся, завел машину, опустил ручник и, выжав сцепление, включил передачу. Хоть все эти действия и совершались машинально, некоторая нервозность до сих пор присутствовала — парень все еще злился. Я наблюдала за выражением его лица в зеркало заднего вида, и, как только наши взгляды встретились, мигом отвернулась и уставилась в окно. Машина тронулась, и я позволила себе шумно выдохнуть, выпуская вместе с воздухом скопившееся внутри напряжение. «Добро пожаловать домой! После двух сезонов в НХЛ Панарин возвращается в СКА» «СКАзочное событие — Артемий Панарин снова в Петербурге» «Зрители в Ледовом вновь увидят 72 номер» «Знарок возвращает Панарина в СКА» И еще множество различных заголовков, которые отложились где-то на задворках сознания и сейчас так некстати мелькали перед глазами каждый раз, когда я их закрывала. Новость о подписании нового контракта Панарина со СКА если не перевернула все с ног на голову, то точно выбила из колеи. Опять будет искать встречи и ворвется в мою залатанную и только-только приведенную в порядок жизнь? Не оставит в покое? Заставит выслушать, все расскажет, убедит в том, что я неправильно поняла? Тогда мое подсознание сыграло эту партию против, участливо подкинув мысль о том, что он давно научился жить без меня. Ведь было с кем. Каждый следующий день хотелось плакать, сжимались кулаки и сводило челюсть. Потому что я насильно заставляла себя думать о том, что теперь мне это безразлично. Он мне безразличен, и не видеть его было бы проще. Не слышать о нем просто не получалось. Однако в покое не оставляло осознание собственной беспомощности и тщетности стараний — я знала, что рано или поздно все равно его увижу. И это грозило так тщательно созданной мною иллюзии спокойствия полным крахом. Неопределенность съедала изнутри, отбирала все силы, оставляя мертвенную бледность на лице. Не зря говорится, ожидание смерти — хуже самой смерти. Чуть больше двух недель оглядок по сторонам, тщательного осмотра мимо проходящих людей и ожидания дверного звонка в собственной квартире. Каждый шорох, каждый оклик, каждая вибрация телефона вгоняли в дрожь. Жить становилось все тяжелее, а читать новые заголовки в спортивных СМИ Петербурга — все невыносимее. Сегодня же ноги сами принесли в кафе, будто судьба играла со мной в русскую рулетку — все или ничего. В день нашей первой встречи я была жутко голодна. В этот раз от мысли о еде тошнило, и не оставалось ничего, кроме как заказать кофе. Покрепче. Несмотря на то, что я терпеть не могла кофе без молока. И поэтому, когда он сел рядом, я просто промолчала. Не смогла понять, получила все или ничего. Краем глаза я заметила, как Тема стянул бейсболку и отбросил ее на заднее сидение. Затем запустил пятерню в волосы и взъерошил их, громко втянув носом воздух. Хотел что-то сказать, но не знал, как сформулировать. Он всегда так делал. Неожиданно для самой себя я начала первая: — Ты знал, что я буду там, в кафе? — Нет. — Но все-таки пришел. — Я… предполагал. Сердце забилось быстрее. Все-таки он искал. Ненавязчиво, не вламываясь ко мне домой, не карауля у дверей университета и не обзванивая всех моих друзей подряд. Это было… приятно? — Понятно. — Меня раздражает, когда ты так говоришь. Это означает, что ты делаешь вид, будто тебе все равно. — А ты уверен, что мне не все равно? — Уверен. Потому что так не бывает. У всего есть причина, и я буду тебе благодарен, если ты мне ее объяснишь. В этот момент автомобиль приблизился к светофору, горевшему красным, и плавно затормозил. Я буквально почувствовала, как взгляд Панарина переворачивает все внутри, отбрасывает лишние мысли в разные стороны и выискивает нужное, заставляя открыть рот и произнести вслух то, в чем я его винила. И о чем не могла сказать ему прямо. Потому что он вдребезги разбил то, что я сама себе напридумывала. Светофор все еще запрещал движение, и мысленно я молила его поторопиться, ведь еще немного, и я больше не смогу сдержаться. Безжалостный регулировщик нещадно тянул время, лишая меня возможности делать это самой. Не к месту подумалось о том, что теперь для меня красный — цвет самой настоящей пытки. Наконец загорелся зеленый, и, не дождавшись от меня ответа, Тема резко ударил по педали газа, от чего я вжалась в спинку сидения и машинально схватилась за ручку двери. Он что, сумасшедший?! — Что ты творишь?! — голос сорвался на крик. — Убить нас решил? — Так и будешь играть в молчанку? — проигнорировал мой вопрос Панарин. Пусть его внимание сейчас и было сосредоточено на дороге, а лицо оставалось серьезным и спокойным, бешенство угадывалось в раздраженном полушипении сквозь стиснутые зубы. И если бы я не была так шокирована яростной вспышкой в его поведении, то вряд ли нашла бы в себе смелость хоть что-то на это ответить. Таким злым Тему я не видела еще никогда. — Да что ты хочешь от меня услышать? — затянувшийся диалог в форме «вопрос-вопрос» вряд ли соответствовал правилам хорошего тона, но мне было абсолютно наплевать. — Щенячий восторг от того, что ты все разрушил? — Не могу поверить — ты правда упрекаешь меня в том, что я выбрал НХЛ, о которой с детства мечтал? — Я уже говорила, что дело не в этом. — Почему я должен все клещами из тебя тянуть? Если ты что-то там для себя решила, просто имей смелость объясниться, потому что это касается не только тебя, — на глазах выступили слезы, и я проглотила подступивший к горлу ком. Сесть к нему в машину и позволить себя увезти было фатальной ошибкой. Вырваться, уйти, наплевать на его слова и спрятаться. Вот что я должна была сделать. Лучше быть трусихой, чем чертовой эгоисткой, которой он теперь меня считал. Я шмыгнула носом и спрятала лицо в ладонях. Успокойся, успокойся, успокойся. На то, что машина остановилась, я не обратила внимания. Важным было спрятать глаза, мокрые от слез и полные отчаянной боли. Сколько так может продолжаться? — Я не хотел, — осторожное прикосновение чуть выше локтя отдалось электрическим разрядом по всему телу. Я с трудом могла дышать, осознавая, как много времени прошло с того момента, когда я последний раз чувствовала его пальцы на своей коже. — Лиса, поговори со мной. Мы не заслуживаем того, чтобы дальше продолжать себя изводить. Мы не заслуживаем. Я больше не чувствовала ничего, кроме усталости. В одну секунду все изменилось — слезы отступили, а боль в висках унялась. Я наконец убрала руки и обхватила себя за плечи, ощущая, как на коже проступили мурашки. Я не чувствовала озноба. Все стало как-то слишком просто. Я и он. Как в старые добрые времена. — Успокоилась? — в его глазах отражались разноцветные огоньки гирлянд, паутиной опутавших новогоднюю елку, стоявшую за моей спиной. Теплая улыбка сработала эффективнее любого обогревателя — озноб испарился, так же как и слезы. Вот-вот охватившая меня паника уже капитулировала перед кольцом рук, в которых я чувствовала себя защищенной от всех напастей. С ним было все равно.   — Да, — я лишь теснее прижалась к Теме, щекой утопая в мягкой шерсти его дурацкого зеленого свитера с безумным оленем, глаза у которого почему-то смотрели в разные стороны, а язык красовался между двух торчащих зубов. Мне всегда было интересно, чем думали люди, производившие эту «красоту», и чем думал Панарин, когда ее покупал. В ответ на мои подколы он всегда отмахивался, называл меня занудой и, полный энтузиазма, каждый раз твердил, что людям всегда не хватает этого маленького безумия. Теперь я лишь улыбалась, опустив взгляд на еще недавно осмеянное мной животное, и мне даже захотелось протянуть пальцы и щелкнуть оленя по его большому носу. — Вот и замечательно. А в следующий раз, когда вынесешь гостю два стейка вместо одного, вспомни, что это не конец света. Несильный удар кулаком в грудь пришелся бедному оленю прямо в глаз. — Он стоит почти семьсот рублей! — вопреки всем попыткам возмутиться, я лишь засмеялась, когда Тема цокнул и покачал головой, сжав губы и стараясь тем самым спрятать улыбку, а ля «ты серьезно?». — Если хочешь, я тебе заплачу. — Да иди ты! — я рывком поднялась с пола и уже хотела было демонстративно удалиться в ванную, чтобы умыться, как тут мои плечи обхватили сильные руки, и тяжесть мужского тела обрушилась на хрупкую спину. — Далеко собралась? — жаркое дыхание обожгло щеку где-то около мочки уха, и я зажмурилась, как довольный кот, объевшийся сметаны. — Смывать позор со своей репутации старшего официанта. — Доросла до старшего, а до сих пор такие глупости близко к сердцу принимаешь, — Тема развернул меня к себе и большим пальцем вытер все еще не высохшую в уголке моего глаза слезинку. — Вот так лучше. — Твой олень не такой уж и плохой, — вдруг вырвалось у меня, но, когда я осознала весь абсурд сказанного, Панарин уже покраснел от смеха и утирал собственные слезы. — Эй, хватит ржать! Между прочим, мог бы порадоваться. Из моих уст это почти комплимент. — Отлично! Пойду обведу этот день красным кружком в календаре. Теперь это национальный праздник — день, когда права безумных оленей на существование были официально признаны главной занудой этого мира. — Панарин! — наигранно рассердилась я, вырвалась из его рук и бросилась к дивану. Через мгновение маленькая подушка угодила точно в голову, а мой визг от того, что Тема в секунду преодолел разделявшее нас расстояние, и закинул меня на плечо, кажется, перебудил всех соседей. С ним всегда было легко. Но не сейчас. — А ты? — голос прозвучал хрипло, и я повернула голову, задерживая взгляд на его плотно сжатых губах. Шумно сглотнула и заглянула в глаза, в которых плескалось явное непонимание. — Что я? — переспросил осторожно, будто боясь, что я снова замкнусь и больше не скажу ни слова. — Почему ты не осмелился сказать, что уезжаешь не только из-за хоккея? Напрягся. С десяток секунд Тема молчал, хмурил брови, то и дело открывая рот, чтобы ответить, и тут же закрывая его. А потом все-таки решился: — Почему, по-твоему, я уехал? — Тебе нужно было быть с ней. Ты хотел сбежать, — я сделала паузу, как будто то, что я собиралась сказать дальше, дошло до меня только сейчас. — И ты сбежал. Опустил глаза на собственные руки, сомкнутые в замке. Я ждала хоть чего-нибудь: признания или опровержения. Хоть чего-нибудь, что нарушило бы эту звенящую тишину, которая повисла в салоне и разрывала барабанные перепонки. Я готова была услышать роковое признание. Жалкое «извини». Или злобное «не твое дело». Но он молчал, и это было хуже всего. Я мотнула головой и, полная решимости, потянулась было к дверной ручке, как на полпути меня остановило тихое: — Ее больше нет. — Что ты сказал? — Ее. Больше. Нет. Раз. Два. Три. Вдох. Выдох. Только вот воздуха катастрофически перестало хватать. — Что ты имеешь в виду? — он ведь просто хотел сказать, что теперь свободен. Что она его обманула, предала, изменила… Да что угодно, лишь бы не то, о чем говорят с невыносимым привкусом горечи на губах и всепоглощающей пустотой в глазах. — Летела ко мне на игру. Самолет даже не успел набрать высоту — один из двигателей дал сбой. Я почувствовала влагу на щеках и закрыла глаза. Все, о чем я могла сейчас думать, сводилось к единственной мысли. Меня не было рядом. И я его не поддержала. А хуже всего было то, что я не знала. Я настолько помешалась на своих переживаниях, что не могла даже допустить того, что у него может быть что-то не так. А если и допускала, то тут же убеждала себя, что мне все равно. Неинтересно. И сейчас мне хотелось провалиться сквозь землю, потому что смотреть на то, как Тема мгновенно теряет над собой контроль и шмыгает носом, из последних сил сдерживая скупые слезы, было невыносимо. Я боялась даже пошевелиться, чувствуя чудовищную вину каждой клеточкой тела. — Я не выходил на лед целый месяц. Руководство «Чикаго», можно сказать, поставило на мне крест, они думали, что психологически я восстановлюсь еще не скоро. Но затем я получил предложение от «Коламбуса». Те посчитали, что мне рано покидать НХЛ, гарантировали неплохой контракт и место в основе. Я согласился без колебаний. Мне нужно было уехать, и я это сделал. Вроде как начал новую жизнь, перестал наматывать сопли на кулак и жалеть себя. Все стало возвращаться на круги своя, но даже год в новом городе и клубе ничего не изменил. А когда сезон подошел к концу, и мне позвонил Знарок, я уже знал, что нужно делать. Я вернулся не только ради хоккея, Лис… Я мог бы остаться. Твой брат помогал мне, как мог, даже находясь на расстоянии, но этого было недостаточно. — Прости меня, — я прервала его, вытирая тыльной стороной ладони слезы. — Я была такой эгоисткой. Я… я даже не знала. Я… наплевала на все… Тема пытался мне рассказать, — да, я помнила этот момент. «Али, у него кое-что случилось» — по ту сторону экрана. И мое гневное «Не хочу ничего знать» в ответ. — Прекрати, — Тема осторожно взял меня за руку, и я сцепила свои пальцы с его. Будто боялась, что сейчас до него дойдет весь ужас моего поведения, и он оттолкнет меня. Вышвырнет из машины и уедет, навсегда лишая возможности все исправить. — Уже ничего не изменишь. Просто… если уйдешь и ты, я потеряю себя окончательно. Я не смогла ничего ответить. Просто кивнула и крепче сжала его ладонь. Панарин тепло улыбнулся и выпрямился, медленно вытаскивая руку и обхватывая ею рычаг переключения передач. Оставшийся путь до моего дома мы провели в молчании, но уже не напряженном, а гармоничном. Нас обоих, казалось бы, одолело душевное спокойствие, и каждый раз, когда я ловила на себе его взгляды, которыми он как бы между прочим одаривал меня через зеркало заднего вида, уголки губ ползли вверх, и я слышала его усмешку. Я, как могла, старалась не думать о его последних словах, которые катализировали все химические процессы в моем организме, и за пару секунд я испытала все ощущения от холодного оцепенения до жаркой лихорадки. Позже. Только не сейчас. Иначе я с ума сойду. Как можно вообще говорить такие вещи вот так просто? Ведь это же значит так много. И что он имел в виду? Как я должна была его понять? И почему вообще он сказал это мне? — Эй, Земля вызывает Алису Алексеевну Анисимову, — и как только я перевела на него свой растерянный взгляд, Панарин щелкнул креплением, и я почувствовала, как ремень безопасности плавно соскользнул с меня. — Что-то ты совсем потерялась. Мне стоит довести тебя до квартиры? — Нет, все в порядке, — я замотала головой, и спустя несколько секунд поспешно добавила: — Спасибо. — Не пропадай, хорошо? — голос Темы звучал почти умоляюще, и я клятвенно пообещала ему, что никуда не денусь. После торопливого прощания я выскочила из машины и, не оборачиваясь, едва ли не понеслась к подъезду даже не поднимая головы. Хотелось как можно скорее остаться наедине с собой, дать волю эмоциям, а потом позвонить брату и разразиться в бурных самобичеваниях и попытках выяснить, почему он все-таки не нашел способа сказать мне правду. Но не тут-то было — я слишком резко влетела в кого-то, и этот кто-то крепко обхватил мои плечи, не давая окончательно потерять равновесие. — У меня два вопроса: чей это явно дорогущий Ленд Ровер, из которого ты вылетела, как пробка, и, собственно, почему вылетела, а не вышла? — Боже, Никита, что ты тут делаешь? — я приложила ладонь ко лбу и закатила глаза. Сегодня просто не мой день. — Вот тебе на — ни «привет», ни «рада тебя видеть», ни даже «ты встречаешь меня у дома после работы, как это мило». Меня это задело. — Я не была на работе, — пробурчала я, закусывая губу, но все же улыбнулась и потянулась к щеке парня, легко, почти невесомо касаясь ее своими губами. — И я рада тебя видеть. — С трудом, но верится, — Никита Гусев широко улыбнулся. — Ну так что, поведаешь мне, что это за тайный поклонник, который до сих пор даже с места не тронулся? Я оглянулась: в этот момент дверь со стороны водительского сидения открылась, и над крышей появилась голова Панарина, а спустя пару секунд он проявился полностью, обойдя автомобиль и останавливаясь в нескольких шагах от нас. Я крепко зажмурилась, представляя себе мысли двух парней, столкнувшихся лицом к лицу в этой непонятной ситуации, и мое оцепенение нарушил Гусев, который засмеялся и довольно громко воскликнул: — Да ладно! Панара собственной персоной! Ждали тебя только завтра, — Никита направился к Теме, на ходу протягивая руку. Панарин с энтузиазмом ее пожал, и парни обнялись, похлопав друг друга по плечам. — Будешь первым, кто наткнулся на меня на родной земле. Могу даже автограф дать, — Тема усмехнулся. — Да иди ты, — отмахнулся Гусев, не переставая улыбаться во все свои тридцать два. — Правильно, ты же у нас тут сам звезда, — Панарин снова хлопнул товарища по плечу. — Все, больше ничего подобного слышать не хочу. Очень рад тебя видеть, дружище! — и тут Никита будто вспомнил про меня и обернулся. Я стояла все в той же позе загнанного в угол зайчонка и наблюдала за этими братаниями с большой настороженностью. — Кажется, я не первый, кому удалось с тобой встретиться. — Не ревнуй, Гусь, — Тема бросил заигрывающий взгляд на меня, и я вся подобралась, потому что на самом деле почувствовала, как от этого взгляда повеяло холодом. — На тренировках компенсируешь. — Просто не думал, что вы… — Никита пожал плечами, но договорить так и не успел. — Ты что-то хотел? — неожиданно для самой себя я повисла на руке Гусева, и тот даже немного растерялся. — Да, я… просто приехал тебя увидеть. — Прости, я договорилась с Темой, что позвоню ему, как только вернусь домой, — я скорчила грустную мордашку и на секунду приложилась лбом к его плечу. — Ты не обижаешься? — Да нет, — Никита нахмурился, кажется, понимая, что его отшивают не просто так. И что, если бы не стоящий здесь с видом максимально крутого парня Панарин, то наверняка его бы пригласили к себе. — Тогда сообщай, как будешь свободна. — Обязательно, — я еще раз чмокнула его в щеку и почувствовала, как заливаюсь краской под вопросительным взглядом сине-зеленых глаз. Боже, почему такие естественные для меня действия теперь выглядят как провокация? — Думаю, вам и без меня будет о чем поболтать. И, махнув обоим парням рукой, я направилась к подъезду, с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Как только щелкнул замок входной двери, я почувствовала себя в безопасности. Пожалуй, этот день преподнес слишком много сюрпризов, которые я буду переваривать не один вечер. В горле пересохло. Я направилась на кухню и открыла холодильник, чтобы вытащить сок, но на месте полной бутылки обнаружила почти пустую. И тогда до меня дошло, что со всеми этими приключениями я забыла зайти в магазин, и теперь из еды в моем доме только остатки сливочного масла, майонез и пара пакетиков с быстрорастворимыми кашами. Я хлопнула себя по лбу, потому что вновь выходить на улицу жутко не хотелось, сил на готовку было мало, а желудок предательски заурчал, будто расслабившись и решив, что его хозяйке все-таки стоит поесть хотя бы раз за весь день. Голодный мозг тут же подкинул гениальную идею, и, как только я подлетела к ноутбуку, чтобы зайти на сайт сервиса по доставке еды, где-то в коридоре зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я соскочила со стула и вышла из комнаты, направившись к тумбе, на которой оставила айфон. И теперь на его экране высвечивалось имя моего любимого брата. — Добрый день, Артем Алексеевич, — я улыбнулась в трубку, уже предвкушая такое же торжественное приветствие. — Скорее доброе утро, Алиса Алексеевна, — несмотря на то, что в Чикаго сейчас было чуть больше восьми утра, голос Темы был достаточно бодрым. — Все время забываю про эту чертову разницу во времени. Никогда к ней не привыкну, — я усмехнулась. — Как твои дела? Как прошел день? — Как будущий журналист, скажу тебе, что задавать сразу несколько вопросов не стоит, если хочешь получить ответы на все сразу. День был… напряженным, — последнее слово получилось произнести на усталом выдохе, и я закусила губу, понимая, что брат обязательно это уловит. — Если бы меня не насторожила твоя интонация, я бы обязательно порекомендовал тебе много не умничать. Все в порядке? — Вот, делаешь успехи, — я постаралась разрядить обстановку, но трубка встретила эту попытку недовольным цоканьем, а вслед за ним — выжидательным молчанием. — Я сегодня виделась с Темой. — С Панарой? И как прошло? — По большей части неловко, местами эмоционально и даже немного шокирующе. — Если шутишь, значит, не так уж плохо. — Я не шучу, просто постепенно прихожу в себя. Почему ты мне ничего не рассказал? — Что не рассказал? — голос брата зазвучал настороженно, и это не могло не напрягать. — О том, что случилось с его дев… его невес… в общем, о том, что у него случилось горе, — да уж, наверное, проще волшебников заставить произнести имя Воландеморта, чем мне признать, что у Панарина была девушка. Даже в такой момент. Губы снова задрожали, и я почувствовала, как на глазах проступают слезы. — Горе? — Тема прокашлялся. — Не думал, что он это так воспринял, но кто знает… Мало ли кто как относится к изменам. — Изменам? — теперь уже настала моя очередь переспрашивать. В голове за секунду образовалась полная каша. — Ну да, застукал Алису с Данканом Китом на торжественном вечере по случаю закрытия сезона. На следующий день пошел к руководству клуба, заявил, что больше за «Чикаго» бегать не будет. Контракт разорвали, а через несколько часов Панара позвонил и сказал, что подписал новый. С «Коламбусом». Хотя до этого постоянно твердил, что их предложение его не особо интересует. Мне-то сразу все стало понятно, и я, конечно, попытался его переубедить. Но Темыч стоял на своем и все аргументы пропускал мимо ушей. — А о чем ты тогда хотел мне сообщить? Когда я не захотела дослушать, — слова с трудом складывались в предложения. Сказать, что я была ошарашена — не сказать ничего. — О том, что Тема сменил команду. Погоди, а ты что имела в виду? — Ничего, — я запустила пальцы в волосы и закрыла глаза. Видимо, сюрпризы на сегодня не закончены. Ну, Панарин, совсем охренел! — Тем, мне надо… надо на работу позвонить. Узнать, во сколько завтра тестирование на менеджера. Совсем про это забыла. Созвонимся позже? — Конечно. Правда, ты мне не говорила, что уже стажируешься на повышение. — Умею сама испортить свои же сюрпризы, — я нервно усмехнулась и зажмурилась, осознавая свое фиаско. Я ведь и правда не собиралась рассказывать брату до того момента, пока не займу новую должность. — Ладно, косячница, удачи тебе! В любом случае я очень рад. Люблю тебя, сестренка. — И я тебя. До связи. — Пока. Я отбросила телефон обратно на тумбочку, и тот с грохотом ударился о деревянную поверхность. Сейчас во мне негодование отчаянно боролось с облегчением от того, что правда оказалась куда менее трагичной, чем ее расписал Панарин. Но как вообще можно врать о подобных вещах? Как можно допускать такие страшные мысли? Только сейчас до меня начал доходить весь абсурд сложившейся ситуации. И как я могла повестись на этот развод? Ведь глупо думать о том, что попади Алиса Знарок в авиакатастрофу, об этом никто бы не узнал, правда? Но сейчас свою несообразительность я хотела признавать в последнюю очередь. — У тебя, идиота, вместо мозга шайба, — злобно прошипела я в пустоту квартиры, и ответом мне был звук оповещения о новом сообщении. Шумно выдохнув, я вновь взяла в руки айфон и разблокировала его, тут же открыв Вотсапп. Мы после смены идем в бар, твой отказ не принимается. Улыбнувшись экрану, я быстро набрала ответ. Завтра собеседование, мне рано вставать. Реакция последовала почти мгновенно. И когда тебя это останавливало? Да уж, Оля всегда умеет убедить. К тому же я чувствовала, что мне просто необходимо расслабиться, потому что этот день явно попал в разряд тех, о которых люди стараются забыть всю ночь в компании алкоголя и громкой музыки. Я бросила быстрый взгляд на шкаф, мысленно подбирая себе наряд, а затем вновь открыла диалог. Где встречаемся?