The Rat

      Вначале была темнота.       Темнота и напряженная тишина, нарушаемая чьим-то нетерпеливым дыханием.       Темнота и ритмичные удары зарождающегося звука.       Пауза и вспышка — яркие лучи проскальзывают по сцене, скрещиваются на замершей в центре белогривой фигурке, вырывая ее из мрака. Освещают босые ноги, задерживаются на коленях. Скользят, лаская, вверх по узким бедрам, перетекают к груди. Коротким всполохом выхватывают серебро пилона за плечами. Тянется вверх рука с длинными тонкими пальцами, словно приветствуя.       — Рат! — выдыхает зал, не сдерживая возбуждения. — Ра-а-ат!       Словно ожидая этот выдох, покачиваются бедра, чуть касаясь шеста. Руки ухватывают стержень над головой, выгибается спина, вовлекая все тело в ритмичное скользящее движение.       — Рат! — какой-то молодой альфа не сдерживается и свистит, почти заглушая музыку.       Обвившись вокруг пилона, Рат откидывает волосы за спину. Неуловимое движение — и он уже вверх ногами, обхватив бедрами шест, словно тело любовника. В зале выдыхают еще громче — каждый представляет себя на месте этой чертовой палки.       Рассыпавшаяся грива взлетает легким облачком — и ее хозяин стоит на самом краю сцены. Бесстрастный, недоступный. И от этого такой желанный.       Он спускается по ступеням в зал — плавно, грациозно. Проходит между передними столиками, касаясь голов альф, оставляя после себя терпкий запах цитруса и гвоздики. Пропускает через пальцы мягкие омежьи волосы. Но не останавливается — здесь никто не смог заинтересовать. Но вот в дальнем углу…       Слабый кружок света тут же услужливо подсвечивает нужный столик. Сидящего не разглядеть, виден только нечеткий контур крупного тела.       Рат останавливается, вслушиваясь в полумрак. Трогает кончиками пальцев приборы и запрыгивает прямо на столик. Замирает в настороженной позе, вглядываясь в силуэт напротив.       — У-у-х! — сидящий справа от него мужчина, по запаху — альфа, напряженно подается вперед, дрожа от возбуждения.       — И это все? — низкий насмешливый голос того, что в середине, спокоен и холоден как лед. Рат недобро щурится.       Эти двое могут заморозить все вокруг, один — взглядом, другой — голосом.       По губам альбиноса скользит улыбка. Он медленно выпрямляется, будто совершенно не имеет костей, закидывает руки за голову, придерживая волосы, зарывается в них пальцами, перебирает сияющие пряди. Выгибается всем телом, словно опять у шеста, обрисовывая плавный невидимый контур в пространстве. Медленные движения завораживают, и из горла альфы вырывается короткий рык. Левая рука омеги освобождается из белого плена, касается напряженной шеи, проводит по плечам, гладит затвердевшие соски. Не выдержав, спускается по легкому рельефу живота и замирает на самой границе.       Яркие рубиновые глаза выжидающе смотрят на противника, но реакции нет. Насмешливая улыбка раздвигает губы, пальцы скользят вниз, обрисовывая каждый мускул в паху, чуть оттягивая тугую резинку плавок. Ничуть не стесняясь посетителей, Рат извивается, лаская себя на виду у всех. Тяжелый, острый аромат похоти и возбуждения разливается вокруг и кто-то в зале начинает постанывать в такт этим движениям.       — Довольно! — голос напротив дрожит, растеряв свою холодность. — Я впечатлен.       Словно по команде Рат замирает. Спрыгивает на пол и делает шаг вперед. Минуя растерявшуюся охрану, приближается к подавшемуся навстречу альфе и целует, на несколько мгновений закрывая ото всех своей гривой. Так же быстро отодвигается, не давая дотронуться до себя, и возвращается на сцену. Закручивается вокруг шеста мощным броском, почти не касаясь его руками.       — Твоего папу! — зал восхищенно ревет и бешено аплодирует.       И только получивший поцелуй альфа молчит, тяжело дыша и сверкая глазами.       Но этого никто не видит.       Роскошный мех соболя, шоколадный, посеребренный сединой и сияющий голубоватым подпушком, небрежно окутывал узкие плечи. Длинные ноги, закинутые на край гримерного стола, обтягивали белые кожаные штаны. Рассеянный свет настольной лампы освещал только фигуру, погружая углы гримерки в полумрак.       Разглядывая свое отражение в огромном настольном зеркале, уже без грима, Рат почти не вслушивался в крики беснующейся за стеной публики. Он свое дело сделал — завел толпу и получил долю поклонения, да и очередная толстая пачка новеньких шуршащих купюр никогда не помешает.       Тихонько скрипнула дверь. Дернув плечом, Рат покосился на вошедшего через упавшую прядь волос. Закурил длинную тонкую сигаретку, аккуратно выпотрошенную и наполненную самой качественной травкой, которую можно было достать в этом городе. Молча выпустил несколько голубых колечек и только потом вопросительно приподнял брови.       — Что?       — Ничего.       Посетитель скрывался в темноте, почти сливаясь с ней, благодаря своей любви к темным цветам в одежде.       — Все-таки ты ее носишь. Тебе идет.       — В ней тепло, — Рат постучал, стряхивая пепел в ониксовую чашечку, служащую пепельницей. — И да, мне идет. Спасибо за подарок. Сначала я хотел ее разрезать на полоски и вернуть тебе назад. Но потом подумал, что ты мне все еще должен.       — Тин, я…       — Не называй меня этим именем! — Рат сказал это спокойно, но окинул гостя таким взглядом, что даже тени не помешали уловить, как тот вздрогнул. К огромному удовольствию говорившего. — Оно осталось в прошлом, теперь я обычная крыса.       — Даже сбежавшая из клана крыса всегда остается его частью.       — Я сам по себе, — темные брови угрожающе сдвинулись. — Мы ведь решили этот вопрос давным-давно. Разве нет?       — Да… — голос в сумраке многозначительно замолк. Но почти тут же раздалось: — Тин, я скучаю…       — Тебе это кажется, — Рат усмехнулся, последней затяжкой заставляя сигаретку истлеть, щелчком отправил обжегший пальцы окурок в чашечку. Текучим движением выпрямился и встал. Оказавшись в углу, склонился над сидящим в кресле силуэтом, снова почти вплотную приблизившись к лицу альфы. Расширившиеся от возбуждения зрачки посетителя закрыли радужку и Рат выругался.       — Тин…       — Заткнись, — резко отпрянув, он закутался в шубку и отошел к дальней стене. — И уходи. Я просто дразнил тебя.       Наступившая тишина была наполнена многозначительным молчанием, всеми возможными смыслами, неисполненными обещаниями и сбывшимися проклятиями. Потом посетитель так же бесшумно поднялся и вышел, оставив после себя знакомый сладкий аромат. Вслед за ним, роняя пепел, полетела ониксовая чашечка. Хрустнула об закрытую дверь гримерки и разбилась на несколько острых осколков.       Крысы давно прыгнули выше головы. За годы непрекращающейся войны превратившись из многих таких же никому неизвестных уличных банд в мощную ударную силу, с которой в Городе считались все без исключения. Политики и простые горожане, домохозяйки и полицейские, селебрити и бездомные — все вздрагивали только при одном упоминании о них. Умные, неуловимые, беспощадные и хитрые. Настоящие крысы, почти никогда не попадавшиеся на крючок. Сами себе на уме и ни от кого не зависящие. Подмяв под себя всю торговлю нелегалом, начиная от банальных лекарств и заканчивая оружием и наркотиками, они установили свое господство, держа в цепких лапках множество ниточек. Крысы-кукловоды.       И только три года назад их глава сорвался с цепи, когда стаю покинула одна из самых важных крыс. Тогда столицу трясло, как на вулкане. Тео бесился, под его горячую руку попадали и правые и виноватые. Но, даже покрывшись кровью с головы до ног, он не смог вернуть того, кто ушел по собственному желанию. Пришлось признать, что некоторые вещи нельзя ни купить, ни отнять, каким бы сильным не было желание. И от этого хотелось выть по ночам, раздирая собственную кожу от неутолимого желания обратить все вспять.       — Никого ко мне не впускать, — швырнув пахнувший шоколадом кожаный пиджак в руки невозмутимому охраннику, Тео промчался по длинному коридору, то срываясь на бег, то тут же успокаивая себя и тормозя, как норовистого щенка.       Раздеваясь на ходу, выскочил наружу, во внутренний дворик, под густо усеянное звездами небо. С размаху влетел в воду, сразу же коснувшись дна, хотя глубина в бассейне была очень приличной.       Вынырнул, хватая ртом воздух, подставил раскрасневшееся лицо падающим снежинкам, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.       Откинувшись на спину, раскинул руки, позволяя чуть солоноватой воде принять вес тела на себя. Закрыл глаза, расслабленно выдохнул, прогоняя гнев и возбуждение.       — И не надоело тебе?       Сонный голос на балконе второго этажа заставил вздрогнуть и почти глотнуть воды. Фигура невысокого, но крепко сбитого омеги, закутанного в белую простыню по самые плечи, на мгновение выступила из темноты.       — На твоем месте я бы давно отступился. Он тебя не простит, никогда. Это же Мартин.       — Никогда не отступлюсь, — Тео нырнул вглубь, обхватив себя руками, и терпел, на сколько хватило воздуха. Потом яростным броском вылетел на поверхность, коснулся бортика и подтянулся, выбираясь из воды.       Покрасневшая кожа окуталась паром, скрывая обнаженное тело. Мокрые следы за его спиной стыли тонкими пленками затягивающегося льда.       — Эти твои ночные купания мешают, — омега демонстративно потер глаза. — Даже не вздумай подниматься сюда. Я спать.       — Лекс.       — Нет, я сказал, — тот помотал головой, едва не уронив простыню.       — Налей мне виски на два пальца, я сейчас поднимусь, — не обращая внимания на вялые протесты омеги, Тео вернулся в дом, подобрав разбросанные вещи и натянув только джинсы.       В свое время он их просто ненавидел — плотная ткань давила, обтягивая и показывая все выпуклости, привлекая ненужное внимание. Но как-то, в один из дней, когда они сидели на крыше, развалившись на ее горячей поверхности и подставляя солнцу незагорелые бока, Мартин обмолвился, что ему нравятся альфы в джинсах.       — Они так соблазнительно в них выглядят, — мечтательно улыбнувшись, омега закрыл лицо волосами, чтобы не обгореть. — Показывают все изгибы, ничего не скрывают. Так и хочется прижаться и ласкать, ласкать…       И Тео влез в эти ненавистные синие тряпки этим же вечером. И проносил их без малого почти двадцать лет — и светлые, и темные, и дырявые, и искусственно состаренные, и расшитые бисером и прочей ерундой, милой омежьим сердечкам. Носил, подчас чувствуя себя нелепо и смешно, но восхищенный взгляд рубиновых глаз перевешивал все минусы. Да и короткие смешки окружающих быстро сошли на нет — альфа не давал никому спуску и насмешник обычно нес наказание, даже не понимая, за что.       А теперь он так с ними свыкся, что совсем забыл про тот случай и причину, побудившую в первый раз пойти у Мартина на поводу. Этот холодный принц с гривой белоснежных волос и черными росчерками бровей и ресниц снаружи — словно высеченная глыба льда, изнутри — гнездо порока, вертел им, сам того не подозревая. Все, к чему Тео так долго шел, в итоге было брошено к его ногам, удостоившись лишь вопросительно приподнятой брови. В этом был весь альбинос — каждое его движение, взгляд и слово были наполнены скрытым смыслом. А Тео научился их читать, как собственное дыхание.       Он не был дураком — дураки на улицах долго не живут. Мартин не был умнее него, но был хитрее и гибче. Выдумывая комбинации, поражающие своей простотой и эффективностью. Не зря он стал его правой рукой, серым кардиналом, уродливым в своей красоте, и красивым в своем уродстве. Их парочку — белогривого альбиноса-омегу и чернявого, словно опаленного всеми кругами ада, альфу — знал и боялся весь город.       Легко взбежав на второй этаж, где были расположены его личные апартаменты, комнаты приближенных и несколько гостевых спален, Тео толкнул дверь одной из них. Лекс успел накинуть халат и сидел возле открытой двери балкончика, уткнувшись носом в большой пушистый отворот. Омеге было заметно зябко. Тео усмехнулся. Ему самому никогда не давал замерзнуть огонь, полыхающий внутри. Едва сдерживаемый, сжигающий все неугодное на своем пути.       Сегодняшний вечер распалил Тео еще больше. Он думал, что все кончено. Почти поверил в это. Если бы не это дурацкое выступление — оно было только для него, он это знал. И хотя каждое движение альбиноса вызывающе говорило: «Смотри, что ты потерял!», он знал, он видел тонкий шлейф желания, о котором сам Мартин даже не подозревал.