Monster effect: Death Parade

Осень начала ощущаться уже в середине августа. Воздух стал прозрачнее и холоднее. Лес всё такой же, только что блекнущего солнца сквозь высокие стволы проникает всё меньше; вековые сосны, оплетённые желтоватым мерцанием и предвечерней тишиной, тихо шепчутся, и постепенно кора их темнеет, окрашивается красноватой охрой. Их уже ничто не обжигает, не выпаривает пряные смолы, заставляя сохнуть и изнемогать от жара – потому всё вокруг выжидательно-осторожное, готовящееся к очередной перемене. Скоро нужно будет умирать, и этим неприметным ветвям больше не удержаться за ускользающее тепло. Бэкхён понял, что пора готовиться, когда увидел луну – до половины наполненная, она сияла холодным белым светом так ярко, что отражалась на коже. Протяни руку, и увидишь, как бестелесным холодом ласкает, а рядом пульсирует алая точка тревожного Марса. Конечно, не обошлось без нечисти – количество бродящих мертвяков за окном внезапно стало увеличиваться. Летом и зимой меньше всего вылезает, а вот по осени тьма, только успевай следить - так Кихён говорит, мрачнея с каждым угасающим днём. Прошёл только год, а кажется, будто целая жизнь – хотя нет, не кажется. Бэкхён изменился, но это то, что случилось бы неизбежно – потому что меняется только то, что живёт, и не в счёт разлагающиеся кладбищенские жители, у них перемены другие. Впустив лес в сердце, становишься частью его точно так же, как птица или лиса, или волк, или трава, или кольцо из пахучих и ядовитых грибов, от которых Кихён так яростно избавляется, потому что чья-то проказа. Бэкхён успокоился и перестал бояться. Прожив кусачую снежную зиму, от которой коченели пальцы, переждав дождливую весну и русалочью реку, вышедшую из берегов, испепеляющее лето, от которого лес смердел неубранными покойниками, иначе нельзя. Не можешь без этого больше, уходить никуда не хочется. Бэкхён построил дом. Самый обычный, кривоватый, маленький и с пока протекающей крышей, но зато свой собственный – Кихён сказал, что всё нужно делать своими руками, чтобы на этой тёмной земле что-то задержалось. Конечно, не один убивался, и вот он плюс столько знакомых иметь. Загнал пару гвоздей в руку отвлёкшемуся Ёнхёну, чуть не испепелил Дже, кинув тому горсть осиновых опилок в мешке. О том, что с вампирами так шутить не стоит, подумал уже после душераздирающего вопля. Подбил Сехуна шишкой, когда тот криво заделал дыры в стене (скорее новых наплодил), а младший психанул (в последние дни он слишком нервный), обратился и, оскорблённо каркнув, прибёг к любимейшему орудию мести. Да, нагадил метко и густо. Ор и проклятья долго ещё раздавались среди посмеивающихся деревьев. Хёён предлагала использовать мертвяков и была очень настойчива, так что Бэкхёну пришлось согласиться хотя бы на перевоз стройматериалов – руки болели таскать самостоятельно, а Чанёль хоть и демон, но перекрёсточный, только болтать и может, мимоходом поджигая балки с самовозгорающимися от жары руками. Кто знал, что вместо пота он выделяет порох.Запах стоял чудовищный, и несколько раз Бэкхёна всё же вывернуло. На солнышке тает не только мороженое, но и то, что давно должно в земле лежать. Хосок, помимо более-менее сносного умения класть кирпичи, не давал умереть с голода своей дешёвой лапшой, заваривал так, что слюнями давились в предвкушении. Чангюн, коротко остриженный, но по-прежнему белый пёс, предпочёл охотиться на белок, разбрасываясь пойманной добычей и ожидая, пока кто-нибудь оценит труды – правда, всё больше кто-то вмазывался в тушки и вопил (Кихён). Сыльги единогласно была освобождена от строительства, так что её участие ограничилось работой с железом – практика металлической ведьме никогда не помешает. Единственным спасением во всём этом кошмаре стал Хёну, который и с дрелью, и с бензопилой обращался как боженька, молчал, не ругался и почти не уставал. Жаль только, что приходить постоянно не мог. Про Кихёна, однажды семь заноз за полчаса посадившего, можно было не говорить. К началу июля дом был закончен, и именно тогда Бэкхён услышал осень – едва различимый отголосок будущих дождей и тёмных вечеров, тревожный шорох в верхушках деревьев, а ещё магию, предела которой не будет до самой зимы. Самайн в этом году – как и в следующие восемнадцать, пока не начнётся новый цикл – придёт лишь слабым бесцветным духом, и можно его не бояться. Только отчего-то всё равно по шее странный холодок проходит, объяснить который Бэкхён не может. Возможно, всё так потому, что впервые в лесу не как чужой. Думать больше об этом не получается, чёрные руки Чанёля снова искрят и трещат, как полено в печи, и вот загорается древко очередного молотка. Кихён обещал придумать что-нибудь получше, чем обливать водой из ведра. Ещё неделю назад сказал, правда.

---

Луна ослепительно яркая, и свет её оставляет на прогретой земле чёткие тени. Бэкхёну сегодня страшно, и то, что ветер снаружи тревожит сухие листья, уверенности не добавляет. Небо кажется светлым у линии горизонта, настолько плотное мерцание оседает на мире. Чанёлю не нужен сон, как и всякому демону, но он всё равно развалился на постели, раскинув конечности, смотрит теперь на не спящего Бэкхёна. Нужны секунды, чтобы глаза из багрово-алых вновь стали обычными чёрными. - Что-то увидел? – тянет руку к чужому лицу, осторожно трогает, чтобы не задеть проступившими когтями – по ночам трудно контролировать инстинкты. По локоть чернеющая рука приятно пахнет дымом, тёплая и знакомая. Бэкхён отворачивается от окна, но образ будто приклеившейся к темноте луны не отступает. - Просто не по себе. Нужно будет поговорить с Хёён – самая мёртвая всегда знает, что происходит. - Это так ветер меняется, скоро привыкнешь. Чанёль говорит спокойно, лёгким движением указательного пальца зашторивая окна. Больше ничего не добавляет, но недосказанность не скрыть, ощущается всеми точками тела, не только пятой. Приподнимает одеяло, чтобы Бэкхён смог нырнуть и прижаться ближе, и тихо вздыхает. На самом деле все чувствуют, что что-то не так, объяснить не получается, потому и молчат. Выразить чувство словами – дать ему силу и жизнь, ну к чёрту такие риски. Август – переходное время, размытая граница, на которой неуютно и небезопасно. Пока же Бэкхёна можно попытаться отвлечь от неясных мыслей. Усмехаясь, Чанёль нащупывает пояс чужих пижамных штанов.

---

У Кихёна с приходом осени бизнес идёт в гору – так всегда было; к тому же, теперь, когда в распоряжении есть Сыльги, заставляющая ножи и вилки пугающе летать по дому, чтобы убедить очередного клиента, что дух его троюродного дяди явился на зов, проворачивать тёмные делишки стало намного проще. Пока никакие призраки не снились и не требовали помогать первому встречному, как было в прошлом году, и втайне верховный ведьмак нового ковена этому очень радовался. Одного дурачка хватило, пусть всё идёт медленно и неторопливо, никаких видений, предсказаний и прочей ерунды. Осталось только разобраться с теми, кто ему не даёт жить спокойно. С ведьмами Хвасы. Разумеется, никто не был в восторге, узнав, что теперь лесом повелевает болотный колдун. «Лягушачий повелитель», прозвище-наследие огненной ведьмы, приклеилось так крепко, что порой всё ещё можно было услышать, как его эхо доносит – а Кихён вообще с лягушками не общается, всё клевета и наговор. Колдуньи не согласились с таким раскладом и покинули ковен. Без проклятий не обошлось – потому что все они оказались до жути преданными прежней госпоже. Регулярно Кихён находил под домом ведьмовские мешочки и подклады, один другого хуже и опасней. Только люди могли пожелать такое – если кольцо пахучих грибов, выросшее вокруг дома, ещё можно было списать на пакость духов, то то, что ведьмак однажды чуть не упал на лезвие забытого топора, споткнувшись на ровном месте, уже было человеческой угрозой. Кихён ругался, разбивал нос и пальцы в совершенно глупых ситуациях, падал с лестниц, сжигал зелья и вытирал кровь, текущую из глаз и ушей, но ни разу не пожалел, что возглавил ковен. По крайней мере, не вслух. Вот и сейчас, прихрамывая, возвращается из леса, потому что подвернул ногу. Сыльги, предупреждённая посыльными мышами об очередной травме, уже приготовила аптечку и закипятила чайник. Живущая на два дома – Кихёна и Бэкхёна, – она везде чувствовала себя прекрасно. Не жить же ей на берегу холодеющей реки (хотя всё лето там провела), своё место позволить создать не может. Никто не выгоняет, в каждом доме для неё отдельная комната, можно что угодно делать. Красота, и только. Сейчас вот будет прокачивать навык оказания первой помощи – сплошное саморазвитие. Шрам, оставленный Хвасой, окончательно зажил и посветлел. Рубцы, правда, остались, и никогда больше щека не будет гладкой и чистой, и часть шеи тоже. Это не важно, раз Джухён не обращает внимания – не перед кем, кроме неё, прихорашиваться, да и привыкаешь ко всему. Хёён, зачастившая в гости, говорит, что правдивей то, что отражается душой и сердцем. Легко ей говорить, с такой-то матовой кожей. И вообще этими волосами белыми, всей пугающей красотой. Кряхтя, Кихён вползает в дом и тут же падает в кресло. В этот раз, похоже, вывих, но это не точно, поэтому Сыльги приходится поворочать опухшую лодыжку, вызвав протестующий вопль. Ведьмы давно перешли ту границу, до которой можно было попытаться их оправдать. В этот раз Хёну точно возьмётся за лопату, и те, кого удастся поймать, будут умолять о пощаде. Если успеют. - Вот нужно было тащиться за этими ягодами, а, - осторожно накладывая эластичную ленту, Сыльги фиксирует чужую стопу. – Сидел бы дома и не высовывался, я же могу вместо тебя. - Снова не то притащишь, – ведьмак, стиснув зубы, пялится в потолок. Да всего раз такое было. Призрачные колокольчики от обычных вообще не отличить. Подумаешь, котёл расплавился. - Книжки читай лучше, неуч, - дёрнувшись, Кихён воет не хуже Чангюна перед полнолунием, а всего-то резко ногу повернули. – Чёрт возьми, ты меня пытаешь, или что? Сыльги почти невинно сдувает лезущую в глаза чёлку. - Вот это вы нежный, верховный колдун, хоть не дыши. Хотя, вчера ночью я похожие вопли слышала… может, в потрахушках стоит сбавить обороты? Ну просто чтобы не болело, раз так всё тяжко? Покрасневшие уши Кихёна приятно контрастируют с общей серостью гостиной. Весной и летом у Хёну было поменьше работы, хотя он стабильно уходил за неделю до полнолуния, как и положено гробовщику. Иногда Хёён благодушно (хотя вряд ли подходящее слово) выручала, иногда Ифань выводил своих неопытных птенчиков порезвиться. В смысле, юных смертей выпускал в мир людей, отрабатывать удары кос о зомби. В любом случае, Сыльги уже кучу раз заставала всякие эротические непотребства, и если Хёну это вообще не смущало, то на неожиданно стыдливого Кихёна действовало безотказно. Вот и сейчас сразу же заткнулся. Всё же нужно поговорить с Хёну насчёт заговора ведьм. - В последнее время Хёён перестала разговаривать. – Сыльги заканчивает перевязку и оглядывает работу. – Я начинаю её бояться. Кихён, всё ещё обиженно-оскорблённый, не может игнорировать это. Сам заметил, что что-то не то начало происходить со старой знакомой. Дело даже не в том, что она неожиданно обрезала волосы – густая белоснежная коса сменилась короткими, остро разлетающимися прядями. Водянистая пелена на её глазах стала будто бы плотнее – вот что странно. Хёён перестала казаться призрачной. Спрашивать её, конечно, никто не собирался. Сыльги не раз упоминала о «подарках», которые мёртвая начала оставлять для неё, будь то распадающаяся в руках ветхая книга или заржавевший клинок, или почерневшее от времени растение, осторожно завёрнутое в мягкую ткань. Её магия по-прежнему защищала дома Кихёна с Бэкхёном, но однажды Хёну сказал, что чувствует зарождающуюся «болезнь», и что скоро придётся защищаться самим. Думать о том, что эти слова могут сбыться, никому не хотелось. - Нельзя убить то, что мертво. С Хёён всё будет в порядке. Наверное, в это нужно просто поверить – Сыльги решила, что Кихён знает, о чём говорит, а потому и ей не стоит забивать голову. Вот подождёт, пока Хёну вернётся, и пойдёт к Хосоку в забегаловку, напьётся там вкусного кофе и обо всех слухах расскажет, до того захолустья (с точки зрения лесных) ничего не доходит. Вроде как в его заброшенном поместье стали видеть огни – будто кто-то живёт там теперь. Как минимум это интересно. Тогда ещё, до начала осени, никто не хотел вспоминать очевидного. Могила Хёён на кладбище была ненастоящей.