Примерно годом ранее
Амлах знал, что они – нуменорской крови. Достаточно подойти к зеркалу или посмотреть на Митдира. Он мог многое рассказать о жизни прадеда, чуть меньше о прапрадеде, а дальше – о некоторых предках… Теперь расписал родословную на тысячу лет вглубь. Потом – на вторую тысячу. Кое-какое родство нашлось. Он отдавал эти генеалогии Таургону, тот – Наместнику, Диор кивал и хмурился. «Неплохо, – говорил он, – но пусть ищет дальше». Так Амлах дошел до времен Турамбара. Не Турина, нет. Ближе. Турамбара, Короля Гондора. И жили в то время тетя и племянница, тетя вышла за их предка, а племянница – за предка самого лорда Балана. Амлах не придал значения находке: ведь понятно, что такой лорд посмеется над попыткой набиться ему в родство. Но – добросовестно выписал очередное генеалогическое древо и отдал Таургону. Тот – Диору. Через несколько дней, когда, по счастливой случайности (случайности?!) Таургон тоже был в Хранилище, вошел Наместник в сопровождении богато одетого лорда. Они подошли к столу, за которым занимался Митдир. Хранилище было единственным местом, где при появлении Наместника люди не вставали и не кланялись. Но тут Митдир вскочил. – Вот этот зайчонок, – осведомился незнакомый лорд, – и есть мой юный родич? – Мой господин, – зайчонок дрожал от надежды больше, чем от страха, – наше родство очень дальнее. Во времена Короля Турамбара… – Я видел древо, – произнес лорд Балан, останавливая его. – И чем же ты занят? – Учу нуменорский квэнья, господин мой. – Нуменорский? Я полагал, что квэнья – язык эльфов. Лорд Балан не знал, какую лавину он стронул. – Мой господин! – Митдир позабыл про страх, да и про надежду тоже. – Большинство текстов, которыми мы располагаем, написано людьми, и относятся ко времени правления Исилдура и Анариона. Эти тексты, как правило, двуязычны, потому что квэнья использовался как язык-символ, превращающий текст из повседневного в вечный. Известны случаи использования его Верными как тайного языка, но они единичны… – Понятно. – Балану всё-таки удалось найти паузу и вклиниться в нее. – Если в моей библиотеке обнаружится текст на квэнья, я буду знать, к кому обратиться. Не сомневаюсь, что ты будешь очень занят, и всё же я надеюсь, что ты найдешь для меня время. По-родственному. Он улыбнулся. – Я буду рад помочь тебе, господин мой… – и тут Митдир осознал, что именно было сказано. – Господин? – Учись, зайчонок. Если тебе надо говорить, что ты мой родич, – говори. Но с одним условием. Балан улыбнулся, и Митдир понял, что условие нестрашное. – С тем условием, чтобы через двадцать лет уже я стал рассказывать, что ты – мой родич. – Обязательно, господин мой! – от радости Митдир почти выкрикнул это, эхо подхватило, высокий купол зазвенел ликованием юноши. Тинувиэль подняла голову от книги и недовольно посмотрела на него. …а Амлах? Амлах сидел за самым дальним из столов, где высились теперь уже ненужные родословные книги. Когда лорды ушли, он тихонько выскользнул, чтобы выплакаться в саду Хранилища. От счастья за своего мальчика./
1 сентября 2018 г. в 03:38
Год назад Таургон несколько месяцев прожил один. Поначалу это было здорово: не надо ни на кого оглядываться, можно читать по ночам, не боясь побеспокоить… но очень быстро тишина стала давящей. К собственному удивлению, северянин стал проводить в своей комнате не больше, а меньше времени, чем раньше. Читать по ночам в Хранилище оказалось как-то привычнее, там темнота и оглушительная тишь помогала сосредоточиться… да и вредно приучаться к чему-то новому, оно всё равно ненадолго, будут новые соседи, вернутся старые правила. Так что никакого чтения дома.
Осенью прошлого года Митдир был страшно взволнован: его ждала служба в гвардии, отъезд отца, жизнь в комнате Таургона. Юноша туда уже не раз поднимался; он, как зачарованный, смотрел на закат, стоя у самого угла окна, чтобы соседний дом не заслонял обзора… а еще чаще он просил Таургона позволения придти в гости в дождь, потому что любоваться закатом можно и с Языка, а вот видеть, как движутся тучи над Анориеном, как бегут серые пятна ливня, догоняя зеленые пятна ясной погоды, любоваться этой игрой стихий, оставаясь вне ее… вот это юноша увидел впервые за свою жизнь в Минас-Тирите и, едва дождь начинал стучать в окна Хранилища, Митдир умоляюще смотрел на друга: пойдем к тебе, пожалуйста.
А прошлой зимой всё изменилось.
Появился сосед.
На первый взгляд, ему было лет двадцать пять – то есть очень много для Первого отряда. Потом Таургон понял, что юноша моложе, просто ему пришлось рано повзрослеть.
Его звали Мантор, и это было единственное, что он сообщил о себе. На вопрос, откуда приехал, тот ответил «Лебеннин», но только вот когда Таургон сказал о себе «с Севера», Мантор сверкнул глазами: «Западный Эмнет?! Или Восточный?» Но объяснение арнорца мигом погасило его интерес.
Впервые за десять лет службы (или за шестнадцать, считая с самого начала) арнорец встретил человека, еще более скрытного, чем он сам. По злой шутке судьбы, именно с ним он хотел бы подружиться. Он куда больше напоминал стражников Четвертого яруса, чем здешних гвардейцев, не понаслышке знающий слова «забота» и «цена деньгам»: жалованье свое он, судя по всему, не тратил; как и Таургон, довольствовался тем, что ему полагалось за казенный счет. Но у арнорца деньги уходили на книги, а у Мантора? а кто ж его знает…
С жадностью голодного и пылом влюбленного он занимался искусством боя. Чаще всего в пару с ним вставал сам Эдрахил – и гонял безжалостно, пока с юноши ни начинал пот лить если не ручьями, то крупными каплями, а вечно замкнутое лицо загоралось светом счастья. Что-то командир о нем знал – для такой отеческой заботы должны быть причины… так что-то он и о тебе знает, а Наместник знает еще больше; вот и уважай чужие тайны, как уважают твою.
Пару раз Мантор просил его показать приемы северного боя, Таургон был готов учить и дальше, но этот северянин (странно звать северянином другого, но в том, что Мантор не родился в Лебеннине, арнорец чем дальше, тем больше был уверен) – он то ли боялся, что арнорец потребует откровенность в уплату за уроки, то ли просто избегал общения с кем-то, кроме командира, которому и так было известно скрываемое.
Арахад никогда не задумывался, что гибель северных земель – это беда не только крестьян. Лорды Гондора представлялись ему живущими в вечном счастье: солнце жаркое, природа щедрая, жизнь мирная, изобилие, нега и лень. Бегает эта «нега и лень» по воинскому двору без рубахи в любую погоду… закаленный? или дело в том, что так рубаха прослужит дольше? Это туники у них казенные, а рубаху покупаешь на свои – и она должна быть безупречной…
Им легко было бы найти общий язык.
И наверняка неслучайно Диор поселил их вместе. Диор ничего не делает случайно.
И ведь Мантор знатен… очень знатен. Вряд ли его отец, как Амлах, месяцами рылся в хрониках, чтобы доказать право сына на эту комнату. Знатен… и вот так обернулась судьба рода.
Западный Эмнет? Или Восточный?
Каково лорду, когда владения обширны, только вот крестьяне бежали на юг? Поля зарастают бурьяном, косули год от года скачут по ним всё смелее – охоться, едва выйдя за ворота замка. От голода не умрешь.
От орков защитит замок.
А что защитит от одиночества? От безысходности?
Бросили вековое гнездо и уехали в Лебеннин, к какой-нибудь дальней родне? Или Мантор солгал – и он готовиться вернуться туда, на север, куда более страшный, чем твой, потому что вас на Севере – целый народ, и вы верите в себя, а тут – одиночество на медленно умирающей земле.
И орки. Орки везде одни и те же.
Поговорить с ним? Наплевать на его молчание, сказать «я знаю, кто ты»?
И что?
Что ты ему скажешь?
Дашь ему надежду? Нет. Его надежда – он сам. У него есть цель, он идет к ней, Эдрахил эту цель знает и помогает ему.
Митдир прятал кусок серого хлеба, Мантор – угасшее величие рода. Митдиру ты помог. Мантору помощь не нужна. Сам справится.
Отвернись и сделай вид, что ничего не заметил.
Самое доброе дело для Мантора, которое в твоих силах.
Так было зимой.
А потом настал март.
И началось…
Каждый день туннель изрыгал очередную вереницу приезжих. Лорд, лорденок, семья, а потом слуги и бесконечное множество носильщиков.
Двери того дома, что заслонял Таургону обзор, кажется, не закрывались вовсе – в смысле, задние двери, через которые ходила (бегала! носилась!) челядь. Что творилось в доме, где жили Митдир с отцом, даже думать не хотелось.
Думать не хотелось, а узнать пришлось.
Однажды Амлах позвал его поговорить в саду Хранилища. Барбарис вокруг отчаянно зеленел молодыми побегами, мартовское солнце ликовало, а на лице Амлаха была вечная осень. Светлая, но – осень.
– Кажется, мне не удастся задержаться здесь до присяги Митдира, – сказал он извиняющимся тоном. – Так сложилось… надо уезжать поскорее.
То есть – тебя выставляют?! Гостей на присягу Боромира съезжается столько, что даже ваш угол нужен для кого-то более знатного?
– Но зато, – Амлах попытался улыбнуться, – Митдир пораньше переберется к тебе. Это же замечательно. Он будет так рад.
И не возразишь на это…
– Наверное, – продолжал Амлах, – так будет лучше. Для Митдира. Это хорошо, что я уеду до его присяги. Конечно, в самый праздник, вместе с Боромиром… нет, это не для него, но всё-таки правильно, что я уеду раньше. Он мне потом напишет, как всё прошло.
Таургон промолчал, стиснув губы так, что желваки заходили по щекам. Решение было написано на этом лице слишком ясно.
– Ты так много сделал для нас, – осторожно возразил Амлах на невысказанное. – Митдир станет Стражем Цитадели, это главное. А день… день – это уже неважно.
– Он напишет тебе, господин мой, – ответил Таургон, заставляя себя успокоиться.
Амлах еще не успел уехать, а северянин уже пил чай с Диором («Яшмовый Феникс», у каждой заварки неповторимый вкус, как игра цветов яшмы) и сказал между делом:
– Митдир же принесет присягу вместе с Боромиром?
– Разумеется, – улыбнулся Диор. – Он же родич лорда Балана.
И Таургон понял, что это совет. Очень-очень настоятельный совет, как должен Митдир отвечать на вопросы о своей семье.
Этот совет очень скоро пришелся к делу.
Первым появился Келон.
Арахад полагал, что гондорскими именами его уже не удивить, но тут чуть ни переспросил «Как-как тебя зовут?!»
Кого еще ему ждать? Хифлума? Дориата? Тангородрима?!
Почти угадал.
Пятым в их комнате стал Ломион.
Самое забавное, что обоим их имена на удивление шли.
Келон был, как и положено бегущей с гор реке, говорлив, суетлив и холоден. Он громогласно вещал о знатности своего рода, о могуществе и богатстве отца… когда он однажды вечером слишком насел на Мантора с вопросами о его происхождении, тот молча посмотрел на него, ушел к своей кровати, справил нужду и лег спать.
Ломион предпочитал задавать вопросы. Он был дружелюбен, спрашивал учтиво, а не требовал ответа, как Келон, и поначалу понравился Таургону. Но что-то коробило арнорца в нем. Слишком уж внимательно слушал, будто взвешивая каждую крупицу сведений на незримых весах.
За пять лет знакомства с Денетором Таургон привык к подобному, но – то человек, правящий Гондором, а то юнец!
Поэтому арнорец оказался немногим многословнее Мантора.
Судя по презрительному взгляду Ломиона, наследник Исилдура получил заслуженный титул «деревенщина», на чем дело и закончилось.
Для него, но не для Митдира.
– Мы в дальнем родстве с лордом Баланом, – ответил сын Амлаха так, как учил его Таургон.
– С самим Баланом?! – прошептал Ломион.
– Ну… – виновато улыбнулся Митдир. У его отца это выглядело бы жалко, у него же обезоруживало и располагало. – Это очень дальнее родство, по женским линиям обоих родов, но лорд Балан был так добр…
– Он был добр к тебе? – в глазах Ломиона Митдир стремительно рос.
– Очень! – выдохнул юноша, и тем не оставил ни малейших сомнений ни в знатности, ни в том, что один из могущественнейших лордов Гондора нежно заботится о своем младом родиче.
Который так скромен.