***
Через какое-то время Шото понимает: он видит, потому что ему есть дело. Все остальные либо слишком безразличны, как Тсую, либо смотрят не туда, как Киришима, либо проницательны, но тугодумы, как Ашидо. А Тодороки вдруг обнаруживает, как много всего замечаешь, когда морозная корка безразличия и апатии сменяется живым интересом, желанием знать детали и подробности. Обнаруживает даже, что не так уж и плох в социальных взаимодействиях, как думал — это он списывает на свой геройский класс, сделавший его за прошедший год совершенно другим человеком. — Хочу пригласить Яойорозу на танцы, — отчаянно сокрушается Минеда, лишенный надежд. На носу тот самый танцевальный вечер, которого с нетерпением ждут ребята из нормальных школ. Юу Эй не нормальная школа, и большей части ее студентов откровенно все равно на развлечения, им бы только найти повод повысить свой рейтинг и мастерство. Минору, впрочем, не большинство студентов: он ждет возможных развлечений как манны небесной, и конкуренцию ему в этом могут составить только Каминари, Ашидо и Хагакуре. — Ну так пригласи, — сдержанно и рационально предлагает Токоями. Минеда смотрит на собеседника, словно он с другой планеты. Абсурдность этого предложения очевидна каждому в комнате. — Давай я поделюсь с тобой мудростью, мой неопытный собрат, — великодушно предлагает Минору. — Она разве что нашему льдистому другому не откажет, — вещает юноша с такой уверенностью, словно констатирует, что Земля круглая. Тодороки отрывается от учебника по химии, чтобы обнаружить обращенные к нему взгляды. Все они источают уверенность, что Минеда прав, и немой вопрос «ты пригласил Момо, Шото?» Тодороки молча смотрит в ответ, и Киришима, предполагая, видимо, что одноклассник как обычно не очень догоняет, спрашивает то же самое вслух. Шото хочется приложить каждого по отдельности головой о стол — может, тогда их озарит. — Нет, — бесстрастно отвечает Тодороки. Вопрос он успешно игнорирует, имея в виду, что и ему Момо откажет, но ответ оказывается одинаково справедлив для обоих утверждений. Каминари смотрит на него с явным неодобрением, Минеда — так, будто окончательно уверился в его анормальности. — Ты дурак? — на всякий случай считает нужным уточнить Киришима. — Нет, — холодный тон Шото и учебник по продвинутому курсу химии, закрывающий лицо, свидетельствуют достаточно красноречиво, чтобы парни отвязались. «Но умный бы так не увяз», — думает про себя Тодороки, полностью игнорируя длинные химические формулы. «Поэтому, видимо, все-таки дурак».***
— Добровольное сотрудничество и чувство локтя очень важны для слаженной командной работы. Поэтому сегодня без жеребьевки — сами выбирайте себе напарников. От этого выбора будет зависеть ваш успех на экзамене, следовательно, обвинить в случае неудачи вы сможете только себя, — Аизава дает студентам время на раздумья и покидает класс. В поднявшемся галдеже спокойными остаются только строгий Иида и морозный Тодороки. Все прочие кидаются друг к другу с предложениями о партнерстве, и пока Шото подыскивает лучший вариант (в общем-то, главное, чтобы не Бакугоу, с остальными он как-нибудь сладит), а Мидорию оккупируют со всех сторон, Киришима спасает людей. — Эй, Бакугоу, зададим жару? — за самоотверженность Киришиму боготворит большая часть класса, ведь он единственный, кто может добровольно встать в пару с Катсуки. Остальные — по принуждению. Блондин привычно кивает, и Тодороки отмечает, что теперь он соглашается практически без криков и мордобоя — кажется, он привык к Эйджиро и действительно считает его другом. Но возникшая рядом с ними Яойорозу вдруг нарушает тандем и невозмутимое спокойствие. — Извини, Киришима, но можно в этот раз я поработаю с Бакугоу? — школа будто вымирает, можно услышать, как за окном поют цикады, и Тсую не удерживается от нервного кваканья. Эйджиро оторопело трясет головой, явно не возражая, но и не очень понимая. Тодороки прикрывает глаза рукой, и это больше неодобрение, чем разочарование. — Что думаешь, Бакугоу? Ты не против побыть моим напарником? — На хера, умница? — у Бакугоу, если смотреть внимательно, дергается глаз, пальцы и нога, выстукивающая мерную дробь (таланты барабанщика) по ножке парты. На Яойорозу он реагирует совсем не так спокойно — точно не привык. Шото готов поклясться, что предвидь он это столкновение, попытался бы всеми силами избежать. Тодороки сам бегает точно так же. Казалось бы, самые многообещающие студенты! И где же их хваленая храбрость, знаменитое рвение? «Какой позор», — сокрушается Шото и походя отмечает, что не только цели, но и слабости у них с Бакугоу одинаковые. Момо, впрочем, такая агрессия не расстраивает, она не теряется и не тушуется даже под прицелом всеобщего внимания — такая уверенность, кажется, ей не свойственна, но Тодороки прекрасно знает, как сильно она выросла за прошедший год, и в личном, и в профессиональном плане. Всем интересно, что вдруг ударило старосте в голову. На лице Урараки жирным шрифтом написано «отравилась, наверное». — Мы в прошлый раз неплохо сработались, и я подумала… — Иди с кем-нибудь другим срабатывайся. С твоей болтливостью желательно — с глухим, а то эти нотации терпеть невозможно, — грубо обрывает Катсуки, и Момо поджимает губы. По ней и не скажешь, что ее чувства задеты. Как и обычно, она безупречна, но на этот раз еще и очень напориста. — Как ты планируешь расти, если работаешь только с одним Киришимой? Профи умеют приспособиться к любой ситуации и любому напарнику, а ты, Бакугоу, выбираешь путь наименьшего сопротивления. Киришима (и еще часть класса) подскакивает вместе с Бакугоу, справедливо опасаясь за жизнь Яойорозу и намереваясь, если что, прекратить насилие. Но Катсуки даже кулака не заносит — стоит, вперив гневный взгляд в девушку и дышит глубоко и шумно, как конь после галопа. На его злобном лице мелькает подобие мысли, хотя Тодороки готов поспорить, что нет у блондина никаких мыслей — одни инстинкты и горстка ощущений. Еще Тодороки ждет, что при благоприятном исходе кто-нибудь обязательно похвалит Момо за заботу о ближнем, что она, как настоящая староста, следит за успехами учеников собственного класса, что печется даже о Бакугоу. И никто как обычно не рассмотрит, что о Бакугоу она печется больше, чем об остальных. — А не боишься, что при наибольшем сопротивлении тебя по асфальту размажет? — ухмыляется Катсуки, и в голосе его отчетливо слышна угроза. Шото слышит и то, что замаскировано. И не будь сочетание «Бакугоу — бережность» таким абсурдным, Тодороки счел бы даже, что это трогательно. Его бы, правда, стошнило прежде, чем он это признал, но что уж есть. — Давай просто придерживаться чего-то среднего, и тогда все выживут. У Аизавы, когда он просматривает получившийся список напарников, дергается воспаленный глаз, и что-то подсказывает Шото, что это не от вполне мирного сочетания Киришима — Ашидо. — Я вам тут немного приврал. Жеребьевка все-таки будет. Надо же нам как-то выбрать вам соперников. Тодороки заранее знает, чем закончится эта история — с его-то удачей! — и ни капли не удивляется, когда узнает, что сегодня ему предстоит сражаться с самой странной парочкой в классе.***
— Как у тебя выходит оставаться таким спокойным? — Урарака нервно перебирает пальцами перед входом на площадку. Тодороки ничуть не расстроен, что в напарники ему досталась именно она. Немного удивлен, что Очако не держится Мидории или Ииды, а выжидает более-менее спокойного момента и топает прямиком к нему с этой своей решительной миной. «Тодороки, давай поработаем вместе?» — предлагает она серьезно, и Шото легко соглашается. Очако хороший человек и ответственный напарник, к тому же, когда он узнает сегодняшних оппонентов, ее опыт становится весомым — разве что Мидория лучше знает, как вести себя в поединке с Бакугоу. — Я думаю о плане. — А он у нас есть? — удивление в ее голосе кому-то может даже польстить — за те несколько минут, что им дали на подготовку, продумать стратегию не каждый бы смог. Для Тодороки это повседневность, он каждый свой шаг рассматривает как часть целого, планирует и расставляет по местам. Но он уже давно извлек урок: в этой игре он не один. Поэтому Шото поворачивается к Урараке. — Как бы ты поступила? — она слегка смущается, но решительного настроя не теряет. — Яомомо вряд ли будет сражаться на передовой, скоре всего она будет поддержкой — ее следует обезвредить первой, а затем взяться за Бакугоу, — ее немного передергивает от предложения «взяться за Бакугоу», но Тодороки уже рассчитал, что вдвоем у них гораздо больше шансов обезвредить Катсуки. Предложение в общем-то здравое, вот только Шото видит те вещи, которые мешают этому плану. — Нельзя выводить Яойорозу из строя сразу. Из-за напарника у Бакугоу связаны руки. В прошлый раз она сдерживала его, как могла, и нет причин считать, что в этот раз не сможет. Пока Яойорозу на поле, у нас гораздо больше шансов обезвредить обоих. — Тодороки не говорит, что, вероятно, на напарницу Катсуки будет отвлекаться не меньше, чем на врагов — убедить в этом кого-то, кто не видит, не получится, но воспользоваться таким странным фактором не помешает. — Я слышал, ты научилась управлять траекторией предметов, которые делаешь невесомыми? — Нет-нет, я только пытаюсь, — мотает головой Урарака, щеки у нее пылают. — Но могу попробовать. На поле все идет не по плану: Яойорозу сегодня не в виде поддержки, и Шото приходится столкнуться с ней лоб в лоб; Бакугоу даже не думает влезать в это странное сражение и выскакивает на прикрывающую Тодороки Урараку, отделяя ее серией взрывов от напарника. Тодороки успевает только создать ледяную глыбу под рукой Очако, прежде чем ее относит взрывом на несколько метров — он надеется, она помнит про первоначальный план и успевает коснуться льда. Сам Шото теряется в дымовой завесе, созданной игрушками Момо, прикрывает рот, чтобы не вдыхать дым, и понимает, что использовать огонь здесь не может — выдаст свое местоположение. Он бесшумно бредет в ту сторону, откуда раздаются звуки, надеясь, что дым не достал до Урараки, и чуть не наступает в подготовленную ловушку. Это правда, что в ближнем бою Яойорозу с ним не тягаться, но Тодороки отчетливо понимает теперь, когда удается уклониться от летящих к нему железных цепей, что у нее много других вариантов сражения, к которым он лично совершенно не готов. Шото мимолетно радуется, когда может различить вдали две фигуры, не затянутые дымом, но на самой кромке его вдруг настигает Яойорозу, и приходится уклоняться от серии взрывоопасных матрешек. Теперь, когда его обнаружили, можно не сдерживаться, и Шото использует огонь, чтобы откинуть противника на расстояние, с которого она не сможет атаковать. Момо предусмотрительно обернута в огнеупорный плащ, но недовольный сорванным планом и необходимостью сражаться против Яойорозу Тодороки разогревает пламя до того состояния, когда плащ может не помочь, и его противница вынужденно отступает. Из дыма он выныривает одинаково неожиданно и для Бакугоу, и для Урараки, которая выглядит замотанной, но держится достойно. Она соображает быстро, и пока Бакугоу с видимым удовольствием отвлекается на мордобой с Шото, девушка ныряет за ранее созданный ледник. — Тодороки, сейчас! — командует она, и Шото пригибается, уклоняясь от взрыва, который пролетает мимо цели, но попадает в льдину и разносит ее вдребезги. Шото мельком думает, что осколков слишком много и Урараке с ними не сладить, но Очако справляется и умудряется контролировать большую часть крупных невесомых льдин, несущихся на Бакугоу с поразительной скоростью. Удивление на его лице видно невооруженным взглядом, но позиции он не меняет. — Все не взорвешь, — напряженно крякает Урарака, взяв за основу тот опыт со спортивного фестиваля — на всякий случай некоторые из льдин направляются Бакугоу за спину. Яойорозу появляется внезапно, ныряет в осколки, буквально тормозит о Катсуки, сталкиваясь с ним спинами, и прикрывает обоих чем-то вроде щита, почти выдерживающего напор острого льда и только под конец идущего трещинами. У Шото пересыхает во рту от мысли, что эти ледышки проткнут ее насквозь, но он справляется и направляет от себя к противникам льдистую дорожку — Момо, следящая за острыми осколками и за ушедшим в собственные взрывы Катсуки, неосторожно влезает в нее ногой и не имеет возможности сдвинуться с места. С летящими в лоб осколками Бакугоу успешно справляется. — Не так просто, — предупреждает Урарака, настроенная на реванш, и Катсуки, повинуясь инстинктам, поднимает голову — сверху на него обрушивается ледяной дождь. — Да ты, блядь, издеваешься? — орет Бакугоу, когда не выходит сдвинуть напарницу с места. Он прицельным взрывом освобождает ее ногу из тисков льда, но времени на маневр не остается. Вариантов немного: Тодороки действует согласно плану и отрезает им пути к отступлению высоким огненным кольцом. Его огонь не может долго существовать без носителя, но долго и не нужно — нужна секунда до того, как ледяные копья обрушатся на противников. Остается только надеяться, что взрывы совладают с этим ледяным апокалипсисом. — Не выходит, — во всей этой неразберихе Шото слышит только отчаянный вскрик Яойорозу, а затем все стихает. За серией взрывов, паром ото льда, соединенного с огнем и поднятой пылью, не сразу понятно, что произошло. Но Урарака на всякий случай становится рядом с Шото, готовая продолжать бой. Этого не требуется: ледяные осколки разбросаны почти декоративно вокруг валяющегося на спине Катсуки и лежащей на нем Момо. Видно, что устроилась она не слишком удобно, пусть и на широкой груди Бакугоу — несколько осколков некрасиво разрезали костюм, впившись в тело, и она не спешит двигаться. Шокированному выражению лица Бакугоу причиной вовсе не торчащая из ладони острая льдина и не собственный просчет — он, в отличии от Тодороки, совершенно не был готов к чему-то подобному. Ни к исходу, ни к чужим поступкам. К жертвенности Момо и ее героическим порывам — совершенно точно. На мгновение Шото пугается, что сейчас Катсуки откинет напарницу взрывом, только усугубив ее положение, но Бакугоу удивительно дипломатичен, когда кто-то жертвует ради него собственным благополучием. — Эй, умница, слышь, слезь с меня, — рычит он, не двигаясь и, видимо, поняв, что не все гладко. — Яойорозу, съебись, говорю! — он подсовывает под нее здоровую руку и легонько трясет за плечо. — Она жива? — Урарака подлетает к противникам, забыв об экзамене, и в этот момент раздается звонок, оповещающий об окончании соревнования. Никому до этого особо дела нет. Очако делает тело Момо невесомым, Шото придерживает ее кое-как, чтобы не задеть повреждения, и пытается нащупать пульс, Бакугоу с проклятиями выдергивает ледышку из ладони и смачно матерится. Яойорозу что-то слабо стонет, Тодороки перехватывает ее увереннее и, кивнув напарнице, вылетает с площадки к Исцеляющей девочке. — Охуеть вы психи, — слышит он краем уха встревоженный голос Катсуки, отмахивающегося от Урараки, которая пытается помочь. С ним-то все будет в порядке, у него лишь парочка ссадин и травмированная ладонь. «Интересно, он хоть понял, что не успеет все взорвать? Подумал ли о том, чтобы спасти напарницу?» — Неужели тебе не хватало времени ничего создать, чтобы прикрыть вас обоих? — Шото обращается к бессознательной девушке просто для галочки, ему нужно спросить, пусть ответа он и не дождется. Хоть что-то должен спросить, раз важного не может.***
— Какого хрена ты решила, что быть живым щитом — лучший выход из ситуации? — рявкает Катсуки, вцепившись в изножье железной кровати в медпункте. Мидория на всякий случай хватает его поперек торса, а Киришима становится рядом с Яойорозу, если вдруг Бакугоу совсем озвереет. Тодороки и Урарака до сих пор стоят в своем извинительном поклоне: они пришли просить прощения, остальные ребята пришли навестить, и только Бакугоу пришел орать и ругаться — его еле заставили пойти, и теперь каждый сожалеет об этом решении. Во всей этой ситуации спокойной остается только сама Момо, разматывающая по разрешению врача повязку на руке. Она улыбается Шото и Очако и лишь мельком глядит на Катсуки, когда тот принимается орать. — А ты почему остался лежать? — спрашивает она, и Изуку чуть ни шлепается на задницу, когда Бакугоу резко выпрямляется и злобно сверлит взглядом старосту. Если до этого он просто привычно завелся, то теперь, когда она косвенно обвинила его в не сданном экзамене, злится всерьез — железные прутья кровати неприятно скрипят. — Чего вякнула? Тодороки, конечно, не ждет, что Бакугоу хоть кому-то в этой жизни может сказать «спасибо», но считает, что даже этот идиот может оценить великодушие, когда оно у него прямо перед носом. Яойорозу лишь вздыхает. — Условием выигрыша было обезвреживание обоих соперников. Создать что-то для защиты нас обоих я не успевала, поэтому решила, что у тебя больше шансов справиться и с Тодороки, и с Ураракой. Это просто ставка на сильнейшего, Бакугоу. Ты ведь сам всегда так делаешь, — Яойорозу пожимает плечами с такой безразличной сосредоточенностью, что Шото приходится прикусить губу, чтобы не высказать ей при всех. Он думает, что Момо просто не может признаться, почему поступила именно так, и то, что она так легко прикрывается рациональным, его раздражает — слишком напоминает его самого. — Как двигаться-то, когда ты развалилась сверху, как ебучий дохлый кит? — Бакугоу! — возмущается Урарака, но Момо даже бровью не ведет. — А как обычно ты устраняешь препятствия? — Ясно как: взорвал и пошел. Никто не говорит вслух, но все об этом думают. Замечание Яойорозу логично, замечание Яойорозу имеет смысл. Для всех, кроме Шото, который тогда еще понял, что Катсуки так и будет лежать столбом, чтобы еще больше не навредить, пусть и проиграет бой. Хуже проигрыша для Катсуки ничего нет, даже собственная смерть — недостаточное извинение для неудачи, но, видимо, чувства всех делают дураками, даже самых отбитых. — А кто вечно орет, что настоящие герои не бросают товарищей? Это вы здесь гребанные святоши, так ко мне-то какие претензии? — «Что, Бакугоу, переступить через трупы врагов и головы товарищей — больше не про тебя?» — В следующий раз, когда вздумаете подохнуть, слабачье, я учту ваше пожелание, — огрызается Бакугоу, отступая на два шага и стряхивая с себя Мидорию. — По-твоему, только слабые нуждаются в помощи, Бакугоу? — Яойорозу смотрит прямо перед собой, и Тодороки не покидает ощущение, что она провоцирует одноклассника. Несколько часов назад помогли ему — значит ли это, что он слаб? Шото подсознательно готов к взрыву, хоть и понимает, что этого не случится: скорее всего, Катсуки подавлен, а не разъярен, и просто пытается выместить на ком-то злобу от бессилия. Урараку недооценил именно он, именно он не слишком полагался на напарника, прикрывающего его спину, и как обычно старался вылезти за счет собственных сил. Может, Яойрозу и виновата, что вообще туда полезла, что не продумала пути отхода, что не смогла убедить его действовать более рационально, что поставила благополучие партнера выше своего собственного, но проиграли они не из-за нее. Кем бы Бакугоу ни был, он точно не тупица и все это прекрасно понимает. Возможно, именно поэтому он не отвечает. Швыряет принесенные Иидой цветы об стену и выходит из палаты, даже особо не топая. — Неужели…. — выдыхает Урарака, и у Шото сердце пропускает удар. Он косится на нее с надеждой — она поняла, она видит, он не придумал себе несуществующее из-за собственной асоциальности и проблем с коммуникаций, из-за того, что не знает, как совладать со своими чувствами. Судя по ее ошарашенному лицу, осознание ее все-таки настигает ударом в солнечное сплетение; судя по ее широко распахнутым глазам, осознание это для нее болезненно. И тогда Тодороки понимает еще кое-что: он здесь не единственный, кто видит, потому что ему есть дело.***
Танцевальный вечер определенно не ладится: развлекается лишь половина учеников, остальные сидят на своих местах и либо пытаются слиться с обстановкой, как Токоями, либо думают о чем-то своем, как Мидория, либо откровенно скучают, как Бакугоу, зевающий с таким усердием, что вот-вот челюсть вывихнет. Есть еще те, кто совсем не умеет веселиться — к ним относится и Тодороки, притащивший с собой книгу. Он бы при прочих равных вообще остался в гостиной, но, во-первых, социализация необходима для успешной работы в профессии, а во-вторых, Аизава пригрозил, что те, кто не появятся, окажутся в конце рейтинга Академии. Видимо, «B»-класс столкнулся с той же угрозой от своего руководителя, поэтому зал заполнен не самыми веселыми людьми. Но потихоньку все больше народу втягивается в праздник, а веселье становится общим: Ашидо в центре зала учит желающих танцевальным движениям, Каминари откуда-то притаскивает газировку (сдается Тодороки, что не только газировку, судя по тому, как блестят у него глаза и как на секунду просыпается Аизава), Минеда безудержно радуется нарядным и не очень скромным платьям, призывая девушек больше танцевать. — Ты не любишь праздники, Тодороки? — раздается голос позади него, и Шото натыкается на смущенную улыбку Яойорозу. Она до сих пор общается с ним очень формально и высказывает свое восхищение при каждом удобном случае. Если бы Тодороки мог предположить, что она на него равняется, он бы непременно отговорил ее от этого стремления: нет ничего хорошего в том, чтобы походить на него. — Люблю, но не умею принимать в них участия, — спокойно признается Шото. Он все еще не до конца освоился, какие вещи следует говорить, а какие положено оставлять для себя, и некоторые его фразы могут довести особо чувствительных до слез. Мальчик, который и собственный день рождения уже двенадцать лет не праздновал — ну разве не грустно? — Может, стоит начать с танцев? — Момо смущенно розовеет, как и всегда, когда ей нужно о чем-то его спросить. Шото не принимает на свой счет: Яойорозу так воспитана, что ей сложно общаться с противоположным полом не на деловые темы. Она даже с подругами очень сдержана, а уж когда приходится взаимодействовать с парнями вне класса, по-дружески, ее чаще всего одолевает смущение. Она сразу теряет всю свою деловитость, весь авторитет старосты. В каком-то смысле общение для нее — такое же испытание, как и для Тодороки, просто она подходит к нему с большим энтузиазмом. Смущенной Шото не видел ее разве что с Бакугоу: с ним Момо общается с необыкновенной уверенностью, может, даже с легким, сдержанным раздражением, вечно пытаясь ему что-то втолковать. В моменты столкновений с Катсуки от ее робости не остается и следа. — Не думаю, что справлюсь, — извиняется Шото, и собеседница его ухмыляется в кулачок. — Это же не ракетостроение, Тодороки. Всего-то несколько движений. Ашидо и обезьяну научит, а лучших учеников Юу Эй и подавно. — Ты права, с ракетостроением проще, — вздыхает Тодороки обреченно, уже понимая, что сдался, и следует за Яойорозу в самый центр площадки, где блистает Мина. «В конце концов, это же просто движения, вряд ли это сильно отличается от тренировки», — думает Тодороки и, конечно, ошибается. Через пару минут он готов сдаться, но Ашидо решает, что самое время станцевать что-нибудь парное, и Шото в отчаянии косится на Момо, то ли спрашивая разрешения на побег, то ли переживая, что стоять в паре ему придется с кем-то другим — он и сам не знает. Яойорозу заметно теряется, когда он, повинуясь какому-то внезапному решительному порыву, протягивает ей руку, приглашая на танец с обычной своей миной безразличия ко всему сущему. Видимо, вежливость в ней перебарывает смущение и боязнь, что он оттопчет ей все ноги, потому что танцор из него никудышный — Шото устраивает и вежливость. Он старается не думать о чужой близости, о неуставных прикосновениях, о холодных девичьих пальцах в его руке, об общей неловкости ситуации, и не перестает считать про себя «раз-два-три, раз-два-три» — со стороны он очень похож на деревянную куклу, которую завели и поставили на танцпол, но мягкая поступь Момо спасает ситуацию. Яойорозу вообще спасает ситуацию, видя его сосредоточенность и не пытаясь поддержать беседу. Она еле-еле касается его плеча и смотрит куда-то в сторону в те редкие моменты, когда Тодороки отрывает взгляд от собственных ног и незаметно старается разглядеть ее лицо. В общем и целом ситуация складывается удачно: голова Тодороки стремительно пустеет, туфли Яойорозу не страдают. — А я что говорил! — ни с того ни с сего орет Минеда, наконец-то отвлекшийся от попыток заглянуть каждой барышне под платье, и невежливо тычет пальцем в их сторону. — Я знал, что все так и будет, — вид у него отчаянный, но и торжествующий одновременно. Минору вообще один из главных создателей легенды, которую Тодороки так ненавидит: он все твердит, что Шото и Момо пара, и пытается доказать это при каждом удобном случае, разоблачить, вывести на чистую воду. По его мнению, эта парочка просто не может не быть связана: красивые, состоятельные, положительные, целеустремленные, из геройских семей — они слишком похожи, чтобы не сойтись. Тодороки находит в этом определенную логику, но не находит никакой прелести, ведь эта позиция, скорее, держит Яойорозу на расстоянии, она порой смотрит на него, как на святой образ, а не на человека. И все-таки он благодарен ей, что при всем при этом девушка не оставляет попыток к общению. Шото знает, что одноклассница вежливо отказала всем, кто ее приглашал, потому что Мина предложила не разбиваться на пары и пойти всем вместе, большой дружной компанией. Он никогда бы не подумал, что это предложение поступит именно от Ашидо, но его быстро поддержало большинство. И все-таки это не остановило ребят с параллели от приглашений звезд школы на вечер танцев. Убедить Минеду, что в отказах Момо не было злого умысла и что это вовсе не из-за него, Тодороки просто не способен — его Минору точно не послушает. — Че разорался-то? Ну крутят шашни и крутят. Твое какое дело? — От проснувшегося Бакугоу Минору отскакивает, как от выбравшегося из клетки аллигатора. Но Катсуки настроен крайне мирно. Тодороки даже кажется, что вся это ситуация его успокаивает. Бакугоу еще раз зевает, широко и с наслаждением. — Велено было явиться. О том, чтобы оставаться до конца, никто не говорил. Я сваливаю, и только попробуйте опустить меня в рейтинге, — кидает парень задремавшему учителю и бодрым шагом направляется к выходу. Яойорозу поджимает губы, благодарит Шото за танец, благополучно забывая о криках Минеды, и просит у учителя разрешения выйти. Тодороки борется с желанием рвануть за ней, чтобы окончательно увериться в своих выкладках, и собирается вернуться к своей книге, но из толпы возникает Мина, которой приличия не знакомы — вот кто не теряется и не краснеет. Она сама приглашает Шото на танец, и каким-то образом он оказывается втянут в бесконечную череду некомфортных ситуаций. Пока, наконец, ему не удается добраться до стула под предлогом поговорить с Ураракой, которая разминает уставшие от неудобной обуви ноги и кидает задумчивые взгляды на дверь. — Яомомо еще не вернулась? — вместо приветствия спрашивает она. — Вроде бы нет, — отзывается Шото, хотя знает, что точно нет. Очако поворачивает к нему обеспокоенное лицо, внимательно смотрит, часто моргая, и губы ее складываются в скорбную, но обнадеживающую усмешку. Она глубоко вздыхает и откидывается на спинку стула. — Как паршиво-то. Тодороки поражен до глубины души: он себе-то не признается, что это паршиво, а Очако находит душевные силы перед кем-то другим открыться. Видимо, она и правда все понимает. Шото молчит, а на ее губах расцветает улыбка, слегка неискренняя, но весьма уверенная. — Ну ничего, и не такое превозмогали. Да, Тодороки? Тодороки не знает про превозмогание, но знает, что Урараке можно доверять. Поэтому просто кивает в ответ.