***
Вчера, после обеда, подонки принесли на урок физики хлеб. Согласно надёжному приказу Ральфа выложили треугольные красно-коричневые куски по частым батареям, невинно ожидая сухарей. Долго сидел, сжимал зубы учитель, концентрировался на подаче материала о Ньютоне, ждал. Новая методика воспитания опять дала сбой: он зыбко прошёлся вдоль длинной батареи и свалил всё, чёрно прихлопывая светлыми ресницами на каждого хулигана. Подсохший крайками хлеб полетел на пол, кое-кому попал на парту, на и так замызганные тетрадки. - Да, тут целая буханка, сучары, - прошипел учитель тихо, стоя у задних парт, но так ярко, чтобы отморозки слышали. Да, он уже становится похожим на Гэвина или Карла. Хотел было наорать на Ральфа, потом помехой вспомнил о своей вчерашней гениальной мысли "не повышать голос - не реагировать, не обращать внимания" и замолк. Маленькие слабаки. Все лишь подстраиваются под главаря Ральфа. Но это хорошо, не как у Рида - у того полный дерзких отморозков класс.***
Хэнк убирал кабинет. Если бы пожаловался на этих бездушных проблемных сволочей или если бы увидела уборщица, их бы пороли. Тогда новая система Андерсона не оправдала бы результатов. Но сейчас он крайне хотел, чтобы их жопы отдраили, вымыли кровью хорошенько. Очень хотел. Затем вспомнил, как видел светлые голубющие глазёнки Саймона или любого другого мальчишки во время порки, подтрясывающийся зад, тяжкие, сдерживаемые, чтобы не опозориться перед такими же провинившимися, стоны. Вспомнил ещё, как сам опускает волнующиеся веки, просто смотреть на это не может. А потом, на алгебре, Хэнк выгнал Ральфа из кабинета за то, что он теребил руку, гладил шаловливо пальцы скромного Саймона. Все мальчики возбудились, оглядывались друг на друга, разгорячились больно, взвинтились, забурлили от столь непристойного зрелища. У кого-то тепло покраснели щёки. Точно и у скромненького Саймона. Ну, как скромного? До этого Андерсон застал маленького гомика в туалете с учеником класса постарше, застал медленно потирающего охристо-белые шортики напротив. Хэнк только и успел рассмотреть эти его длинные серенькие носочки, цепкими ободками врезающиеся в голени, и мечущиеся сандалики. Потом вывел за ухо. Тихо, чтобы Гэвин из соседнего кабинета не услышал, а то выпороли бы. Старшего не трогал: пусть Рид сам разбирается. Хэнк всё ещё привыкал. Многое, что учитель наблюдал в этом интернате, хотел бы навсегда развидеть.***
Директор, чёрствый и жестокий в наказаниях Карл Манфред, с самого утра спокойным, маслянисто-текучим голосом сказал приглашённому в свой умиротворённый, чистый кабинет Андерсону: - Думаю, ты готов. К тебе в класс сегодня приедет один "мальчишка". Мать мыкается, уж не знает, что с ним и делать. - А что такое? - осипло произнёс Хэнк. Учитель испугался: он-то считал, что среди его шестнадцати ребят уже и так царит полный хаос, пышащий адовыми выходками и шалостями. - Он мразь, сущая мразина, имей в виду. И будет твоим, просто приготовься. Гэвину уже некуда: двадцать чертей. У одного тебя - всего шестнадцать. Карл, расправив длинный атласно-бурый пиджак, который Андерсон лицезрел все два месяца, как сюда приехал, оглядел свой светлый кабинет, плавно падающие на стол солнечные прямоугольники из окон, положил руку учителю на плечо, слегка надавил, прихлопнул один раз и покинул комнату. Хэнк только и слышал, как в коридоре пробежали истошные лязгающие крики директора и стыдливые всхлипывания попавшегося маленького мальчика.***
Божья коровка пугливо села на запачканное стекло окна, ещё не успев сложить крылья. Андерсон чутко встал. Грязные тюли развевал бодро гуляющий ветерок из открытых створок сверху. А там сине-голубое небо да белеющее ослепляющим кружком солнце. Он посмотрел вниз из своего кабинета, мирно располагающегося на третьем этаже. По вьющейся, краями курчавой салатовой травкой, тропинке, тянущейся далеко от высоких чёрных готических ворот, прячущихся под лоснящимися весенним цветением деревьями и ограждающих территорию школы, шёл по мерцающей зелёной лужайке вытянутый мальчонка с матерью. Повыше остальных. Его густые, тёмно-коричневые, кофейные, меднеющиеся под лучами волосы были образцово уложены. Только одна прядка с шёлково-жёлтым бликом робко развевалась на ветру. Бежевые, с примесью охры, шортики впору сидели на упругих белых бёдрах. Не таких уж худеньких. "Жрёт немало". Носочки белоснежные. "Не бедствует". У всех тут коричневые или серые. Нёс набитую, кожаную, тёмно-мандариновую сумку, переливающуюся на солнце. Голубая рубашка с коротким рукавом в еле заметную клеточку. Ангельский мальчик. Много беленького. Скромненький, по сторонам на других ребят не глазеет. А рядом молодая женщина. Даже слишком для такого большого мальчугана. И не столь замученная, как все матери, которых Андерсон наблюдал до этого. Хэнк начал быстро жевать, чтобы проглотить свой батончик и поскорее спуститься рассмотреть чудо. Кроме того, учитель неуследимо усмехнулся. "И вот это… мразь?" Он, правда, до последнего надеялся, что всё не так плохо. Хэнк впопыхах раздвинул бумажки на столе, пошелестел, сам не зная для чего: то ли искал примеры по сегодняшней алгебре, чтобы сразу их прихватить, то ли хотел ещё раз проглядеть листок с сухой характеристикой из прошлой школы Коннора Райта, где значилось, что мальчонке шестнадцать. Сыну Андерсона было четырнадцать два года назад. Учитель всегда думал об этом, завидев схожие даты рождения в списках детишек. Все оценки удовлетворительны, кроме литературы и английского. По ним - четвёрки. Пять по физкультуре. Чуть ниже медицинской справки, прикреплённой жёлтой кляксой клея, было крупно, размашисто написано фиолетовыми, мутно размывшимися чернилами: «рост – 178 см; вес – 68 кг». И самое главное - слова директора: "Проблемный. Издевался над учителями. Испортил школьное оборудование. Испортил многих мальчиков". Предложения в порядке убывания по важности. Учителя. Оборудование. Мальчики. Хэнк даже фыркнул. Такой бездушной, бессердечно короткой характеристики он ещё не видел. Казалось, будто Коннора очень хотели незамедлительно сбагрить из старой школы. Потом Андерсон узнает, насколько точно эти строчки описывают мальчика. Других слов и не нужно. «Ему шестнадцать», - ещё раз подумал Хэнк. «Постарше Ральфа». Теперь он размышлял не о сыне. О Ральфе, желтоволосом, с ехидной улыбочкой. Учитель сам не замечал. Да, последнее время Андерсон слишком часто беспокоился, переживал за свой класс. И шестнадцать - это не тот возраст, когда ищешь щель для неугомонного члена в каждой дырке, в каждом неопытном мальчишке или кончаешь в выбранную, всегда новую и интересную, своеобразно изящную, цель вместе с дружками. Как, например, в привезённое чьей-нибудь мамашей песочное печенье, водружённое на сивом пне в яблоневом саду. Нет, не в шестнадцать. Но он «проблемный». Что же такое? Красивый, белолицый. С цветущей кожей и бледно-розовыми, как лепестки распускающейся яблони, щеками. Без прыщей, без веснушек, в отличие от большинства ребят здесь. С прямыми наливными плечами. Со слегка выпирающими, белеющими молоком, небольшими, упругими бицепсами. Нежный. Сидит очаровательно и ходит аккуратненько. Но те, кто его знали, так не считали. Потому что Коннор был не озорным, лукавым драчуном, как Ральф, и даже не скрытной, наглой, мутной тихоней. Этот ангелочек, чуть пониже высокого, мощного Хэнка, разрушал психику окружающих. Так бы сказал Андерсон, узнай его получше.***
Они, ухоженная миловидная женщина в нарядном тёмно-лиловом платье до колен, мальчик в шортиках и учитель, сидели теперь на лавочке под разлапистым деревом с трепыхающимися от лёгкого согретого ветерка листьями. Спокойная мама. Копошащиеся обычно приводили не слишком трудных пареньков, жадно разглагольствуя об их "плохих" деяниях. Но Норт Райт лишь выдержанно сообщила о литературных успехах сынка: - Он хорошо пишет, его хвалил прошлый учитель. Они не указали это в характеристике?.. Нет, школа ничего там не указала. Хэнку стало интересно: - Вы имеете в виду сочинения или стихи? Коннор смотрел на ярко-голубое небо, слегка приоткрыв влажные кремовые губы, оголив идеально ровный ряд верхних зубов с чуть заострёнными клыками. Парень ещё ни разу не озарил учителя своим ясным взглядом, и казалось, он и не слышал разговора мамаши с новым преподавателем. Женщина, скрывая явную озадаченность, посмотрела на Хэнка, высоко приподняв одну очерченную бровь, затем - на мальчика. Да, она и понятия не имела, что пишет её сынок. Учитель повернулся и наклонил тело вперёд; ему мешали длинные, сладко и цветочно надушенные, тёмно-каштановые волосы матери подростка, чтобы самому спросить: - Коннор, что ты писал? Андерсон впервые прямо обратился к ребёнку. И осознал, это была не мальчишеская скромность, когда только что тот не отвечал на простейшие слова вежливости в свой адрес. Сейчас, при матери, Коннор настроился молчать. Паренёк проводил белыми, с ровно подстриженными ногтями, пальцами по бархатному сочному листику с куста боярышника, нависающего над лавкой с его стороны, чуть поворачивая голову на озорной шум пробегающих рядом мальчишек. Бровки дугами, такими ровными, что учителю даже показалось, Коннор их причёсывал. Маленькие карие глазки окрасились безобидными сейчас, прозрачными под солнцем, проникающим сквозь листья. Суженные зрачки и большие полотна янтарно-коричневых радужек ловили яркие лучи. Он не морщился от ядовитого света, как все дети. Хэнк заметил небольшую ямочку под глазницей на карамельной щеке. Мать уехала, не дотронувшись до сына, даже не оглянувшись.***
Когда Коннор с учителем неспешно направлялся к своей новой комнате, чтобы положить вещи, Андерсон начал обдуманно: - Сейчас можешь не идти на английский. Приходи на алгебру. Поймёшь, когда начнётся, по звонкам. Райт молчал. Хэнк тяжело вздохнул. Он специально не упомянул, на каком этаже находится его класс - потом помучается, наивно и безрезультатно расспрашивая злобных маленьких хулиганов. Учитель ведь рассчитывал, что мальчишка заговорит с ним без матери. Нет, ну и ладно. Андерсон поймал себя на мысли, что было бы неплохо, если Коннор пропустит урок из-за этой неосведомлённости, и данный факт невзначай узнает Гэвин, с удовольствием расскажет Карлу, затем подростка отправят в класс для порки. Странно, Андерсон подумал так впервые. Они прошли в комнату с десятью кроватями. Не грязную, как можно было бы ожидать, и не заполненную красочным хламом, детскими сумками и мятыми вещами. Только полочки у постелей завалились разными бытными предметами и мусором хулиганской мелочёвки. Коннор шагал слишком близко к учителю, чуть опустив голову. Не скромник. Хэнку даже не по себе стало: обычно детишки отходят от него подальше. На одной кровати сидели двое мальчишек, улыбки которых моментом исчезли, когда они услышали открывающуюся дверь. Один из класса Хэнка. Андерсон увидел на тумбе рядом с ними красную, безмятежно бликующую лаковым покрытием, пачку сигарет и, поджав губы, просверлил взглядом своего ученика. Тот на раз-два схватил коробочку и кинул её под подушку, испуганно зыркнув на друга. - Вон там, - Хэнк неразборчиво показал рукой в сторону свободной кровати. Учитель наблюдал, как мальчик медленно подошёл к своей застеленной белой койке, не оборачиваясь на двух ребят, ухватившихся за грязные, испещрённые ажурными бордовыми царапинами коленки и жадно уставившихся на нового соседа. Райт остановился в трёх шагах от кровати, располагавшейся у стены, и со всей силы кинул свою сумку на простынь так, что наволочка на подушке вздулась пузырём. Парни тонко вздрогнули. Андерсон, не тая сверкнувшего удивления, посмотрел на Коннора, потом - на двух озадаченных блондинов. Раздался первый звонок: теперь нужно было идти на урок. Светленькие мальчики торопливо подхватились. Спускаясь по лестнице, преподаватель почувствовал, как Райт тихо идёт за ним, и обернулся; его очень заинтересовало, взял ли ученик какие-либо принадлежности. Мальчик ничего не прихватил: просто следовал за Андерсоном, прилежно опустив светлые, налитые руки по швам. Печатно стуча каблуками, догнал. Теперь паренёк и мужчина шли рядом, в один шаг; Хэнк пытался замедлиться, чтобы сбить с ритма славные туфельки Коннора, бликующие глянцевыми переливами, но ничего не получилось. Уже в заполненном ребяческими визгами школьном коридоре Райт ещё больше приблизился к своему учителю и даже потёрся своим белым предплечьем о его плотный серый рукав, поддерживая однозвучный шаг. Чистые, плавные, снежно-розовые губы шевельнулись, и мальчик тихо, легко сказал: - Я вижу, меня тут все хотят выебать... Но я не дам. Я сам всех перетрахаю. Слышь, старикан? Андерсон вылупил глаза и посмотрел вниз, несмиренно прокручивая слова в голове. Сжато приостановился. Засеменил опять. Коннор изысканно добавил, по-юношески обаятельно, задорно хохотнув и посмотрев вверх, на балкончик с перилами со второго этажа: - Ха! Сам, наверное, хочешь меня? Чуть наклонил корпус, повернув сочную левую щеку к учителю, едва ли не прислонившись головой до его плеча, шустро спросил: - Да? Хэнк слегка глянул на него сбоку. Этот ангелочек не мог такого сказать. Но глухая фраза трельными раскатами гремела в голове. Они складно подошли к классу. Когда Хэнк взялся за сгруглённую ручку, прозвенел трескучий звонок. Учитель маленько вздрогнул и сухо прошептал: - Матерь божья.