Игра вуалей

Де Грасс Когда Анри спрыгнул с лошади и побежал ему навстречу, Винсент не знал, чего хочет больше: зацеловать его губы до боли и кровоточащих корок, или совершенно неаристократично наорать, не стесняясь в выражениях. Внешне он был сдержан, почти спокоен, но внутри его трясло от запоздалого осознания, что всего каких-то полчаса назад он мог лишиться едва обретенного любовника. Он не мог определиться, даже когда виконт уже льнул к нему, прижимаясь всем телом. Бесшабашная улыбка вызывала желание сжать острые плечи и хорошенько встряхнуть, напомнить, что опьянивший его успех в поединке едва не стоил ему жизни. «Ты глупый, самоуверенный мальчишка!». «Ты мог сегодня погибнуть!». «Я чуть не потерял тебя — и из-за чего! Из-за проклятой прихоти!». Все эти слова вертелись на языке, готовые сорваться в любой момент, но Ренуар поцеловал его — и этому граф не смог противиться. Его руки обвились вокруг тонкой талии, сжали, возможно, сильнее, чем следует, причиняя боль, но ему не было стыдно. Это такая малость в сравнении с тем, что он хотел бы с ним сделать сейчас, чтобы выбить из горячей головы всю дурь! Будь они в более подходящем месте, де Грасс уже швырнул бы его на постель и долго, изнуряюще брал, смешивая грубость с нежностью, пока виконт не пообещал бы ему, что никогда — никогда! — больше не повторит подобной глупости. Но вместо мягкого сатина простыней их окутывала зябкая дымка дождя, а мокрая трава — не лучше ложе даже для самых безнадежно влюбленных. Пришлось довольствоваться тем, что есть, и он наконец-то поцеловал в ответ свое личное безумие, выпивая с губ дрожь лихорадочного нетерпения и тихое рычание, вторя ему своим собственным: — Р-ренуар-р… Винсент собирался наконец высказаться и уже с шумом втянул в легкие воздух, но слова замерли на губах, а тело подобралось, как у большого кота, почувствовавшего присутствие постороннего. Анри слишком резко поменялся в лице, чтобы этого не заметить. Взгляд через плечо был острый, пронзительный, и почему-то у де Грасса от него по спине прошел холодок. Совсем не такими он привык видеть глаза своего возлюбленного, а сейчас из их глубины словно смотрел кто-то другой, чужой и незнакомый. И пока граф оборачивался, чтобы понять причину столь резких изменений, Ренуар уже действовал. Де Грасс успел заметить спину удаляющегося всадника, но после все его внимание снова сконцентрировалось на любовнике. Он не узнавал его. Не узнавал этой холодной собранности, не узнавал безжалостной остроты взгляда. И тщательно отмерянных, четких, как часовой механизм движений, которыми тот подготавливал оружие и отправил смертоносное послание в полет, тоже не узнавал. Не нужно было вглядываться в просветы среди деревьев, чтобы понять, что стрела достигла своей цели: он увидел это в серых глазах, сверкнувших удовлетворением. Следующим ударом Анри, кажется, решил добить его самого. Уже без оружия, но словами. Де Грассу не нужно было рассказывать, что такое «Секретный дом». Он достаточно хорошо был посвящен в дела «Квинт» и слышал рассказы об этой напасти, подчас больше напоминающей страницы из полумистического кровавого романа. Меньше всего ему хотелось, чтобы они ожили перед ним подобным образом, в лице человека, с которым он столько раз делил постель. И от которого, черт возьми, не собирался отказываться, даже если бы тот отказался самим демоном из преисподней. — Расскажешь, — голос Винсента был хлесткий, словно удар кнута, а во взгляде появилась жесткость, тоже наверняка выглядящая инородно в глазах Анри, привыкшего к совсем другому де Грассу. Теперь он не позволит Ренуару оставить его без ответов, коли они оба погрязли в куда более глубоком болоте, чем могли предположить. — Но сначала — что мы будем делать с трупом? Граф сознательно отсек все лишние эмоции, заставляя себя думать рационально и максимально быстро. Они поговорят, и этот разговор, скорее всего, вспорет ему грудную клетку вместе с сердцем и легкими, но перед этим нужно разобраться с первым последствием их обоюдных недомолвок. Если для этого придется прятать в лесу труп, оставляя его на съедение волкам — что ж, людям приходилось идти и на более отчаянные поступки ради любви. Де Ренуар Ренуар несколько мгновений упивался обретенной частью долгожданной свободы. Этот глоток был мизерен по сравнению с предстоящим полным освобождением, но добыт так неожиданно легко, как Анри даже не представлял. Но он неимоверно радовал, доставляя пьянящее наслаждение. Столько лет он находился под бдительным оком Жана. Юный и наивный, он не сразу понял, что преданный слуга, столь трепетно заботившийся о нем, всего лишь такой же служитель «Секретного дома», который растит для нужд государства в лице герцога Лонвиля орудие уничтожения врагов, а заодно и шпионит за ним. Это открытие было неприятным и жгуче обидным, потому что в тот день он разочаровался в двух людях, которым доверял — Жане и Лонвиле. А после, задавив в себе обиду и заставив себя найти оправдание всему, и главное, своей работе, он и вправду стал таким орудием, каким его хотели видеть — хладнокровным, изощренным, безжалостным. Де Грассу, возможно, этого всего было не понять, а потому тут же щелкнувшая, как орешек в лоб, шутка виконта — «С трупом? Надеюсь, ты не имеешь ввиду мой?» — наверняка, показалась тому неуместной в имеющихся обстоятельствах. Но Мышонок тихо засмеялся — он был чуть пьян тем, что наконец перестанет скрывать часть себя и обнажится не только телом, но и душой. Хотя, возможно, Винсент будет этому не слишком рад. Вот он уже изменился в лице — настороженный, хищный, готовый ко всему. Может даже к тому, чтобы отшвырнуть Ренуара прочь или… если де Грасс с «квинтами» — готовый убрать врага, получив полезные признания. А потому признания придется все же подвергнуть цензуре. Виконт чуть отступил от де Грасса — нет, никаких намеков на испуг — он озирался и тянул любовника под сень огромного дуба, под которым было сухо — мелкая морось дождя не пробивалась сквозь густую листву могучего древа, пережившего несколько поколений королей Лютеции. Анри первым вступил под прикрытие, стряхнул с себя дождевые капли, призывно свистнул своему жеребцу — умная скотина тут же, как собака, вбежала под крону, останавливаясь чуть поодаль. Арбалет все еще находился в руке Ренуара и в душе он вовсе не был уверен, что ему не придется защищаться от Винсента, но все же подошел к коню и вложил оружие в седельную сумку. У него еще был кинжал за поясом, по узкому стилету за каждым голенищем — на дуэль он не мог надеть любимые тайные наручи со стилетами. Но Анри знал, что реши Винсент напасть, он не станет отражать удар. Он хотел разделить свободу с ним, но в одиночку пользоваться ею не видел смысла. Несколько мгновений Анри колебался — насколько близко стоит подходить к де Грассу — его отчуждение, читаемое в интонациях, больно било, но Ренуар привык преодолевать препятствия, и уже не мог жить иначе. Он стянул с себя камзол, снимая повязку на левом предплечье — она стала бесполезна, лишь ерзала по уже не кровоточащей царапине. Все эти движения помогли снять застывшее между ними оцепенение и скованность. — Я не просто так говорил, Винсент, что уверен в своей победе. Меня учили этому двенадцать лет… Швырнув на землю между огромных искривленных корней дерева камзол, он уселся на него, продолжая рассказ — ни одной фамилии, ни количества жертв, ни заданий — ничего лишнего. Мышонок лишь рассказывал свою историю. Чужие тайны, особенно тайны Лонвиля — смертельно опасны, и он не хотел погружать в их топь де Грасса. Именно за это умерли многие, в том числе Жан — он видел ИХ и мчал поведать о том Лонвилю. Винсент не должен был попасть в поле зрения герцога. Хотя бы до поры, до времени. Но лучше как можно позже. — Сейчас я должен поехать в «Секретный дом» и заявить, что «квинты», следившие за дуэлью и решившие отомстить за смерть маркиза, устроили засаду на нас — Жан погиб, прикрывая меня, а мне удалось вырваться. — Ренуар был абсолютно спокоен. Он уже проиграл всю сцену и успел повторить все роли, которые ему предстояло сыграть в опасном спектакле. И ему хотелось одного — чтобы Винсент не понял, насколько опасном. — Теперь, когда меня раскрыли, я не нужен в игре и могу на время выйти из нее. Попрошусь уехать в Кританию. «Один пишем, два в уме», — детская школьная уловка для облегчения процесса. А у Мышонка — жизненное кредо. Он ждал ответа де Грасса, как ничего никогда не ждал в своей жизни. Именно от него зависело, будут ли написаны эти «два», или так и останутся в уме. Де Грасс Винсент стоял, прислонившись спиной к стволу многовекового дуба, и просто слушал рассказ, с каждым словом принимающий форму все более пугающей исповеди. Пока что он запрещал себе судить или оценивать. Он понимал, что Анри, скорее всего, впервые в жизни раскрывает кому-то душу, и принимал этот дар с почтением, которого тот заслуживал: впитывал в себя каждое слово, не позволяя себе перебить ни единым вопросом. Выражение его лица оставалось нейтральным, чтобы не сбить Ренуара ни единым проявлением эмоций, которые тот сейчас мог бы интерпретировать неправильно. По правде говоря, де Грасс и сам слабо мог определить, что чувствует. Он знал, что должен сделать. Анри был осторожен, в его рассказе не было ни единого имени и намека на личности его жертв или покровителей, но услышанного и так было достаточно, чтобы прямо сейчас обнажить шпагу. Личность ассасина, лишившего жизни Сен-Лазара и барона Лесандра больше не вызывала сомнений, равно как и то, что дуэль с Сен-Жерелем — лишь прикрытие, чтобы замаскировать заказанное «Секретным домом» убийство одного из заговорщиков. Не было никакой глупой эмоциональной вспышки вчера, все было продумано до мелочей. «Ты мне врал», — тяжелый взгляд лишь на несколько секунд задержался на серых глазах любовника, а после Винсент снова опустил веки. Он не хотел судить, не сейчас. Обида и злость — самые простые, примитивные эмоции, они соблазняли окунуться в свои глубины, но де Грасс уже давно не мальчишка, чьим основным проводником по жизни были вспышки бурного темперамента. Теперь у него было достаточно выдержки, чтобы сначала думать головой, и лишь после этого переходить к действиям. Он должен был убить виконта, нет, свою «Алую Даму» из своих кошмаров, прямо здесь и сейчас, но прекрасно понимал, что не сможет поднять на него руку первым. Опустив взгляд на сидящего у его ног виконта, граф испытал все-таки вспышку ненависти, но вовсе не к нему самому, а к «Секретному дому». «Что же они с тобой сделали…» Де Грасс умел считать, и даже не зная реального возраста Ренуара, мог понять, что двенадцать лет назад тот был совсем мальчишкой. Он должен был веселиться на балах, попадать в нелепые ситуации, влюбляться, влюблять в себя, терять голову и совершать безумства, без которых юность была бы прожита зря — а вместо этого его заставляли учиться убивать, не зная жалости и сомнений. Винсент прекрасно помнил, как сам впервые лишил человека жизни. «Всего лишь» дуэль, ничего из ряда вон выходящего, и даже не он был ее зачинщиком. Он отстоял свою честь, все было сделано по правилам. И все равно после он пил несколько дней, и если бы не Матиас, за шкирку вытащивший его из борделя и вправивший ему мозги, одному богу известно, на сколько бы это затянулось. С тех пор он стал принимать подобные вещи куда спокойнее, и все же каждый раз, отнимая чужую жизнь, он чувствовал себя вором. Анри, только что убивший собственного слугу, бывшего рядом с ним несколько лет, был абсолютно спокоен. Де Грасс дал себе слово не судить, и он сделает все, чтобы не отступить от него. — Каковы шансы, что тебе поверят и позволят это? — он нарушил молчание, лишь когда понял, что рассказ пришел к своему логическому завершению. Де Ренуар вскрыл свои карты, теперь его черед выложить на стол свои или спасовать. К этому моменту у него уже было решение. Возможно, далекое от идеала, но пока что он не мог позволить себе иного. Он не будет рассказывать о своей связи с заговорщиками. Соблазн ответить откровенностью на откровенность был велик, признание жгло губы, но граф просто не имел на это права. Если бы речь шла только о его собственной жизни, он бы рискнул. Но, увы, все было намного сложнее. Если хоть на миг представить, что все это — лишь часть хитроумного плана, чтобы вывести его на чистую воду, то стоит ему признаться в своей причастности к заговору, и с плеч сразу полетят головы тех, кто находится ближе всех к нему. Первыми будут де Ранлен и его отец. Как бы сильно он ни был влюблен в Ренуара, их жизни он не мог поставить на кон. И все же он имел право быть честным там, где речь идет только о нем самом. Сделав глубокий вдох, Винсент снял свой камзол и склонился, укутывая им плечи своего любовника, и только после этого опустился рядом с ним, подтягивая к себе согнутую в колене ногу. — Я бастард и не принадлежу себе в полной мере, — голос графа больше не резал сталью интонаций. В нем были лишь глубокая задумчивость и усталость, не удивительная после дня, принесшего столько потрясений. А ведь стрелка часов едва ли доползла до полудня. — Мой доход позволяет мне жить, ни в чем не нуждаясь лишь до той поры, пока я приношу пользу королю. Если он прикажет мне вернуться в Норес, я не смогу не подчиниться. Чистая правда, в которой лишь не хватало пассажа о том, что на его назначение будет влиять куда больше факторов, чем одно только желание Его Величества. И пока Винсент говорил, в его голове начинал зарождаться план действий, который, возможно, поможет ему уберечь одновременно всех: и Ренуара, и своих соратников. — Однако… — поймав, наконец, взгляд любовника, он едва заметно улыбнулся уголками губ, а в глазах тенью мелькнуло хорошо знакомое виконту лукавство, — если Его Величество решит, что я буду крайне полезен ему в Критании — кто я такой, чтобы отказываться? Де Ренуар Плечо Винсента было совсем рядом, от него шло тепло. И конечно, было уже не так одиноко, как внезапно стало, когда собственный рассказ всколыхнул неприятные воспоминания. Непривычное чувство единения. А впрочем, и не надо к такому привыкать. Как бы де Грасс не выказывал деликатность в таком остро-личном деле, оно касалось политики, а значит, сразу становилось потенциально опасным. Ренуар сейчас, вступая в скрытое противостояние с «Секретным домом», рисовал на себе невидимую мишень, становясь следующей целью одного из штатных ассасинов, если не сумеет быть достаточно убедительным. Но ему намного важней было понимать, был ли он убедителен хотя бы для того, кем дорожил — для Винсента? Убедителен в том, что готов оставить все и уйти подальше от своего прошлого, которым собирался сделать свое настоящее. Де Грасс был тих, вдумчив. Но пока ничем не дал понять, что он с Анри. Он был сам в себе. Ренуар знал, что для того, чтобы принять его таковым, нужно доверие и смелость. Но доверие уже исчерпано — ведь сейчас на многие вещи Винсент смотрел с другого ракурса; а смелость может быть вытеснена осторожностью. И только влюбленность сможет заменить оба эти качества. Но достаточно ли у Винсента чувств? Ренуар был готов… к тому, чтоб принять поражение от де Грасса — его молчание, хоть и не ощущалось осуждающим, но оно было, как грозовая туча: может разразиться дождем, а может быть унесена ветром. И Анри, внешне оставаясь безмятежным, поймал на ладонь падающий желудь — его отточенные реакции были безупречны. Так же мгновенно из его голенища может показаться стилет. Каковы шансы, что это случится? Или что из желудя вырастет дуб? Они есть, как и шансы на то, что Анри не раскроют. Он всегда был вне подозрений, как жена цезаря. Хотя последний разговор с Лонвилем ему не понравился. Как и спешка Жана… Куда мчался его убитый слуга, как не с докладом к главе «Секретного дома»? — Шансы зависят от моего желания быть убедительным. Я ведь это умею, не правда ли, Винсент? Намек — смягченный интонацией, тембром. Сейчас Ренуар не «при исполнении». Он только хотел видеть де Грасса рядом. Бескорыстно. И потому брал на себя весь риск. Хотя пока молчал о том, что в Кританию он вовсе не собирался. Для Лонвиля и его шпионов он бы заехал в самую глубинку этого государства, откуда постепенно исчез бы, растворившись среди обывателей. И перебрался бы в какую-нибудь третью страну, которая не была втянута в трясину интриг. Его замок был давно пуст. Преданные слуги — по-настоящему преданные, семья, служившая еще его деду — по его приказу за эти годы продали все, что можно было продать из родового замка, вкладывая, опять же по указке Ренуара, деньги в различные банки в рост на его имя. Родовое гнездо давно представляло собой только голые камни, да и те отчасти заложенные вместе с землей. Анри давно хотел избавиться от замка, бывшего когда-то его личной тюрьмой. И в финансовом плане его ничто не держало в Лютеции. А то, что оставалось, он с удовольствием обменяет на свою долю свободы. Мышонок был расслаблен. По нему не видна была усталость, отягощающая веки и тушащая блеск его глаз. Ему сентиментально хотелось положить голову Винсенту не колени и, закрыв глаза, слушать шелест листьев. Но до умиротворения был еще долгий и, возможно, кровавый путь. И от этого разговора зависело, пройдет ли он его один или с де Грассом. И пройдет ли… — Я не смею звать тебя с собой, Винс, — ему было бы легче сорвать горло, заорав во всю силу, только чтобы не говорить таких слов. — Мне нечего предложить тебе, кроме себя. Мои средства тебя отпугнут. Но в последнее время я много читал книг по экономике и банковскому делу. И кое-что пробовал, и кое-что у меня получалось. Я мог бы предложить тебе свои познания и помог бы вложить твои деньги в рост. У меня в руках есть некоторые нити даманового заговора… Голос Ренуара сел, как от сильного напряжения. Он не смотрел на собеседника — ему не хотелось увидеть там только жалость к его загубленной жизни. Ему было бы неприятно найти в глазах Винсента, которые всегда смотрели на него со страстью, отвращение. Де Грасс Намек Ренуара, пусть и сглаженный мягкостью интонаций, все равно прозвучал не слишком милосердно, учитывая обстоятельства. Винсента как плетью между лопаток ужалило. «И как часто ты был убедительным?», — фраза едва не сорвалась с губ, спровоцированная стиснувшей грудину болью, но он осадил себя. Нет, черт возьми, нет! Он не будет считать, что Анри врал ему всегда только лишь потому, что ему приходилось скрывать от него часть правды. Не время для мальчишеских обид. В конце концов, разве тот мог поступить иначе? Сказать случайному любовнику: «Знаешь, я работаю на «Секретный дом» и, кстати, мне как раз поступил заказ на одного графа — подождешь, пока я с ним разберусь?». То, что Ренуар говорил об этом сейчас, значило куда больше, чем даже заветное «я тебя люблю», еще ни разу так и не прозвучавшее между ними вслух. Сказать можно многое, забыв об этом следующим же утром — он и сам чего только ни говорил по молодости и дурости любовницам, чьих имен уже даже не помнил. Но многие ли решились бы убить ради того, чтобы остаться с любимым человеком? А поставить свою собственную жизнь под возможный удар? — Ты давно это планировал, — Винсент не спрашивал, он был почти уверен. Тот, кого все устраивает в собственной жизни, не подготавливает себе путь к отступлению, кропотливо продумывая все до мелочей. Он догадывался, что «последнее время», обозначенное виконтом, на самом деле исчисляется несколькими годами, иначе бы тот не говорил настолько уверенно о банковских накоплениях. Такие дела быстро не решаются, чтобы научиться управлять капиталом нужно время. Тем более, когда делаешь все сам, а не нанимаешь для этого обученного человека. — Не бегство со мной, конечно. А возможность выйти из игры. Де Грасс перевел взгляд на любовника снова. В его глазах не было жалости, по крайней мере, той ее разновидности пополам со скрытой брезгливостью, которую можно испытывать, глядя на убогих и нищих. Он не судил и не причитал, а старался понять. Если он и испытывал сочувствие, то только то, что вызывало желание притянуть к себе, обнять и никогда больше не отпускать, закрывая собой от всего мира. И плевать, что Ренуар мог сам убить неприятеля несколькими десятками способов, в то время как у него самого в запасе лишь шпага и собственные кулаки — даже особой меткостью он никогда не отличался. Тело — это не единственное, что нуждалось в защите. А душа виконта казалась ему куда более уязвимой, чем тот сам может представить. Им нужно было так много обсудить, но вместо этого де Грасс сделал совсем иное. Он снял перчатку и поймал любовника пальцами за подбородок, мягко заставляя приподнять голову, а сам склонился к нему. Поцелуй вышел долгий, но совсем иной, нежели были между ними прежде. В нем не было страсти, не было животного желания подчинить и взять, забравшись как можно глубже; губы касались губ в осторожной ласке, язык не пытался проломиться за кромку зубов. Винсент впервые не брал, а отдавал себя, и в этой близости было столько щемящей нежности, что ее очень просто было спутать с прощанием. Но у него имелись совсем иные планы. — Я тебя люблю, — де Грасс произнес эти слова так просто, словно вкладывать их в губы Ренуара — так же естественно, как и дышать. Так забавно, что красноречие и изящные обороты речи исчезали сами собой, когда дело касалось настоящих чувств. Любовь, в сущности, очень простое чувство, не требующее ни красивых фраз, ни закрепленных кольцами клятв. Пальцы с подбородка виконта соскользнули вниз, невесомо проходясь по всему телу, чтобы на миг коснуться края одного из сапог — там, где он сам бы держал запасной нож, если бы у него была необходимость ждать удара в спину каждую минуту своей жизни. — Даже если однажды ты решишь пронзить сталью и мое сердце. По губам проскользнула чуть болезненная усмешка, но глаза продолжали смотреть с теплотой. Де Грасс не ждал ответа, в обещаниях и заверениях не было нужды. Он убрал руку и поднялся на ноги, аккуратно забирая с плеч любовника свой камзол. Надевая его, он поймал себя на мысли, что пытается уловить, остался ли на ткани хотя бы отголосок запаха его кожи. Кто знает, как скоро ему удастся снова сжать его тело в объятьях? — Нам не следует задерживаться, — Винсент снова был собран, он не дал себе права на слабость. Слишком дорого она могла обойтись сейчас, когда от убедительности отыгранных ролей будет зависеть слишком много жизней. — Мои отходные пути еще не готовы, мне понадобится на это чуть больше времени. Я понимаю, что нам придется ограничить наши встречи, чтобы никто из твоих хозяев ничего не заподозрил, но я хотел бы увидеть тебя через день или два, чтобы у нас была возможность поговорить, не считая каждую минуту. И, Анри, прошу… постарайся быть очень убедительным. Я не хочу тебя потерять. Де Грасс был прямолинеен в жизни так же, как и в постели. Он не боялся признать свои чувства, каким бы открытым это его ни выставляло. Признание уже прозвучало, не было смысла что-то скрывать. И все же Винсент понимал, что весь этот разговор, все признания могут оказаться лишь уловкой, чтобы через него добраться до «Квинт». Он отдавал свою жизнь в руки Ренуара, но не имел права поступать так же с жизнями других. Один пишем, два в уме. Де Ренуар Мир на какой-то миг замер. Так молчит природа в ожидании первых капель дождя — сначала робких, а потом превращающихся в очищающий ливень. И Анри — со стороны выглядел безмятежным, а внутри — как натянутая струна: он дышал через раз, с пониманием, что не щадил сейчас Винсента. И его боль переживал как свою, но лучше «он» и «сейчас», чем наполненные ядом сплетни из чужих уст. Ренуару самому было не менее больно, и за исход разговора он не поручился бы. Если де Грасс не поддержит его, откажется — ему будет намного трудней противостоять «Секретному дому». Морально противостоять. Просто станет меньше причин вырваться целым. Не будет главной, которая являлась катализатором давно задуманного. Они сидели рядом, окутанные зеленью, укрытые от всего мира. Но Анри казалось, что он — на скамье подсудимых, ожидая, как приговора, окончания молчания де Грасса. И наконец губы Винсента разомкнулись и такой ставший уже родным голос подвел черту их короткой жизни, уложившейся в несколько дней. Это не было осуждением, это не было отсылом прочь с его пути: эти теплые губы умели так много передавать прикосновениями, в которых Анри утопал — с наслаждением, с трепетом, столь ему несвойственным. Цинизм и хладнокровие, вкрапляемые в него в «Секретном доме», как черные тени, отползали в самые дальние закоулки его души — пусть остаются, но только для врагов. В первую очередь для тех, кто их породил. И он целовался, отвечая Винсенту, закрыв глаза и цепляясь пальцами на ощупь за его руки, отвороты камзола — такое долгожданное признание. Де Грасс дарил ему силы, и Анри пил с его губ вдохновение, которое будет залогом его успеха в освобождении. А после — на жесткие, но такие живительные слова о стали и сердце, Ренуар отчаянно помотал головой, как дитя, желающее доказать, что ему можно верить, но не находящее слов — да ему проще было взрезать себе горло, чем поднять руку на Винсента. А де Грасс уже поднимался — он был трижды прав, что медлить нельзя. И Анри испугался сам себя — если он только не сумеет скрыть этот свет, которым сейчас наполнена его душа, то пропадет. Однако Винсента не позволит втянуть в опасную игру. Никаких подозрений на него не должно пасть. И Ренуар поднялся вслед за тем, кого любил. Влажная морось дождя еще до того, как они укрылись под дубовой сенью, припорошила волосы де Грасса, и Анри провел по ним ладонью, запуская в них пальцы. — Ты не потеряешь меня, Винсент. Как и я тебя. — Так мало слов, чтобы выразить то, что он чувствовал, но голос… терпкий бархат, разливающийся на языке, когда Ренуар произносил имя возлюбленного, ощущался манящим вкусом, обещающим многое — после того, как они выживут. — Мы теперь вместе. — Ему уже не хватало де Грасса, хотя они еще не расстались. — Мой человек найдет тебя, когда я воплощу все задуманное. И я не стану сейчас произносить слов признания — я хочу, чтобы тебе было за чем идти ко мне. *** Город был большим и шумным — не то, чтобы Генрих Райберн любил толпу и просторы каменных улиц, но среди множества людей было удобней спрятаться, а дома, из которых состояли длинные, извилистые улицы Траккерна, второго по величине города Скарамантира, были так похожи друг на друга, что могли сбить со следа любителей идти по пятам. Эта страна, располагавшаяся на том же берегу пролива, что и Лютеция, была не слишком привлекательная в политическом плане для последней. А потому шпионы «Секретного дома» не часто сюда «захаживали» и именно это делало Скарамантир столь привлекательным для Анри де Ренуара, сменившего имя, стиль одежды и прическу. Неброская одежда зажиточного горожанина и мягко обрамлявшие его лицо длинные локоны сделали его мало похожим на модного придворного аристократа, но его внешность не стала менее привлекательной, и Ренуар по-прежнему пользовался своим обаянием. Но теперь — чтобы заключать сделки, убеждать недоверчивых к иностранцу скарамантирских купцов доверять ему контракты на крупные суммы. Шел второй год после того, как Лонвиль попался в его ловушку. Опытный, матерый Лонвиль, не заметивший, что выращенный им волчонок стал таким же коварным. Аккуратно заметая следы, чтобы исчезнуть из Критании, Анри проделал большую, кропотливую работу. Иногда выбиваясь из сил от напряжения и боязни совершить ошибку и неосторожным движением разрушить шаткий карточный домик. Но коротая вечера за книгами, он часто откладывал томик и мысленно общался с Винсентом, обсуждал с ним свои дела и проблемы, и утром к нему приходило нужное решение. Хотя, иногда Анри казалось, что де Грасс давно стал его навязчивой идеей, а не был реальным человеком. И тогда, от осознания этого, отчаяние затапливало Ренуара. Ведь возможно, Винсент уже забыл о нем, и то, что Анри строит для их совместного будущего, лишь очередная иллюзия. Его «пунктик». Оправдание пустой жизни. Де Грасс Два года — это очень большой срок. Кто-то скажет, что для настоящей любви не существует ни времени, ни расстояния, но будет прав лишь отчасти. В разлуке жизнь не стоит на месте, она идет своим чередом, и даже если в твоем сердце — оставленная другим человеком пустота, события вокруг все равно продолжают развиваться, не делая скидок и поблажек. Винсент хорошо это понимал. В его жизни уже было расставание, из-за которого ему хотелось выть волком на луну, и тот факт, что Матиас оставался рядом, просто уже был не его, не делал задачу легче. Сердце все равно болело, будто из него вырвали кусок мяса, и еще долго после отзвучавших слов «прости, нам лучше остаться друзьями», он часами лежал ночью в пустой постели, будучи не в силах отогнать воспоминания о том, как они делили ее на двоих. Ситуация с Анри была противоположной и в то же время очень похожей: они обещали друг другу быть вместе, и все же были настолько далеко друг от друга, что постепенно граф начинал все чаще ловить себя на мысли, что уже и не уверен, было ли все то, что произошло между ними, реальностью. Они провели вместе чуть больше полутора недель. Смешной срок, если задуматься! И все же этих нескольких дней оказалось достаточно, чтобы резко повернуть колесо Судьбы сразу для двух людей. Винсент, поначалу державший в уме вероятность предательства, в довольно скором времени получил доказательства, что Анри был честен в каждом своем слове. Они не встречались больше после судьбоносного разговора под старым дубом, вынужденные довольствоваться лишь редкими записками, но де Грасс был достаточно умен, чтобы замечать то, что не было очевидно, но таилось между строк. Несколько, казалось бы, не связанных между собой смертей, среди которых был герцог Лонвиль, порядком взбаламутили Аргайл, вызвав панику среди дворян. Все терялись в догадках, тайная полиция сбилась с ног, разыскивая убийцу, но так и не смогла представить Его Величеству виновника. И только Винсент был уверен, что знает его имя. Анри сделал то, что обещал: оборвал нити паутины, удерживавшие его в сетях «Секретного дома». Теперь де Грассу предстояло выполнить свою часть их уговора. Но, в отличие от Анри, он не мог, да и не стал бы никогда пользоваться столь радикальными методами. Ему нужно было тихо, максимально незаметно выйти из игры, не вызвав подозрений ни со стороны отца, ни со стороны «Квинт» в целом. Это заняло немало времени. Винсент не был уверен, хватило бы ему одному изобретательности и терпения, если бы не помощь Матиаса, которого он после долгих раздумий посвятил в свои планы. Разумеется, в его рассказе не было ни единого намека на то, кем на самом деле был Анри. Де Грасс оберегал его тайну, не считая себя вправе посвящать в нее никого, даже человека, которому без сомнений доверил бы собственную жизнь. Де Ранлен помог ему, подстраховав там, где в одиночку было бы непросто справиться, и спустя два года Винсент был свободен. Формально он все еще был на стороне «Квинт» и обещал отцу вернуться в Аргайл, если возникнет такая необходимость, но де факто на шахматной доске, где велась нескончаемая партия за власть в Лютеции, стало на одну пешку меньше. *** — Господин Райберн, сэр! К вам пришли! Этот господин говорит, что у него с вами назначена встреча. Я совсем не помню, чтобы она была в вашем расписании, но он утверждает, что ничего не напутал… он говорит, вы обещали сохранить для него нечто очень ценное, и теперь он пришел, чтобы это… услышать? Я не уверен, что правильно понял, он говорит с небольшим акцентом, но почему-то он сказал именно «услышать», — Юстас, совсем юный слуга и секретарь Генриха Райберна, нерешительно заглянул в кабинет своего нанимателя. День клонился к вечеру и для деловых встреч, пожалуй, было уже поздновато, но неожиданный посетитель слишком уверенно настаивал на своей правоте, и мальчишка, по правде говоря, тушевался под веселым взглядом ярко-голубых глаз. Он сказал мужчине подождать его в приемной и даже распорядился, чтобы для него принесли чаю, поэтому, когда на его плечо неожиданно легла теплая рука, он едва не подпрыгнул на месте. — Сэр! Ну что же вы! Я ведь попросил вас подождать!.. Юстас негодовал и нервничал, ведь господин Райберн очень не любил, когда к нему заходили без разрешения, но незнакомец легко оттеснил его в сторону, переступая порог кабинета. Винсент улыбнулся, видя, как меняется выражение лица «Генриха Райберна», когда тот осознал, кто именно столь бесцеремонно ворвался к нему в кабинет. Он не соврал мальчишке-секретарю: два года назад Анри де Ренуар не сказал ему ответного признания, пообещав приберечь его до момента, когда они смогут быть вместе. Два года — чертовски большой срок. Но что он в сравнении с целой жизнью, которая теперь принадлежала лишь им одним?

Конец.