Последняя в роду

Огнём горит твой взгляд, И сердце бьётся не в такт. Любить страшно, но я не боюсь. Я усну и никогда не проснусь. Меня больше нет… лишь пепел и дым — Сгорают все мои слёзы. Ты не стал мне родным… но и не стал чужим… Друг или враг — мы выбираем сами. Саша Спилберг, «Любить страшно»

      Бермудский треугольник — район где-то на самом краю Атлантического океана, а может быть, и в самой его сердцевине. Как туда добраться? Очень просто: он совсем недалеко от Пуэрто-Рико. Это большой остров среди пустых тёмных вод, сложенный из останков давным-давно затонувших судов. Океан волнуется, волны бьются об них… будто что-то или кого-то тревожно ищут.       Как монета, брошенная в море, это место обросло легендами. Говорят, здесь бушуют самые свирепые ветры и самые беспощадные штормы, погубившие немало кораблей и тех, кому не посчастливилось оказаться на борту. Его боятся и обходят стороной уже много лет. Над ним не летают даже самолёты, ведь никому не хочется зря испытывать судьбу. Но у всех правил бывают исключения.       Вблизи Треугольника, где с четырёх сторон денно и нощно гремят водопады, стоит на якоре чёрный лайнер. Он громаден, как древняя скала, и столь же незыблем. Говорят, на нём живут диковинные рыбы в человеческий рост, умеющие разговаривать и дышать даже на суше. Их сотни; они не нуждаются в чьей-либо помощи и ведут жизнь, скрытую от любопытных глаз людей. А может быть, так только кажется?..       Стройная молодая женщина в ослепительно белоснежном комбинезоне с золотыми пуговицами, сверкающими в лучах закатного солнца, бежит, явно торопясь куда-то. Со стороны может показаться, что она летит, — так легки и порывисты все её движения, исполненные истинно кошачьей грации.       На верхней палубе ужасно скользко из-за щедро вылитых нескольких вёдер воды. Полусонный матрос, удерживая швабру в плавниках на удивление ловко, убирается уже не первый час. Белый силуэт стремительно проносится мимо и почти достигает поворота, но поскальзывается на особенно мокром участке и едва не падает. Равновесие удаётся сохранить буквально чудом — крепко ухватившись за полированные перила лестницы.       — Капитан, осторожнее, прошу вас! — раздаётся размеренный голос уборщика, запоздавшего с предупреждением.       В ответ слышится невнятная брань, сквозь которую можно разобрать обещание рассчитать его и выбросить за борт, если подобная нерасторопность повторится. Очутившись у стены, женщина легко стучит по ней пальцами и открывает потайной ход. Ещё несколько шагов — и, плавно спустившись вниз по тонкому шесту, оказывается у тяжёлой металлической двери. Поворачивает ручку в виде штурвала и входит внутрь, даже не озираясь по сторонам.       Эта каюта не самая просторная, хотя, несомненно, одна из наиболее длинных. Даже летом всё здесь дышит приятной прохладой, как и сейчас. В углу находится старинная резная кровать, прибитая к полу всеми ножками. На стене висят три огромных портрета; на них можно различить воинственного вида мужчин с оружием в руках. У всех разные лица, но их неуловимо роднят две черты — густые золотистые волосы и неизбывная ненависть к кому-то, притаившаяся в глазах. Признаки рода, прославившегося чередой деяний, не обретших единого мнения по сей день. Одни считают их героическими подвигами, другие — бессмысленной и глупой борьбой. Борьбой, в которой члены этой династии терпели поражение и всё равно продолжали сражаться. Просто потому, что не имели иного выбора и не могли его сделать.       Вошедшая идёт к широкому столу, заваленному бумагами и стоящему напротив тщательно расчерченной ветхой карты, усеянной рисунками. Если раньше она бежала стремглав, погружённая в какие-то радостные мысли, то теперь крадётся совсем тихо — видимо, не желая тревожить обитателя каюты. Неожиданно под левым каблуком скрипит половица, и она застывает, словно испуганный зверёк.       — Ты чего припёрлась?       Высокая крупная фигура возникает словно из ниоткуда. На самом деле лишь шевелится в кресле и откладывает в сторону книгу. Морщинистая рука, взметнувшаяся ко лбу, убирает с него седые пряди. И сразу после этого ложится на колено, туго обмотанное бинтом.       — Что молчишь? Язык, что ли, проглотила?       Грубости режут слух, обжигая изнутри неприятным чувством. Однако женщина привыкла слышать их чуть ли не с рождения, так что обижаться бессмысленно. Вместо этого она улыбается с некоторой долей осторожности и подходит ближе, чтобы лучше видеть собеседника.       — Нет, прадедушка. Я хотела сообщить тебе, что у нас есть заказ.       — Да ну! — восклицает тот, приподнимая кустистые брови. — Я ж говорил, что реклама сработает! А ты всё — «дорого, неубедительно!» Вот тебе и неубедительно!.. Кто заказчик-то?       Капитанша хмурится, пытаясь воскресить в памяти недавний разговор, и наконец вспоминает:       — Некая Мэйвис из Трансильвании. Просила организовать недельный круиз со всеми удобствами для… — последнее слово она цедит сквозь зубы, — монстров.       Она знает, что эта новость разъярит старика, и не ошибается. Узловатые пальцы сжимаются на ручке кресла так, что костяшки белеют. Сплюнув на пол в знак глубочайшего презрения, он кричит:       — Каких ещё монстров?! Обычного сброда, что ли? Если с ними не будет Дракулы, то передай: хрен им, а не круиз!       От волнения он дёргает левой ногой, и лицо тут же искажает гримаса мучительной боли, а из груди вырывается протяжный стон. Какая ирония… легендарный монстроборец выдержал множество испытаний, выбрался из самых опасных передряг, сумел обмануть даже старость… но ничто не выводит его из себя так, как ненавистный вывих коленного сустава, полученный более века назад.       Та, к кому обращена эта тирада, всё так же спокойна и невозмутима, будто одна из тех статуй, что стоят в самом большом зале лайнера. На красивом лице с острым подбородком не дрогнул ни один мускул.       — Не волнуйся, Дракула прибудет вместе с ними, — успокаивает она. — Так что твой план действительно работает.       Эти слова мигом гасят возникший было костёр гнева в сердце Абрахама Ван Хельсинга, изъеденном многолетней ненавистью. Ухмыляясь, он потирает руки от радости и пытается встать. Ногу пронзает новая, давно привычная судорога, заставляющая его замереть на месте. Прикрыть глаза. И принять протянутую руку правнучки, чтобы тяжело опереться на неё и выдохнуть:       — Эрика, трость! Пойду хоть поем чего-нибудь, пока наших… гостей нету.       Получив желаемое, он ковыляет к выходу, шаркая туфлями. Острый кончик, выточенный из чистого серебра, оставляет на полу нечёткие следы. Капитанша следует за ним, не отпуская, не отставая ни на шаг, готовая в случае чего поддержать и не дать упасть. Но, кажется, старик набрался достаточно сил, чтобы выдержать прогулку. У порога он останавливается и оборачивается:       — Слушай сюда, Эрика. Я запретил всему экипажу обращаться к тебе по фамилии. Старпому, кстати, тоже.       — Зачем это?       — Ты что, дура или притворяешься? — дойдя до потайной двери, Абрахам стучит по ней и выбирается наружу. — Эти твари про нас ничего не знают. Так что и ты держи варежку закрытой. Хочешь всё дело на корню загубить?       Женщина всё понимает и соглашается, чем вызывает у него одобрительную усмешку. Рука об руку они идут в бар, где всегда подают исключительно свежую еду и высокосортный алкоголь — всё как положено. Гостям это будет стоить немало денег, а с них никто не смеет требовать платы. И вздорному хозяину корабля это очень по нраву.       Водопады ревут и грохочут, ветер становится сильнее. Медленно, но верно небо затягивается серыми тучами — первыми предвестниками дурной погоды. Наверное, скоро она испортится. Об этом Эрика решает сказать прадеду, однако он окидывает забинтованное колено оценивающим взглядом, переводит его наверх и качает головой:       — В этот раз не так сильно болит. Значит, дождя не будет.       Жёсткий голос не терпит возражений, и она кивает, зная по опыту, что лучше не спорить. Ведь даже если Ван Хельсинг и ошибётся, то ни за что этого не признает. Упрямство и самоуверенность у него в крови, впрочем, как и у неё самой, хотя и в меньшей степени. Поэтому она молчит, только крепче сжимает сухую ладонь, когда перед ними возникает лестница. Преодолев её не без труда, старик улыбается, видя невдалеке желанную цель, и говорит:       — Теперь самое главное. Будь с ними как-то поласковее, повеселее, что ли… — кривится он, не выдерживая спазмов в ноге, а может быть, необходимости лицемерия, которое приходится советовать. — Ну, ты это умеешь. А я пока на дно залягу.       — Хорошо, — вздыхает Эрика, не глядя на него и замедляя шаг, поскольку чувствует, что позволила себе чересчур ускориться. — А с Дракулой что делать?       — Да что угодно, хоть по доске пусти, — отмахивается Абрахам. Издалека доносятся звуки испанской гитары, и он сам норовит идти быстрее. — Только не вздумай его убивать, а то потом я тебя саму уничтожу!       В зелёно-карих глазах — ни тени веселья. Он никогда не шутил, когда поднимал этот вопрос, и давал понять, что не лжёт. Не лгал тогда, не лжёт и сейчас. Внутри капитанши всё холодеет при этом осознании. Она жаждет сама расправиться с заклятым врагом и доказать, что не зря носит свою фамилию, но чего будет стоить это убийство, если в следующий миг она падёт, безжалостно сражённая выстрелом из базуки прадеда?       Наконец они заходят в небольшое помещение и усаживаются у стойки. Услужливый бармен, знающий все требования хозяина наизусть, сразу наливает ему рюмку коньяка. Выпив её одним махом, тот кряхтит от удовольствия и просит ещё — вместе с едой. Отставляет трость в сторону и в ожидании заказа поворачивает голову к правнучке, стоящей неподалёку:       — Ты ещё здесь? Иди давай в рубку и объяви, что к нам сегодня прилетит эта хренова делегация монстров. Пусть подготовятся.       — Сейчас иду. А ты наслаждайся свободой: потом-то будешь взаперти сидеть.       Уже через минуту она бесшумно покидает бар.       ***       Ночь подкралась незаметно, как и всегда бывало в этих местах. Сбылось утверждение Ван Хельсинга — тучи оказались безобидными, и дождь так и не пошёл. По нарочному его приказу атлантины запустили в небо великолепный фейерверк, рассыпавший разноцветные искры и огни на милю вокруг.       Но не это занимает Эрику, притаившуюся в засаде так, чтобы иметь возможность видеть всю верхнюю палубу. Её волнует совсем другое: уже через несколько минут сюда должны прибыть те самые монстры, о которых она слышала так много ещё с самого раннего детства. Франкенштейн, Влад Дракула и его сын… при мысли о последнем она закусывает губы почти до крови и непроизвольно сжимает кулаки. Скоро, очень скоро она встретится с заклятым врагом своих предков и будет говорить с ним…       Её безрадостные размышления прерывает нестройный, назойливый и всё усиливающийся гул снизу. Сотни гостей самых разных обличий шагают, осматриваясь внимательно по сторонам, то и дело издавая восторженные вздохи и возгласы при виде чего-нибудь, что видят впервые. Оказавшись на середине палубы и разойдясь кто куда, они говорят ещё более оживлённо о ничего не значащей ерунде, перешучиваются, удивляются. Со своей высоты Эрика, напрягая слух, улавливает их смех, сразу выдающий присутствие на громадном корабле монстров — и монстров, настроенных мирно. Смех успокаивает, позволяет продолжать думать о своём и лишь изредка поглядывать дальше в надежде увидеть противника. И только его.       Всё меняется вмиг. Одна группа откалывается от остальных; члены её беседуют о чём-то друг с другом. Среди них отчётливо выделяется худой и сутулый силуэт, затянутый в чёрное. Какой-то темноволосый мужчина, подняв голову, наблюдает с явным любопытством за всполохами, озаряющими небо яркими вспышками. Сколько Эрика ни пытается разглядеть его получше, он так и остаётся загадкой. Внезапно её озаряет понимание. Длинный плащ незнакомца обит изнутри бледно-фиолетовой тканью… с ним что-то не так.       Решившись, она бросается вперёд с залихватским гиканьем. На ходу цепляется за верёвку, делает в воздухе несколько хитроумных кульбитов и двойное сальто и завершает это ловким приземлением на перекладину грот-мачты. Выпрямившись и разведя руки, обращается к собравшимся, надеясь, что это получится достаточно звонко и весело:       — Здравия желаю! Приветствую на борту! — и демонстрирует свои способности, повторяя приветствие поочерёдно на четырёх языках, изображая в том числе и короткий рык, на который отзывается с радостной готовностью меховой исполин снежно-белого цвета — кажется, Бигфут. Что за нелепое прозвище…       Этим женщина добивается того, чего хочет, — теперь все, привлечённые чудным полётом и столь неожиданным появлением нового лица, смотрят только на неё. Взгляды разношёрстной публики тянутся к идеально прямому силуэту в комбинезоне с золотыми пуговицами и погонами, на которых играют блики огней и света. Всякий, всматриваясь в неё, тянет шею или же, поглядывая лишь краем глаза, нашёптывает что-то соседу.       Ухмыляясь никому не видимой ухмылкой, она шепчет себе под нос: «Глупцы. Вы думаете, что заказали круиз, а на деле — собственную смерть». Вслух же произносит совершенно другое.       — Я — капитан Эрика… — роковая фамилия чуть не срывается с губ, но удерживается на самом кончике языка, — и да, я человек. Но долой предрассудки! — подмигивает она. — Я в восторге от того, что мы вместе на борту и сейчас начнём первый в мире монстрический круиз!..       …И он станет для вас последним.       В ответ раздаётся громкий одобрительный гул; некоторые хлопают в ладоши — настолько воодушевила их эта лукавая речь. Купаясь во всеобщем восхищении, Эрика спрыгивает вниз по канату и почти растворяется в густой толпе. Все выстраиваются в два нестройных ряда, будто солдаты на плацу, и жадно внимают каждому её слову. Впрочем, сама она едва вслушивается в то, что говорит. Какая-то чушь о многовековом угнетении монстров, к которому приложили немало усилий её собственные предки; о том, что в последнее время те вышли из тени…       Она вещает об этом… и гости слушают. Слушают, но едва ли даже умнейшие из них догадываются, что улыбка её искуственна, а глаза пусты. Не видят тех, на кого устремлены. Видят другое.       Потому что она слишком долго ждала этого дня.       Однако они всё ещё требуют внимания. И капитанша старается изо всех сил.       — А теперь будем праздновать! Вас ждут: высокая кухня… — взяв блюдо с закусками у проходящего мимо официанта, она скармливает их одноглазому карлику, — крутые приключения… — жестом фокусника извлекает из руки цветок и вручает его другому, — и клёвые развлечения на пути к пункту назначения — потерянному городу, который уже не потерян, — Атлантиде!!!       Эти слова тонут в грохоте дружных аплодисментов, почти оглушающих её. По условному знаку невдалеке распахиваются широкие двери, и оттуда выдвигается отряд атлантинов в оранжевом. Первые четверо несут знамёна, бодро развевающиеся на золочёных флагштоках; за ними следуют жонглёры, акробаты, унициклисты… несколько самых ловких кувыркаются в обручах. Это даёт свои плоды. При виде столь яркого зрелища какой-то хорошенький рыжий мальчик и маленькая волчица с бантиком визжат от восторга и, не теряя ни минуты, присоединяются к процессии. Их поддерживают красивая черноволосая девушка — судя по мертвенной бледности, вампирша — и весёлый парень с такими же, как у мальчика, волосами.       Между тем монстры начинают уже разбредаться в разные стороны. Каждый находит себе занятие по вкусу. На месте остаются только пятеро; к ним-то и приближается Эрика. Приветственно помахав семейству скелетов, она вглядывается внимательнее в давно ею замеченного сутулого мужчину в чёрном плаще…       Боже! силы небесные! это он… тот ужасный ненавистный вампир, первейший враг всего их рода. Ошибиться нельзя: это тот самый, которого месть её прадеда преследует столько лет, кого хотел бы он уничтожить, продав себя хоть сатане; он самый находится теперь на корабле, в их власти.       Удивительно… но сейчас он ничуть не напоминает грозного бессмертного противника Ван Хельсингов, героя множества легенд, в одних из которых его проклинают, а в других — возносят хвалу. Даже наоборот… Стоит Эрике подойти к нему почти вплотную, как он втягивает голову в плечи и слегка подаётся назад. Взгляд у него смущённый. До странности смущённый и слишком пылкий, а вместе с тем — будто остекленевший.       — А вы, должно быть, и есть тот самый знаменитый Дракула? — спрашивает капитанша, благодушно щурясь. — Я давно желала встретиться с вами. И я рада встрече.       На последней фразе она сбивается на бормотание. Остаётся только надеяться, что на это никто не обратит внимания. И надежды эти не напрасны: кажется, граф едва ли понимает, что все слова адресованы ему, и не торопится с ответом. Пауза тянется слишком долго; она начинает уже терять терпение, как вдруг изо рта у него вырывается нечто совершенно непонятное:       — Edupiteh šūla equpiteh!       Выражение глаз цвета предгрозового неба не меняется ни на мгновение. То, что он произнёс, не удалось бы уразуметь даже умудрённому опытом переводчику, но Эрика не теряется и лишь чуть машет рукой, делая вид, что всё в порядке:       — Наверное, это по-трансильвански. Всегда хотела выучить…       Во всей его позе сквозит что-то, что раньше не было столь заметным. Скованность. Осознание, ускользнувшее в пылу занятости, приходит запоздало: так не ведут себя монстры. И объяснить это поведение она не в силах.       Слова на необычном наречии сыплются одно за другим; Дракула отвечает — соглашаясь или оспаривая. Неожиданно было увидеть его таким, но теперь взор, наверное, выдаёт ещё больше. Удивление. Восторг. Какая-то эмоция, которую он силится спрятать от собеседницы. Ни тени страха или злорадства.       Время ускользает с ветром и шумом моря, и нет пытки хуже. Под безлунным небом друзья графа даже не догадываются, что с ним происходит и как в эту минуту он — победитель в давней битве с Ван Хельсингами — близок к другому поражению.       — Ах, какой романтичный язык… Знаете, из-за этого акцента вы кажетесь таким… невероятно умным!..       Эрика говорит это, когда глупое представление, наскучившее ей, уже окончено; говорит, потому что не может не сказать. Но ответа не получает. Вместо Дракулы это делает Франкенштейн, загораживая его мощной спиной и схватывая небольшое, такое хрупкое, в сравнении с ним самим, тело в охапку:       — Это он по-трансильвански. Он говорит, что рад познакомиться! — и быстро уносит его вверх по лестнице, так и не поставив на ноги. За ними, не отставая, спешат Мумий и замученного вида волк, с головы до лап обвешанный собственными детьми.       Она кричит им вслед какую-то несуразицу, пришедшую ей в голову в этот же миг, и задумчиво глядит вдаль. Туда, где уже скрылась фигура в чёрном.       ***       Где-то на самом краю сознания бьётся мысль о необходимости улыбаться, и она выдавливает это через силу, несмотря на то, что погружена в тяжёлые призрачные думы. В них пока нет места ни давно составленному плану, ни торжеству от произошедшего наверху. Капитаншу не успокаивают ни смех прохожих, из которых один причудливее другого, ни их взоры, исполненные благосклонности, благодарности и восторга. Её появление и речь — сильный шаг. Вырванная возможность вкрасться в доверие к беспечному сброду. Награда за хитроумие. А фейерверк, пусть даже и пущенный нарочно, — доброе знамение, сулящее хороший исход. Но и знаки, добрые ли, злые, не тревожат её сейчас. Есть что-то иное, что устроилось на плече невидимой тенью. Что-то, что шепчет молодой женщине, шепчет неразборчиво и словно играя, ускользая, таясь. Наконец это что-то поймано. Сопротивляясь, мысль выдаёт себя коротким:       — Дракула…       Произнеся имя заклятого врага чуть слышным шёпотом, она подходит к потайной каюте, прикасается к ручке-штурвалу и чувствует, что ладонь дрожит. На мгновение закрывает глаза, пытаясь привести себя в обычное состояние. И вскоре уже смотрит на портрет красивого, хорошо сложенного человека лет тридцати, в коричневой одежде и с базукой в руках. А тот, кого когда-то запечатлели на этом холсте, навеки сохранив изящные черты, огрубевшие и покрывшиеся с течением времени паутиной морщин, ковыляет к ней, цепко сжимая рукоять трости. Обернувшись, Эрика всплёскивает руками и кидается к нему:       — Прадедушка, ты на ногах? Тебе же нельзя вставать!       Она приобнимает его за плечи, помогает медленно дойти до дивана в углу каюты и сесть. Хрипло застонав и вытянув больную ногу, старик осведомляется нарочито спокойно:       — Ну что, как тебе эти гости?       В глазах капитанши вспыхивают одновременно ненависть и презрение. Она сжимает кулаки и делает несколько ударов по воздуху, представляя, что сыплет их на головы многочисленных клиентов с тем же неотвратимым упорством, с каким уничтожали их все её предки.       — О, ты был совершенно прав, прадедушка. Монстры отвратительны!       Кажется, Абрахам ждал от неё именно этих слов. И, услышав их, не может сдержать самодовольного смешка:       — Ну-ну… не зря же я их всю жизнь истреблял; вот ты сама и убедилась! А Дракула? Он на борту?       При этом имени Эрика невольно вздрагивает и передёргивает плечами. Она осознаёт, что её мысли по-прежнему занимает та самая встреча на палубе. Пытливое рассматривание каждой черты и детали, безмолвная борьба с необъяснимым желанием приблизиться, удержать, поговорить подольше. И её странный взор наверняка заметили; возможно, даже испугались немного, — но страх выдали только подозрительно нахмуренные брови. Спохватившись, она вскакивает и бурно жестикулирует, начиная бегать кругами около дивана.       — Я его видела… лицом к лицу! Он в точности такой, как ты и говорил!.. Но пока мне сложно… — она несколько замедляется, задумавшись, — составить о нём более подробное представление. Я ожидала сегодня чего угодно: ярости, мести, проклятий. Ведь вся их братия очень мстительна. А о нём ты рассказывал мне особенно ужасные вещи…       Успокоившись, женщина говорит осторожно, подбирая фразы. Пытаясь показать, что её ничуть не смутили первое столкновение с врагом и разговор на несуществующем языке. Не смутило выражение красивых глаз, широко распахнутых, будто видевших перед собой восьмое чудо света. Она никогда не знала этого… и всё же что-то подсказывает ей, что так смотрят только влюблённые. И поневоле ей становится страшно. Любовь всегда непредсказуема и опасна. А любовь к ней — человеку, с которым графа разделяют неодолимые преграды и реки крови, пролитые ещё задолго до неё — опасна вдвойне. Но даже любовь можно обмануть.       Абрахам усмехается; лёгкий бриз, врывающийся в открытый иллюминатор, треплет седые волосы. Когда же он отвечает, тон его по-прежнему громкий:       — Да, рассказывал. И, между прочим, правильно делал. Ты понятия не имеешь, как такого вампира завалить! У меня до сих пор перед глазами стоит, как этот кровосос на меня несётся! А у меня патроны в пистолете все кончились; один остался. Я прицелился — осечка!       — Ой! — вздрагивает Эрика, удивлённая этими воспоминаниями, так неожиданно нахлынувшими на прадеда.       — Это тебе не гремлинов из ружья стрелять! — продолжает тот, углубляясь в них и распаляясь всё сильнее. — Ну, гремлин что — он может укусить; ну, палец откусит. А этот?.. Ты клыки видела? — она кивает, поняв, что эти слова обращены к ней. — Вон, всю кровь в один присест выпьет! Если бы тогда он до меня добрался, я бы сейчас не с тобой разговаривал, а траву у той скалы удобрял!       Упершись тростью в пол, он напрягает все силы и встаёт — осторожно, чтобы не растревожить левое колено. Подходит к соседней стене и всматривается в широкую карту. Карта эта составлялась далеко уже не первый год, составлялась усилиями его самого, сына и внука. Она стала поистине огромной; её усеивает множество рисунков, собранных в различное время. И красные линии, сводящиеся к центру, точно реки к единому морю.       Пальцы старика обводят изображение лайнера, опускаются ниже, замирая на миг на узорчатой раковине, и устремляются дальше — к Атлантиде, мирно спящей в бездонных водах.       — Сто двадцать лет назад, — медленно начинает он, глядя исподлобья на правнучку, стоящую рядом, и распрямляя ссутуленную спину, — я понял, что хрена с два человек победит монстра. Ну, как понял — мне Дракула навалял в последний раз, да так, что с тех пор у меня остался от него подарочек, — он указывает подбородком на негнущуюся ногу. — Вот тогда я и начал искать средство, которое позволило бы грохнуть всех этих тварей с концами. И откопал его в каком-то древнем тексте, где сказано про Орудие Уничтожения, — оно, кстати, Атлантиду-то и уничтожило. Если я правильно помню, оно лежит где-то там в руинах и ждёт… — голос смягчается, — своего хозяина. Недавно я определил его местонахождение…       Ван Хельсинг говорит пылко, убеждённо. Эрика, взгляд которой так и остался прохладным, хмыкает, а в душе у неё клокочет вулкан. Добыть орудие. Заманить в ловушку. Истребить. Это она слышала уже немало раз, и потому не выдерживает.       — Забудь об этом плане. Позволь мне самой избавиться от Дракулы! Я была так близко к нему… так дай же мне этим воспользоваться!       Мгновенный удар жилистой, не по-старчески крепкой ладони обжигает затылок, вынуждая её прерваться на полуслове и застыть. Резкий голос почти звенит от с трудом сдерживаемого гнева:       — А ну хватит трындеть! Тебе что, последние мозги ветром выдуло? Я сказал: Дракулу убью я!       Приказ звучит так, что не оставляет возможности ослушаться. И всё же Эрика спрашивает с неприкрытым раздражением:       — А что мне прикажешь делать?       На минуту прадед замолкает, смотря на неё молча, внимательно, и шаркает обратно. Потом, пряча невольный зевок, отвечает:       — Пообещай, что не будешь мешаться под ногами. С тебя достаточно.       — Хорошо, обещаю! — капитанша скрещивает руки на груди, отворачиваясь в сторону.       Она надеется, что этим смогла его обнадёжить. И внутренне молится, чтобы от неё не потребовали ответа более точного. Но это — досадная ошибка, непростительная для той, кто знает Абрахама слишком хорошо. И она почти не удивляется, когда слышит настойчивый вопрос:       — Что именно? — теперь взгляд прямо в глаза, пронизывающий и холодный.       — Обещаю, что не буду пытаться убить Дракулу! — прибавляет она поспешно. — Доволен?       Тот собирается что-то ответить, но вдруг бессильно откидывает голову назад, обмякая всем телом. Веки смыкаются, грубоватое лицо теряет хищные очертания. На улице ночь, и сон не заставил себя ждать. Слабая улыбка запоздалого предвкушения мелькает на тонких губах. Протянув руку, Эрика убирает с его лба седую прядь и встаёт с дивана.       — Не бойся, прадедушка. Я не буду пытаться убить его — я просто убью его!       В конце концов, обойти обещание не так уж трудно, если знать, как это сделать.       Не опасаясь разбудить храпящего старика стуком каблуков, она идёт к выходу из каюты. Перешагнув через порог, кладёт ладони на ручку и прижимается лбом к двери, ощущая холод железа. Это отрезвляет и позволяет на время привести в порядок суетливую вереницу мыслей об убийстве и лжи. На душе становится спокойнее. Так же, как…       …тогда.       В море бушует стихия. Разыгравшийся шторм велик, и в нём, возможно, гибнет какое-то судно. Наверняка не один рыбак, которому не посчастливилось оказаться поблизости, не вернётся домой. Но о борта «Наследия», замершего гудящей чёрной громадой в двадцати милях от берега, огромные волны разбиваются, не достигая верхней палубы. По ней всё так же деловито снуют бесстрастные атлантины — дети воды, для которых она не страшна. Как не страшно и небо, затянутое бескрайними густыми тучами. Для них ночь — не помеха работе.       В одной из комнат не погашена лампа, освещающая её тускловатым светом, а за иллюминатором свистит и воет порывистый ветер. И ветер этот не даёт заснуть худенькой белокурой девочке, закутавшейся в одеяло едва ли не по голову. Она зажмуривается и пробует отвлечься — вспомнить последние несколько дней, сравнительно спокойных, когда был штиль. Сон всё равно не идёт, а испуг слишком силён, чтобы продолжать терпеть его в одиночестве.       Не выдерживая, она тихо стонет, а затем кричит в пустоту. Она не знает, будет ли зов услышан. Ей хочется просто верить, что она не одна здесь, в этой пустой каюте, в которую, кажется, проник холод с моря. Кровать слегка скрипит: началась качка; слава Богу, что ненадолго — лайнер слишком громаден для этого. Девочка готова уже примириться с тем, что проведёт эту ночь во власти кошмаров, порождаемых бессонным воображением. Но…       Из коридора доносится мерное постукивание трости. Приоткрывается тяжёлая дверь, впуская высокий, чуть сгорбленный силуэт. Вскоре он оказывается рядом и почти закрывает собой лампу. Девочка радуется, хоть и понимает, что от этого человека можно ожидать чего угодно. На сей раз она надеется всё же на лучшее.       — Якорь мне в глотку! Эрика, ты почему не спишь? — звучит строгий голос.       У неё нет достойного ответа, а тот, который есть, озвучивать не стоит. И она спрашивает другое:       — Ты пришёл на мой крик?       — Ещё чего. Я так, просто зашёл, — бормочет Абрахам, подходя к иллюминатору и одним сильным движением задёргивая раскачивающиеся шторки. — У меня опять какая-то дрянь с коленом; вот хожу, разминаю.       Обман очевиден, как и то, что в глазах, которые он пытается так тщательно отвести, затаилась лёгкая тревога. Уловив её, Эрика вдруг ощущает, что в каюте стало теплее, несмотря на то, что с виду ничего не изменилось. Может, всё дело в том, что прадед, против обыкновения, не торопится уйти, обругав её и пристыдив за глупость и нелепость страхов?       Набравшись храбрости, она устраивается поудобнее и тянет к нему руку:       — Пожалуйста, не уходи… расскажи мне что-нибудь.       Старый капитан кряхтит, усаживаясь на край постели, ставит трость в сторону и трёт левое колено.       — Ты что, грозы, что ли, не видела? — ворчит он, поправляя ей подушку. — Тоже мне, морячка растёт… Про что тебе рассказать-то?       На секунду девочка задумывается, потом нерешительно просит:       — Какую-нибудь сказку. Ведь ты никогда не говорил мне ни одной.       Наверное, это последнее, чего можно было ожидать. Ван Хельсинг всматривается в неё, полагая, что та рассмеётся, однако не замечает и тени улыбки. И это его пугает, равно как и всякого, к кому обращаются с подобными просьбами и кто ничего в них не смыслит.       — Вот именно! Потому что я не умею! А хочешь, я тебе про твоего отца расскажу?       Этого не желает уже сама Эрика. Помедлив, она отзывается, стараясь не обидеть его:       — Нет. Иначе это будет четвёртая история за неделю. Лучше что-то новое…       — А ты чем-то недовольна?       — Только однообразием, — признаётся она, наблюдая за небывалой растерянностью старика. — Я понимаю, ты был очень привязан к папе, но иногда рассказы о нём бывают… утомительны. А мне настоящей сказки хочется!..       Несколько мгновений тот неподвижен. Затем хмурит брови, глядя на золотистые блики, играющие на волосах правнучки, и цедит сквозь зубы:       — Ну что ты со мной делаешь!.. Ладно, слушай. Значит, много лет назад, — он устремляет взгляд на занавешенное окно и расслабляет усталые плечи, — в одной средневековой деревне жили обыкновенные крестьяне…       — И что же тут сказочного?       — Ты не перебивай! — Абрахам грозит пальцем. — Так вот… и был среди них кузнец. А у него имелась дочка лет двадцати; может, больше, — я не знаю. Ох, что это за девка была!.. — щурится он, — сильная, смелая, ловкая, так что все парни от зависти только слюнями давились. Это потому, что у неё братьев не было, а помощь отцу нужна. Однажды кончились у него дрова, а новых наколоть он не успел и попросил дочь. Ну, она взяла топор и ушла в лес. А там много разной нечисти водилось: оборотни всякие, зомби, скелеты… даже привидения попадались.       Для выразительности он поднимает руки, скрючивая их, будто ветки иссохшего дерева, и гулко гудит. В своей светлой одежде, с нарочно округлившимися глазами, с лицом, по которому мечутся изломанные тени, он и вправду похож на одного из призраков, каких немало истребил в прежние годы. Дерзких и страшных. Но ни одна его гримаса не действует на Эрику. Напротив, даже забавляет.       Поняв, что попытка напугать её потерпела неудачу, он хмыкает, погружая пальцы в жидкие седые волосы, и продолжает:       — Мда… а раньше, когда я так делал, ты боялась. Ну да ладно. Нарубила, значит, эта девушка дров и пошла обратно, да, как назло, заблудилась и вместо родной деревни набрела на незнакомую усадьбу. Попросилась переночевать, конечно. А ночью думает: что-то хозяин какой-то странный — бледный, с острыми ушами; ещё и рот при ней еле-еле открывал, как будто у него зубы болят! И, не будь дурой, смекнула, что к чему…       — Это был вампир? — догадывается девочка, давно уже внимающая этой сказке с жадным любопытством.       Спокойное выражение тотчас исчезает из глаз Ван Хельсинга. Он вздёргивает подбородок и скрещивает руки на груди:       — Ты что, самая умная, да? Ещё раз меня перебьёшь — будешь не сказку слушать, а про то, как я в молодости на гидру охотился. Со всеми подробностями.       Та мотает головой, всем видом выражая раскаяние и готовность молчать. Угроза серьёзна, ведь рассказы такого рода не прельщали её никогда. Абрахам самодовольно ухмыляется:       — На чём я остановился?.. Ах да. В общем, ночью в её комнате открылась дверь. На пороге — хозяин дома. Клыки оскалил и начал подкрадываться к кровати, где эта уже третий сон видела. Ну, она проснулась… и, как думаешь, что сделала?       — Сунула ему в рот чеснок? — предполагает Эрика, отмечая мимоходом, что вой ветра стал тише.       — Это тебе надо сунуть в рот чеснок! — сердито обрывает рассказчик. — Рядом с той девушкой вязанка дров лежала. И вот она нашарила там колышек осиновый и воткнула ему прямо в сердце. А потом ещё и голову ему своим топором отхреначила, чтоб не воскрес!       Неожиданно девочка осознаёт, что её начинает клонить в сон. Глаза слипаются, и противостоять этому невозможно. Но ещё кое-что удерживает её от грани, за которой — долгожданное царство Морфея. Протяжно зевая, она говорит:       — А эта дочь кузнеца… вернулась домой?       — Ну конечно! — кивает старик. — Ещё и всей деревне сказала, какого страху натерпелась. Так что потом они без чего-нибудь серебряного или осинового в лес носу не казали.       — Неужели всё время?       — Нет, ну не всё… через десять-то лет мой дед, Герберт Ван Хельсинг, всю заразу в той округе подчистую истребил. — Поймав удивлённый взгляд правнучки и верно истолковав его, он прибавляет: — А ты что думала? Что я тебе про всё это наврал? Между прочим, эта убийца вампира — моя родная бабушка! И эту историю она мне лично рассказывала!       Он наклоняется к ней, и Эрика морщит нос, явно улавливая запах алкоголя. Перед тем, как провалиться в забытьё, она интересуется:       — Прадедушка, а почему мы так ненавидим монстров?..       — Ну, я, честно сказать, это не помню; мне это как-то с отцом передалось.       «Когда же вы, Ван Хельсинги, избавитесь от ненависти?»       В тот вечер это унизило его так, как ничто и никогда прежде. Унизил вопрос, унизил насмешливый взгляд серо-синих, широко расставленных глаз. Заклятый враг, в неравных боях с которым пал и бесстрашный Герберт, и хладнокровный Бенедикт, посмел предложить ему, их внуку и сыну, заключить мир и тем самым отказаться от того, что питало его все эти годы. Может статься, граф видел в этом какой-то лучший путь, разрыв порочного круга. Но для озлобленного Абрахама это означало лишь одно — предательство не только себя, но и своего рода. А такого он точно не сумел бы вынести. И сколько бы лет ни прошло, у него будет всегда один ответ:       «Никогда!»       Вряд ли что-нибудь могло бы заставить его изменить этому слову.       Прошептав это, монстроборец вздыхает и замирает на минуту, точно натянутая струна. В то мгновение, когда веки девочки опускаются, он коротко прикасается губами к её лбу, смахнув с него платиновый локон, выбившийся из и без того растрёпанной причёски. Мягко отстраняет тонкие руки, обнявшие было его за шею, и предупреждает:       — Это тебе на день рожденья.       Ответом становится слабая сонная улыбка. Сомкнув пальцы на рукоятке трости, Абрахам хрипит и поднимается на ноги. С каждым разом это получается всё труднее; он знает, что вскоре не сможет обходиться без опоры. К ней лучше привыкать теперь. Постепенно. Пока не придётся ходить так постоянно, ведь поначалу боль будет нечастой. Затем же — через год или менее — она станет привычной, как и необходимость бинтовать колено. Об этом узнает весь экипаж. И…       Ковыляя по каюте, он чувствует себя намного лучше: уже не так сильна судорога, а ногу можно распрямить. Немощь то ли притупилась, то ли затаилась — скорее так. Спряталась до поры до времени, чтобы заявить о себе в тот самый миг, когда по какой-то причине Ван Хельсинг будет счастлив. И напомнить, что в этом праве ему давно отказано.       Дотронувшись ладонью до дверного косяка, он оборачивается и глядит на мирно спящую Эрику. В голову приходит мысль, которая тёрлась до этого на задворках сознания, будучи загнана туда во время сказки. И он произносит вполголоса:       — Как-нибудь покажу тебе, какого оборотня на днях поймал. Ну, это, конечно, не вампир, но он тебе тоже понравится.       Слова растворяются в тишине, нарушаемой лишь лёгким и совсем уже не страшным гулом с моря. Абрахам улыбается и выходит прочь. Стараясь идти самостоятельно, он обращает лицо к тёмному небу, подставляя его дуновению ветра. Шторм почти утих, а блёклое, как молоко, лунное сияние сделалось чуть ярче.       ***       Выступив из неприметного проёма в стене, Эрика тотчас прислоняется к ней, не успев опомниться: неподалёку, танцуя, проходит Дракула, облачённый в цветастую рубашку. Впрочем, тревога напрасна, ведь глаза его полузакрыты, а движения расслабленны. Беспечный и счастливый, он не подозревает о том, кто плывёт на одном с ним корабле… равно как и о том, что опасность уже нависла над ним.       Хищный взгляд капитанши натыкается на ячейку, хранящую в себе сигнальный пистолет. И тут же её посещает идея, от которой просто невозможно отказаться. Она достаёт его и добирается перебежками до широкой белой трубы, коих на палубе — неизмеримое количество. Высунувшись и дождавшись, когда враг окажется рядом, она прицеливается и делает выстрел. Красная ракета свистит в воздухе и, кажется, вот-вот достигнет цели… но вместо того, чтобы вонзиться в беззащитную спину графа, увязает в густой прозрачной массе желеподобного монстра, присоединившегося к нему. Взмыв в небо стрелой, он рассыпается каплями, оставляя небольшой фейерверк, и восстанавливает прежнюю форму без всяких усилий, продолжая танцевать.       Скрипнув зубами от досады, Эрика вылезает из трубы и переводит сузившиеся глаза с одного на другого, подкрадываясь к толстой балке и прячась за нею. Сегодня она — ловчая, травящая матёрого волка, и слишком уверена в себе, чтобы отказаться от этого.       Два товарища, всё так же не замечая ничего вокруг, проходят под двумя шлюпками, висящими довольно низко. Рука Эрики сжимается на рукоятке ножа, с которым она не расстаётся никогда. Один выверенный выпад — и канат перерезан. Одна из лодок обрушивается с диким грохотом, однако цель опять не достигнута: Желе, даже не заметив внезапно упавшей на него тяжести, сбрасывает её в воду. Вампир же невредим; его спасли только ловкость и быстрота.       Они следуют дальше, оставаясь в живых наперекор всему, и достигают места, где стоят разные ящики. Пробравшись в кабину подъёмного крана, стоящего сверху, Эрика отправляет прикреплённый к нему груз вдогонку монстрам. Прежде чем попасть в эту ловушку, Дракула бросается к борту и всматривается в изящные силуэты дельфинов, мелькнувших поблизости и пропавших столь же быстро. Мощный удар принимает на себя Желе и, не устояв, падает в море. Спустя минуту он возвращается на палубу, приземлившись на голову друга. Им по-прежнему всё нипочём.       Из чего же он состоит и какой неуязвимостью обладает, чтобы выдержать такие повреждения? Эрика предпочитает не думать об этом; она выходит из кабины, не переставая верить в свою удачу и храня на лице мрачное выражение. Противникам стоило бы знать, что она никогда не отступается.       Не попавшись никому на глаза, она занимает трубу, откуда можно видеть огромный бассейн, и удивляется открывшемуся зрелищу. Вампирское семейство и их друзья, разбившись на две команды, решили сыграть в волейбол. Игру начинает резко подпрыгнувший Мумий. Живой красноглазый мяч, истошно вопящий при каждом ударе, принимает костлявый седой старец с добродушным лицом. Он летит на другую сторону сетки, прямо к рыжему парню, не сумевшему его отбить; вместо него это делает жена — черноволосая девушка с такими же тонкими чертами, как у Дракулы. Новую атаку отражает он сам — и фонтан брызг, вздыбившийся от удара, безвозвратно уничтожает пышную причёску жены Франкенштейна.       Задумавшись, Эрика потупляет взор и подпирает голову ладонью. В груди всё ещё кипят гнев и злоба, хоть она и силится погасить их. Провалившиеся попытки убийства помогли ей избавиться от заблуждений. В памяти всплывают рассказы прадеда о противоборстве с верховным вампиром. Он воистину опасен. Не слеп, не глуп и не наивен. Даже странные танцы, столь нелепые с виду, уберегли его от тяжёлых ранений. Да, судьба столкнула наследницу рода Ван Хельсингов с достойнейшим врагом. Дракула — Враг. Враг, перед которым она оказалась сегодня трижды опозорена, потому что недостаточно хороша в фамильном деле и боится обнаружить себя перед другими гостями лайнера. И это всё, на чём ей следует сосредоточиться.       — Капитан Эрика… вы нужны на мостике.       Мысли её обрываются. Блёклый голос старпома, не забывшего о наказе Абрахама, не слишком звучен, но его слышат, и этого достаточно. Женщина злорадно улыбается: чересчур хорошо ей известно, что означает эта фраза. И то, что совсем скоро ожидает их всех.       — Остановка… — шепчет она, опускаясь вниз. — Прощай, Дракула!..       Выбравшись из трубы, она идёт туда, где ещё недавно играли атлантины-музыканты, и берёт микрофон. Щёлкает кнопкой и объявляет во всеуслышание:       — Привет всем монстрам! Мы прибываем на первую остановку.       На этот голос, вновь фальшиво-радостный, как и несколько часов назад, оборачивается граф и вглядывается в белую фигуру, словно окутанную ярким светом. Эта оплошность обходится ему дорого: мяч, пущенный Фрэнком необыкновенно сильно, бьёт его в голову, опрокидывая на дно бассейна и вызывая хохот друзей. Следя за ним из-под прищуренных глаз, капитанша слышит ужасный шум за спиной.       Перед самым носом корабля, будто разрывая воду, вырастает чёрно-серая, покрытая пылью громада, пышущая огнём. Золотистые всполохи озаряют пространство впереди, приковывая к себе взгляды всех, кто находится на верхней палубе. Снизу летят горячие камни и разливается странный жар, так что приходится бросить якорь и не подводить судно ближе.       — Это подводный вулкан! — поясняет Эрика, взмахивая рукой и видя на лицах гостей страх, смешанный с нескрываемым любопытством. — Советую всем взять подводное снаряжение, дабы насладиться чудесами моря. Особенно… вам, граф Дракула, — она выделяет имя и пристально смотрит ему в глаза, в которых читает явное замешательство.       Оставив всех готовиться к погружению в глубину, она сходит с мостика и, велев одному из атлантинов провести экскурсию, отправляется в трюм. Там с давнего времени стоит капсула искусной работы, отделанная по форме рыбы с красно-жёлтыми полосками и рассчитанная только на одного человека. Спустившись внутрь, она проверяет приборы и дёргает за нужные рычаги, приводя в движение старый механизм. Берёт руль и начинает крутить педали, выбираясь наружу через открывшийся люк.       Через некоторое время её взору предстаёт чёрный вулкан, на вершине которого видны потоки лавы. От него исходит свечение, озаряющее непроглядный сумрак. Подводные жители и экскурсанты с лайнера, рассматривающие невиданный пейзаж, почти смешиваются в единый бесконечный поток. Глядя на них сквозь толстое стекло, Эрика поднимает глаза и видит огромный длинный силуэт. Он приближается всё быстрее, и вскоре она безошибочно узнаёт кашалота. На спине у него восседает молодая вампирша Мэйвис, а в хвост обеими руками вцепился её рыжий муж Джонни — ещё на палубе она ухитрилась подслушать их имена.       Подобравшись ближе и притаившись под сенью большой скалы, она различает невдалеке самого Дракулу, озирающегося по сторонам. Перед его лицом проплывает морской конёк; не удержавшись, он вытягивает руки и ноги и начинает двигаться резко, отрывисто, пытаясь ему подражать. Это подхватывают его дочь, зять и внук. Ухмыляясь, Эрика наблюдает, как бьют по воде ласты на ногах мужчины и как изгибается спина. Чужое веселье будит странное чувство в душе, и больше всего ей хочется прервать его внезапным вмешательством — так, чтобы они бросились врассыпную, не сумев ничего понять. Но она молчит, скользя цепким взглядом по графу, с напряжённым волнением, непонятным ей самой. Наконец палец нажимает на кнопку, и в капсуле раскрываются пазы, в которые вставлены остро наточенные осиновые колья. Оружие грозное… в умелых руках.       Прежде чем она успевает прицелиться и выпалить ими в жертву, к семейству подплывает пятнистый скат. Тотчас упустив конька из виду, Дракула перенимает манеру его передвижения. Он ловок, показывает великолепную реакцию, и уже сложно поверить, что это он был вечером так рассеян и застенчив, что с трудом мог даже говорить. Джонни и Деннис машут ему в знак одобрения, и только в глазах Мэйвис заметно беспокойство.       Невольно Эрика улыбается, видя, как враг прижимается спиной к широкому гладкому телу ската. Мальчишка. Мальчишка, ведь в кругу любящих родственников всякий может позволить себе такое; к чему же удивляться подобному ребячеству? И капитанша, поддавшаяся минутной слабости, счастливо смеётся, забывая даже то, к чему готовилась так долго.       — Какая милая семья…       Слова вырываются едва ли не помимо воли. Так, как вырывается истина из плена иллюзий и обманов.       Тяжёлая дверь в помещение на нижней палубе скрипит, поддаваясь напору извне. Вечерний свет едва проникает сюда сквозь маленькое окно. В этой пустой комнате, не имеющей никакой мебели, лежит нечто, накрепко прикованное стальной цепью к стене, где виднеются глубокие следы когтей. Не осмеливаясь подойти ближе, девочка вглядывается в него внимательнее. Сильное, поджарое тело, обтянутое грязной шкурой, острые уши и небольшие клыки, сейчас оскаленные в жалком подобии устрашения, выдают молодого оборотня. Подняв на пришедших жёлтые глаза, в которых застыл немой упрёк, он не делает даже попытки скорбно завыть. Потому что понимает, что сегодня он — жертва. Первая жертва, необходимая для приобщения единственной наследницы к традиционному занятию рода. Лишь кровь заставит её переступить заповедную границу.       При виде беззащитного пленника та, кому надлежит убить его, постыдно отводит взгляд, силясь унять предательскую дрожь во всём теле. Кажется, ещё немного — и её выдаст сердце, бешено стучащее от неизъяснимого страха. Хочется выбежать отсюда и никогда не возвращаться, но она знает, что расплата за трусость последует неминуемо и будет жестока. Ведь что может быть ужаснее ненависти и проклятия?       Не подходя к противоположному углу камеры, Абрахам понуждает правнучку пройти чуть вперёд и, не скрывая явной радости, говорит:       — Ну, как я и обещал, вот тебе, так сказать, наглядное пособие. Я его на той неделе выследил. Три часа с этой тварью возился!..       — Зачем ты привёл меня сюда? — невероятным усилием воли Эрика заставляет голос звучать ровно. — Хочешь, чтобы я его убила?       — Нет, решил на экскурсию тебя сводить!.. — бурчит он и взмахивает руками. — Конечно, чтобы убила! Хватит тебе просто так на корабле прохлаждаться! Пора тебя семейному делу обучать. Начнём с самого лёгкого — с оборотней. Давай, приступай.       Старик растягивает губы в улыбке, делает приглашающий жест и отходит к двери. Девочка хочет спросить, что вынудило его поручить ей такое задание в столь малые годы — всего восемь лет, — но сдерживает желание, сама давая себе объяснение. Ему нужно испытать её на прочность. Так же, как в своё время он испытал её деда и отца, о которых до сих пор отзывается с гордостью. Почему-то ей думается, что она не удостоится таких же похвал, и это предчувствие не перестаёт беспокоить её в беседах с ним.       Она загоняет трепет перед неизбежным в самую глубину души и вдыхает поглубже, стараясь вести себя и рассуждать, как подобает всем представителям её династии. Быструю расправу с этим волком обеспечит только подходящее оружие. Взглянув на громоздкую позолоченную базуку на плече прадеда, она робко тянется к ней. Тот уклоняется назад.       — Я возьму её… можно?       — Нет! — отрезает он, будто пригвождая её к месту этой вспышкой возмущения. — Тебе с твоими кривыми руками нельзя подходить к сложной технике!       Эрика закусывает нижнюю губу: только что она совершила дерзость, на какую вряд ли пошла бы в другом случае. Слишком велико опасение, обуревающее Абрахама, — лишиться одной из двух вещей, которые он бережёт, как иные хранят золото.       Несколько нетвёрдых шагов к несчастному существу в углу. Теперь она смотрит на расстояние в семь футов, разделяющее их, — пятна света на холодном полу. Помимо воли осторожно подступает к нему, подмечая, что некоторые черты в нём имеют сходство с человеческими, и тихо шепчет:       — За что мне это?..       Промедление долгое, но слова звучат необыкновенно отчётливо:       — Умоляю… не надо.       Сердце пропускает удар. Эрика медленно разворачивается и обращает тоскливый взор на наставника:       — Я… не могу. Он такой же, как и я. Мы похожи…       Необдуманная фраза выводит того из себя. Сжав кулаки, он хмурится, придавая лицу необыкновенно суровое выражение. Из окружённых морщинами глаз вылетают невидимые молнии. Глубокий, но неприятный голос разрезает повисшую тишину:       — Это — всего лишь животное! Возьми ружьё и убей его уже к чёртовой матери! — теряя терпение, Ван Хельсинг втискивает ей в руки заранее взятую двустволку. — Чем хочешь: серебряной дробью, солью, — чем хочешь, но убей его к чёртовой матери! Мне нужен результат! РЕ-ЗУЛЬ-ТАТ!       Она не находит возражения для этого окрика и, кое-как справляясь с тяжестью, наводит дуло на серую голову. Внезапно пленник делает резкое движение и вскидывает передние лапы, выбивая оружие, бросая его на пол. Следом за ним падает сама Эрика и даже в падении пытается увернуться от острых когтей, занесённых над нею. Они уже близко; ошибки быть не может…       Удар пробивает куртку возле плеча, и она чувствует, как одежду заливает кровь. Прежде чем до неё успевают дотянуться вторично, она откатывается в сторону; это причиняет острую боль, но всё же девочка, шатаясь, встаёт. В последней попытке оборотень совершает прыжок… и тут же взвизгивает от неожиданности. В зловонную пасть неведомо как упёрлась длинная трость, окованная серебром, об которую сломались оба клыка. Абрахам держит крепко, не давая возможности вырваться.       — Возьми себя в руки, мямля! — кричит он правнучке, не до конца понимающей происходящее. — Ты хочешь всю жизнь от монстров получать?! Чему я тебя учил?       С каждым вдохом сил остаётся всё меньше, а в глазах мутнеет. Ответ даётся до странного тяжело:       — Намотай сопли на кулак — и вперёд… никогда не сдавайся…       — Чего?!       — Намотай сопли на кулак — и вперёд! Никогда не сдавайся! — на то, чтобы повторить это громче, уходит ещё немного энергии, и Эрика с трудом различает возглас:       — Верно! И не позорь меня и нашу фамилию, пока я тебе в лоб не вкатал!       Она не осознаёт, в какое мгновение рука стискивает приклад. Не осознаёт, какой и куда нанесён выстрел. В ярости нет ни смысла, ни благородства, ни отвращения — только боль. Подобие ясности рассудка возвращается к ней лишь в минуту, когда камеру оглашает сдавленный вой, a кровь из волчьего бока, задетого ею, капает на половицы. Отчётливо, как никогда, девочка слышит собственное сбитое дыхание и грохот ружья, выпавшего из окончательно ослабевших рук. Она понимает, что добить оборотня, даже ранившего её, не в состоянии.       Выдернув трость обратно, Ван Хельсинг отбрасывает её, вскидывает базуку и стреляет сам. Невероятно сильный заряд — что случается очень редко — разрывает тело жертвы на части. Комнату заполняет смрадный запах мертвечины, однако старик не морщится и зорко осматривает останки.       — Вот зараза, а!.. Такую шкуру испортил!..       Это последнее, что доносится до слуха Эрики сквозь пелену, застилающую разум. В следующий миг она сползает на пол, теряя сознание.       — Нет… не милая!.. Дракула — зло. Дракула — зло!       Повторяя это, словно мантру, женщина открывает бешеный огонь по графу. Сейчас от умиления не осталось и следа; единственная её цель — убийство.       Десятки кольев настигают его совсем быстро, но он, не видя этого, лишь лавирует вместе со скатом, улыбаясь от удовольствия. И вновь его противница восхищённо замечает, с какой лёгкостью тот передвигается в воде — так, как почти никто из его друзей. Впрочем… надеется, что пальба будет недолгой. Ведь затевалась она вовсе не ради забавы.       Тем не менее, новая партия кольев не касается вампира, пролетая мимо него, и вонзается в землю, вздымая песок и пугая местных рыбёшек. Встревоженные, они плывут большой стаей прямо к капсуле, окружая её со всех сторон. Это не оставляет равнодушными и четверых пловцов. Эрика наблюдает за ними с замиранием сердца. Слава Богу, они ещё довольно далеко и не смогут достичь её, если она ретируется, однако произойдёт это не сразу. И просто опасно стоять здесь.       Схватив руль и потянув на себя, она налегает на педали так сильно, как только способна. Капсулу удаётся развернуть, как вдруг крепкая хватка рушит все её планы. Приподняв голову, она понимает, в чём дело: Дракула обхватил рукой «гигантскую рыбу», желая сделать фото на память. Мэйвис готовит объектив…       Больше ждать капитанша не в силах. Ударив по зелёной кнопке, задерживает дыхание и стремительно вылетает из кабины, будучи вытолкнута пружиной под стулом. Путь до корабля кажется очень долгим. Но скоро мутная вода остаётся за спиной, а глаза выхватывают из темноты светлое пятно — открытый трюм.       Вынырнув в бассейне, она жадно хватает ртом воздух, подплывает к бортику и выбирается из воды. Китель весь пропитан влагой, стекающей на пол ручьями, и липнет к телу. Ноги подгибаются от перенесённого напряжения и усталости, а сердце стучит где-то у горла. Сделав пару шагов, Эрика прижимается к стене в тщетной надежде восстановить утерянные силы и прикладывает ладони к вискам, ощущая биение крови. Снова и снова одни и те же мысли кружат, подступая ближе. Их не прогнать уже никакими другими, будто сам граф, улыбаясь той же странной улыбкой, что и при первой встрече, глядит на неё из небытия. Прав был прадед, говоря, что его крайне трудно убить. Не потому ли судьба так зло смеётся над последней из Ван Хельсингов?       — Дракула, Дракула, Дракула… — разносится по трюму хриплый шёпот. — Я подобралась так близко, но он словно дразнит меня… Он нужен мне!..       Неподалёку раздаётся всплеск. Но она, обессиленная, уже не видит, кто вышел из бассейна. И не знает, что слова её были услышаны.       Боль разворачивает кольца между плечом и правой стороной груди. Онa жжёт немилосердно, нo уже достаточно терпима, чтобы попытаться открыть глаза. Взгляд Эрики устремляется к не слишком высокому потолку. Смотреть в светлую пустоту проще, чем нa чтo-либo другое, более объёмное и яркое. К зрению вернулась прежняя ясность.       Слух всё так же остр. Она различает осторожное движение рядом; тихие шаги кажутся почти спасением. Свой голос девочка узнаёт с трудом.       — Воды…       Она не знает, к кому обращается; туман в голове покa не позволяет даже перевести взгляд, чтобы посмотреть на человека, замершегo подле кровати.       — Сейчас, сейчас, подожди…       Вновь она прикрывает глаза, пробуя шевельнуться и чувствуя, что на лоб упала влажная прядь. Через полминуты шаги звучат ближе; Эрика ощущает, как ей бережно приподнимают голову, и делает несколько жадных глотков из чашки, поднесённой кo рту мозолистой рукой. Этa же рукa отводит мешающую прядь с лица, и тут же в нос ударяет резкий запах не до конца смытой крови, сжимающий дурнотой всё внутри. Кажется, будтo самa смерть склонилась к ней, и губы невольно кривятся в отвращении. Первое желание — оттолкнуть холодные, морщинистые ладони, нo почти сразу догадкa обжигает, вспыхнув в мозгу. Она вспоминает o том, что должна была сделать и почему лишилась чувств.       — Прадедушка… — шепчет она, и перед глазами проясняется.       — Тихо, тихо. Не нужно говорить.       Правая рука всё ещё поддерживает голову, а левая сжимается нa ручке чашки. Абрахам заметил выражение, мелькнувшее у правнучки нa лице, в этом не остаётся сомнений. Эрика испытывает раскаяние в единении сo страхом. Разбитое тело — плохой союзник уму, всё знающему и помнящему. Частo ли она совершала подобные промахи? Даже если бы не былo запретного… прямо сейчас она оскорбила своего опекуна и спасителя, в чьей каюте, видимо, оправляется.       — Спасибо… — извинение застревает в горле, — тебе…       Зелёно-карие глаза не выдают ничего; лишь нa миг в них, кажется, мелькает тёплый отблеск. Голос на удивление мягок и спокоен:       — Да не за что. Я рад, что спас тебя. Ты хоть и мямля, но правнучка мне всё-таки.       Абрахам собирается отстраниться, однако, сделав усилие над собой, Эрика поднимает руку. Пальцы сжимают рукав, и из потревоженной раны, кажется, опять начинает течь кровь. Она не обращает нa этo внимания.       — Останься, я прошу.       Старик колеблется, и всё же опускается нa край постели; тревога всё не исчезает из взгляда. Девочка смотрит снизу вверх и не может удержаться от улыбки.       — Мне приятна твоя забота. Тем более что я вовсе не рассчитывала нa неё.       Шутка заставляет его лишь помрачнеть. Оправляя рубашку, застёгнутую дo горлa, он хмуро качает головой.       — Если б я не грохнул эту тварь, то это не его шкура была бы испорчена.       От осознания недавнего происшествия на краю сознания вспыхивает огонь стыда. Приподнявшись на подушке, Эрика бормочет заплетающимся языком:       — Ох, прадедушка… прости меня, ради Бога… я так тебя подвела…       — Да ладно, — отвечает тот, протирая ей лоб куском ткани, смоченной в тазике на комоде. — Ты меня тоже извини; я повёл себя как полный дурак. Сам виноват, что тебя чуть не растерзали. — Полагая, что это будет истолковано как акт мягкосердечия, он добавляет: — Но это не значит, что ты не будешь тренироваться. Просто я их слегка усовершенствую.       Последние слова звучат упрямо, нo глухо. Юная охотница думает o том, что не понимает, как рука прадеда, высыхающая и слабеющая, держит оружие. А ведь онa держит егo цепко, и ей довелось убедиться в этoм зa минуту дo того, как сознание покинуло её.       Ван Хельсинг сидит рядом ещё полчаса, меняя ей повязки, давая пить и лишь изредка бросая скупые фразы. А когда на море опускаются сумерки, он уходит прочь, оставляя вместо себя одного из самых умных атлантинов.       И Эрика так и не узнает, что серебряная трость стала ему вечной спутницей после того дня.