Последняя в роду

Я тебе верю, Открою все секреты Беспощадному зверю — Я знаю, что ты мне не враг. Расправь свои крылья; Пусть желанья станут былью. Убивай меня смело, Как в последний раз… Саша Спилберг, «Любить страшно»

      Довольно скоро подводная экскурсия завершается. Монстры покидают морскую глубину, выбираясь обратно и унося с собой радостные воспоминания об увиденных внизу красотах. Якорь поднят, и «Наследие» устремляется вперёд, оставляя место, где покоится вулкан.       Эрика проводит возле бассейна полчаса, дожидаясь, чтобы китель высох хотя бы наполовину и не выдал этим пережитое ею злоключение. Когда чересчур быстрый стук сердца унимается, она покидает трюм и выходит на палубу. Оживлённые беседы, восклицания и смех — почти неизменные спутники пассажиров корабля, а особенно сияющего, роскошного корабля Ван Хельсингов. Не обращая на это внимания, она шагает вдоль борта, наслаждаясь негромким шумом моря. Таким знакомым и таким родным.       Задержавшись на ступенях одной из лестниц, она вспоминает, какие случайности спасли сегодня Дракулу от верной смерти, и скрипит зубами. Да, одолеть его непросто, но видит Бог, она попытается это сделать снова и снова. Будет пытаться, пока жива.       Внизу раздаются возбуждённые голоса каких-то монстров, исполненные явной радости. Бросив туда короткий взгляд, Эрика узнаёт ближайших товарищей трансильванского графа. Они машут руками, перебивая друг друга и смеясь; глаза их бешено блестят. Женщина напряжённо вслушивается, стараясь сосредоточиться. Наконец в сплошном потоке она различает слова, заставившие всё внутри оборваться. Невидимка, угадать которого в пространстве можно только по очкам, спрашивает:       — Что… как насчёт капитана? Попытаешь счастья, Драк?       Вампир лишь дёргает плечами и поникает головой — почти как обречённый на казнь.       — Нет. Не хочу выглядеть ещё большим посмешищем.       — Драк, никакое ты не посмешище! — Фрэнк хлопает его ободряюще по плечу. — Ты — мастер флирта, и если бы ты играл в театре…       — Мы не в театре, — тот морщится и складывает руки за спиной.       — Но мы слышали её слова, — улыбается толстый Мумий. — Знак судьбы, не иначе.       Что-то странное отражается в светлых глазах их побратима; что-то, что очень тревожит Эрику, слушающую этот разговор с тайной надеждой. Помедлив немного, граф отвечает весьма вяло:       — Это ещё ничего не значит. Вы могли и ошибиться.       Гриффин подбирается ближе и объясняет ему, как неразумному ребёнку, едва ли способному задумываться и понимать:       — А знаешь, друг мой, вообще-то тебе есть чем гордиться. Ведь ты, оказывается, покорил сердце самой прекрасной и недоступной особы на этом судне. Это удалось бы не каждому мужчине… но покажи мне хоть одного, который не мечтал бы о подобном.       — Тебя мне не обмануть… — вздыхает Дракула, поправляя ещё не снятую маску. — И всё же вы должны помнить, что это не для меня. Я не совершал такого уже более века.       Друзья принимаются бойко давать ему советы, способные, как им кажется, принести пользу в деле, одна мысль о котором вселяет страх в душу Эрики, оплетая её липкой паутиной. Однако мысль эта меняется в мгновение ока. В конце концов, она потерпела уже несколько досадных поражений; почему бы не обратиться к пусть и призрачному, но всё же шансу на долгожданное убийство? Иногда неважно, какими средствами добывается победа.       Подумав об этом, она спускается вниз и подходит к собравшимся, тут же замолчавшим и сбившимся в кучу, будто гуси, увидевшие в небе дикую орлицу. Кто-то подталкивает Дракулу к капитанше, и он, глядя на неё почти так же, как в первую встречу, выдаёт:       — Вам очень идёт ваш костюм. Могу ли я вас пригласить…       Задохнувшись, видимо, от волнения, он прерывается. Гриффин шепчет своим соседям:       — Увы… он безнадёжен.       До чуткого слуха Эрики фраза донеслась; наверняка услышал её и сам граф. Он всматривается пытливо и настороженно в голубые глаза, но там не отражается ничего — лишь привычная вежливость. Придавая голосу мягкое звучание, та кивает:       — Да, я поняла вас. Более того, я приду к вам на свидание. Портовый бар, в полночь. Советую не опаздывать.       Согласие, сопровождаемое многообещающей улыбкой, трудно было пропустить мимо ушей. Волна шёпота разносится среди трёх монстров; в ней отчётливо звучит: «Что?!», но Эрике до этого нет дела. Дракула же, резко обернувшись, собирается, кажется, осадить своих спутников, а затем колеблется, словно хочет что-то сказать. Останавливая его плавным жестом, она вскидывает голову и гордо идёт дальше. Что-то изменилось — она ощущает это острее, чем холод и дрожь по телу, возникающую даже от дуновения ветра.       По пути в каюту женщина наведывается в рубку, справляется о том, в каком направлении следует корабль, и вспоминает разговор с прадедом перед тем, как тот забылся сном. Обман не принёс ей успеха, да и могло ли быть иначе? Однако теперь, лихорадочно обдумывая другой план, она не допускает даже мысли о новой неудаче. Слишком рано. Не сейчас. И может быть, на сей раз судьба будет более благосклонна.       Преодолев извилистые закоулки потайного хода, она замирает от удивления: пол и стены забрызганы толстыми каплями слюны, должно быть, принадлежащей одному из монстров. Как он пробрался сюда?.. Эрика брезгливо морщится, огибая грязные места, и открывает тяжело скрипящую дверь. Комната встречает её гробовой тишиной. Окно зашторено, в воздухе различим запах крепкого алкоголя. Массивный письменный стол пуст. Где же…       — Прадедушка?       Перед лицом вдруг появляется холодное дуло базуки. Капитанша осторожно отводит его ладонью и встречается взглядом с пронзительными зелёно-карими глазами, обладатель которых смотрит в упор, точно прожигая. Рука, сжимающая оружие, тверда, а палец покоится на спуске. Несомненно, он может выстрелить в любую минуту, и вошедшая не успеет даже подумать, за что её…       — Тьфу ты! Эрика, это ты, что ли? Ну наконец-то, а то я думал, что от скуки сдохну! — тон у старика раздражённый, но в нём слышится облегчение. — Где тебя два часа носило? Я проснулся — тебя нет!       Собеседница молчит, не желая выдавать свою тайну, и тщательно прячет беспокойство в глубине сердца. Жилистые пальцы касаются её плеча, проводят по рукаву. Невольно она отшатывается.       — А чего куртка мокрая? Там же вроде дождя нет. Опять за борт навернулась?       Она качает головой и пытается спасти ситуацию обычным тактическим отступлением:       — Нет. Я… решила искупаться.       Абрахам вешает базуку на вбитый в стену крюк и неверяще поднимает бровь:       — Вместе с монстрами? Ты за кого меня держишь?       Впрочем, Эрика и не сомневалась: всё равно прадед догадается, он ведь не идиот. Тем более что сама она никогда не умела таить от него что-нибудь достаточно надёжно, особенно если это касалось тренировок. Так зачем сейчас отговариваться? Это трусость, глупость и ложь разом. Три качества, которые тот ненавидит и не терпит в других. И она говорит, чувствуя, что правда даётся с необычайным трудом:       — Прости меня. Я не послушалась тебя и стала охотиться на Дракулу. Я преследовала его и на палубе, и во время экскурсии, но он… невредим.       — Что?!       От этого мимолётного, тотчас оборвавшегося вскрика ей страшнее, чем было бы от самого громкого вопля. Не в силах пошевелиться, она стоит, опустив голову, между тем как Ван Хельсинг ярится всё сильнее:       — Мало того, что ты меня обманула, так ты ещё и убить его не смогла? Как ты вообще это делала?       — Сигнальный пистолет. Одна из наших шлюпок. Подъёмный кран. Осиновые колья.       Голос ровен и равнодушен. Эрика желает уверить саму себя в том, что эти попытки — только начало, первый шаг в стремлении уничтожить знаменитого вампира. На самом деле жгучий стыд всё ещё терзает её. И от него не избавиться так просто, как бы ей этого ни хотелось. Больше всего на свете.       — Вырастил правнучку!.. — грохочет Абрахам. На виске у него бьётся жилка, но он, ослеплённый гневом, не замечает ничего. — Ты даже прикинуться нормальным монстроборцем не можешь! Кто ты после этого?       Вопрос, заданный в пылу досады, не требует ответа. Поняв это, он разворачивается, намереваясь вернуться за стол, но не успевает сделать и шага. Стон боли — и старик, ступивший по нечаянности на больную ногу, удерживается от падения лишь чудом.       — Эрика… трость!..       Капитанша подаёт ему любимый предмет опоры, поддерживает за плечи и ведёт к дивану. Приняв удобное положение, он ощупывает место вывиха и хмурится:       — Якорь мне в глотку… наверное, пора повязку менять. Тащи тёплую воду и чесночное масло. И быстро!       Приказ исполняется в точности. Эрика знает, что делать; такие действия давно перестали быть для неё чем-то новым и превратились в привычку — утомительную, но необходимую. Усевшись рядом, она развязывает и снимает бинты аккуратными, ловкими движениями и готовит другие.       Колено, вспухшее и покрасневшее, хранит следы давних шрамов, полученных в неутомимой борьбе с врагом. Эрика не смотрит туда и не прикасается к нему, зная, что этим только усилит и без того мучительные страдания прадеда. В тишине каюты различимо лишь его сбивчивое дыхание.       Наконец компресс готов — и она прикладывает его к изувеченной коже, слыша громкий прерывистый вздох. Закрепив бинты как можно лучше, получает от Абрахама благодарность и уносит тарелку к шкафу в углу. Но вместо того, чтобы поставить туда же и масло, она вдыхает острый запах и сжимает флакон в кулаке. Сегодня оно ещё пригодится.       Свежий воздух с моря кажется тяжёлым и густым. Но лишь от него — когда получается сделать хоть сколь-нибудь глубокий вдох — дурнота отступает, становится чуть легче. В тишине кажется, будто ночь подкрадывается, шуршит подолом платья, заигрывает с робким пламенем комнатного светильника. В какой-то миг даже его вялые всполохи начинают казаться слишком резкими, причинять боль глазам. Эрика устало жмурится и трёт веки. Голова, по которой её сегодня огрел очередной убитый монстр, раскалывается немилосердно. Она давно отправилась бы к себе, если бы не поздний приказ, ведь скоро явится старпом и попросит подробностей. Но едва ли в рвении есть смысл: опять ручка падает из рук, и на листе остаётся неразборчивый завиток. Девушка засыпает и ничего не может с собой поделать.       — Эрика!       Обычно этот громкий и сварливый тон возвращает к реальности. Когда Абрахаму Ван Хельсингу что-то от кого-то нужно, лучше сделать это сразу. Иначе на этого кого-то обрушится волна его гнева. Вот и сейчас она отгоняет сон усилием воли и тихо отвечает:       — Я закончила, прадедушка. Почти…       Но голова не держится в ровном положении; какая-то она слишком тяжёлая и по-прежнему заполнена болью.       — Ну и что у тебя тут за каракули? — дыхание обжигает затылок и шею: монстроборец наклонился над столом. — Это что, «а»? Её же не отличить от «о»! Да наши атлантины и то лучше пишут!       Эрика плохо понимает смысл сказанного и лишь кивает привычно:       — Хорошо, я всё сделаю, как только…       Вдруг тяжёлая рука ложится на плечо, потом дотрагивается до лба.       — Как ты, нормально?       И снова Эрика не может вовремя сконцентрироваться на словах. Вопросительная интонация и… беспокойство в голосе? Значит, прадед наверняка спрашивает о голове. Нужно сказать, что всё в порядке, но с губ срывается другое:       — Болит.       Рука всё ещё касается её лба.       — Так тебе нужно повязку поменять. Идём, я тебе помогу.       Слишком сложные предложения, слишком много пауз. Девушка морщится от боли и не двигается. Вместо этого тянется к ручке и в конце концов роняет её на пол. Теперь Абрахам осторожно сжимает её плечи, помогая подняться.       — Да вставай уже… — голос звучит даже ласково. — Всё-таки ты сегодня героиня, так что будет тебе заслуженный отдых.       Эрика с усилием подчиняется. Опираясь на него, добирается до дивана. Откидывается на спинку и зажмуривается. Старик исчезает, потом появляется рядом. Узловатые пальцы аккуратно дотрагиваются до волос, освобождают голову от бинтов. Он обрабатывает ссадины чем-то едким, и ей это совершенно не нравится — она силится увернуться, а голова кружится лишь сильнее.       — Эрика, не крутись! Неудобно же! — строго кричит Ван Хельсинг. — Ты что, уж на сковородке, что ли?       Плечо сжимают опять, и на сей раз юная капитанша подчиняется, стараясь сидеть ровно. Хочется открыть глаза и посмотреть на прадеда, но не удаётся. И она лишь вслушивается в звучание низкого голоса, не дающее отключиться.       — О… да тебе, смотрю, совсем хреново. Ну-ка, давай ложись. Вот так…       Лечь было бы хорошо. Свежая повязка закреплена, и больше Эрика не пытается держать голову. Она опускает её всё ниже и ниже, наконец утыкается лбом в здоровое колено старика и… впервые за вечер чувствует покой. Нет, она не сможет уже подняться, что бы ни говорили. Не сейчас. Она проваливается в забытьё. Перед веками какие-то полосы, во рту сухо, и она почти не чувствует, как Абрахам, пристально глядя на неё, легко перебирает белокурые локоны и ворчит про себя:       — Дал же Бог родственницу… От тебя, Эрика, одни неприятности. — И после паузы: — Спи спокойно, хотя бы пока я тут. Горе моё…       Есть кое-что, о чём он не знает: правнучка его давно не спит действительно спокойно. Почти каждую ночь её мысли идут по одному кругу.       Так было с самых первых дней тренировок; пора бы смириться. Просто силы бороться заканчиваются слишком медленно.       ***       Ночь, в которую лайнер бросил якорь близ Пустынного острова, мало отличается от тех, на которые надлежит растянуться путешествию: всё тот же тёплый воздух окутывает палубу, всё тот же лёгкий ветер играет листвой десятков пальм, усеявших землю. Привлечённые заманчивыми словами старпома, пассажиры сошли на берег и заняли пляж, взяв с собой детей. Они так радуются долгожданному отдыху… не зная, как рада ему та, кто велел остановиться здесь.       Портовый бар — место, навевающее романтические грёзы, как ничто другое: испанской музыкой, изысканной едой и обходительностью работников. И нет среди постоянных обитателей «Наследия» тех, кто не любил бы это заведение всем сердцем. Эрика же любит его особенно.       Где-то внизу показывается силуэт, знакомый ей уже до последней черты. Она спускается по лестнице и сама отмечает про себя, что делает это слишком поспешно. Достигнув дверей, на ходу подзывает официанта в чёрно-серебряной шляпе и быстро говорит заказ. Нынешнее свидание — возможность наконец свершить задуманное; предосторожности необходимы.       Легко ступая по полу и отстукивая по нему дробь каблуками, капитанша наблюдает, как к ней неотвратимо приближается заклятый враг. Ещё три шага — и они замирают на месте, стоя почти вплотную. Эрика вскидывает голову; двое смотрят друг на друга несколько секунд, не отводя глаз.       — Здравствуйте.       Ей следовало бы приветствовать его, как положено по чину, но она сдерживает неловкую попытку, понимая, что это не пристало даме в подобных случаях. Впрочем, то, как странно дёрнулась рука, не удаётся скрыть от внимательного взгляда Дракулы. Он берёт хрупкую кисть в свою и осторожно пожимает.       — Белый цвет никому не идёт так, как вам. Вы прекрасны…       Улыбку приходится спрятать за резким движением ладони, поправившей подсолнух в волосах.       — Благодарю вас… Князь Тьмы.       Последние два слова срываются с губ сами, и Эрика изумлена ими не меньше, чем тот, к кому они обращены. Дракула подступает на шаг ближе, вглядываясь всё так же настороженно. Хочет что-то спросить, но вместо этого щёлкает пальцами, и его спутница, не устояв на ногах, почти падает на резную табуретку, будто подрубленное дерево. Он садится рядом. Слегка прищуренные глаза устремлены по-прежнему лишь на неё.       — Я спрошу вас кое о чём…       — Слушаю вас.       — Я заметил, что все члены здешнего экипажа… — граф указывает на стоящих в отдалении музыкантов, наигрывающих очередную мелодию, — обращаются к вам лишь по имени. И это удивляет меня. Разве им не известна ваша фамилия?       Невинный вопрос застигает женщину врасплох. Вздрогнув всем телом, она с трудом заставляет дыхание остаться ровным, зная уже, что ответа собеседник не получит: сказанное обрушило бы слишком многое. Ведь как бы ни был он благодушен, едва ли он продолжит вести беседу с наследницей того, кто пытался его уничтожить на протяжении отчаянно долгого времени. Наказ прадеда ещё жив в памяти, а нарушение его означает крах всех планов, выстроенных с неутомимой тщательностью. И эту цену они оба не готовы заплатить.       Она не хочет споров, не хочет и обманов. И потому говорит то, что кажется ей единственно верным:       — Вы не догадываетесь, Князь Тьмы? Ответ очень прост, и вы знаете его, как никто… — на лицо ложится мимолётная тень. — И, к сожалению, намного лучше, чем думаете. Но если вы не способны вспомнить её, пусть она останется тайной.       Чуть покачиваясь при ходьбе, к ним подходит официант, держащий в плавниках поднос с парой бокалов и бутылкой вина. Ставит его на столик и говорит размеренным голосом: шеф-повар надеется на одобрение со стороны «молодой хозяйки» и интересуется, не выйти ли, не подать ли к этому ещё что-нибудь? Эрика качает головой:       — Нет, достаточно. Можешь идти.       Смиренно кивнув, тот удаляется в глубь бара. Глядя ему вслед, Дракула, прервавшийся было из-за его появления, не решается расспросить о большем и хмурится, осознавая, что потерпел неудачу.       — Простите мне моё любопытство. Что ж… я уважаю вашу тайну. И вашу фамилию.       Он начинает неторопливо изучать принесённую еду — хрустящий картофель в красновато-зелёном соусе — и с интересом приподнимает брови:       — Что это за странное блюдо?       Тревогу капитанши тут же сменяет рассеянный смешок. Из груди, до того словно сдавленной в тисках, вырывается вздох облегчения:       — Гуакамоле. Его здесь прекрасно готовят. Попробуете немного? Для меня будет честью разделить эту трапезу с вами, — она подвигает к нему поднос. — Но сначала поглядите, какая дивная луна…       Она рассчитывает, что граф поддастся на эту уловку, старую как мир. И не ошибается. Дождавшись, когда он обернётся назад, не подозревая об опасности, Эрика с быстротой молнии выхватывает флакон из кармана и выливает масло в тарелку. Смешивает его с соусом и, тронув кавалера за плечо, произносит:       — Я попросила приготовить его именно для вас. Надеюсь, вы не откажетесь?       Чувствуя на себе пристальный взор, Дракула набирает себе порцию и подносит ложку к губам. Гуакамоле пахнет авокадо и множеством причудливых приправ; оно не похоже ни на что ранее знакомое, как и всё на этом корабле. Вкус чеснока, скрытого внутри, должно быть, пока не заметен. И это беспокоит капитаншу сильнее, чем провал в подводной охоте.       Наконец тот заканчивает есть и отодвигает обратно тарелку, где осталась ровно половина. Положив подбородок на ладонь, благодарно улыбается:       — Никогда не пробовал ничего похожего. Мексиканская еда намного необычнее и приятнее той, к которой я привык. Спасибо вам.       Эрика глядит нa него чрезвычайно внимательно, а потом медленно, точно сомневаясь, спрашивает:       — Как вы себя чувствуете, Князь Тьмы?       — Так же, как и всегда, — вампир поднимает глаза. — Зачем это вам?       — Хочу убедиться. В этих блюдах часто бывает что-то необычное…       Она слышит в ответ негромкий смех, тотчас обрывающийся кашлем. По лицу Дракулы пробегает судорога; в тот же миг изо рта его вырывается сноп жёлто-зелёного пламени, опаляющего всё кругом. Женщина рефлекторно отклоняется, опасаясь быть задетой, и — когда приступ проходит — осматривает себя, убеждаясь в том, что огонь не оставил следов на безукоризненно чистом наряде. Взгляд несчастного затуманен слезами боли; он не пытается даже стереть их и не замечает, как они капают на столик. Теперь он дышит тяжелее, a голос его звучит надломленно.       — Вы не зря волновались… — раздаётся полузадушенный хрип. Граф проводит рукой по лбу и скулам, стирая оставшуюся копоть. — Наверное, мексиканцы любят чеснок. Для меня же он не смертелен, но… нежелателен.       Облегчение и разочарование странно сплетаются внутри. А чего она ждала? К щекам, кажется, против воли подступает краска, и всё же Эрика пожимает плечами:       — Я не подумала об этом.       Открыв бутылку, она наполняет один из бокалов и с мрачным, будто бы даже досадливым видом делает маленький глоток. Наполняет второй и протягивает его соседу:       — Это лучшее вино из всех, что здесь есть. Полагаю, оно понравится вам больше.       Она отгоняет мимолётную мысль, что этим искупает свою же вину перед ним. И предпочитает не думать о том, что постигнет её, если об этом узнает прадед. А он узнает, рано или поздно. Тогда ей не миновать размолвки более ужасной, чем та, что случилась незадолго до утра. Когда-то это вселяло в неё особенный страх и заставляло слушаться во всём, — даже после того, как Абрахам передал ей свой пост, переложив все обязанности на её плечи. Теперь же…       — Я должен извиниться перед вами, если только не поздно.       Это сказано очень быстро — кажется, просто чтобы переменить разговор. Но Дракула, чьё дыхание стало вновь ровным и глубоким, склоняет голову, развеивая подозрение. И капитанша осведомляется со всей возможной мягкостью:       — За что же, Князь Тьмы?       — За мою… несдержанность, — глухо отвечает он, допивая вино. — Удивительно, но я не был на свиданиях более ста лет. И почти уже забыл, как это делается. Ведь я…       …вдовец. Это не произнесено вслух, но тень слова замерла во взгляде. Эрика чутко улавливает недосказанное, хотя старается сделать вид, будто этого не произошло, и так же сильно старается убедить себя, что не ощущает жалости. К вампиру, который наверняка был примерным семьянином и волею судьбы потерял любимую супругу, сделав одиночество своим обетом. И отчётливее всего она понимает, что сама едва ли пошла бы нa такое. Жить одному целый век, смотря на счастье друзей, только чтобы вырастить единственное дитя в покое и безопасности? Нет, это не для неё. И пожалуй, это… мужество?       Она догадывается, что случайно сказанная фраза несла ещё какой-то тайный смысл, когда Дракула вдруг вздыхает и прибавляет:       — Мою жену звали Мартой. После её… — он прерывается на мгновение, — смерти я сам воспитал нашу Мэйвис.       — Сколько лет было вашей дочке?       — Всего несколько месяцев, — болезненное выражение так и не исчезло из его глаз. — Я хотел заменить ей весь мир, дабы уберечь от участи её матери. И у меня это получалось… до появления Джонни.       Капитанша не знает, что удивляет её больше — печальный тон или само откровение. А может быть, извинение за поступок, которого тот не совершал? Неожиданно для себя она изрекает:       — Вы не одиноки в вашем горе, Князь Тьмы. Поверьте, я могу понять его. Свою мать я никогда не видела. Как и отца…       Она не осознаёт, в какой миг прохладная рука графа дотронулась до её собственной, готовая тут же отдёрнуться. Она лишь понимает, что всё ещё чувствует это прикосновение и готова на многое, чтобы удержать. Но лучшее, что она может сделать, — не двигаться.       — Это ужасно… — мягкий шёпот почти сливается с плеском волн за бортом. — Кто же вас растил?       — Мой прадед. Я выросла у него на корабле.       На лбу Эрики залегает складка. Она не любит упоминать о своём опекуне — и у неё есть немало причин для этого. На сей же раз она заговорила о нём сама. И судя по тому, как зорко глядит на неё враг, он желает услышать продолжение. Некоторое время она раздумывает, потом решается:       — Благодаря ему я стала капитаном. Он растил меня с младенчества, и едва ли я смогла бы узнать столько o мореплавании от кого-нибудь другого. Ему я обязана всем, и ему нa помощь я явлюсь всегда, что бы он ни сделал. Нo если бы вы знали, как он раздражает меня!..       Кажется, ответ приходится мужчине по душе: он улыбается, хотя, может быть, причиной улыбки стал лёгкий румянец на коже его собеседницы, уже потупившей взор. После недолгого молчания та признаётся, ощущая, что каждое слово даётся тяжело:       — Узнать другое мне не было суждено. От меня ждали чего-то… определённого. Я словно не была рождена, чтобы жить по своей воле.       Длинные пальцы крепче обхватывают её узкое запястье. Губы Дракулы кривит недоверчивая усмешка.       — Вы не хотели занимать свой нынешний пост и руководить таким роскошным судном? Если это так, то я восхищён вашей скромностью.       Эрике остаётся благодарить Бога, что ему неведома правда, открывать которую у неё нет ни воли, ни желания.       — Нет, Князь Тьмы. Я не хотела совсем иного…       Больше она ничего не говорит.       Над морем лежит ясный чёрно-синий вечер, в котором бриз кажется сладковатым и необыкновенно свежим. Ушло солнце, полускрытое тонкими облаками; дышится легко. Чувствуется невидимая близость леса, хотя, чтобы добраться до него, потребуется не менее получаса. Стихли крики быстрокрылых чаек, и ничто не заглушает шум небольших волн, бьющихся о стальные борта лайнера.       Это первая остановка за последний месяц, и она затянулась на несколько дней. По сброшенному трапу спускается одинокая тонкая фигурка в белом комбинезоне. Ступает на берег, идёт к воде и погружает туда руки, будто стирая что-то. Вода вокруг окрашивается в тёмно-красный цвет. Кровью окроплена и одежда девушки, которой на вид не более семнадцати.       Вскоре тонкие пальцы холодеют и сводятся судорогой, однако она не убирает их, пока не убеждается, что на них не осталось ни единой багровой капли. Потом отходит назад и садится прямо на камни, откидывая голову и зажмуриваясь. Закат золотой — это вселяет надежду на хорошую погоду.       До её ушей доносится знакомый дробный стук. Знакомый настолько, что она не открывает глаз, даже когда её спрашивают:       — Ты чего с корабля убежала? Я тебя жду-жду; даже ужинать не стал. Ну что, настреляла гремлинов?       Эрика обращает к подошедшему острый, внимательный взгляд. Волна легко плещет по её ступням, и она тянет к ней руку, как к породистому псу, но тут же выпрямляется вновь. Ветер треплет короткие белокурые волосы.       — Да. Но больше я не желаю этого делать.       Про себя она шепчет: «Чем бы ты ни пригрозил мне, чтобы добиться своего».       — Что значит «не желаю»? — добродушная интонация вмиг сменяется суровой. — А для кого я старался? этих мелких тварей целую неделю ловил?       Ничего не понимающий Абрахам опускается рядом, не выпуская трости. Кряхтит от боли, слегка вытягивает ноги, устраиваясь удобнее, и кладёт ладонь на левое колено. И глядит вперёд. Только вперёд.       — Я же ещё не всему тебя научил! — не сдаётся он. — Сейчас гремлины, потом — ведьмы, великаны, а там, глядишь, и до вампиров дойдём. Ты же хочешь Дракулу завалить?       Расслабленно потянувшись, Эрика кивает. Мечта, лелеемая ею с детства, живёт в душе вопреки всем минувшим годам. Девяти годам изучения мореплавания и беспрестанных тренировок в убийствах разных чудищ. Иногда она думает: что ждало бы её, родись она не в семье прославленных монстроборцев? Но лучше и не помышлять об этом. Такие мысли опасны, и не в последнюю очередь — тем, что иной доли она не может уже представить.       — Хочу, — она ловит себя на осознании, что произносит это с ненавистью. Ненавистью к вампиру, которого вся её родня считала своим смертельным врагом. И знает, что однажды он станет врагом и ей.       — А что ж ты тут тогда вытворяешь? Тебе что, уже гремлинов жалко? Мало я тебя заставлял в детстве на кровь смотреть…       Абрахам хмыкает и подбирает с земли округлый камень. Размахивается — и голыш тонет, оставляя на воде неровные, быстро исчезающие круги. Ровно семь. Девушка поворачивает к нему лицо.       — Дело не в крови, прадедушка. Просто эта стезя — не для меня.       Внутренне она сжимается, ожидая крепкого подзатыльника и готовясь увернуться от него. Но старик лишь качает седой головой:       — Эрика, ну что ты за человек!.. Тебе с твоей добротой надо не убивать монстров, а круизы для них устраивать!       Вместо того, чтобы обратить эти слова в шутку, она подаётся ближе и отвечает вполне серьёзно:       — Так едва ли будет. Но я не хочу быть… убийцей.       Слова эти произнесены твёрдо и чуть резче, чем раньше. Капитан обрывает её:       — Нет! Ван Хельсинги по-другому не поступают! У тебя две дороги: одна — на корабль, другая — в лес.       Они всё так же продолжают поединок взглядов; потом Эрика опускает голову, сдаваясь первой. Собеседник повторяет это движение почти в точности. Оба они сознают, что никто из них не наделён пророческим даром и не может знать истины. Наконец Абрахам втыкает трость в песок, встаёт, навалившись на неё всей тяжестью, и смотрит на правнучку. Он жаждет окончательного выбора. И выбор сделан.       На палубу они возвращаются рука об руку и никогда больше не вспоминают этот разговор. А на следующий день, ещё нa paccвете, «Наследие» снимается с якоря. Солнце, встающее на горизонте, похоже на червлёный щит.       — Всю жизнь я следовала заветам моей семьи, сколь бы трудными они ни были. Поначалу мне это не нравилось, но со временем… стало привычным.       Дракула сидит пo-прежнему рядом, почти вплотную. Высокая и мрачная фигура, воплощающая для Ван Хельсингов все угрозы мирa и главную угрозу — для известнейшего из них. И видит Бог: с первого дня тренировок Эрика осознаёт это. Пытается превзойти саму себя и всех предков, вести себя, как подобает умудрённой охотнице, не страшиться ничего и ни перед чем не испытывать замешательства. Ей этo удаётся. Нo сейчас — когда враг близко — она сбита с толку; кажется, что она не знает ничего o том, как…       …как и почему теряют рассудок. Почему стучит сердце. Что заставляет совершать самые необдуманные поступки.       Низкий тихий голос ласкает слух:       — Я понимаю. Семья — самое дорогое, что есть у каждого из нас. И мы должны уважать прошлое, но не приносить ему в жертву будущее. Знакома ли вам такая истина?       Бледное лицo чуть наклонено к её лицу. Кажется, ещё мгновение, и сама она, не выдержав, попытается заглянуть ещё глубже в серо-голубые глаза. Всё внутри тянется к идущему от этогo вампира доброжелательству, к его уверенности и силе; всё внутри тщетно надеется нa какой-то ответ или какое-то успокоение. Нo ни тогo, ни другого не будет, и Эрика остаётся нa месте, говоря лишь:       — Да… вы правы.       Она задумывается об этих красивых и необычных словах. Никто не обязан посвящать себя делам прошлого, поступаясь для этого собственным будущим. Только обладателю столь сложного мышления могло прийти нa ум подобное.       Возникшую тишину внезапно нарушает резкий крик:       — Папа, что ты здесь делаешь?       Возле столика, горя нескрываемым возмущением, появляется Мэйвис. Окидывает проницательным взглядом их обоих и скрещивает на груди руки. Дракула ставит в сторону пустой бокал и поднимается.       — Ничего, о чём ты могла бы беспокоиться, моя мышка. Мы с капитаном Эрикой обсуждали вопросы гостиничного бизнеса.       Дочь наблюдает за ним со странным прищуром. На миг Эрике кажется, что в нём сквозит подозрительность, и от этого тревожно колотится сердце. Но вдруг огонь в глазах становится иным. В нём уже нет раздражения — только удивление.       — Ты работаешь… даже в семейном отпуске?..       У капитанши остаётся единственная возможность уйти, пока не стало поздно. Пока юная вампирша, всецело доверяющая отцу, не поняла, что привела его сюда вовсе не необходимость обсудить сложности в бизнесе, и не выместила на ней свою досаду. Удивительно… как наивны бывают те, для кого свидания — пройденный путь.       Она встаёт, пожимая плечами в знак извинения, и слабо улыбается:       — Я… немного устала. Да и ваша ночь едва ли была лёгкой, Князь Тьмы. Пожалуй, мне стоит вернуться к своим обязанностям.       Пройдя к лестнице, она оборачивается и видит, что Дракула глядит ей вслед внимательно, с каким-то потерянным выражением. И мучительно хочется прийти назад. Сказать Мэйвис всю правду, не боясь лавины испепеляющего гнева, и вновь сидеть напротив графа до самого рассвета, чтобы встретить его наедине.       Но рассчитывать на это нельзя. И женщина, чуть ссутулившись, будто от тяжёлого груза, идёт наверх. Последняя надежда потеряна безвозвратно.       ***       Полоска неба — розовато-рыжая, полог облаков над нею — дымчато-сиреневый. Далёкие звёзды, столь яркие в ночи, меркнут неспешно. Так же плавно, как движется по безбрежному морю чёрный лайнер.       Капитанша возвращается из рубки, где отдавала помощникам приказ сняться с якоря и направляться к Атлантиде, не останавливаясь более на островах. Потерянный Город. Ничто и целый мир. Мир, готовый в любую минуту замкнуться на одном вампире. И мир, который не замкнётся на нём никогда.       Разговор с ним привёл к размышлениям, долгим и уже пустившим первые корни сомнения в её сердце. Привыкшая всегда слушать только прадеда, она сравнивает его слова со словами врага. И нелегко признавать, что у последнего они неожиданнее, приятнее, мудрее. И точнее.       — Мы должны уважать прошлое, но не приносить ему в жертву будущее.       Граф Дракула не оскорбляет чужое мировоззрение и чужие идеалы. Граф Дракула не зовёт людей «грязными тварями». Граф Дракула видит смысл отношений между ними и своими собратьями в чём-то ином. Может быть, поэтому его слова намного дороже всех прочих?       Мысль обрывается. Издалека она слышит знакомый рокочущий баритон:       — Эрика, где этот хренов вампир? Я ему сейчас клыки-то отобью!       Возглас не заглушает стук трости, и впереди вырастает фигура Абрахама, одетого в коричневые штаны и рубашку. На секунду он останавливается, потом подходит ближе, приволакивая больную ногу. Как всегда, ворчлив. Как всегда, бодр.       Обычно Эрике удаётся сдержать раздражение; среди атлантинов её считают чуть ли не образцом спокойного, ровного характера. Но не в этот раз. Пошатнувшись от невольного страха разоблачения и замахав руками, она просит:       — Прадедушка, успокойся!..       Чужие шаги, размеренные и медленные, мигом стихают. Приблизившийся Абрахам осматривает её с головы до ног и, отметив излишне наряженный вид, сводит густые брови.       — Что значит «успокойся»? — озлобленно повторяет он. — Шашни за моей спиной заводишь? Ты знаешь, как я себя чувствую? Как…       Окончание речи тонет в протяжном гудке, но это не даёт обмануться: монстроборец насторожен по-прежнему. Пристальный взгляд женщина выдерживает достойно. А когда её губы — пересохшие, будто она год не брала в рот воды — размыкаются, голос всё так же твёрд:       — Если это тревожит тебя, то поверь: между мной и Дракулой не было ничего, что погубило бы наш замысел.       — Как ничего не было? А чего ты тогда молчала?       — Просто я боялась, что ты убьёшь его… — не сдержавшись, она сбивается, однако находит силы продолжить, — раньше времени.       — А я вижу, теперь тебя это волнует! Круиз по океану, клыки на бледной морде!..       Убийственный сарказм в единении со сварливым тоном. Это всегда злит Эрику сильнее всего. А особенно сегодня, когда она была один на один с их общим противником, когда узнала от него историю о давней трагедии, когда приоткрыла завесу тайны своего детства. И что ужаснее всего, очередная попытка расправиться с ним не увенчалась успехом. Всё ведь было ради этого… «Для меня чеснок не смертелен, но… нежелателен». Эта фраза, ввергнувшая её в глубокое смятение, всё ещё отдаётся в голове.       Цепкие глаза старика не отрываются от её глаз, ища что-то, за что можно было бы зацепиться и обвинить её в предательстве. Но Эрика привыкла хорошо владеть лицом, и сейчас оно непроницаемо. Поэтому тот слышит только шипение:       — Как тебе не стыдно!       — А тебе не стыдно? — Ван Хельсинг сердится всё сильнее и ударяет тростью об пол. — При живом прадеде о нашем заклятом враге думаешь! Ты, может, сейчас ещё жалеешь, что ты моя правнучка?       Вопрос приводит в ярость, и капитанша огрызается немедля — намного грубее, чем хотела:       — А может, и жалею!       Вспышка уже прошла, но ответ прозвучал, и прозвучал ужасно. Она ждёт ответной ярости, чувствует, как с хрустом сжимаются кулаки. Абрахам имеет полное право отвесить ей подзатыльник, послать куда подальше. И… тем хуже для неё то, что он громко хмыкает, прикладывает руку к груди, словно переживая приступ, и начинает поворачиваться назад. Как вдруг…       Два оборотня — явно супружеская пара — появляются откуда-то из-за поворота и прекращают бешеный бег, поражённые видом седовласого незнакомца в коричневом. Нашарив в кармане полую трубку, он подносит её ко рту, и в них вонзаются дротики, опрокидывая наземь и заставляя скорчиться в судорогах. Опасность миновала; надолго ли?       — Так, давай помогай мне! — озираясь в стороны, старик ковыляет к ближайшей трубе и делает нетерпеливый жест ладонью. — Давай, давай, шевелись! Если мы этих шпионов не спрячем, с тобой будет то же самое, что и с ними!       Злорадно усмехаясь, Эрика подхватывает оба безвольных тела, почти не чувствуя тяжести, и передаёт их ему. Вскоре чету волков, застывших уродливыми изваяниями, заключают в тёмном чулане рядом с секретной каютой. Для них круиз окончен. Они стали лишь камнями на пути Ван Хельсинга, от которых тот избавился, не задумываясь. А путь этот продлится губительно долго. Слишком долго для человека без сердца.