Все, кто любит меня, за мной!

В этом не было ничего удивительного — перед битвой с Черной Дюжиной многим снились плохие сны, и оруженосцам, и валькириям. Ничего необычного; они же люди. Призванные служить Свету и взявшие копья павших в бою полубогинь — люди. И тем более, люди — те, кто был призван на службу ими. Так было, так есть… и так будет. Сколько лет прошло, и все о том же будут гудеть ночные провода. Все того же будут ждать самолеты — двенадцати девушек и мужчин, перелетающих с места на место. Из города в город. Из страны в страну. Их было двенадцать, и тринадцатая — одиночка. Теперь их… меньше. Про Сэнру Алик знал только то, что она была валькирией ледяного копья и Свет изгнал ее, ибо Мрак прочно укоренился в душе воительницы. О Сэнре говорить не любили. Таамаг… о ней вспоминали намного чаще. И с куда большей болью. Алик был сравнительно новеньким оруженосцем, и во все тонкости вник недавно. Зато — быстро. И, несмотря на ненавистный четвертый пункт Кодекса, он привязался к Радулге… может, чуточку больше, чем следовало.

***

Алику снились плохие сны. Отвратительные. И дело было не в суккубах — их его валькирия перед сном тщательно уничтожала. Всех, кто находился в пределах видимости вокруг их дома. Радулга говорила, что это тренировка, а Алик сначала думал, что она заботится о нем — а потом понял, что ей тоже снились кошмары. Она же не железная. Она хочет казаться ужасающей, как ее копье — и кажется. Ни одна гадалка не пристанет к Радулге с предложением позолотить ручку. Ни один свидетель Иеговы не спросит, есть ли у нее минутка поговорить о Боге. Даже собаки, которые всех облаивают, перед ней — пугливые щенки. Но Алика она не пугает. Алика она восхищает. Радулга — девочка-стрела. Девочка-пуля. Девочка с глазами из самого синего льда… Алику снится, что они просыпаются в одной постели. Это не плохой сон — наоборот, но такие сновидения иногда хуже кошмаров, ибо пробуждение от дурного сна радует, а от хорошего и счастливого… Такие сны заставляют Алика ощущать себя, как в похмелье. Лишь бы и правда так однажды проснуться, а потом — будь, что будет. Себя Алик бы не пожалел, если бы в Кодексе шла речь только о том, кто полюбит валькирию. Но главное — запрет касался Радулги. Во сне она промурлыкала что-то, нежно и совсем не похоже на нее настоящую… и сразу же исчезла в черном тоннеле. Сон изменился. Теперь это был кошмар. Алик наблюдал, как Радулга тает под огнем пулемета. Как множество пуль изрешечивают ее хрупкое, тонкое тело танцовщицы, а он не может — не успевает! — прикрыть ее щитом. И от нее не остается ничего, кроме дымки в предрассветном мареве, и Алик слышит бесконечно усталый голос Фулоны (это тоже часть сна или вправду старшая валькирия проникла в его сознание?): — Должен же растаять хоть кто-то… Выхода нет. Выхода нет. нет выхода выхода нет нет выхода выхода нет нет нет Радулга записала эти два слова в тетрадь сто тридцать восемь раз — зачем-то Алик посчитал. Она составляла план по сражению с тартарианцами и забыла запись на столе, а он заглянул — ему было можно, что-то, что Радулга закрыла магией, она бы на столе не оставила — не стала же бы убивать собственного пажа. Она писала красной ручкой, и Алику почудилось, что все сто тридцать восемь «выходанет» были написаны кровью. Выхода нет. Она уйдет к Свету рано или поздно. Сколько лет прошло… сколько пройдет, и все о том же будут гудеть провода, и все того же будут ждать самолеты — других валькирий, других оруженосцев… И не проснутся они в одной постели никогда. Выхода нет. Кто говорил, что он есть? Нет никакого ключа, который можно повернуть, чтобы открыть дверь, запертую приваренными сваями. Скоро валькирии сразятся с Черной Дюжиной. Почему у Алика такие дурные предчувствия? Он проснулся с коротким вскриком. За окном было темно, но линия горизонта неумолимо светлела — и это, вопреки обыкновению, ничуть не радовало и не вселяло никакой надежды. Скоро рассвет. И что он принесет с собой? нет выхода выхода нет нет выхода выхода нет нет нет нет выхода