Бегущая по волнам, ты закрываешь глаза

Oh let me love you, I will love you like a charm

Акааши случается внезапно. Незнакомкой со спрятанными за спиной руками, остриём изучающих глаз, отблеском лучей в завитках волос, фарфором кожи и тенью опущенных ресниц, когда она, будто смутившись, молчаливо смотрит в пол. Бокуто, завороженная, таращится и сжимает в руках мяч, впиваясь ногтями в обивку. — Акааши, потренируешься в связке с Бокуто, — знакомит сокомандниц тренер. — Она у нас амбициозная и дикая, но ты уж попробуй её укротить. — Я постараюсь, — обещает Акааши, вежливо улыбаясь краешками губ. Бокуто расплывается в ответной улыбке, быстрым движением заправляет под ободок выбившуюся вьющуюся прядь и выпаливает: — Бокуто Котоми, рада с тобой познакомиться! Акааши смущённо машет, и рука замирает, неловко мазнув по воздуху пальцами. Бокуто машинально ловит её запястье, секунду внутренне визжит и приветствует первогодку рукопожатием. Осязаемая и едва тёплая, но всё равно настойчиво притворяется миражом — ускользнёт чернильным дымом, если сжать сильнее прохладные пальцы. Бокуто уже не вспомнит, как было до. Под рёбрами берега — скалистые и острые, о них солнечные лучи режутся, и каждый раз накатывают волны, ударяют и разбиваются на ледяные брызги, когда взгляды пересекаются на большее, чем просто пара секунд. — Отличная тренировка, Бокуто-сан. Отличная ты, отличные вечера, когда все разошлись ещё час назад, и только мы вдвоём, и связь, и единение, и будто родство, и наши голоса звонким эхом по стенам пустого спортзала. — Не хочешь в кафе у станции зайти? — Бокуто оборачивается на стоящую сбоку Акааши, пока расправляется с заедающим замком. — Там в меню много чего добавили нового. — Сегодня не могу, до чёрта домашки на завтра, — Акааши отводит взгляд и застёгивает замок куртки до самого подбородка. Скоро осень оденет Акааши в чёрный плащ с поднятым воротом, и ветер будет дёргать подол, и на набережных захочется переплетаться пальцами. — Ты… ты только не подумай, что я отмазываюсь, — спешит объясниться Акааши — такая трогательная, когда боится, что могла случайно обидеть. — Просто действительно много дел. Я бы с удовольствием от всего этого прочь и навсегда, тем более с тобой. Бокуто улыбается — ей сейчас так хорошо, она любит весь мир, даже этот чёртов замок в двери спортзала. — Рада это слышать. От школы до станции — под фонарями мимо потока фар, и над головой небо в проводах, перетянутое тучами, ждёт ночи, чтобы расплакаться и царапаться в окна. Акааши не выглядит скучающей. Она будто присматривается, цепляя хоть что-то, ради чего можно задержаться, и всегда есть страх, что она пройдётся по вечерним улицам, не впечатлится и решит уйти куда-то ещё, и у никого нет такой власти, чтобы её остановить. — В этом мире я не нашла себе место, я хочу в другой. — И ты не останешься даже ради меня? — Прости. Бокуто отпускает себя и смеётся, потому что одно дело ненавидеть себя по ночам, когда с собой наедине, когда глаза в потолок и колени мнут одеяло, а совсем другое — обожать саму себя с ветром в волосах, с раскинутыми руками, осторожной поступью по высокому бордюру и хохотом над своими же шутками. Бокуто знает, что она хорошая, господи, да она даже верит, что самая классная. Но достаточно ли классная для тебя? — Надеюсь, у Куроо не выскочит шишка, — Бокуто вспоминает, как в раздевалке хотела бросить дезодорант Куроо в руки, а попала в лоб. — Прикроет чёлкой, если вдруг, — успокаивает Акааши и смотрит на пёструю брусчатку под ногами, чтобы наступать только на ромбики. — Мне неловко, что я смеялась вместо извинений. — Мори-чан смеялась тоже, и Куроо не знала, кого из вас бить первой. — Мори-чан отхохоталась и всё равно на всякий случай кинулась за аптечкой. — В этом вся Мори-чан. А Акааши вся — в спокойствии и в осторожных улыбках, а взглядом будто всегда выбирает машину, под которую могла бы кинуться. Бокуто тянет к ней руку — поправляет капюшон, касается невесомо плеча и пальцами скользит по выступающим лопаткам. Её хочется осязать постоянно — просто убедиться, что она настоящая и здесь. На тренировках у Акааши оголённая шея, и над воротом футболки видна пара позвонков. Бокуто коснулась однажды, и Акааши тут же вздрогнула и прикрыла рукой, пальцами цепляя завитки коротких волос. Бокуто так больше не делает, хоть ей и хочется, чтобы Акааши от её прикосновений вздрагивала чаще. — Ну всё, поехала я, — говорит Акааши прибывшему поезду. — До завтра, — Бокуто беззаботно переминается с ноги на ногу, потому что на прощание они не обнимаются, и нужно сделать вид, что с этого не больно. — В кафе тогда завтра попробуем? — Обязательно, если сегодня не помру под грудой тетрадей. Акааши проскакивает в раскрывшиеся двери, отыскивает в вагоне свободный угол и выглядывает в окно. Бокуто машет ей, пока Акааши не заслоняют другие пассажиры, и поезд отталкивается от перрона, увозит Акааши прочь на четыре станции, где тетрадные поля будут расползаться перед глазами в свете настольной лампы, и дождь как назло будет убаюкивать ритмами по стеклу. Ты сегодня не умирай, пожалуйста, мне бы с тобой хотелось ещё подольше и на закате в горизонт. У Акааши инстаграм. Её старшая сестра — профессиональный фотограф — устраивает ей тематические фотосессии, и Акааши на них — посланница иных миров, и где-то на фоне точно старательно заретушировали портал, из которого она пришла (и вот-вот сбежит обратно). Бокуто с ума сходит по этим фотографиям: это контраст белой кожи и чёрных кудрей, это всегда открытая шея и иногда плечи, это завораживающий взгляд в сторону или прямо в глаза и холодком под рёбра, это остриё подведённых стрелок и ключиц. И она то посреди поля подсолнухов — чёрной вороной в жёлтых цветах, то в вывороченных заброшенных домах — одиноким силуэтом на самом краю бетонного выступа, то среди разбитых зеркал и колотого кафеля — в вымокшей одежде в набранной ванне, то бродит размытой тенью по лесной пустоши, то лежит на деревянном причале с опущенной в воду рукой и тревожит пальцами водную гладь. Бокуто заглядывается на Акааши посреди тренировки — вот она, прямо здесь, отзывается на имя, ловит взгляд и даже ведёт разговор, и она не выдумка и не просто незнакомка с фотографий в интернете. Просто неземное, по-прежнему отыскивающее, за что бы ей ухватиться в этом примитивном мире смертных. — Сосредоточься, Бокуто, — делает замечание тренер. — Или уже не хочешь становиться капитаном на следующий год? Из Бокуто просто чудесный капитан — молнии бьют в мачты её корабля и поджигают паруса, а она улыбается. Акааши шутит. В общий чат команды — аристократично и сдержанно, часто используя смайлики с цветочками, чтобы не рушился образ благородной дамы, позволившей себе немного изысканных шуток под мелодичные переливы придворных скрипачей и спрятанный в веере чуть слышный смешок. А вот в личные сообщения Бокуто она шутит уже более расслабленно, как будто скинула с рояля канделябры и машет веером на разгорающееся пламя. Акааши любит чёрный юмор и не чувствует себя глупо, когда смеётся над неприличным, шутит неприлично сама и быстро извиняется, тут же признаваясь, что расплакалась с самой себя, и Бокуто сходит с неё с ума так неминуемо и так упоительно, смеётся с такой остроумной Акааши искренне и улыбается в экран телефона влюблённой дурёхой. [— Бокуто-сан, а ты помнишь, как я когда-то была воспитанной?] [— Нет] Порой Бокуто порывается переслать что-то из её сообщений Куроо, чтобы та посмеялась тоже, но спохватывается и сама себя одёргивает — хочет, чтобы такая смешная Акааши была только её. Акааши рисует. С самого детства, в альбомах, в скетчбуках, на полях тетрадей, раз в год за мольбертом на холсте, когда внутренний порыв сочетается со свободным временем и с удачно сложившимися звёздами. Ко дню рождения тренера помимо подарка и украшенного спортзала предлагают нарисовать смешной плакат с изображением всей команды и самого именинника. Рисовать что-то толпой — идея сразу провальная, и всё время уйдёт только на обдумывание и балбесничество, поэтому Акааши берёт всё рисование на себя. Все настойчиво предлагают ей помощь, но Акааши отказывается — Бокуто смотрит на неё с нескрываемым восхищением. А потом Акааши отворачивается, чтобы переодеться, и Бокуто краем взгляда скользит по изгибу обнажённой спины. Вечером в общий чат пишет одна из третьегодок. [— Акааши, с плакатом как, нет проблем?] [— У меня самый разгар творческого процесса (✿˘◡˘)] [— Отлично, вдохновения тебе. Спасибо тебе ещё раз.] Бокуто выскакивает из чата и мчится в личные сообщения. [— пришлёшь фоточку того, что уже нарисовала? ( ͡° ͜ʖ ͡°)] Акааши отвечает честно и бессовестно: [— Я ещё не начинала рисовать (✿˘◡˘)] Бокуто прыскает — ну вы посмотрите на это безобразие. Потом Акааши оправдывается, что сегодня страшно ленивая и вообще ужасная, но она обязательно всё нарисует и никого не подведёт, всё равно в итоге окажется самой ответственной девочкой на свете. А потом она зовёт Бокуто в онлайн-игру, где они смеются до слёз и попутно придумывают дурацкие идеи для плаката. [— Зачем мне рисовать, когда я лучше пошучу тебе про это.] [— А как же муки совести, Акааши?] [— Они накатывают на меня на пару секунд, но я громко смеюсь, и всё проходит.] Акааши садится за плакат только в двенадцатом часу, и Бокуто обещает всю ночь молиться за её беззаботную душу. Утром Акааши разворачивает готовый плакат под восхищённые вздохи — всё успела, всё сделала красивым и смешным, и она так долго вчера отправляла Бокуто спать и уговаривала не чувствовать вины, и о потраченном на дурости вечере она ничуть не жалеет. Акааши тычет в смешные нарисованные рожи под всеобщее хихиканье и незаметно переглядывается с Бокуто — наличие общих секретов так кружит голову. Давай будем вдвоём самые хитрые и бессовестные. Когда украшают зал к приходу тренера, Бокуто устраивает беготню с шариками, а потом заваливается на пол, расслабленная и разгорячённая, и смотрит вверх, где Акааши развешивает гирлянды, вытянутая в струну и почти парящая. Воображение пририсовывает ей крылья — но не белоснежные и высвеченные солнцем, а угольно-чёрные и с потрёпанными перьями, вымазанными то ли в дёгте, то ли в мазуте, что разлился по отравленному и вымершему морю. И от этого до мурашек красивые. Я дотянусь до тебя, когда-нибудь, ты ведь позволишь? В общем чате свободный от тренировок день предлагают занять походом в кафе. Бокуто не против такой компании, и девочек из их команды она обожает, но у неё хулиганское желание от всех сбежать. Акааши отмалчивается и в чат не пишет. Бокуто уже привычно несётся к ней в диалог. [— не хочешь идти никуда, да?] [— Да. И вот не знаю, как бы им так изящно сообщить, что их завтрашние планы не озарятся присутствием моего сиятельства.] [— а если я предложу погулять, то мои планы не озарятся тоже?] [— Твои озарятся (˘⌣˘✿)] [— тогда скажем, что у тебя дела срочные по семейным там обстоятельствам, а мне к врачу] [— Умно. Про врача тебе поверят точно.] [— а сами по подворотням шастать пойдём] [— Ну вот и откуда ты только такая чудесная взялась?] Бокуто откладывает телефон и выдыхает в потолок — кто бы говорил, восхитительная моя, кто бы говорил. Подворотни — это никогда не буквально, это просто значит, что не будет шумных улиц и толпы, а будут заброшенные тропы и пустые мосты с видом на берега, будто покинутые, с дрожащим светом в необитаемых окнах. Будет приостановленная стройка, на которую запрещён проход, но кто-то упрямый и дурной всё равно проберётся. Бокуто взбирается вместе с Акааши на бетонные своды, потому что на самом верху откроется вид на как будто постапокалипсис, и не спасся никто, потому что никто не хотел. Мрачное, пыльное, серое — Акааши порхает по развалинам чёрным мотыльком в своём осеннем плаще, не боится высоты и угрожающе скрипящих конструкций, подмечая, что здесь вполне атмосферное место, чтобы свернуть себе шею. На верхушке обманчиво близкое небо тоже накрывает серым и выцветшим, а внизу этажами ниже и правда руины, будто трагичные, будто похоронившие человечество. Можно прищуриться, прикрыть ладонью выглядывающие на фоне дома и представить, что цивилизации здесь больше нет. И в этом тоже есть родство — искать заброшенное и необитаемое и сиять здесь только вдвоём. — Красиво здесь, чёрт возьми. Бокуто оборачивается на слова Акааши, не верит, что позволяют вот так рядом, что не скучают и не ищут предлог для побега. Красивая ты, чёрт возьми. Акааши задирает к небу голову — длинная шея белым изгибом из чёрного воротника, и завитки чёрных волос на ветру, и строгая дуга чёрных бровей, и вся она монохромная, но такая яркая, затмевающая, туманящая разум, и она как клавишные в хаосе ударных, и она то ли Нюкта, эхом смеющаяся в одной ей покорившейся бездне, то ли Астерия, разбивающаяся о морское дно. Бокуто осознаёт, что стать родной неземному просто не сумеет. — Куроо, это просто катастрофа! — Будешь пирожок? Бокуто вздыхает и устало смотрит в подставленное ей под нос меню. Кивает на фото соблазнительно выглядящего пирожка, и Куроо с умным видом делает заказ. Официантка уходит, и Куроо откидывается на диван, скрещивает руки и выжидающе приподнимает бровь. Бокуто плюхается на стол и тянет к Куроо руки. — Что мне делать, Куроо, подскажи-и-и. — Признайся ей уже, задолбала. Бокуто выпрямляется, жалобно хныкает и достаёт телефон. У Акааши на профиле новые фотографии — как новая доза погибели. Бокуто закусывает губу: снова эти ключицы и этот взгляд, бордовое тёмное платье и как выстрелом — белые фарфоровые колени. Бокуто готова завыть. — Ну ты только посмотри на неё! — снова ноет она, протягивая Куроо телефон. Куроо берёт телефон в руки, всматривается в экран и деловито поправляет очки. Со зрением у неё проблем нет — просто когда-то выхватила померять очки Яку, и Мори-чан ругалась и просила не щупать стёкла пальцами, и Куроо так была к лицу чёрная оправа, и Кенма так неосторожно сделала ей комплимент, и довольная Куроо взяла это на заметку. — Скуластая чертовка, — выносит Куроо вердикт. Бокуто забирает телефон обратно, выпячивает губу и обиженно бубнит: — Моя скуластая чертовка. — Ага, а она в курсе? Официантка приносит коктейли, и Куроо ловит ртом трубочку и придерживает свисающую чёлку, чтобы не макнуть её в бокал. Бокуто снова утыкается в телефон, любуется неотрывно, с обожанием, чтобы до зацелованных щёк и плеч, и с преклонением, чтобы не дышать и тянуться дрожащими пальцами к сшитой ознобом коже. Неземное так не хочется портить собой. — Господи, ну ты посмотри, какая она, и какая я, — вздыхает она на фотографию. — А какая ты? — Стрёмная. — Поехавшая что ли. Бокуто прячет телефон в сумку, чтобы не рвать душу, и со скорбным видом пьёт коктейль. Куроо же неодобрительно сопит. — Дура ты, такую чушь про себя говорить, — хмурится она. — Ты шикарная. Бокуто на секунду благодарно улыбается, но тут же обратно кривит печальное лицо. Куроо шумно тянет из трубочки коктейль, затем отставляет бокал в сторону и тянется к Бокуто через стол щупнуть её за грудь. — Бип, — улыбается она. — Не грустите, титечки. Бокуто хрюкает и с насмешкой ловит недоумевающие взгляды с соседнего столика. — А тебе страшно было? — спрашивает она. — А? — Ну признаваться Кенме. Куроо усмехается и отстраняется, вновь откидываясь на диван. — Ты не представляешь, как. Как по волшебству в кафе заходит Кенма, звенит дверным колокольчиком и находит взглядом нужный столик. Куроо при виде её расцветает ещё больше, отодвигается вбок, освобождая рядом с собой место, и чмокает в щёку. Бокуто снова чуть ли не хнычет. Она обожает этих двоих, безумно, но для неё сейчас любое проявление нежности — ножом по сердцу. Кенма опечаленную Бокуто не оставляет без внимания. — Ты чего грустная? — интересуется она, заправляя за ухо волосы. — Бо влюбилась, — поясняет Куроо, сочувственно вздыхая. — В Акааши? — Ну а в кого ещё. — Об этом что, все знают? — недоумевает Бокуто. — Пф-ф, естественно. Бокуто задирает голову — потолок, спаси, упади и придави уже меня. Куроо не даёт ей уйти в себя и снова хулиганисто тянет руку к её груди. — Бип, — щупает Куроо и поддевает Кенму плечом. — Попробуй, здорово. — Бип, — жамкает Кенма. — Бип-бип. — Да хорош! — верещит Бокуто. — Титяхи-грустяхи, — не отлипает Куроо. — Куроо, ты дура. — Бо — ебобо. — Будете что-нибудь заказывать? — обращается к Кенме официантка, взявшаяся из ниоткуда и принёсшая обед и два пирожка. Куроо оборачивается на неё и снова с невозмутимым видом жмёт на грудь. — Попробуйте тоже, — подговаривает она. — Да Куроо! Кенма отвлекает смущённую официантку и заказывает кофе с пирожным. Куроо набрасывается на пирожок, пока Бокуто борется с желанием сжевать в бессилии стопку салфеток. — Завязывай со страданиями и признавайся, — советует ей Куроо с серьёзным лицом и с перемазанным в джеме носом. — И зря ты боишься быть отвергнутой — девочка сама всю тебя глазами обстреляла. Бокуто задумчиво жуёт коктейльную трубочку, ничего не отвечает и ничего не обещает — только себе самой устроить вечер отчаянной печали под один из любимых плейлистов. Господи, как же она боится всё испортить. Мяч укатывается прочь с раздражающим стуком, и Бокуто, злобно зарычав, хватается за голову. Третий мяч ударяет в сетку, третий раз она обещает, что сейчас точно всё получится, третий раз она бесится на непослушную руку и пощипывание в уголках глаз. Бокуто впивается ногтями в виски, и Акааши оказывается рядом мгновенно. — Так, Бокуто, ну-ка посмотри на меня, — строго велит она, обхватив горячее лицо и направляя на себя взгляд. — Только не психуй, не дай этому на тебя нахлынуть. Бокуто растерянно моргает, рвано дышит и не смеет пошевелиться. — Ты не устала ещё от меня? — с надеждой спрашивает она и старается удержаться на ногах, подкашивающихся от такой близости. — Не устала, даже не жди, — Акааши усмехается и продолжает удерживать лицо Бокуто напротив своего. — Ты мне не обуза, что бы ты там ни думала. Я хочу, чтобы ты успокоилась и попробовала ещё раз. У Бокуто мурашки скатываются по затылку. Боже мой, да я же просто её не заслуживаю. — Ты сейчас успокоишься, ладно? — повторяет Акааши. Нет, Акааши, я сейчас умру. — Отдохнём и продолжим, хорошо? — Акааши поглаживает пальцем горящую щёку, и у Бокуто наверняка уже отказало сердце. — Я хочу, чтобы у тебя всё получилось. Ты лучше всех, моя хорошая, просто лучше всех, я сделаю для тебя всё, что только попросишь. — Я… — Бокуто тяжело выдыхает. — Я в порядке. Вот бы сейчас податься вперёд, потому что идеальный момент и в зале опять никого, и поцеловать, как в кино, как в клише, как во сне, и целовать, пока она близко, целовать, потому что давно хотела, и плевать, что до этого никогда и ни с кем. Но Акааши ускользает раньше, отступает назад, улыбается чем-то дёрганным и будто смущённым и отбегает подобрать укатившийся мяч. Бокуто прячет в ладонях лицо и досадно усмехается — да здравствует самая трусливая девочка во вселенной. Капли растекаются по лицу, скатываются к шее и заползают под воротник школьной блузки, капли срываются с намокших волос, скользят до локтя под закатанные рукава. Акааши протяжно выдыхает, жмурится с снова наклоняется к фонтану, набирает в ладони воду и ополаскивает лицо. Бокуто стоит рядом и не произносит ни слова. Она просто нашла Акааши здесь — в школьном дворе, умывающуюся у питьевого фонтана и никак не реагирующую на чьё-то приближение. Бокуто была в библиотеке, когда ей пришло сообщение от Конохи: «сейчас мимо меня в коридоре очень настораживающе прошмыгнула акааши, у неё что-то случилось, сходи за ней» Бокуто обыскала всё крыло и лестничные пролёты, увидела Акааши в одном из окон и выскочила наружу. Она её даже не окликнула и не одёрнула за плечо, а просто осталась рядом, немым присутствием и неотрывным взглядом. Хочет протянуть руку и коснуться, но чувствует, что пока не нужно. Акааши отрывается от фонтана и выпрямляется, смотрит мутными глазами куда-то во вне, с растёкшейся от воды тушью, с приоткрытыми губами, будто вот-вот заговорит. Сентябрь холодный в этом году, а на Акааши тонкая блузка, и брызги от луж на чёрных колготках, и волосы мокрые на ветру, и плечи подрагивают едва заметно. Дождь начинает по новой, разгоняется и шипит, и Бокуто спешно достаёт из сумки зонт, раскрывает и поднимает его над Акааши. Та по-прежнему молчит, только медленно поднимает глаза, смотрит устало-безразлично. Бокуто осторожно поднимает её руку, греет пару секунд холодные пальцы и отдаёт ей зонт, а сама лезет в сумку за салфетками. Встаёт вплотную, придерживает Акааши за подбородок и аккуратно оттирает салфеткой разводы от туши под глазами. Акааши молчит и опускает ресницы, беззвучно извиняется, что вот такая она сегодня — сорвалась посреди учебного дня, и она благодарна, что не требуют объяснений, что не смотрят с неодобрением, что не оставили одну. Бокуто пишет Конохе, чтобы вынесла из школы вещи Акааши, потому что не хочет возвращаться и оставлять её на улице одну. Коноха вскоре приносит сумку и плащ, тактично не пялится на отвернувшуюся Акааши, обменивается с Бокуто понимающими кивками и убегает обратно. Бокуто держит над Акааши зонт, пока она надевает плащ, отдаёт ей её сумку и вместе с ней уходит со школьного двора — не переговариваясь и соприкасаясь плечами. Бокуто обязательно с ней поговорит, обязательно расспросит и выслушает, обязательно найдёт нужные слова, она постарается и не подведёт — но не сейчас. Она чувствует на каком-то ином уровне, нечитаемом и необъяснимом, что сейчас Акааши нужна просто тишина — надёжная и на двоих. На перроне перед прибывшим поездом Бокуто складывает зонт, и Акааши смотрит удивлённо, когда Бокуто заходит в вагон вместе с ней. Я не оставлю тебя сейчас одну, ну ты чего. Среди людей Акааши хочется защищать ещё сильнее, прятать её от чужих глаз, отвлекать чем-то промелькнувшим в окне, накрывать ладонью тонкие остывшие пальцы и бросать угрожающие взгляды незнакомцам — не смотрите на неё, даже не смейте оборачиваться в её сторону. С окна слабым отблеском тянется пробившийся луч, ложится светящейся лентой на руки Акааши, сложенные на коленях, оплетает запястья и перетягивает свитые нити вен, и Бокуто смотрит, очаровываясь и успокаиваясь под отыгрываемый перестукивающимися колёсами ритм. На выходе из вагона Бокуто порывается взять Акааши за плечо, но та рассекает толпу, не задевая никого и словно приказывая расступиться одним только взглядом, и уходит вперёд. Бокуто быстро догоняет и украдкой поглядывает на лицо — невозмутимое и усталое равнодушие, и ни следа от того стихийного отчаяния, которое не получалось смыть ледяной водой. Бокуто провожает Акааши до самого дома, останавливается и наспех подбирает в голове подходящую фразу для прощания. Но Акааши опережает. — Спасибо, — тихо говорит она, делает навстречу шаг и вдруг тянется к лицу, прикрывает глаза и прижимается губами к щеке. Бокуто замирает и позволяет Акааши делать так, как ей сейчас нужнее и правильнее — молчи, если не осталось сил говорить, побудь одна, если так сейчас хочешь, но обязательно дай мне знать, если опять станет невыносимо. — Расскажи мне обо всём, когда посчитаешь нужным, — просит она. Акааши кивает, и вряд ли она о чём-то расскажет — это была просто вспышка, которую ей помогли переждать, и оно откатит так же, как и накатило, и вспоминать потом не захочется, и легче будет отсмеяться. Она уходит молча, оставляя Бокуто у ворот, и скрывается в дверях дома. Бокуто надеется, что на случай новой грозы обязательно окажется рядом — если не предотвратит, то хотя бы вновь спрячет под своим зонтом. Сегодня солнце даже не показывалось, но у Бокуто чувство, что она плавится и слепнет. Акааши только что успокоилась, перестав смеяться, и было в этом нечто восхитительное и истерическое, и что-то такое в эти моменты происходит, вне понимания и вне вселенной, и Акааши всегда улыбается лишь едва и посмеивается украдкой, но только Бокуто удаётся довести её до звонкого хохота, от которого есть пугающий риск задохнуться — и очаровательной смеющейся Акааши, и влюблённой до одури Бокуто, успевающей ею любоваться. — Ты в порядке? — спрашивает Бокуто на всякий случай и сама утирает выступившие слёзы. — Когда я с тобой, я никогда не в порядке, — признаётся Акааши, грациозно прокручиваясь на месте под застрявшую в голове мелодию. — В лучших из смыслов. Солнца сегодня нет, но Бокуто знает уже наверняка — они обе сгорят. — Акааши, ты мне очень нравишься, — говорит она, внезапно даже для самой себя, но говорить получается так неожиданно легко, и под рёбрами колет горячим и катастрофичным. — Прям до мурашек и до поехавшей крыши, и у меня сейчас случится инфаркт от того, что я наконец-то тебе это сказала. Акааши застывает — и шагом, и взглядом, с чем-то непроизнесённым на губах и с повисшей в воздухе рукой, которой собиралась поправить торчащий над виском завиток. Спину пробивает холодом, и Бокуто подходит ближе — Акааши не выдерживает глаза в глаза и стыдливо отворачивается. Бокуто мысленно уже вовсю хрипит от визга, пытается заглянуть в лицо и настороженно зовёт: — Акааши?.. Акааши вдруг резко оборачивается, хватает Бокуто за воротник, тянет к себе и целует. Бокуто теряется только на мгновение, закрывает глаза и прижимает к себе, старается не умереть на месте с того, как Акааши одной рукой зарывается в её волосы, а другой судорожно сжимает плечо. Реальность так завораживающе расплывается, остаточно пульсирует где-то на кончиках пальцев, рассыпается и грозится не собраться обратно, но Акааши сама прерывает поцелуй, и вселенная выстраивается только из неё одной, её лица на расстоянии нескольких сантиметров. — Ловко я придумала, да? — улыбается она, оставаясь в объятиях. — И не придётся говорить словами, что у меня к тебе тоже чувства. Бокуто задумка нравится, и она тоже не хочет сейчас говорить, и она снова тянется вперёд и ловит губы, которые до этого представляла на своих только перед сном, и краснела в подушку. А потом она вновь отстраняется, чтобы глянуть вниз, не выпуская из рук, и умереть ещё раз. — О боже, ты поднимаешь при поцелуе ножку? — Я поднимаю ножку. — Я в раю. Бокуто не врёт — в её раю ветер стреляет в горло, солнце растекается под кожей, и акрополи рушатся, стоит только взяться за руки.