Глава I
Ну не задалось!
Другой и Высокий
Сталь и трудности перевода
Есть какая-то своя романтика в промозглом раннем утре где-то на севере Британии: скрипят открывающиеся двери и ставни, скрипят и ворчливые англичане, из этих дверей появляющиеся; из ближайшего паба доносится дивный аромат свежесваренного эля, перемешиваясь с запахом сырости и выходящей из чьего-то окна вонью горелой яичницы, а бледный солнечный свет прорезает бесцветными лучами клубящийся туман, порождая при этом тени и мутные фигуры столь причудливых и загадочных очертаний, что никакому магу и не снилось. Ах да! Магия. Речь же идёт о Магической Британии, так что коэффициент романтики и загадочности можно смело помножить на два, а то и возвести в квадрат. Впрочем, местное население подобным не удивишь, так что люди продолжали заниматься своими насущными делами, взирая на эту "романтику" кто со скепсисом, кто с безразличием. Даже плохонькая поэтесса, приехавшая сюда из окрестностей Уэльса пару недель назад в поисках вдохновения, уже откровенно скучала, глядя на туман из окна своего номера. Торговцы, клерки Министерства Магии, ярмарочные зазывалы, уличные фокусники и шарлатаны, ремесленники — всем им была безразлична эта мистическая атмосфера. Тем более безразлична она была Билли Кармеру, день которого с самого начала не задался. Проснувшись с адской головной болью, он скорее не встал, а воскрес с лежанки: количество выпитого на вчерашней гулянке дало о себе знать. Пол-литра холодной воды несколько улучшили самочувствие и помогли вернуть себе хотя бы часть тех базовых функций, коими должен обладать рядовой сапиенс из рода "хомо". Однако, опохмелиться дома было нечем, так что Кармеру предстояло совершить подвиг: выбраться из своей хибары и, превозмогая жуткое похмелье, найти чем бы горло промочить. Он проморгался, наскоро умылся, четырнадцатый раз за месяц поклялся зеркалу, что больше никогда не будет пить, проникся собственным величием и двинулся по направлению к ближайшему трактиру. Но, как говаривал Соломон, «гордость предшествует падению», так что поход в питейное заведение обернулся для Билли позором — корчмарь попросту вышвырнул незадачливого пьянчугу вон, когда услышал, что тот снова пришёл без денег и клянчит выпивку в долг. Отряхнувшись от придорожной пыли, он напустил на себя максимально суровый вид и погрозил закрытым дверям корчмы кулаком. Двери — увы! — никак на это не отреагировали. Понурившись, Билли побрёл дальше, философствуя сам с собой о вопросах справедливости, свободы и головной боли. Как вдруг... Удача! В крошечном пространстве между двумя домами сидел одинокий индивид лет сорока и глушил своё горе чем-то спиртосодержащим! И наш бравый Билли Кармер, преисполненный решимостью, двинулся к нему. Но едва он свернул с мостовой в этот крошечный проём, как индивид исчез, просто растворившись в воздухе. Пока Билли пытался заставить свой заторможенный разум выдать хоть какую-то реакцию, злосчастная бутыль, которую незнакомец держал в руках, пропутешествовала на брусчатку и разбилась с хрустальным звоном. Брызнули, словно капли жидкого Солнца, осколки, ослепляющие своим неестественным сиянием; повалили клубы дыма насыщенно-синего цвета. Раздался смех: многоголосый, жуткий, пробирающий до костей и исполненный такого триумфа и ликования, что становилось ещё страшней. В следующую секунду этот дым окутал Билли, и его просто вывернуло наизнанку. Последним, что он услышал в своей жизни, был хруст его собственных ломающихся костей. А когда дым рассеялся, стало видно, что в алом месиве, которое только что было Билли Кармером, без сознания лежит ребёнок, закутанный в какую-то рясу. Как уже говорилось — день у Кармера не задался с самого начала.*За некоторое время до того*
Словно сквозь липкую вату до Кси-Ню 183 долетали чьи-то голоса и обрывки фраз. Пробуждение было не из приятных само по себе, так ещё и затуманенный разум категорически отказывался воспринимать окружающую действительность. Всё же спустя полминуты тщетных усилий сфокусироваться хоть на чём-то, ей таки удалось понять, что голосов было два: низкий, раскатистый, с хрипотцой, принадлежащий какому-то мужчине и искусственный, механический, не обладающий никакими гендерными признаками и явно исходящий из речевого синтезатора. Синтетический голос произнёс: — ...чти гото... Можно отправл... урс реаб...тации... Вживл... ...рошло успеш... — Сознание стаб... ...номалий нет. Он сказ... комфортно ...оволен... — Вторил ему мужской бас. Слышимость с каждой секундой была всё лучше и лучше; "вата" отступала. Кси-Ню 183 с трудом разлепила правый глаз и огляделась. Всё плыло и троилось, кроме нечётких силуэтов разглядеть в этом душном полумраке ничего не удалось. Какой-то из тех силуэтов произнёс механическим голосом: «очнулась» и выжидающе замолк. Дескать, давай, сделай что-нибудь. Тогда второй силуэт — тот, что был повыше — подошёл ближе, поглядел на неё и, обернувшись, бросил своему таинственному собеседнику, будто извиняясь: — Я пока что не могу нащупать маяк: жертва ещё не принесена. Минуты две придётся подождать. Голос был мужской. Так удалось вычислить, что речевым синтезатором обладал тот, другой. Кси-Ню 183 почудилось, что силуэт этого "Другого" шевелится, расплывается, извивается и располагает гораздо большим количеством верхних конечностей, чем две. Впрочем, может ей лишь показалось, так как плыло перед глазами абсолютно всё. Между тем, из речевого синтезатора "Другого" донеслось всего одно слово: — Рано. Пока она тщетно пыталась скосить на него глаз и узнать, чем же он там занимается, "Высокий" наклонился ближе, обдав её лицо своим несвежим дыханием; глаза его озарились бледно-голубым свечением. До чуткого слуха Кси-Ню 183 донёсся тихий, почти ласковый шёпот: «спи-и-и-и-и...». Шёпот этот обволакивал разум, накатывал, будто волны могучего прибоя и отбивал всякое желание сопротивляться, так что уже через несколько секунд мир вокруг Кси-Ню 183 вновь поплыл начал проваливаться в ту тягучую вату, из которой она с таким трудом вырвалась всего несколько минут назад. Перед тем, как окончательно провалиться в небытие, она вновь услышала безэмоциональный искусственный голос "Другого": — Сотри ей память. И сознание снова покинуло её. Снились ей странные и, безусловно, важные сны, которые она никак не могла припомнить проснувшись.***
...Кружка какого-то местного горячего напитка, напоминающего та́нну, грела левую ладонь, а примитивная масляная лампа, стоящая на столе, отбрасывала причудливые блики на полированный металл ладони правой. Тихо шипела гидравлика. Зоркий глаз внимательно скользил по захламлённому помещению, выхватывая куски окружающего интерьера: груда какой-то рухляди в углу, бесчисленные шкафы и стеллажи, пустая тарелка из-под еды, паутина под потолком, обеспокоенное и заинтересованное лицо человека напротив. Человек этот был невысок, почти лыс, неопрятен и взвинчен. Тёмно-карие глаза его лучились любопытством, однако продолжали настороженно следить за каждым движением гостьи. И он уже в четвёртый раз попытался начать разговор, наполняя пыльную лавку своим глубоким бархатистым баритоном. Кси-Ню 183 шумно вздохнула. Беда была в том, что она не понимала ни единого слова из речи этого человека, но то, что говорить незнакомец пытался предельно дружелюбно и миролюбиво, от неё не укрылось. Да и не казался он агрессивным, несмотря даже на то, что мелькали на его лице поначалу и непонимание, и отвращение, и даже страх. В ответ на всю произнесённую лавочником тираду Кси-Ню 183 лишь кинула на него задумчивый взгляд и сделала ещё глоток этого терпкого напитка. А что ещё ей оставалось делать?..***
POV Джимми Кидделл
В этот вечер я особенно долго сидел в своей лавке, которая по совместительству являлась и мастерской. Работа над очередной палочкой слишком сильно затянулась. Я чувствовал, что это оно самое, что ещё чуть-чуть, ещё вот-вот и я создам шедевр, свершу революцию в своём деле и моё новое изобретение в пух и прах разгромит старого извращенца Олливандера. Хотя, кого я обманываю? Чувствовал-то это я уже неоднократно, но каждый раз что-то опять пошло наперекосяк: "гениальный шедевр" либо оказывался очередной примитивной пустышкой, либо имел настолько мудрёную магическую конфигурацию, что воплотить её оказывалось попросту невозможно. Тоже самое произошло и в этот раз — двойная сердцевина из переплетённых и взаимопроникающих седечной жилы сналлигастера и шерсти ругару никак не желала становиться стабильной и больше смахивала на волшебную бомбу, готовую разорваться в любой момент, чем на ядро палочки. Я тяжело вздохнул. Очередной день экспериментов закончился очередным провалом и денежными расходами, так что мой извечный конкурент мог спокойно отправляться спать, не боясь быть разгромленным в пух и прах. Мысль о сне вызвала у меня протяжный зевок, что неудивительно — весь день на ногах. Я уже собирался плюнуть на всё и идти домой, как услышал странный звук: что-то, а может и кто-то, на улице грузно привалилось к двери моего скромного заведения. Но прислушавшись и решив, что Джимми Кидделл-то не из трусливых, я тихо подошёл поближе и аккуратно отпер замо́к. А поскольку дверь открывалась вовнутрь, то мне на руки буквально выпал со стороны улицы какой-то ребёнок, который, впрочем, тут же вскрикнул и отпрыгнул на шаг в сторону. По голосу удалось распознать, что это девочка. Она едва стояла на ногах, шатаясь от усталости, а через мгновение не выдержала и в изнеможении рухнула на пол, поджав ноги под себя и привалившись к стенке. Её ярко-алая одежда была сверху донизу покрыта отвратительного вида коричневыми пятнами запёкшейся крови. От настороженного разглядывания то ли рясы, то ли робы, в которую бедняга была завёрнута, меня отвлекла одна деталь, внезапно бросившаяся в глаза — рука. Её чёртова рука. И, подштанники Мерлина, она была механической! Я, конечно, видел волшебные механизмы дварфьей и гоблинской работы, но такого ещё не встречал. На всякий случай я положил руку на рукоять своей палочки и подошёл к незваной гостье чуть ближе. Знаете, до этого дня я думал, что испугать меня довольно-таки сложно. Как-никак уже сорок девять лет мир копчу, создал и изучил много необычного, а повидал ещё больше. Но потом она подняла на меня своё лицо, которое до этого скрывал громоздкий капюшон. К своему стыду признаюсь, что даже толком не успел её рассмотреть, но думаю, что эта картинка ещё долго будет сниться мне в кошмарах: мертвенно-белая кожа обтягивала угловатое, скуластое лицо, которое обрамляли несколько прядей слипшихся от засохшей крови волос, а с левой стороны лица на месте глазницы прямо в череп была врезана металлическая пластина, окружённая бугрящейся кромкой рубцовой ткани. И с этого листа металла в меня прямо-таки вонзились взглядом два зелёных призрачных огонька. Их чуждое этому миру свечение будто пробило меня насквозь и пригвоздило к стене. Сумев сбросить с себя оцепенение я быстрее молнии выхватил свою палочку и направил в грудь этому монстру... И впоследствии мне стало ещё больше стыдно за своё поведение. Ведь то, с какой искренней обидой и обречённостью она снова склонила голову, несколько меня отрезвило. Пелена суеверного страха будто спала с глаз и я понял, наконец, что передо мной находится не жуткое механическое чудовище, а всего лишь измождённый, брошенный и заплаканный ребёнок. Осознав свою страшную оплошность я быстро убрал палочку и шагнул ближе к той девочке, пытаясь сделать свои движения как можно менее угрожающими. Впрочем, ей, кажется, было уже всё равно. Я аккуратно потянул её за локоть; она с трудом поднялась и шатаясь потащилась за мной следом. Хлам, наваленный горой на старом пыльном кресле был отправлен в короткий полёт на пол; я бережно усадил беднягу на освобождённое кресло и уже хотел было рассыпаться в вопросах и извинениях, но она внезапно подняла руку и настойчиво указала на всё ещё распахнутую дверь. Девочка попыталась что-то сказать, но изо рта её вырвалось лишь тихое сипение. Однозначно, ей хотелось пить, но она продолжала игнорировать протянутый стакан воды и лишь указывала пальцем на дверь. Пришлось выглянуть на улицу. Признаюсь, оставлять её за спиной мне жутко не хотелось; не то чтобы страшно, скорее как-то дискомфортно. Всё же я не имел ни малейшего представления кто она такая, а человек издревле страшился неведомого. На улице было темно — хоть глаз выколи! — но мне всё же удалось разглядеть ярдах в десяти от своей двери какой-то бесформенный темный силуэт. Люмос! При детальном рассмотрении "силуэт" оказался обычным холщовым мешком с двумя лямками — на плечи вешать. За самим мешком в придорожной пыли тянулся след: та странная девочка тащила мешок волоком. Я легонько подхватил её ношу, но тут же крякнул и согнулся едва ли не пополам! А мешочек-то был не из лёгких! Неудивительно, что малая так вымоталась. Донеся эту торбу до лавки и порядком подустав я, наконец, вошёл, запер дверь и потащил сие имущество к его законной (по крайней мере я на это надеюсь) владелице. Мне думалось, что будет правильно просто поставить мешок у ног девочки, но она сама так не думала. Едва заветная ноша оказалась в её поле зрения, как она с неожиданной для столь вымотанного человека прытью буквально выдрала мешок у меня из рук, вцепившись в него, будто клещ. Так что теперь тяжеленный мешок покоился у неё на коленях; девочка обхватила его обеими руками и, похоже, расставаться с ним была абсолютно не намерена. В свете лампы стало понятно, запёкшаяся кровь на одеждах незваной гостьи явно принадлежит не ей самой, так что о возможной ране можно не беспокоиться. Теперь я смог рассмотреть её торбу более детально. Вроде ничего необычного:мешок мешком, такой же атласно-красный, как и одежды самой незнакомки, весь покрыт придорожной пылью. Но теперь я смог углядеть вышитый на нём небольшой рисунок: внутри зубчатой шестерни покоился человеческий череп. Одна его половина была ничем не примечательна, но вот другая... Другая половина черепа была изображена собранной из металлических запчастей; повсюду виднелись заклёпки и витки нарисованных проводов. От этой шестерни с черепом явственно несло чем-то геральдическим и жутко древним. Тем не менее, никогда прежде мне такая символика не встречалась. Я поднял глаза на свою вынужденную гостью и невольно ужаснулся от осознания, что она тоже частично собрана из разного рода механизмов, как бы дико это не звучало. Как-то раз я слыхал старые байки о том, что десяток гоблинов, безумных гениев инженерии и кузнечного дела, смогли создать механо-магический протез для одного из своих, да только кристаллы, что были использованы в качестве накопителей, очень быстро свели бедолагу с ума и теперь он доживает свой век полоумным стариком где-то в горах. Но, во-первых, это были лишь слухи да досужие домыслы, а во-вторых, в этой девочке и её механизмах я не чувствовал ни крупицы магии, хотя и будто бы ощущал незримое присутствие чего-то неимоверно могучего и столь чудовищно древнего, как и сам наш Мир. Сидящая на кресле в обнимку со своим имуществом девочка моих пафосных мыслей явно не разделяла и проявляла куда больше интереса к стакану с водой, который я ей предлагал буквально пару минут назад. Вновь протянув ей стакан я смирился с мыслью, что нормально поспать мне всё-таки не дадут и поставил на огонь чайник. Сама же гостья с быстротой молнии осушила стакан и, кажется, стала нервничать намного меньше, хотя её поза всё ещё оставалась до жути напряжённой. — Может, всё же расслабишься? — Мягко спросил я, — Никто тебя есть не собирается. Молчание. Громоздкий тяжёлый капюшон не давал мне никакой возможности видеть её лицо, но, подштанники Мерлина, я всем нуром своим ощущал, как меня прямо-таки буравят тяжёлым внимательным взглядом из-под тени капюшона. А ещё эти треклятые огоньки призрачно-зеленоватого цвета. Они недвижимо мерцали где-то там, на лице девочки и, хочу сказать, что чем больше я на них смотрел, тем сильнее мне становилось не по себе. Резко захотелось съёжиться, забиться куда-то в уголок и не вылезать оттуда. Меня будто прогоняли из собственной лавки. Б-р-р-р! Наваждение отступило; мысли, витавшие у меня в голове секунду назад тут же показались пустыми и глупыми. Огоньки как огоньки. Ну зелёные. Ну светятся. Да, мне всё ещё было несколько неуютно, но едва ли мой дискомфорт был вызван чем-либо кроме неведения. Я вновь попытался наладить диалог: — Ты же не в обиде на меня за ту выходку с палочкой? Ну, струхнул малёхо, с кем не бывает? И вновь молчание было мне ответом. — Слушай, ну давай хоть вещи твои ра... — я шагнул вперёд, потянулся к её мешку и тут же об этом пожалел. — Nunquam ingrediendum!!!* Я отшатнулся. Крик был не столько громким, сколько резким. Хозяйка явно намеревалась ревностно хранить своё имущество от посторонних рук или глаз. «Чокнутая, — подумалось тогда мне, — я ж тебе собственноручно этот мешок и притарабанил!» . Вслух, конечно же, ничего подобного я говорить не стал, хотя мог бы, уж наверняка. Язык. Теперь стало понятно, почему она всё время молчала. Постаравшись вновь воспроизвести в голове её вопль я с удивлением отметил, что язык чем-то напоминал латынь, хотя полностью уверенным я быть попросту не мог: слишком уж резким был крик. Больше попыток заговорить с ней я предпринимать пока не стал; снял с огня чайник, заварил две кружки ароматного напитка, пошарив по лавке нашёл немного съестного и уселся напротив. И всё это происходило под аккомпанемент её буравящего взгляда, который уже начинал меня немного нервировать. Мягко и плавно — а то опять заорёт! — пододвинул девочке тарелку и кружку. Та сперва недоверчиво осмотрела тарелку с едой, но потом не выдержала. Рассказали бы мне о таком — не поверил бы. Всё же ребёнок, истребляющий пищу со скоростью голодного минотавра — весьма занятное зрелище, скажу я вам. (*Nunquam ingrediendum! — Ни шагу вперёд! Лат.) После того, как вся снедь на тарелке исчезла, девочка уже выглядела куда более дружелюбной. Хоть я и не видел её лица, но тяжесть и напряжённость исчезли из её взгляда и перестали на меня давить. Тогда я улыбнулся и попытался заговорить вновь, зайдя с другой стороны. Очень медленно я поднял руку, указал пальцем на вышитую на мешке шестерню с черепом и попытался придать своему лицу максимально вопросительное выражение. Девочка заколебалась и, наконец, подняла голову. Теперь я смог рассмотреть свою гостью в спокойной обстановке. Она, кажется, и не возражала. Кожа ребёнка действительно была очень сухой и болезненно-бледной, но уже не казалась мне такой мертвецкой, как в первый раз. Во истину говорят, у страха глаза велики. Непропорционально широкие скулы и массивная нижняя челюсть с острым подбородком придавали лицу несколько треугольную форму. Тонкие губы плотно сжаты: всё же девочка явно нервничала, хотя уже не была настроена так враждебно. Я мог бы даже с натяжкой назвать её симпатичной, а причиной тому были бы глаза. Большие, серые, выразительные и очень живые глаза. Мог бы. Но не назвал. Потому что глаз был только один. На верхней левой части её лица "красовалась" та самая металлическая пластина. Не слишком широкая — от середины лба до скулы — но длинная, она поблёскивала полированным стальным прямоугольником, начинающимся от переносицы и тянущимся через глазницу к самому уху. На том месте, где у нормального человека расположен левый глаз, у неё были две линзы: одна большая, прямо на месте глаза, напоминающая объектив волшебного фотоаппарата, а вторая раза в три меньше и находилась чуть левее и выше, там, где должна быть бровь. Обе линзы испускали тусклое зелёное свечение; два тех самых призрачных огонька, глядящих из-под тени капюшона прямо в душу. Вокруг врезанного в череп листа металла образовалась уродливая накипь белёсой плоти, какая обычно заполняет рубцы, швы или шрамы. Полосочка эта была тонкой, но опоясывала всю пластину целиком, словно окантовка. На правой щеке под "своим, настоящим" глазом была небольшая, примерно в дюйм шириной, чёрная татуировка — уже знакомая мне шестерня с полумеханическим черепом внутри. Заметив, что я разглядываю её татуировку и сравниваю с тем же гербом (а я был уверен, что без геральдики здесь не обошлось) вышитым на мешке, девочка удовлетворённо кивнула, нахмурилась единственной оставшейся у неё бровью, о чём-то раздумывая, и, наконец, выдала: — Vivo, Deo-Mechanicus inserviendo ab imo pectore.* Говорила это она так проникновенно и трепетно, как редко говорят дети. Теперь я окончательно убедился, что говорит она на языке, очень похожем на латынь, пусть и с определёнными изменениями. Конечно, наизусть латынь мне учить не доводилось, но я многократно сталкивался с ней по долгу службы, так что кое-какие слова помнил. И одно из них резануло слух своей неуместностью, если можно так сказать. Скорее всего мне либо послышалось, либо просто это незнакомое мне слово; всё же язык незваной гостьи был лишь похож на латынь, а не являлся ею. Я вновь указал на череп в шестерне и переспросил: — Deo? Девочка кинула на меня короткий раздражённый взгляд и произнесла медленно, уважительно, будто смакуя слова на языке: — Deus-Mechanicus. Теперь сомнений быть не могло. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она сказала. «Бог-Машина». Ну или «Механический Бог», сути это не меняло. (*Vivo, Deo-Mechanicus inserviendo ab imo pectore — Живу, со всей искренностью служа Богу-Машине. Лат.) «Что ж, старина Джимми, ничего необычного не происходит. Просто к тебе в лавку поздно ночью завалился ребёнок-фанатик какого-то религиозного культа, о котором ты ни разу не слышал. Блеск!» — Думал я, глядя на девочку и пытаясь отбросить мысли о том, что в ключе какого-то культа пятна крови на её рясе-робе могут иметь совсе-е-ем другое значение. «Ну не похожа она на убийцу. Ну не похожа, — раздумывал я, — С другой стороны, она и на фанатика не была похожа». Отхлебнув чая из своей кружки я ещё раз окинул её взглядом и в четвёртый раз попытался заговорить. Конечно, она меня не понимала, так что думаю, делал я это прежде всего, чтобы успокоить самого себя: — Хэй, дитя, ты ведь не будешь пытаться принести меня в жертву этой ночью? Хм!.. "Дитя"... А я ведь даже не знаю как тебя зовут; мы толком и не представились друг другу. Я Джимми. Джимми Кидделл. Лавочник и хозяин этого скромного заведения. А ты? Как зовут тебя? У тебя же есть имя?.. Молчишь... Ну и молчи. Что-нибудь придумаем. Но уже завтра. Хочется спать. Всем хочется спать. И тебе тоже, ты устала и хочешь спать, не пытайся меня надурить.END POV
***
Кружка какого-то местного горячего напитка, напоминающего танну, грела левую ладонь, а примитивная масляная лампа, стоящая на столе, отбрасывала причудливые блики на полированный металл ладони правой. Тихо шипела гидравлика. Зоркий глаз внимательно скользил по захламлённому помещению, выхватывая куски окружающего интерьера: груда какой-то рухляди в углу, бесчисленные шкафы и стеллажи, пустая тарелка из-под еды, паутина под потолком, обеспокоенное и заинтересованное лицо человека напротив. Человек этот был невысок, почти лыс, неопрятен и уже не так взвинчен. Он был до смерти уставшим, хотя любопытство всё ещё не покидало его тёмно-карих глаз. Былая настороженность почти ушла и теперь он уже в четвёртый раз пытался начать разговор, наполняя пыльную лавку своим глубоким бархатистым баритоном. Кси-Ню 183 шумно вздохнула. Беда была в том, что она не понимала ни единого слова из речи этого человека, но то, что говорить незнакомец пытался предельно дружелюбно и миролюбиво, от неё не укрылось. Да и не казался он агрессивным, несмотря даже на то, что мелькали на его лице поначалу и непонимание, и отвращение, и даже страх. В ответ на всю произнесённую лавочником тираду Кси-Ню 183 лишь кинула на него задумчивый взгляд и сделала ещё глоток этого терпкого напитка. А что ещё ей оставалось делать? Неожиданно человек поднялся, оправил руками складки на одежде и двинулся куда-то вглубь лавки, поманив её следом. Кси-Ню 183 залпом допила напиток, подхватила мешок и потащила его за собой по полу, на корню пресекая попытки этого человека помочь ей. Между двумя стеллажами была небольшая дверь, которую и отворил Кидделл. Внутри оказалось небольшое помещение, столь же захламлённое, как и то, где они сидели до этого, но здесь хлам был другой. Упорядоченный, что-ли. Этакий правильный бардак. В углу помещения была небольшая лежанка, на которую и указал лавочник. Кси-Ню 183 доволокла туда свой мешок, оглядела своё "ложе" и с благодарностью кивнула своему провожатому. Больше она, пока что, ничего не могла ему сделать. Мужчина улыбнулся, что-то сказал и вышел, затворив за собой дверь. Кси-Ню 183 осталась в гордом одиночестве; её жутко клонило в сон. Однако, оставалось ещё одно дело из списка обязательных. Убедившись, что лавочник ушёл и не подслушивает под дверью, она опустилась на лежанку, встала на колени перед своим мешком и начала молить Машинных Духов о прощении за то, что те были оскорблены и потревожены касанием существа, целиком состоящего из греховной плоти. Кси-Ню 183 понимала, что Машинные Духи вряд ли скоро спустят это ей с рук, но она честно пыталась объяснить, что это, безусловно, её вина и её слабость; что она не смогла сама донести свою ношу и выбилась из сил, ведь, как учит Credo Omnissiah — «плоть слаба, плоть ненадёжна; силён лишь металл», а она ещё слишком юна и бо́льшая часть её тела ещё не познала на себе очищающего касания Бога-Машины. Она скорбела по своей оплошности, проистекающей из слабости плоти, тем самым ещё больше укрепляясь в своей Вере; в превосходстве священных механизмов (хотя, казалось бы, куда уж больше?). За этим занятием её сморил сон. Кси-Ню 183 ещё продолжала бормотать литании, но усталость взяла своё и через минуту она уже крепко спала. А подумать обо всём можно будет и завтра, ведь так?