You're my home

Тяжесть медленно проходящих дней была колоссальной, неподъемной ношей, несмотря на то, что Зейн привык ждать. Он ждал всю свою жизнь, ждал изо дня в день, наблюдая, как один сезон сменяет другой, переживая изменения и рост своего тела, решая первые глубокие вопросы в своей голове, и это всегда был один и тот же человек. Его звали Лиамом, но Зейн так и не научился произносить его имя. У него был приятный, глубокий, волнующий до дрожи голос, который Зейн мог воспроизвести по памяти в своей голове. И он оставил ему целую нить хлебных крошек в виде платка с замысловатым вензелем, ласково мурчащего тигренка, металлического обруча на пальце и последнего поцелуя на подрагивающих от волнения губах. Ждать Лиама из Дейтской бухты оказалось совсем не тем же самым, что ожидать их свадьбу, окутанную тайнами и загадками туманного и неотвратимого будущего. Тогда Лиам Джеймс Пейн, доблестный Дехейбартский Принц с щитом и мечом, был для Зейна удивительным незнакомцем, приятным воспоминанием из далекого детства и сумбурным, суетливым волнением о будущей жизни семейной и государственной. Сейчас Зейн ждал супруга, которого уже подпустил к своему сердцу, которому позволил занять в нём определенную часть, и это было намного тяжелее. Незначительные изменения проходили мимо Зейна, как проходит мимо дома путник, не пытаясь заглянуть в окно. За те три дня, что Лиама не было в столице, земля стала менее твердой, всё больше полевых цветов выбивались наружу из рыхлой почвы и тянули к пышному солнцу свои скромные лепестки. Воздух наполнялся теплой влагой, приносимой с моря, небеса пронзали протяжные крики птиц, летящих домой с теплых стран. Если раньше Зейн обратил бы на это внимание, растянулся бы в дворцовом саду прямо на траве, среди сорных цветов, пока садовник не успел их скосить, то сейчас он даже не замечал их, быстрым шагом переступая через дворцовый парк в зал переговоров. Его будни были похожи, как один круглый камешек, обточенный морем, похож на другой. Их выносило на берег с пробуждением, и Зейн отряхивался от них, как от песчаной пыли, налипшей к костюму по пути. Малик вставал очень рано, его постель была холодной, неуютной, почти ледяной, и королю становилось не по себе от мысли, что раньше он этого не замечал. У его ног беспокойно спали Мерлин и Джада, двигая лапами во сне. Сразу после того, как Лиам покинул столицу вместе со своими войнами, Зейн заглянул в вольер и забрал его маленькую пантеру в свои покои, обещая себе заботиться о кошечке, пока муж не вернется домой. Пантера дружелюбно обнюхала тигра — они были уже знакомы, потому как до свадьбы Мерлин жил в вольере — и в мгновение ока начала с ним играть, не уступая ему в проворности и гибкости, ловкости и скорости. Взрослеющая кошечка напоминала Зейну Лиама — всё время ласково прихватывала тигренка за уши, а потом ласково зализывала их, когда малыш начинал обижаться на чуть грубоватые игры. Глядя на малышей, наслаждающихся каждым мгновением общения друг с другом, Зейн испытывал ужасные мучения: Лиама не было всего три дня, он едва успел добраться до бухты. А ему еще предстояло разобраться со старостой и вернуться обратно, не нарвавшись по пути на разбойников, которым вполне мог приглянуться его кортеж. Конечно, и у короля Малика в столице было множество забот. Буквально в первый же день прибыл посол из далекой страны Чоу, чем-то напоминающей Пандью, и Зейн долго разговаривал с ним о возможном сотрудничестве. Понимание затруднялось, потому что дехейбартский язык для них обоих не был родным. На второй день Зейн общался с подданными. Решал давно назревающий конфликт двух враждующих феодалов, пожертвовал деньги на строительство школы для крестьянских детей, пожаловал небольшой домен кузнецу, спасшему при пожаре семью своего лорда. Крестьяне спрашивали, что сеять, из какого русла реки лучше брать воду, продавать ли в порту товары или придержать до осени, и на всё Зейну приходилось находить ответы. У себя дома он справлялся хорошо, прекрасно зная климат и основные потребности своих подданных, здесь же, в Дехейбарте, ему часто приходилось советоваться с Уинстоном, однако крошечными шажками молодой король начал справляться со своими обязанностями лучше и лучше. Лиам мог бы им гордиться, он обязательно улыбнулся ему, поцеловал бы в лоб, терпеливо выслушивая хвастовство, и Зейну не терпелось рассказать мужу о своих маленьких успехах. Когда двери в тронный зал закрывались и крестьяне покидали дворец, по-доброму судача о новом правителе, Зейн тяжелым мешком оседал в кресле, его улыбка гасла, как свеча с рассветом, и глаза наполнялись болезненной тяжестью. Времени оставалось слишком много, и каждый миг казался Малику вечностью. Он сидел на троне, постукивая пальцами по подлокотнику, и стоило ему вспомнить, как Лиам накрыл его руку своей прямо здесь, во время их свадьбы, ему становилось трудно дышать. Знакомый жар накрывал тело волнами, и Малик, прикрыв глаза, предавался воспоминаниям. Не ужиная, не разговаривая ни с кем по пути, он шел в свои покои, одинокие и пустые, от которых веяло холодом и грустью. Коридор гулко повторял его шаги, стражники громко произносили его имя, приветствуя своего короля шумом и звоном оружия. Без имени Лиама собственное имя казалось королю пустым, словно теряло свою значимую половину. Он замирал в коридоре, смотрел как его тень пляшет на гобеленах в одиночестве, и от отчаяния хотелось свернуться в жалкий комок прямо на ковровой дорожке. Все эти стражники вернутся домой, к своим семьям, а его семья сейчас в бухте, скачет на коне навстречу опасности и, возможно, его королю некогда думать о супруге. Стоило слугам отворить перед ним двери, к его ногам выкатились два пушистых комочка, затеявших шутливое сражение. Весь день они спали, скучая без человеческого присутствия, и лишь к вечеру расшалились, ожидая, что вскоре появится усталый, погрустневший король. Зейн бросил взгляд на малиновку, раскачивающуюся на жердочке в одиночестве. Он всё время опасался, что его резвые кошки съедят взъерошенную птичку, даже приставил пажа, но рассчитывать на его компетентность не приходилось. Зейн подхватил Мерлина одной рукой, Джаду другой и со вздохом переступил порог королевской спальни. Слуги, рассевшиеся на маленьких пуфиках, поднялись, чтобы поклониться, и Зейн отпустил их всех, не взглянув даже на своего первого помощника. Ему не хотелось никого видеть, с кем-то разговаривать, пытаться найти другой способ досуга — он так привык проводить время с Лиамом, учить сложный дехейбартский язык, и ему не хотелось заниматься чем-то другим. Опустившись на пол у кровати, Зейн позволил кошкам снова начать кататься у его ног. Ему хотелось растянуться на ковре, словно неведомая сила пыталась раскатать его тонким слоем теста, а потом прожарить и подать к столу. Крепкий кусок бечевки будто завязался узлом на пищеводе, острая каменюга горечи и тоски собралась в горле, постепенно раздуваясь и принося ужасные страдания. Без Лиама было смертельно тяжело, Зейн готов был это признать. Взгляд упал на кольцо, и Зейн невольно коснулся его другой рукой, очерчивая драгоценный камушек. Оно было приятно теплым, нагретым его пальцами, сидело плотно, словно обнимая его косточку. Малик осторожно прокрутил его, вспоминая, как Лиам надел кольцо на палец, и их губы впервые соприкоснулись, опаляя друг друга почти первобытной страстью. Зейн почти застонал. Губы тосковали по поцелуям, тело скучало по прикосновениям, и ему хотелось слышать до невозможности сладкий голос Лиама. Мысль об очередной ночи в холодной постели казалась Зейну невыносимой. Ему казалось, он умрет в этой остывающей кровати, если не почувствует рядом Лиама, и вдруг так захотелось зайти в спальню мужа, побыть там хоть мгновение, что король невольно содрогнулся. Он поднялся, медленно передвигая тяжелыми ногами, как будто увяз в топком болоте. Дверная ручка удобно легла в ладонь, дверь в покои супруга гостеприимно открылась, и Зейн заглянул в светлую спальню мужа. Даже запах в покоях короля был иным, и Зейн невольно замер, чувствуя, как знакомый аромат вливается в его тяжелую, уставшую грудь. Лиам словно был рядом, обнимал его терпким запахом, с проскальзывающими нотками ванили, и опьяненный этим Малик, переступил порог. Дверь осталась распахнутой, такой она и должна была быть, потому что между ним и Лиамом была связь, как между этими двумя комнатами. Очевидная, в виде этой двери, и неочевидная, как дверь в купальную комнатку. Зейн прошел вглубь комнаты, невольно задевая мебель руками. Ему хотелось прикасаться к этим большим шкафам для одежды, к стульям, к ширмам, потому что именно это и делал Лиам, когда спешил — сам открывал шкаф, выдвигал для себя кресло, толкал тяжелые пуфики ближе к свету из открытого окна. В комнате плясали огоньки свечей, их столбики были длинными, значит, слуга был здесь совсем недавно. Зейн надеялся, он ничего больше не трогал, и всё осталось, как при Лиаме, будто он покинул спальню только вчера. Постояв немного в пугающей тишине, Малик прошелся по комнате. Вот два кресла, сдвинутых близко друг другу, между ними низкий, широкий столик. За ним у них проходят занятия сложного дехейбартского языка. Лиам, как оказалось, был превосходным учителем, в последний раз Малик даже сумел прочитать несколько предложений. Был в комнате и другой стол, письменный, за ним Лиам работал уже после того, как уходил из зала переговоров. Рядом целая гора книг, взятых в библиотеке. Лиам не только смелый и отважный воин, но и очень умный человек. – Лиюм, – вслух проговорил Зейн, и его голос звоном прошелся по покоям. – Ли-а... Ли-ю... Лийам. Лиям. Почти. Большая кровать, почти похожая на его собственную. В голове Зейна мелькнула шальная мысль: если постельное белье не успели сменить, оно еще пахнет Лиамом. Его шаги стали чуть быстрее, он взобрался на кровать с ногами, скинул стеганное покрывало и провел рукой по одеялу. Вот здесь спал его муж, видел чудесные сны. Здесь он лежал, переговариваясь с ним через стену. Здесь они почти занялись любовью в их первую ночь. Тело приятно задрожало, пробуждая милые сердцу воспоминания о горящих на губах поцелуях, о том, как горячие губы короля прошлись по его шее, оставляя волнующий след. Так было и после, когда они остались наедине в комнате для купания. Зейн вздрогнул, тело мучительно томило. Он склонился к белоснежной подушке, и в ноздри ворвался изумительный запах мужа. Его крепость зажигала в коже что-то запретно-сладкое, и Малик совсем пропал, проваливаясь в воспоминания. Они были совсем обнаженными, и вокруг была только теплая, почти горячая вода. Губы Лиама скользили по его шее, ключицам, груди и плечам, и Зейн тихо млел, выгибаясь под поцелуями. Там, где Лиам касался, расцветали чарующие бутоны. Руки сами обвивали супруга, вынуждая Лиама приблизиться еще сильнее, гибкие пальцы зарывались в мокрые волосы, с удовольствием оттягивая. Вода плескалась, выливаясь за бортики, когда Лиам сильнее вжимал его в стену из мрамора. – Лиюм, – шепнул тогда Зейн почти на грани плача, и Лиам сделал языком что-то изумительное. Кажется, он собрал все капли воды с его шеи, раздразнил нежное ушко так, что у Малика от боли свело нижнюю часть живота. Лиам твердо упирался в его бедро, и ему стоило чуть-чуть переместиться, чтобы поцеловать Зейна в губы, как их твердая плоть коснулась друг друга. Малик застонал прямо в поцелуй, невольно ерзая в руках Лиама, чтобы их члены снова и снова касались друг друга. В глубине души он понимал, что сдается, и они очень близки к тому, что он так избегал, но покинуть купель сейчас, когда они жались практически живот к животу было невозможно. Губы Зейна припухли. Он чувствовал, как тонкая кожа на них тает под напором губ и языка Лиама. Ни одной мысли в голове, ничего здравого и трезвого, и Зейн даже не заметил тогда, как его нога обвила Лиама. Малик лишь услышал голодный звук, напоминающий рычание, ощутил легкий укус. Вторая нога повторила фокус первой, он заставил Лиама почти вжаться в него, и ему нравилось, что между ними больше не было ненужного барьера одежды или воздуха. – Зейн, я... – пробормотал Лиам в поцелуй. Его тело дернулось назад, но Зейн яростно прижал его к себе сразу двумя ногами, руки обвили с двойной силой, нажимая на затылок, и Лиам углубил поцелуй, врываясь в рот Зейна завоевателем. Они провели там почти час, неотрывно целуя друг друга в странном голоде, притираясь друг друга пылкими, уже не мальчишескими, но еще не совсем мужскими телами, и остановились, только когда вода начала заметно остывать. Замирая где-то на грани между занятием любовью и чуть грубоватой опасной лаской. Ноги Зейна змеями скользнули вниз, позволяя Лиаму отстраниться, но он несколько мгновений провел в той же мучительной близости, усугубляемой холодной водой. Она остывала, а возмутительная тяжесть в груди горела, как горн в кузнице. – Мы с Вами немножко увлеклись, правда? – спросил Зейн, смущенно опустив голову. Ему не хотелось прекращать поцелуй и то... чем они занимались, никогда. Обнимать Лиама, делать его ближе, чувствовать его желание, лишь о том мечтало его неискушенное тело. Зейн даже не чувствовал мысль, просто ощущал физическую необходимость своей тонкой кожей, потребность всегда быть рядом, всегда быть целым. Даже более целым, чем во время этой длительной ласки. – Немножко — это мягко сказано, – ответил тогда Лиам. – Да и «увлеклись» неподходящее слово. – Что же тогда? – спросил Зейн. – Что произошло? – Вам лучше знать, принцесса, – Лиам приблизился и поцеловал его в лоб. – Больше не играйте на грани моего терпения. Это было... здорово. Но я недолго смогу продержаться, если Вы так и будете завлекать меня в свои объятия. Желание Зейна, разрывающее плоть и душу, изнуряло его почти до слез. Ему хотелось сказать, что Лиам искушает его даже больше. Что это ему тяжело держать себя в руках, и если бы Пейн зашел еще дальше, Малик, опьяненный желанием, не смог бы сказать «нет». Ему хотелось сказать, что Лиам играет на грани его терпения каждый день, не только сегодня в воде, но слова ощутимо застряли в горле. Он просто кивнул и поцеловал Лиама в косточку чуть ниже ушка, закрепляя договоренность. Дюйм ниже, и они начали бы игру сначала. Глаза Зейна распахнулись, щеки полыхнули пламенем. Воспоминание заставило тело забиться в странной дрожи. Они должны довести дело до конца, заняться любовью прямо здесь, в спальне, как им и хотелось в их первую ночь. Малик завозился в одеяле, сминая его под собой, обхватил подушку руками, зарываясь в нее лицом. Запах Лиама окутывал его, убаюкивал, как самая добрая колыбельная на свете. Зейн был так близок к тому, чтобы расплакаться. – Возвращайся живым, – прошептал он в подушку, горестно вздрагивая всем телом. – Возвращайся целым. Возвращайся веселым и здоровым. Возвращайся ко мне. Но, главное, живым. Я прошу тебя, я тебя умоляю. Его голос прозвучал приглушенно, и Зейну показалось, что Лиам услышал его, где бы он сейчас ни находился. С ним его кинжал, и Лиам умеет с ним обращаться. Он ковал этот кинжал с чувством глубокого уважения и почтения, он хотел, чтобы этот клинок служил ему защитой. И, когда он дарил его, то делал это с глубокой лю... – Ах, Лиюм, – шепнул Зейн. – Лиям... Лиам... Несколько горячих капель брызнули на белоснежную ткань. И тело снова перекувыркнулось в болезненной муке. Он лежал так долго, точно не зная, сколько, а потом комната медленно закружилась вокруг него, как вальсирующая красавица. Всё подернулось густой, кисейной дымкой, смешалось в облако тумана, цвета растворились друг в друге, образуя непонятный всплеск, и Зейн уснул. Всё стало иным, переменилось, точно какой-то колдун навел свои чары. Зейн обнаружил себя посреди скалистой местности, влажный воздух таранил грудь солью. Недалеко шумел прибой — ага, море близко. Он осмотрелся — кругом лишь поднимающиеся в высь скалы, но совсем рядом плоскогорье. Удобное, чтобы прошел небольшой отряд с парой коней, безопасное для передвижения. Неподалеку слышался тяжелый топот, но не конских копыт, а сильных, уверенных в движениях лап проворного существа. Зейн оглянулся, вокруг не было никого. Ни человека, ни проворной птицы, ни даже крошечного жука. В тусклом небе не было даже облака. И солнца не оказалось, и луна пропала, словно никогда её не существовало на небосклоне, и ни одной звезды на сумеречной тверди. Малику стало жутко. Еще ни разу он не был в таком неприятном месте. Топот усиливался, Зейн уловил тяжелое дыхание, звучащее гулко, прямо в его ушах. Среди скал показалась пантера, в которой Малик узнал сильно повзрослевшую Джаду. Её сильное тело казалось тяжелым, проворность покинула гибкие суставы. Она бежала на пике своих сил и была готова вот-вот упасть. – Джада! – крикнул Зейн, но с его губ не сорвалось ни звука, и он изумленно схватил себя за горло. Его руки были призрачными, бестелесными, ничего не осязали. – Беги ко мне, девочка! – повторил попытку король, но пантера его не услышала. Её поступь становилась всё тяжелее, эхом прокатываясь по скалам. Дыша тяжело, как взмыленная лошадь, пантера пронеслась мимо и с ревом упала в нескольких шагах от Малика, поднимая столб пыли. Зейн подбежал к ней, опустился на призрачные колени. Пантера лежала на боку и ревела от боли, морда болезненно сморщилась. Сбоку, близко к мощной грудной клетке зияла открытая рана, огромная, почти разрытая, словно её наносили долго, изнуряя животное. Кровь лилась из раны ручьем, и сухая земля жадно поглощала её пыльными недрами. Призрачные руки Зейна проходили сквозь пантеру, не давая ему закрыть рану, и умирающее животное мучилось от боли, мучительно дрожа своим сильным телом. Хвост болезненно дергался, и жизненные силы покидали грациозного зверя. Ладони так и продолжали скользить сквозь рану, пантера не чувствовала его присутствия. Она выла от боли и тоски, умирая в одиночестве, в страшной агонии и тоске. Проклиная себя за бессилие и едва сдерживая слезы, Зейн просто опустился в багровую лужу своим призрачным телом, которое постепенно начало принимать очертания. Не уберег, а ведь клялся, что позаботится о ней, пока Лиам не вернется домой. Послышался звон, и к его ногам выкатилась знакомая корона. Она прокатилась боком по багряному озеру, и Зейн подхватил её на руки, с ужасом рассматривая венец. Кровь стекала с него вниз, и каждая капля мучительно стучала, замедляя биение сердца умирающей Джады. Зейн почувствовал, как его дыхание останавливается. Крик застрял в горле, и он отшвырнул корону, не веря, что это может быть правдой. Когда его голос, наконец, прорезался, Малик проснулся, рывком принимая сидячее положение. По его спине стекал мерзостный, холодный пот, горло осипло от нескончаемого потока криков, разрывающих голосовые связки. Он кричал еще несколько минут, и никак не мог прийти в себя, лишь болезненно осознавая, что всё кончено, и Лиам, его Лиам... Голос сорвался, слезы градом стекали вниз по лицу, и Зейн обнимал себя руками, мучительно дрожа в такой же агонии, в которой умирала и Джада. В покои ворвались перепуганные, до смерти бледные Беркли и Беатрис, и еще полдюжины слуг в ночных одеждах, а Зейн так и продолжал кричать срывающимся голосом, с силой сжимая свои плечи пальцами. – Ох, Лиам, – простонал он, закрывая покрасневшее лицо руками, и слезы хлынули из глаз с новой силой. – Лиам, Лиам, Лиам... Что же мне делать, Лиам.... Его ладони взметнулись вверх, и, не осознавая ни одного из своих действий, Зейн принялся бить себя по лицу, повторяя имя мужа и мучительно рыдая. Ему было так больно, намного больнее в груди, и град ударов посыпался и на голову. Слуги вовремя очнулись, бросились к королевской кровати, держа его за руки и не давая причинить себе вред. Зейн слышал чей-то голос и не понимал, кому он принадлежит. – Всё хорошо, Ваше Величество, – повторял голос, разговаривая с ним, как с ребенком. – Всё хорошо. Король Лиам в полной безопасности, с ним целый отряд. – Лиам, Лиам, – не слыша себя, повторял Зейн, вырываясь из рук своих слуг. В покои ворвался королевский лекарь, явно вырванный из собственной постели. На нем была ночная одежда, чего Зейн, захлебываясь в рыданиях не замечал. Понял только в какой-то момент, что ему зажали нос и влили в горло обжигающий отвар из каких-то трав. Тело поддалось не сразу, и лишь час спустя Зейн, наконец, затих. – Всё хорошо, – повторил уже лекарь, похлопав его по руке. – Это был просто дурной сон. Вы переволновались из-за отъезда мужа, и Вам приснились какие-то небылицы. Ваш муж жив и, я уверен, здоров. Он быстро разберется с этими мятежниками и вернется к Вам в объятия. Зейн услышал в голосе лекаря слабую улыбку, но у него не было сил, чтобы как-то отреагировать. Ему просто хотелось забыть обо всем, никогда больше не вспоминать ни этот сон, ни события этой ночи, но это было невозможно. Перед глазами стояла умирающая пантера, корона мужа, перепачканная в крови и его призрачные руки, не сумевшие помочь. – Проклятые мятежники, – пробурчал лекарь, записывая что-то на бумажке. – Так ведь и никакого здоровья не хватит. Вот, – он посмотрел на Беркли, что стоял рядом, как древний каменный идол. Отправьте кого-нибудь к лорду Генри, пусть он лично соберет эти травы. Они помогут его Величеству спать без сновидений. – Да, сэр, – кивнул Беркли. Четкие приказания привели его в чувство. – Я устал, – наконец, осмысленно проговорил Зейн. – У меня голова болит. Погасите свечи и оставьте меня. – Выпейте это и голова пройдет, – сказал лекарь, придвигая Зейну чашу. Малик безразлично посмотрел на темноватую жидкость с горьким запахом и выпил её, не поморщившись. Лекарство, выпитое с час назад, действовало на него странным образом. Лекарь нырнул под кровать и вытащил оттуда тигренка и пантеру. – Вот. Кажется, это Ваши любимцы. Прибежали, когда Вы начали кричать. Лекарь пустил малышей на кровать, и они тут же запрыгнули Зейну на колени, принимаясь ластиться и урчать, чтобы приободрить его. Внезапные крики напугали их, но кричал Зейн, человек, что играл с ними и гладил, поэтому они не спрятались, а наоборот вбежали помочь. Взгляд короля стал осмысленным. – О, Джада, – прошептал он, поглаживая черную шерстку. Кошечка неосмысленно лизнула его руку. – О, моя девочка. Что же теперь с нами будет? – Всё будет хорошо. Отдыхайте, – сказал лекарь и покинул покои. Беркли затушил последнюю свечу и в спальне стало совсем темно. Только глаза кошек поочередно вспыхивали в темноте. На утро Зейн очнулся совсем разбитым. Его голова ужасно болела, почти раскалывалась на куски, но, по крайней мере, никаких больше кошмаров ему не снилось. Котята спали рядом, чутко вздрагивая во сне, и Зейн немного провозился в кровати, поглаживая тигренка и пантеру. Его мысли не могли собраться в одно целое — Зейн думал о Лиаме, думал о пантере, что супруг вверил ему, о свадебном подарке, о том, что на прощание он так и не сказал королю самое главное. – Я ведь люблю тебя, Лиам, – сказал Зейн, почесав пантеру за ушком. – Я ведь тебя всем сердцем люблю. Только вернись, стучало сердце, и я скажу тебе это сотни, тысячи раз. Надежда всколыхнулась в душе легким парусом, и Зейн смог найти в себе силы, чтобы встать с кровати. Он позвал Беркли, который принес с собой новую порцию отвара, оделся, съел ломтик хлеба и отправился в зал переговоров. Начался новый день мучительного ожидания, бесконечной тоски и скуки. Крестьяне прибывали один за другим, засыпали его вопросами, просьбами и жалобами, Зейн отвечал не задумываясь, почти не советовался с Уинстоном, смотрел вперед себя и никого не видел. Всё происходило как-то само, король не мог копнуть вглубь, словно некуда было углубляться. Лишь одно лицо стояло перед глазами, одно лицо он видел, куда бы ни упал его взгляд. Прибыл очередной посол с перьями в шляпе, в узких панталонах, и Зейн очень долго слушал его ломанный дехейбартский язык. Он едва понимал, что говорит этот мужчина, но не из-за его проблем с речью, а потому что совсем не мог сосредоточиться. Король думал, звучала ли его речь также чужеродно для Лиама, и почему супруг так улыбается, когда он зовет его «Лиюм». «Теперь я могу звать тебя правильно, – подумал Зейн, рассматривая свою руку. Кольцо сидело, словно влитое, и он невольно поправил его. – Теперь я буду достаточно хорош для тебя, только вернись, я тебя умоляю». Они договорились о покупке зерна, и Зейн, наконец, покинул тронный зал, направляясь в покои мужа. Стражники снова кричали его имя, опять звенели мечами, он в который раз хотел распластаться в коридоре, его одинокая тень раз за разом плыла по гобеленам в одиночестве. Дни мучительно походили друг на друга. Купцы, послы, крестьяне, купцы, послы, крестьяне. Изредка приходили лорды, вели с ним какие-то формальные беседы. Без Лиама в этом не было никакого смысла, в его существовании не было никакого смысла. Зейн пил горькую жижу, смотрел на свое бледное лицо в зеркало, ел хлеб, лишь бы не умереть с голоду до приезда мужа, играл с пантерой и тигренком, раздавал советы, давал указания, крутил на пальце кольцо и ждал, ждал, ждал... Он взялся за книгу, лежащую на столе у Лиама, и она шла со скрипом, как старое мельничное колесо. В первый вечер, когда Зейн начал её, король смог прочитать только страницу, хотя он сидел долго, даже свечи сменили один раз. Речь в книге шла про одинокого странника, путешествующего по морям — он желал увидать разные страны, но каждый раз находил лишь безлюдные острова, и сердце его разрывалось от тоски. На третьей странице — это было за два дня до ожидаемого возвращения мужа — Беркли сообщил ему, что друид просит аудиенции. Малик бережно закрыл книгу мужа, погладил её по корешку худыми пальцами и велел слуге сказать старцу, что встреча будет происходить в его покоях. Он не желал пускать кого-то, даже друида, в спальню супруга. Собственные покои казались какими-то чужими, негостеприимными, несмотря на то, что были так похожи на комнату мужа. Даже вещи, птицу и удобные лежанки для питомцев по его просьбе перенесли в спальню Лиама. Зейн не хотел покидать покои, где воздух еще помнил его мужа, где кровать дарила его запах, где мебель хранила его прикосновения, ковер — шаги. Слуги принесли напитки и закуски, красиво расположили их на столе, Зейн царственно устроился в кресле, слегка очистив грудь от усталого воздуха. Друид не виноват в том, что у него плохое настроение. Друид не виноват в том, что он так сильно переживает за супруга и даже не может спать без мерзостных отваров, утяжеляющих его беспокойную голову. Боль жила, она хотела, чтобы Зейн её чувствовал, и король принял правила игры. – Здравствуйте, Ваше Величество, – проговорил друид после того, как его появление объявили. Он передвигался медленно, опираясь на палку, но всё-таки приветливо улыбался новому королю. – С Вами всё в порядке? – спросил Зейн, поднимаясь с кресла и помогая старику устроиться. Друид благодарно улыбнулся. У него были очень солнечные старческие глаза. – Вы выглядите усталым. – Упал с лошади. Пролежал несколько дней в постели, – ответил сэр Регалл, качнув усталой головой. Зейн сочувственно охнул. – Я хотел явиться сразу после того, как услышал, но не смог. Однако теперь я здоров, и могу поговорить с Вами. Все твердят, что Его Величество сам не свой после отъезда нашего славного правителя. Вы не едите, не пьете, почти не спите. Вам снился дурной сон. Старик не спрашивал, а утверждал. Мысли о сне не покидали Зейна ни на минуту, но Малик болезненно хранил их в себе. Король не знал, кому их доверить: верному Беркли, лекарю, одной из служанок? Он мог бы поговорить с Уинстоном, но не знал, с чего начать. И вот пришел друид, словно знал, что Зейну, наконец, нужно вырвать этот груз из груди. Один сон Малик еще мог бы как-то пережить, но второй... второй убивал его. И разлука с Лиамом тоже действовала удручающе. Всё давило на него, сжигало, мучило. Он чувствовал себя чучелом, распятым на пшеничном поле. Ему казалось, что на его лице нарисовали рожицу углем, а под мешком солома. И она со дня на день воспламенится под палящими лучами, и от него останется лишь горстка пепла. Ветер сдует её, унесет к морю и где-то на скалах его останки обязательно сложатся в имя супруга. – Да, сон был ужасен, – согласился Зейн. – Мне снилась наша пантера Джада. Думаю, как символ королевской власти, власти моего мужа. Она была уже сильной и взрослой. Сам я был призраком, никак не мог мешать действию или участвовать. Видел лишь, что она бежит, тяжело, будто ей что-то мешает, – Малик болезненно сглотнул. – Потом она упала подле меня. Это власть пошатнулась. Кровь хлынула из неё, настало смутное время. Я не смог ей помочь, – король глубоко вздохнул. – Потом выкатилась корона. Она прокатилась по земле, ударяясь о камни, упала в кровь, что вытекла из раны Джады. Мое тело вернулось ко мне. Я взял корону в руки. С нее... текла кровь. Это была... корона Лиама. Это значило, значило... Малик закрыл рот рукой, и его тело снова начало дрожать. Он боялся, что снова заплачет, а потом это перерастет в настоящие рыдания, доселе незнакомые ему. Боялся, что сон мог стать явью или уже стал, а он даже не узнает об этом. Старик осторожно коснулся его руки и легонько похлопал, совсем по-отечески. Наверное, так поступали отцы — Зейн не знал, его собственный никогда так не делал. – Я много снов на своем веку повидал, – сказал сэр Регалл. – Много раз мне приходилось толковать их значения. Иногда они были добрыми, иногда — пугающими. Но в одном я уверен сейчас, как никогда — этот сон пустой, – ободряюще проговорил он. – Наш король великий воин, с которым мало кто может сравниться. И все Ваши дурные сновидения лишь от того, что Вы волнуетесь за него, переживаете и любите... – Я ведь даже не сказал ему, – вырвалось у Зейна, и он покачал головой, прикрыв глаза. – Я не сказал мужу, что люблю его. Меня не учили этому, – вырвалось у Малика, и он горестно взглянул на старика, стыдясь самого себя. – Совершенствование себя и мира, познавание всего сущего, вера в вечный нравственный порядок. Меня учили всему, но только не проявлять свои чувства. – Пришло время идти своим путем, Ваше Величество, – сказал друид с теплотой. – Искусству любви обучить невозможно. Можно попробовать, но это будет совсем не любовь, а лишь суррогат. В Вашей любви Вам придется прокладывать свою дорогу. Слушать себя, а не те наставления, которые Вы получили на родине. Это сложно, – предупредил мудрый старец. – Нашего короля тоже никто не учил любить. И, тем не менее, я не видел ни одной свадьбы, где люди с такой нежностью смотрели бы друг другу в глаза. Вам судьбой написано быть второй половиной нашего короля. Зейн слабо улыбнулся, но всё-таки ему полегчало. Они поговорили еще немного, и Зейн даже смог съесть несколько ломтиков высушенного яблока. Друид ловко отвлек его разговорами про дягилевые болота, развлек некоторыми историями из жизни местных лордов, рассказал про домен, где родился. И всё-таки Зейн всё время думал о том, как было бы славно, окажись Лиам рядом с ним. Им было бы так весело вместе слушать друида, делиться опытом и смешными историями. Дни всё еще тянулись медленно, и волнение не хотело утихать. Малик успокаивал себя мыслями о том, что ждать осталось совсем немного. Отныне всё должно было измениться. Он поразил бы Лиама искренностью своих чувств, он подарил бы ему себя, свою любовь и нежность, и теперь не было нужды скрываться и прятаться. Они вместе защищали бы друг друга, их любовь расцвела бы еще сильнее, озвученная, произнесенная вслух. Иногда Зейну казалось, будто он слышит голос супруга, но всякий раз это было его воображение. Мечты, в которых он купался, и страхи, что никак не хотели покидать душу. Как он боялся, как тосковал! Теперь Зейн Малик точно знал, что не сможет отпустить супруга даже на три дня. Он умирал без него, как цветы чахнут без солнца, как долина погибает без воды. В тот день Зейн не спал с самого утра. Всё бродил по покоям в своем лучшем костюме, пугая тяжелыми шагами тигренка и пантеру, не обращая внимания на кричащую в клетке птицу. Все во дворце готовились к приезду правителя, Зейн велел приготовить такой пир, какого в Дехейбарте еще не было, пышный и вкусный. Повар знал, что его повесят, если мясо будет недостаточно нежным, а пирог не слишком пропечется, потому гонял поварят, как плешивых собак. Во дворе зазвенели трубы, и Зейн сорвался с места, оставляя свиту далеко позади. Он не мог ждать, не мог соблюдать церемонии. Пусть объявляют его с опозданием — королю было всё равно, его сердце рвалось из груди. Вот сейчас он бросится Лиаму на шею, поцелует его крепко-крепко и, даже слова ему ни говоря, уведет в их покои. Им нужно побыть наедине, им нужно возместить каждое мгновение вдали друг от друга. Процессия лордов собралась во дворе, они видели, как приближается отряд, и готовились шуметь и подбрасывать вверх головные уборы. Малик подпрыгивал на месте, словно малый ребенок. Он не мог дождаться, и от счастья его руки непроизвольно дергались. Уже на расстоянии король понял, что произошло что-то неладное. Знамена были спущены, процессия шла медленно, и взгляды воинов блуждали по земле, как будто они отыскивали мелкие монетки. Малик растолкал всех лордов и зевак, пытаясь рассмотреть Лиама, статно восседающего на красивом скакуне, но не видел его нигде. Наконец, он заметил Арбалета. Его вел под уздцы какой-то незнакомец. Малик не выдержал, побежал навстречу процессии, словно мальчишка, догоняющий отъезжающую повозку. Отряд остановился, и Зейн, чье сердце стучало сквозь боль и отчаянье, посмотрел в глаза главнокомандующему. Сэр Райан глядел на него виновато, словно совершил тяжелое преступление, и Малик почувствовал, что его начинает подташнивать. – Где он? – спросил Зейн, чувствуя, как к горлу подступают слезы. – Где мой муж? Сэр Райан отвел глаза.