You're my home

– Где он? – слабеющим голосом повторил Зейн, набрасываясь на сэра Райана с кулаками, и в них неожиданно проснулась невероятная сила, потому что каждый удар болезненно отражался на лице маршала и вибрировал отдачей. – Где, будь проклят весь этот свет, мой муж? Где он, я спрашиваю?! От красноречивого молчания маршала хотелось сжечь дотла всё королевство. Его нет. Конечно, его нет. И, если Лиама нет, случилось что-то ужасное, потому что он обещал вернуться. Он запечатлел на его губах самый долгий и приятный поцелуй на свете, поцелуй со вкусом утренней звезды, каждой сбывшейся надежды. Поцелуй со вкусом нежности и, Зейн смел надеяться, невысказанной любви. Он не смог бы нарушить слово, данное во время этого поцелуя. Само небо воспротивилось бы лжи, оно бы разверзлось, обрушив им на головы кипящие капли лавы. Если бы Лиам мог, он бы вернулся к нему. Но тогда это значило... ледяные оковы сжали грудь короля до болезненного хруста, впиваясь между ребер острыми иглами. Тогда это значило, что его сон правдив. – Король Лиам в повозке, Ваше Величество, – выдохнул военачальник, не пытаясь увернуться от ударов короля, словно это могло как-то искупить его вину. Зейн глубоко вдохнул, но свежий воздух не успокоил, не добавил трезвости. Он мгновенно развернулся к повозке и помчался к ней со всех ног, не видя перед собой ничего от слез, горько капающих по щекам. – Мне очень жаль, Ваше Величество! Зейн его не слышал, как если бы в ушах грохотом палили пушки. Одна за другой, одна за другой, и ни одной мысли, только страх гуляющий в легких неутомимым путником. Горючие слезы обжигали щеки, точно муравьиная кислота, а он расталкивал отряд воинов намного сильнее и ловчее его, неловко тупящих глаза, как несмышленые телята. Лжецы. Предатели. Если Лиам в повозке — если Лиам сейчас в повозке! — значит они не справились. И тогда какой от них прок? И тогда к чему эти пышные знамена, пошло спущенные, как юбки продажных девиц? «Убью их всех, – с бессильной яростью думал Зейн, отталкивая одного война за другим, и они падали, как деревянные бруски для детских игр. – Убью каждого, своими руками убью, не пощажу никого на свете, если...». Повозка была широкой и некрытой, как для овощей и сена. От нее пахло луком, морковью и капустой, прошлогодним лопухом, что подсыхал между пазухами больших скрипучих колес. Они не брали с собой настоящую карету — верно, Лиам думал, что в седле и доберется до столицы, гордо вышагивая вдоль дороги, пока солнце красовалось на небосклоне, отмеряя дни. Король лежал среди какого-то грязного тряпья, знатно похудевший, заросший и измученный жаром. Его накрыли каким-то бурым, дурно пахнущим покрывалом из овчины, и Зейн моментально откинул его в сторону. Его трясло, как от лихорадки, даже сильнее, чем супруга. Рубаха короля почти полностью пропиталась кровью. Тугой жгут, перекрывающий кровоток, никак не помогал и уже хлюпал. Сердце готово было разорваться, и Зейн ударил себя по лицу, но это был не ужасающий ночной кошмар. Это его муж, на повозке, среди гниющего лука и моркови, укрытый пропитанной кровью овчиной, мучающийся от жара. От боли и страха Зейна чуть не стошнило, но его зубы упрямо стиснулись, губы вытянулись до белизны. Едва сдерживая слезы, Зейн коснулся горячей щеки своего мужа, накалываясь пальцами на шелковую бородку. – Зейн, – слабо пробормотал король одними губами. Его рот полностью высох, и он не мог произнести даже слово своим голосом. Молчаливое рыдание сотрясло грудь Малика, жемчужные зубы сомкнулись на нижней губе, не выпуская ни единого стона. Нет, нельзя было плакать, ведь муж жив и зовет его по имени. Но цепляться за эту призрачную радость, когда он горел, усыхал, таял прямо на глазах было за гранью возможного. – Я здесь, – прошептал Зейн близко к его лицу. – Ты меня слышишь, Лиам, мой родной? Я здесь, я с тобой. Открой глаза и посмотри на меня, пожалуйста. Король ничего не ответил, он был в бреду, и лишь губы шевельнулись повторно, беззвучно обозначая имя мужа. Осознание острым клинком вонзилось в голову Малика через барабанные перепонки. Муж не слышит его, не узнает, не знает, что он рядом. Король Пейн без сознания, горит, иссыхает, погибает прямо на его руках. – Чего Вы здесь столпились? – заорал он, развернувшись к подоспевшей свите. Слуги замерли растерянно, глядя на короля со смесью ужаса и непонимания. – Позовите лекаря кто-нибудь! Поднимите короля и отнесите его в покои! Я повторять должен?! Несколько воинов тут же оттеснили его от повозки, осторожно подняли короля на руки, стараясь не потревожить его покой. Он лежал на их руках безжизненной фигурой, и Зейн не мог смотреть, как его сильный супруг превратился в мешок с песком на руках этих глупых поданных. Кучка слуг отделилась от огромной свиты, раздражающей своей неуместной пышностью, и они помчались к королевскому лекарю со всех ног, не успевая даже обменяться взглядами. Сгорая от злости, Зейн повернулся к сэру Райану. Он стоял неподвижно, бледный, точно дворовый гусь, и его некогда мужественное лицо напоминало высохшую грязную тряпку, брошенную на полу. Волевой подбородок поник, бесстрашные глаза застекленели. Его существование, его предназначение потеряло всякий смысл. Его монархи таяли восковыми свечами — один от тяжелого ранения, второй от безумия. – Самые лучшие воины, да?! – крикнул Малик ему в лицо и с силой толкнул в грудь, так что сэр Райан отлетел на несколько шагов. – Жизнь отдадут за него, правда?! Что-то не очень заметно! – прорычал он. – Выглядит так, будто все целые и невредимые, кроме моего — будь проклят каждый на этом свете — мужа! – Я понимаю, Вы в ярости, но... – Заткнись, – заорал Зейн, отвешивая воину звонкую оплеуху, и схватил его за грудки. Его взгляд пылал от ярости, и Малик искренне мечтал увидеть, как этого проходимца сожгут живьем. – Ты жив, лишь потому что мне нужно знать подробности. Ты должен был лечь костьми, но защитить короля! – Я смиренно прошу прощения за мое преступление, Ваше Величество, – сэр Райан склонил голову, и даже голос, пропитанный искренней виной, не мог успокоить Зейна и как-то облегчить вину маршала в его глазах. – Это было полнейшей неожиданностью, я не мог ожидать... – Ты должен был ожидать, – разъяренно прошипел Зейн, встряхивая сэра Райана за камзол, точно тряпичную куклу. Он сам не понимал, откуда взялась его сила, но его это не слишком заботило. Если бы эта сила могла исцелить Лиама, но она была бесполезна. Обезглавить военачальника он мог и так. – Ты — маршал Его Величества. Если кто-то и должен был ожидать, то ты. Все его надежды. Всё рухнуло, когда он видел Лиама в повозке среди гниющего тряпья. Его ужасающая рана сразу воскресила в голове ужасные видения, корону перепачканную кровью, упавшую прямо под его ноги. Зейну доводилось видеть умирающих людей. Они сгорали, как свечи от жара. Высыхали до нитки, истекая кровью. Но он никогда не терял возлюбленного. И от бессильной ярости ему хотелось заставить всё сущее извиваться в агонии. Также, как Зейн извивался сейчас, понимая, что теряет супруга. Единственного, для кого открылась шкатулка, с его заиндевевшим сердцем внутри. – Я с достоинством приму смерть в качестве наказания, – ответил сэр Райан, попытавшись склонить голову, и рука Зейна снова метнулась, отвешивая ему оплеуху. – Еще как примешь, – рыкнул Зейн, направляясь в сторону замка. Он не мог трепаться здесь, на воздухе, когда его супруг был наедине с потенциальными врагами. – Мы с тобой не закончили, шевелись. Конечно, никому нельзя было доверять. Ни маршалу, ни слугам, ни королевскому лекарю. Все они бесполезные, никчемные, все они таят зло в глубинах своих черствых сердец. Для них это всё — политические игры, для них династия — лишь несколько фигур на доске. Лишь они с Лиамом понимали друг друга, только они могли знать, что испытываешь, когда сидишь в тронном зале с венцом на голове, и в твоих руках тысячи жизней. Эта сила — самая уязвимая на свете. После любви. У королевской спальни собралась целая толпа, и они заполонили весь коридор, мешая монарху пройти к покоям. Слуги шептались, и от их голосов гобелены дрожали на стенах, страх прятался в их глазах. Чего они боялись? Смерти любимого короля? Или того, что второй монарх обезумеет, если это вдруг случится? Периодически кто-то входил в покои и выходил из них, двери оглушительно хлопали, точно крылья взлетающих птиц. Кто-то бегал, носил воду и тряпье, суета дымилась, как противно чадящая печь. Они тревожили покой его супруга, они устроили из его спальни проходной двор. – Что здесь за балаган? – рыкнул Малик на весь коридор. Молчание пропиталось удивленной густотой. Они не думали, что он может быть таким. Ждали его слез, бессильной злобы, глубокого отчаяния, но никак не жесткости голоса, черной злости обычно ясных глаз. Они видели в нем скромного чужеземца, чей игривый смех иногда прорезался в коридоре, когда король Лиам шептал что-то ему на ухо. Видели кого-то, кто каждый день умирал, ожидая супруга из путешествия. Они ждали, что заморский король забьется в нору, точно напуганный охотниками заяц, и ударится в траур, бессильно заламывая руки. И твердая сталь его голоса стала для двора ужасающей неожиданностью. – Разгони всех, кроме личных помощников лекаря, – велел король, разглядев в толпе личного слугу. – Если ему что-то понадобится, убейтесь, но найдите. А теперь ты, – Зейн раздраженно взглянул на маршала. – Я слушаю. – Мы прибыли к Дехейтской бухте, где нас уже ждали, – сказал сэр Райан, дождавшись, пока коридор опустеет. – Встретили старосту поселения. Он вышел с дарами, убедил нас в том, что его намерения дружественны, и до столицы дошли лишь лживые слухи, – произнес маршал глухо. – Предложил показать окрестности. Пропустил Его Величество вперед... Зейн закрыл глаза. Сердце стучало быстро, неумолимо, и отдавалось тупой болью, не выдерживая собственной скорости. Картина была у Зейна перед глазами: его муж, готовый дать человеку второй шанс, пожимает руку предателю, с благодарностью принимает дары, слушает лживые объяснения и, мечтательно оглядывая бухту, желает осмотреть её. Староста отходит в сторону. Он немного медлит, оглядывая стражников, но решает действовать незамедлительно. В толпе у него воины, готовые уничтожить каждого в отряде. Но Лиам — особая цель. И староста, посмеиваясь про себя, «позволяет» королю исследовать бухту. Лиам молод душой и телом. Он пока готов видеть в людях хорошее, прощать ошибки, дарить вторые шансы. Лиам не надел доспехи, рассчитывая уладить всё мирным путем. Он амбициозен. Лиам думает, что победит любого соперника, и не думает о том, что... – Он напал сзади. Мы не успели броситься на помощь — Его Величество развернулся и перерезал мятежнику горло очень острым кинжалом, – сказал сэр Райан, с трудом выдерживая взгляд внимательных карих глаз. Боль в них была невыносимой, настолько ужасной, что даже опытный воин вроде него не мог её выдержать – На помощь предателю бросились несколько воинов, но мы быстро с ними справились. Рану быстро перевязали, король чувствовал себя хорошо. Мы обошли бухту, пообщались с жителями, Его Величество оставил наместника. Через день мы тронулись в путь, – сэр Райан, наконец, отвел глаза. Взгляд Зейна вынимал из его душу. Ненависть короля была убийственной, чувство вины изнуряющим. Он желал умереть вместо короля всем сердцем и жалел, что именно он оказался цел. – Мы... я... спрашивал короля про ранение, говорил о возможности задержаться, он сказал, что делал перевязку сам и в помощи лекаря не нуждается. Король был весел. Шутил, смеялся, а потом вдруг... упал, – голос воина понизился. Он слышал, как болезненно замерло дыхание его монарха, и снова взгляд, смесь ненависти и отвращения. – У него начался жар, и мы переложили его в повозку. Кровь продолжала идти, и мы не могли остановиться. Решили скорее домчаться до столицы, показать рану Его Величества королевскому лекарю. – Кретин, – прошипел Малик, закрыв глаза. Он занес было руку, но она сжалась в кулак и болезненно опустилась вниз. Его сознание едва держалось вместе, и справиться с эмоциями было тяжело, как никогда. – Вы должны были выслать гонца. – Мы высылали гонца, – быстро сказал сэр Райан. – Сразу же после того, как короля ранили, я лично выслал гонца. И второго, когда королю стало плохо по пути. – Двух гонцов? – спросил Зейн, едва скрывая растерянность. – Ни один из них не прибыл в столицу. Мне ни о чем таком не... Беркли! – рявкнул Малик. Слуга мгновенно показался на виду. – Были ли какие-то срочные донесения? Бывало, Малик запрещал себя тревожить, углубляясь в воспоминания о супруге, и от одной мысли, что из-за этого он не получил донесение, в груди закипало желание броситься животом на острые скалы. Если он сам поставил своего возлюбленного под удар, лучше погибнуть. Лучше не жить с этим чувством в груди. – Нет, Ваше Величество, – ответил слуга, робко взглянув в лицо монарха. – Ни одного гонца за последние четыре дня. – Как видите, сэр Райан, – Зейн скрипнул зубами. – Либо кто-то из нас лжет, либо гонцы по какой-то причине не прибыли в столицу. Неприятное, липкое чувство побежало по спине короля. Были ли это настоящие мятежники, недовольные правлением молодого короля, или кто-то, кого Малик уже повстречал однажды, вознамерился убить Лиама не своими руками, так чужими? Кто-то, кто очень не хотел, чтобы они снова встретились. – Я лично выясню, почему они не доставили послание, Ваше Величество, – твердо сказал сэр Райан, не поднимая головы. – И после этого можете отправить меня на виселицу. Или на гильотину. Любое наказание, какое сочтете нужным. – Постарайся не подвести своих монархов. Это твоя последняя возможность сохранить свою жалкую жизнь, – сухо сказал Зейн. – Разговор окончен. С этими словами Зейн в сопровождении двух верных слуг вошел в покои супруга. Двери за ним осторожно притворились, не создавая лишнего шума, чтобы не потревожить покой лежащего в постели короля. В спальне было мертвенно тихо, даже Мерлин и Джада не скреблись, грустно лежа в широкой корзине. Воздух уже пропитался запахом целебных трав, явственно чувствовался и запах крови. Зейн не мог выносить этот тяжелый запах железа, ассоциирующийся со смертью, горем и потерями. И, когда он вспоминал, что это кровь его мужа, королю становилось еще тяжелее. Покои, к которым Зейн так привык, пока супруг был вдали, теперь выглядели чужими. Даже птица, сидящая в клетке, не подавала ни звука. Уютное убранство выглядело холодно и отчужденно, ложе любви превратилось в ложе смерти. Его милый муж, что обычно звал в свои объятия, лежа на этой широкой кровати, теперь лежал без сознания, и его лицо не выражало никаких эмоций. И всё это казалось ложным и неправильным, потому что Лиам не мог находиться с ним в одной комнате и не улыбаться, не шептать что-то на ухо своим проникновенным голосом искусителя. Они должны были шутливо бороться, лишь бы касаться друг друга, а потом не сдержаться и вцепиться друг другу в губы. Они должны были пахнуть хвойными деревьями, пряностями, медом и лугом, но никак не кровью и горькими лекарственными травами. Лекарь сидел на постели Лиама и заканчивал перевязку, туго затягивая узел на боку короля. Его руки двигались быстро и ловко — Зейн тоже так мог, только с музыкальными инструментами. Он, кажется, мечтал научиться играть для Лиама. Он, кажется, мечтал делать всё, чтобы сделать мужа счастливым. И сейчас, глядя на лежащего без сознания супруга, Зейн метался между желанием снова заставить это безучастное лицо улыбаться, светиться нежностью и заботой и желанием проткнуть себе грудь кинжалом и умереть рядом с ним, как преданный, переполненный любовью пес. – Ваше Величество, – лекарь повернулся к Зейну лицом, и в его глазах король не мог прочитать ничего утешительного. От боли едва получалось дышать, а предстояло говорить, предстояло слушать, предстояло принимать решения. – Рана очень серьезная. В крови обнаружился яд. Ноги Малика подогнулись сами собой, но он удержался. Его рот открылся, но слова не потекли, а застряли в горле, и он схватился за грудь рукой, беспомощно задыхаясь. Лекарь метнулся было к нему, но Зейн, отшатнувшись, отстранил его рукой и жалко мотнул головой, призывая продолжить. – Скорее всего клинок, которым его ранили, был отравлен, – осторожно проговорил лекарь, с жалостью разглядывая короля. – Рану не промыли вовремя, и яд успел проникнуть в его организм. Я приготовил для короля особую мазь, и еще нужны некоторые лекарственные травы, их я написал отдельно, – мужчина указал на листочек, лежащий на столике. – Я пришлю помощницу, она проследит, чтобы отвары принимались вовремя, будет менять повязки... – Не нужно, – быстро ответил Зейн. Осипший голос был чужим, и это не имело никакого значения. Он чувствовал только боль, бьющуюся в жилах с кровью, и страх, что отдавался на кончиках пальцев и внизу живота. – Я сам буду давать ему отвар. И повязку поменять я смогу. – Хорошо, – удивленно кивнул лекарь, впервые встречающий короля, готового посвятить время своему супругу. – Рана нехорошая. И состав яда мне неизвестен, – добавил он. – Я пробую лучшее универсальное противоядие, но... оно может не сработать. Зейн закрыл лицо рукой. Ему хотелось истерично рассмеяться, но даже это сейчас бы далось ему с трудом. Единственный, кого когда-либо желало его сердце, умирал. И у них не было ничего, чтобы спасти его. Они не знали яд, не имели нужного противоядия. У них не получалось остановить кровь — да и был ли в этом смысл, если она лишь больше пропитывалась неизвестным отравителем? «Если я потеряю его, – подумал Зейн, и горечь во рту уже нельзя было сдержать просто так, она чувствовалась также явно, как его язык и зубы. – Если я его потеряю, жить мне больше незачем. Как я смогу править вверенной мне страной без того, кто подарил её мне вместе со своим сердцем?». Но он не желал даже думать о том, что случится, если Лиама не станет. Его жизнь была пустым флаконом, и лишь король Дехейбарта Лиам Пейн наполнил её чем-то значимым. Простым, как солнечный луч, и весомым, как вся тяжесть океана. Он начал еще тогда, в глубоком детстве, когда оставил ему именной платок и прощальную улыбку, а дошло только сейчас. – Разумеется, оно может не сработать, – кивнул Зейн, кусая губы. – Но знаете, что с Вами будет, если Ваш проклятый отвар не поможет моему мужу? – мягко поинтересовался он, но в его голосе явно сквозил яд. – Вы отправитесь на виселицу вместе с сэром Райаном, потому что — вот ведь какая шутка — ни он, ни Вы не справляетесь со своими обязанностями. Беркли, – слуга с готовностью возник рядом с ним и побледневшим лекарем. – Отправляйся к лорду Генри и найди все травы из этого списка. В эти покои никого не впускать, даже если замок начнут рушить по камешку. Крестьян и послов пусть принимает сэр Уинстон. Ты понял меня? – Да, Ваше Величество. – Позвольте откланяться, – быстро сказал лекарь. От волнения у него начали заплетаться ноги, и если раньше Зейн пожалел бы его, то сейчас его сердце было покрыто толстым слоем наледи. Все они, эти несчастные люди, подвели его. Ведь потому этот мужчина работает во дворце, что является самым лучшим лекарем государства. И если даже он не может найти противоядие для Его Величества, значит, всё напрасно. У Дехейбарта нет будущего. У него и настоящего-то нет, потому что король лежит в постели, и его веки тяжело опущены. Дыхание превратилось в пар, руки — в россыпь камней. – Пока позволяю, – ответил Зейн, не скрывая раздражения. Покои опустели, но уют не вернулся в них. Они казались пустыми, отчужденными, напоминали раскаленную одинокую пустыню. Глубокие кресла — барханы, широкий ковер — россыпь песка, низкие столики — дюны. Воздух стал сухим, словно жар Лиама высушил его. Зейн опустился на кровать, придвинулся поближе к мужу, осторожно взял его руку в свою. Она была горячей, почти обжигала, но Зейн не мог оторваться от супруга. Ему хотелось вплавиться в его кожу, смешаться с ним духом и телом, подарить ему свою жизнь и безмятежное существование, сделать его дыхание теплым — не жарким или прохладным, а живым и теплым. Если бы он только мог, то укрыл бы его всем своим телом и от стрел, и от дождя, и от чужих взглядов. Весь мир пытался их разлучить, каждый на свете задыхался от зависти, когда видел их взгляды. Зейн чувствовал это своей смуглой кожей, что еще помнила ласковые прикосновения Пандийского солнца. Еще на свадьбе, когда они дарили друг другу поцелуй за поцелуем, пытаясь утонуть друг в друге, что-то заставляло людей смотреть на них с осуждением и завистью. Мир не выносил любовь, что вспыхивала точно пламя и не желала гаснуть. Люди ненавидели то, что понять были не в силах. – Вот ты и дома, – шепнул Зейн, поглаживая пальцы мужа. Он даже не замечал, что переплетает их, что ласкается, что дрожит от желания быть ближе, чем это возможно. Сейчас явно осознавалась лишь боль. И вероятность потерять, она была так близко, как никогда раньше. – Я ведь просил тебя вернуться целым. Ты обещал, что будешь осторожным. Почему ты никогда меня не слушаешь, Лиам? Муж ничего не ответил, кажется, даже не слыша голос супруга. Он лишь пылал еще сильнее, отравляемый неизвестным ядом, и его сознание плутало в запутанном лабиринте. Где-то рядом притаилась смерть. Она, как и все, мечтала добраться до Лиама, и этот противный пандиец, что не мог сдержать свою болезненную нежность, мешал ей стиснуть Пейна в объятиях. Погладив заросшую щеку, Малик поцеловал его в лоб. Жар обжег его губы, будто он коснулся только что выкованной подковы. – Ты так совсем сгоришь, – обеспокоенно шепнул Зейн на ушко супругу. Он подошел к шкафу с широкими дверцами, на которых красовались росписи в виде диковинных птиц, взял чистую белую ткань, смочил её с помощью прохладной воды из кувшина и принялся обтирать супруга. Лиам пылал, как огонь в печи, однако постепенно его дыхание выравнялось, лицо стало чуть бледнее, и грудь перестала напряженно ходить, как волны на неспокойном море. Это было тяжело, даже такая мелочь, как обтирание казалась невыполнимой задачей, потому что Зейн впервые ухаживал за кем-то. Даже когда болела его мать, за ней смотрел лекарь, ухаживали служанки, но сейчас Зейн не мог доверить жизнь своего супруга в руки даже самых преданных слуг. Кругом были предатели, жаждущие лишить его мужа жизни, усугубить его болезнь, разлучить два влюбленных сердца. Лекарь и маршал уже подвели его, и не было нужды сомневаться, что остальные последуют их примеру. Малик еще раз взглянул на лицо супруга и поцеловал тыльную сторону его руки. У него не было времени жалеть себя и сетовать на судьбу. Его муж висел на волоске от смерти. Беркли пришел раньше, чем он думал, и принес лекарственные травы. Оказалось, что во дворце были запасы, на случай, если помощь понадобится незамедлительно. Это существенно облегчило задачу. Зейн заварил травы особым способом, точно по рецепту. Лекарь оставил для него инвентарь, а также песочные часы — отвар нужно было давать каждый час. Теперь Малик вполне сносно читал, так что мог разбираться в наставлениях лекаря, пусть и с некоторым трудом. Запах лекарственных трав был приятен, их соцветия раскрывались в воде, приятно окрашивая напиток. Но на вкус, конечно, они сильно горчили, так что рот сводило. Зейну пришлось попробовать отвар несколько раз, чтобы проверить его температуру. Не мог же он напоить Лиама кипятком! Муж лежал неподвижно, и это ужасно пугало. Малик привык к игривости супруга, к его подвижным глазам, неутихающей улыбке, когда они оставались наедине. Видеть его таким, безжизненным и отстраненным, было невыносимо. Нежно погладив его руку, Зейн поднес чашу ко рту Лиама. Он был слегка приоткрыт, и Зейн принялся осторожно вливать отвар, стараясь делать это аккуратно и постепенно, чтобы Лиам не захлебнулся. Муж закашлялся, заметался на постели, выбивая чашу из рук Малика. – Лиам, чтоб тебя, упрямец, – пропыхтел Зейн, поднимая чашу с пола. Все лекарство, приготовленное с таким трудом, растеклось по ковру. Ополоснув чашу прохладной водой, Зейн налил туда новую порцию отвара. Благо сделал достаточно, про запас, чтобы не возиться в следующий раз так долго. Лекарь предупредил его, что лекарство следует принимать регулярно, без пропусков, иначе от него не будет никакого прока. Да и Зейн это понимал, не раз наблюдая за раненными. Лиам снова лежал неподвижно, но теперь Малик прекрасно знал, что это лишь видимость. Даже будучи в бреду, Пейн почувствует горечь лекарства и захочет от него избавиться. В том, что муж сильнее его, Зейн ни капли не сомневался — им уже довелось практиковаться во владении мечом, и Лиам легко сбил его с ног. – Мне нужно, чтобы ты это выпил, – шепнул Зейн мужу на ухо, ласково поглаживая его руку, больше для своего успокоения. – Ты сделаешь это для меня, милый? Пожалуйста, – Малик осторожно влил часть лекарства в рот супруга. Лиам снова задрожал, беспокойно ворочаясь и безуспешно отплевываясь. – Тише, тише, дорогой, всего пара глотков, – продолжил уговариваться Зейн, бегло целуя беспокойного мужа за ухом. – Я рядом с тобой, и мне нужно, чтобы ты меня слушал. Выпей его для меня. Словно слыша его уговоры, муж немного притих, и Зейн влил остатки лекарства ему в рот. – Вот так, милый, – тяжело вздохнул он, вытирая выступивший на лбу пот тыльной стороной ладони. – Какой беспорядок ты устроил, Лиам. Думаешь, если король, то все должны за тобой убирать? – поинтересовался Зейн с заметной строгостью в голосе. – Нет уж, Ваше Величество, я этого делать не стану. Но, конечно, он стал. Сперва проверил, не начался ли снова жар, и неловко промокнул пятно на ковре. Убирать его не учили, как не учили делать и многое другое, но он попытался хотя бы сделать сухо, чтобы постоянно не натыкаться на лужу лекарства ногами. Убедившись, что муж в порядке, Зейн занялся приготовлением второго отвара, более сложного и действенного. Их следовало чередовать, чтобы действие одного лекарства не мешало другому. Первый отвар принимался теплым, он бодрил и восстанавливал силы, второй приходилось остужать, он выводил яд из организма. Зейн нагревал воду у камина, там для этого были специальные крючки, и подбрасывал нужные ингредиенты, периодически помешивая. Неловко снимая котелок с огня, Зейн плеснул на себя отвар и обжегся, и ему пришлось обмотать запястье одним из белых лоскутков. Ожог был несерьезным, но руку всё равно пекло, как если бы его ужалила оса. Малик быстро переключился на мужа. Лиам умирал от незнакомого яда, а он собрался слезы лить над малюсеньким ожогом, полученным по неосторожности. Пока муж был спокоен и тих, Зейн уделил немного внимания Джаде и Мерлину. Бедняжки весь день провели у себя в корзине, не понимая, что происходит, и опасаясь незнакомых запахов. Как кошки, они обоняли его намного острее. И очень верно чувствовали, что Лиам не просто так лежит на кровати, от того не позволяли себе шалить и прыгать на его коленях, как это бывало обычно. Солнце потихоньку начало клониться к закату, рисуя на ковре замысловатые узоры. Нужно было смазать рану заживляющей мазью и снова забинтовать супруга. Зейн отодвинул одеяло и скривился. Ткань полностью пропиталась кровью, и с нее едва ли не капало. Срезав налипшие лоскуты ножом, Зейн внимательно осмотрел рану. Она выглядела нехорошо, хуже, чем он себе представлял. Не хотела схватываться и затягиваться — значит, яд всё еще был в организме. Зейн промыл руки водой из кувшина, опустил их в сосуд с мазью, пробуя её на ощупь. Она приятно пахла луговыми травами, была вязкой и удобной для нанесения, распространяясь тонким слоем. Малик осторожно промокнул кровь, обработал края раны и занялся перевязкой. Получилось не с первого раза, и Зейн ужасно устал — затекла почти каждая часть его тела — но по крайней мере он сумел затянуть рану. – Ты выглядишь беспокойно, – проговорил Зейн, погладив мужа по лбу. Он был чуть горячее, чем нужно, и Малик провел по нему тканью, смоченной в воде. – Давай, я тебе почитаю? Я умею. Лиам ничего не ответил. Конечно, он и не мог, но Зейну все равно стало больно. Где-то в кошмарных снах Малик думал, что они с мужем не будут разговаривать, но тогда это был иной страх. Явь оказалась куда страшнее. Отбросив ненужные мысли, Зейн подошел к столу, взял книгу, что ранее читал Лиам, и вернулся к постели мужа. Именно эту книгу он пытался читать, пока супруг был в поездке. Подумав, Малик придвинул к постели возлюбленного кресло, чтобы можно было наблюдать за супругом поверх страниц, не упуская при этом песочные часы. Единожды пропустив прием отвара, можно было начинать сначала. Он читал медленно, часто останавливаясь на незнакомых словах, но лицо мужа будто прояснялось, даже немного светлело, и Зейну казалось, словно так Лиаму намного спокойнее. Может, звук его голоса отвлекал супруга от боли? – ...И после оказался Лерой на берегу, где чистый свет небесного светила воду озарял, жидким золотом плавил, как в кузни громовержца. И не было ни души на том острове, только птицы, райскими голосами поющие, да гады, по норам прячущиеся, да пауки, свои сети плетущие. И остановился Лерой, глубоко вздыхая ветра морского поцелуи, оглянулся на весь простор этот дивный, рукой махнул вдаль, ибо море его картой было. И наполнилась грудь его восторгом, ибо сам царь морской предлагал ему пристанище, жемчуга сулил, сокровища подводные, приключения ни одному смертному неведомые... – Зейну показалось, будто Лиам шевельнулся. Посмотрев на догорающую свечу, Зейн вспомнил про отвар. Он остыл до нужной температуры, и Малик отложил книгу, чтобы позаботиться о супруге. По пришествию трех дней состояние мужа ухудшилось, и Зейн совсем потерял покой. Рана так и продолжала кровоточить, пошло загноение, вероятно из-за того, что во время путешествия Пейна замотали грязным тряпьем, а потом и вовсе накрыли вонючей овечьей шкурой, и Малику пришлось снимать гной ножом. Он едва не упал в обморок, пока ковырялся клинком в боку супруга, и когда последний слой мерзкой жижи был снят, Зейн чуть не рухнул в кресло. Муж мучился в жару и бреду, метался по постели, периодически вскрикивая, словно его каленым железом жгли, и Малик боялся, что Пейн сгорит или погибнет от потери крови. Ничего внятного лекарь сказать не мог, лишь неуклюже топтался и прятал глаза, и если бы муж не лежал в ужасном состоянии, Зейн уже начал бы крушить мебель, завывая, словно раненное животное. К полудню четвертого дня, когда полностью разбитый и почти задушенный своим горем Зейн лежал на постели супруга в полусне, полуяви, поглаживая его горячую ладонь большим пальцем и шепча самый последний бред, какой только приходил ему в голову, явился Беркли, но не с ведром воды или тканью для перевязок, а с прошением аудиенции. – Я не велел беспокоить, – сухо проговорил Зейн, злобно взглянув на слугу. Он ходил в одном и том же камзоле уже третий день — просто не переодевался, и это никак не мешало ему. Малик, наверное, мог бы провести так вечность, если бы это гарантировало жизнь его умирающему супругу. – Это сэр Райан, – ответил Беркли извиняющимся тоном. – Проси, – безжизненно сказал Зейн, поднимаясь с кровати и собственноручно задвигая ширму. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел супруга в неприглядном состоянии. Сэр Райан вошел в покои осторожно, словно выступал на поле боя, и низко поклонился, стоило ему увидеть своего монарха. Зейн еле стоял на ногах и сам себя поддерживал, скрестив руки на груди, но выглядел как никогда царственно и величественно. Горе ужесточило его лицо, щетина сделала корля старше. Если бы Зейн видел себя со стороны, возможно, испугался бы, но сейчас ему не было никакого дела до собственного облика. Меньше всего на свете Зейн хотел сейчас видеть сэра Райана. Он вообще не желал видеть никого, кроме супруга. Его ясные карие глаза — всё, о чем Малик мог думать, лежа напротив мертвенно потухающего лица. Жажда слышать его голос была сравнима лишь с жаждой погибнуть в пылких объятиях супруга. Он нуждался в Лиаме всё больше с каждым днем, а король лишь проваливался дальше в пропасть, отдаляясь от него. – Ваше Величество, – выдохнул маршал, преданно взглянув на короля. – Я всё узнал. Гонцы, которых я отправил к Вам, мертвы. В ушах Малика звонко громыхнуло. – Что? – спросил Зейн, еле-еле двигая языком во рту. – Как это мертвы? Кто убил их? – Этого я не знаю, Ваше Величество, – сказал сэр Райан виноватым голосом. – Я нашел их на обочине дороги, идущей через лес — она для срочных донесений. И одного и второго гонца, мой король, – уточнил он. – Один был на полпути в столицу, второй почти добрался до нее. Там же были и кони. Я нашел следы стрел и... очень плохие раны. Мерзкое предчувствие заставило Зейна скривить лицо. Пищевод сжался до тошноты. Внутри давно не было еды, и Малик чувствовал, как отчаянно воет его тело, не получая даже крошки для поддержания сил. Однако эта боль не шла в сравнение с тем, что он испытывал, глядя, как угасает его супруг. – Насколько плохие раны? – слабо уточнил Зейн. – Ну... края раны выглядели так, будто наконечники стрел были пропитаны ядом, – задумчиво проговорил маршал. – А сами гонцы истекли кровью. Один, похоже, пытался сделать перевязку, но она так сильно пропиталась кровью, что ввалилась в тело и начала гнить. Думаю, смерть наступила несколько дней назад. Зейн схватился рукой за столик. Ему не показалось, он действительно начал задыхаться. Всего воздуха мира сейчас было бы мало, он просто не хотел проходить через его легкие, застревая и вырываясь наружу. Если бы в организме было хоть что-то, оно бы уже оказалось на ковре вместе с желудочной слизью, но Малик мог только издавать нечеловеческие звуки, еле сохраняя себя в сознании. Как больно! Лиам, его милый Лиам, неужели совсем ничего нельзя сделать? – Ваше Величество? – Ты можешь быть свободен, можешь идти... – выдохнул Зейн, едва сдерживая приступ рыдания. Он держался из последних сил, еще мгновение — и Малик безжизненно упадет на ковер, и ничто не остановит его от беспомощного плача, перерастающего в агонию. Он снова станет потерянным ребенком, чья душа разбита на мелкие части, останется наедине со своим вселенским горем. Его боль будет бесконечной, заиндевеет под кожей и никогда не покинет, даже на единое мгновение. Он не сможет даже дышать. Это будет самым трудным испытанием в его жизни. – Может, я могу чем-то... – Убирайся! – рявкнул Малик, и маршал поспешил скрыться. Глотая слезы, отдающие горечью, Зейн рухнул на пуфик, обхватывая голову руками. У него получалось только скулить, беспомощно глядя себе под ноги. Судьба ненавидела его смертельно, как будто Зейн Малик, молодой Дехейбартский король был ей заклятым врагом. Она подарила ему самого лучшего человека на свете, чьи касания дарят наслаждение, чей взгляд сводит с ума, чей голос делает почву под ногами зыбкой, чтобы отнять так жестоко. Она даже не смогла сделать это быстро, освобождая Пейна от боли. Нет, проклятая судьба вынуждала Лиама страдать от ужасающих предсмертных мук, а Зейна умирать каждый день, наблюдая за его агонией. Каждый день, каждое мгновение Малик, задыхаясь, думал: «Лучше бы я. Лучше бы на его месте был я». И стоило Лиаму содрогнуться в еще одном стоне, как это желание становилось смертельным. Невыносимым. Отчаянным. – Беркли, мне нужны перо, чернильница и бумага, живо, – произнес он охрипшим голосом, вытирая слезы кончиками пальцев. Слуга незамедлительно подал ему всё необходимое прямо со стола монарха. Зейн разделил бумажный лист на четыре части и принялся записывать названия трав, ягод, животных. Его не волновало, что он порвал лист неровно. Кажется, Малик даже не совсем понимал, что делает и что пишет. – Начни с вот этого, – сказал он, протягивая слуге первый лист с обтрепанными краями. Его почерк был ужасным, дехейбартские буквы давались с трудом. – Отнеси лорду Генри. Скажи, если он найдет эти травы, я осыплю его золотом. Ни он, ни его потомки ни в чем не будут нуждаться. Если же не найдет, – Зейн глубоко вздохнул, и слезы всё-таки прокатились по щекам. – Думаю, не нужно объяснять, что случится, – хриплым голосом произнес он, сглатывая малоприятную слизь во рту. – Второе нужно доставить королевскому охотнику, третье — леди Эриу, четвертое — лорду Каолину. Если к вечеру у меня не будет этих ингредиентов, я отправлю каждого из них на плаху, тебя в первую очередь, ты понял? Беркли решительно кивнул и поспешил вон из королевских покоев, а Зейн на слабых ногах доковылял до кровати мужа, рискуя споткнуться на каждом шагу. Лиам горел, пылал, словно огонь в камине, и Зейн снова занялся обтиранием. Перед тем, как Малик вышвырнул лекаря накануне, он робко сказал, что это уже не поможет спасти его супруга, лишь немного облегчит страданиями, и то очень трудно сказать наверняка. Малик злобно посмотрел на влажную ткань. Его грудь пылала от ярости не хуже, чем кожа Лиама. – Всё будет хорошо, – жарко шепнул Зейн, целуя мужа в щеку. Он был на грани, едва слышал себя со стороны. – Я обещаю, что не покину тебя. Я наполню счастьем каждый твой день, Лиам. – Зейн, – слабо простонал Лиам. Он часто звал его имени в бреду, и это было единственным, что заставляло Зейна захлебываться от счастья в эти наполненные горем дни. – Я здесь, – горячо прошептал Малик, и его голос был тонким и срывающимся от слез. – Я вот тут, Лиам, – он осторожно провел рукой по груди мужа, там, где можно было почувствовать сердце. – Никто на свете не сможет разлучить нас, враги бессильны перед тем, что люди зовут судьбой. Нас создали друг для друга, судьба связала нас двоих еще до рождения, – обжигающим шепотом продолжил Зейн. – Я появился на свет, чтобы любить тебя, чтобы быть целым только рядом с тобой. Услышь меня, как я шепчу тебе, шепчу твое имя. Иди на свет, на мой голос, – несколько горячих слез упали на подушку, рядом с головой супруга. – Не оставляй меня, Лиам. Пожалуйста. Ему показалось, что пальцы Лиама дрогнули в его руке. День тянулся мучительно медленно, и это было намного хуже, чем ожидать Пейна из похода. Малик медленно читал вслух, срываясь, роняя слезы на листы, и буквы плыли, превращаясь в неаккуратных жуков. Периодически он вставал, поправляя мужу одеяло, смачивая его губы водой, прикладывая ко лбу короля влажную холодную ткань. Беркли появился еще до заката, и слуги под его внимательным взглядом принесли в покои корзины с ароматными травами, лесными ягодами, спиленными рогами, сосновыми шишками, смолами. Некоторые травы и пряности, которые Зейн велел достать, нашлись во дворце — их привезли из Пандьи. Зейн сам смотрел, как их грузят на корабль, но не думал, что они понадобятся ему самому. – Можешь просить, что хочешь, – сказал Зейн слуге, наблюдая за тем, как корзины с необходимыми вещами складывают перед столиком. – Как и Вы все. Но позже. А сейчас можете быть свободны. Пришлось напрячь память. Зейн не раз видел, как готовилось это противоядие в Пандье, но в последний раз это было в далеком детстве, когда принцу еще было дозволено наблюдать за тем, что делают простолюдины. В его стране это противоядие использовалось против яда змей, которых в Пандье было немало. Они кусали даже маленьких детей, и многие погибали, так и не дожив до годовалого возраста. Отвар использовали, чтобы яд проще выводился из организма, не задерживался в печени и почках, обогащал органы, укрепляя здоровье. Малик и сам единожды употреблял его, когда ядовитая змея напала на него в королевском саду. Это была последняя надежда. Призрачная, умирающая, но больше ничего король не мог сделать. Его супругу могло помочь только чудо, молитва или это противоядие. Оставив лекарство настаиваться, Зейн, не откладывая, занялся мазью по собственному рецепту. Она получилась гуще, чем у придворного лекаря, приятно пахла и немного пощипывала, когда король опустил в нее пальцы. Малик добавил в мазь немного тертых рогов оленя, а также чуточку нима. Он надеялся, что смесь хоть немного облегчит супругу страдания. Избавившись от пропитанных кровью бинтов, Зейн принялся тонким слоем наносить мазь. Терпко пахнущую, ароматную, травяную. Она невольно напомнила ему о доме, что был так далеко и, по сути, уже не являлся таким родным местом, куда бы сильно тянулось сердце. Лиам тяжело завозился под его руками, и Зейн, мгновенно переключившись, осторожно подул на его лоб. – Потерпи, пожалуйста, – мягко попросил он, целуя его между бровей. – Я делаю тебе больно, потому что люблю тебя. Словно слыша его, Лиам немного затих, и Зейн постарался скорее закончить с мазью. Она и ему начала жечь пальцы, и он представлял, как сейчас больно супругу. Пейн был необычайно покладистым, лишь несколько раз заворочался, но, как только Зейн подавал голос, успокаивался. Следом последовало лекарство. Оно было менее горьким, чем у лекаря, и Лиам почти не дергался, пока Зейн вливал в него отвар. Истощенное за эти бесконечные дни тело Зейна уже не выдерживало, и король понял, что может просто отключиться, если не подпитает себя чем-нибудь. Он съел немного хлеба с медом, чтобы восполнить свои силы, и вернулся в кресло, за книжку. Ему казалось, будто Лиам успокаивается, слыша знакомые строчки, потому упорно продолжал читать, несмотря на то, что язык едва ворочался во рту, а глаза от сильного напряжения слезились. Вечером, как ему показалось, рана немного схватилась. Зейн снова нанес мазь, чуть жирнее, чем следовало, и ему пришлось негромко петь, чтобы муж затих и успокоился. Этой ночью Зейн уже не мог дремать в кресле, постоянно проверяя песочные часы. Он устроился у мужа под боком — благо, широкая кровать позволяла разместиться, не мешая Лиаму, и задремал беспокойным сном, полным странных видений. Тревога быстро подняла его на ноги. Он сменил бинты, смазал уже хорошо схватившуюся рану, напоил мужа отваром. Жар прошел, и Лиам был приятно теплым. Вернуться в кресло Зейн не мог, поэтому снова лег под бок супруга, засыпая уже чуть спокойнее. Его рука по-хозяйски лежала у мужа на животе, и его живое тепло согревало, так что Малику не нужно было покрывало. Следующие несколько дней Зейн не отходил от супруга даже на шаг, разрываясь между камином, где кипела новая порция лекарства, и постелью, на которой лежал муж. Рана выглядела уже лучше, первая тонкая пленка кожи показалась поверх широкого пореза, и Зейн ослабил перевязь, чтобы Лиаму не было так больно. Он продолжал смазывать рану мазью утром и вечером, ежечасно поить мужа отваром, но Лиам так и не хотел просыпаться. Он спал спокойно, больше не звал его по имени, не причинял беспокойства, когда наставало время перевязки. Зейн читал ему книгу, сильно запинаясь в некоторых местах, рассказывал, как идут дела в королевстве, но муж не откликнулся ни разу. – Я сделал всё, что мог. А ты всё равно не просыпаешься. Неужели ты не хочешь меня видеть, не скучаешь по моему облику? – горестно спросил Зейн, пробегаясь рукой по плечу мужа. – Дворец людьми переполнен, и всё равно нет места более пустого, чем эти древние стены. Я не знал никогда ни любви, ни привязанности. И в груди моей всегда было прохладно. А потом появился ты и зажег внутри что-то жаркое, – вырвалось вдруг признание. – И оно всё сжигает дотла. Одного меня не оставляй, иначе весь сгорю, ничего не останется. Лиам молчал, и надежда съежилась в груди до размеров песчинки, потерянной в барханах. Зейн жалко свернулся в клубочек, совсем как Джада и Мерлин, что лежали у постели, охраняя сон короля. Он прикрыл глаза всего на секунду, и уже через мгновение провалился в глубокий сон. Мягкая перина и тепло мужа ослабили его бдительность, что не утихала ни разу. Все эти дни Зейн лишь понемногу дремал, и его организм совсем ослаб, от того и провалился в сон в такой неудобной позе. Он проснулся утром, когда солнечные лучи мягко царапнули его веки. Вчера король забыл о занавесях, поэтому стоило рассвету появиться в покоях, как Зейн тут же пробудился. Король Дехейбарта лежал, как и уснул, свернувшись клубком рядом с мужем. Ужасающая мысль о том, что он забыл дать мужу лекарство, заставила его встрепенуться воробушком. Малик рывком подскочил на постели, охнув от боли во всем теле, и попытался спрыгнуть с кровати, но его запястье знакомо поймали, не так сильно, как раньше, но достаточно ощутимо, и от удивления и болезненной надежды внутренности замерли. Что-то привычно застучало в ушах, что-то ведомо прилило к щекам. – Нет нужды бегать так рано, солнце только-только взошло, – проговорил знакомый голос, и Зейн повернулся к нему, широко распахнув глаза. Лиам полусидел на высоких подушках. Он выглядел довольно ослабшим, но в глазах теплилось что-то знакомое, живое, родное, и Зейн, еле сдерживая рыдания, рухнул на его грудь, обвивая шею руками. Сердце билось не в груди — во всем теле, или это была дрожь, или это была какая-то странная граница между жизнью и смертью, что манила странными видениями, миражами, несбывшимися мечтами, Малик не мог понять, не мог проверить. Муж проснулся. Он заговорил с ним. Взял его за руку. Даже это было тяжело осознать, как если бы Зейн обнимал приведение. И страх, что облик Лиама растворится в руках, был таким явным, что Малик просто не мог разжать объятие. – Ты жив, ты проснулся, ты жив, ты жив, ты... жив. Я не могу поверить, – прошептал он куда-то в ключицы мужа, не замечая, что прихватывает их губами. – Я не могу поверить... – грудь содрогнулась от боли, от счастья, от страха, от радости, и он взглянул на лицо мужа, такое знакомое и незнакомое одновременно, проходясь по нему ладонями. Родное, знакомое, чужое, исхудавшее — причиняющее боль и делающее живым. – Не могу поверить, что ты не надел доспехи перед тем, как зайти в эту проклятую бухту, – обрушился он на него, яростно глядя в любимые глаза. – Я просил тебя быть осторожным, Лиам. Да я бы убил тебя, если бы сам не пытался поставить на ноги! – Прости, – растерянно сказал Лиам. Он разглядывал лицо Зейна со смятением и неуверенностью, словно не мог поверить, что это супруг вот так запросто произносит его имя, так часто заставляющее язык заплетаться. Что он обнимает его так нежно, кажется, не смущаясь того, как это выглядит. И злится по настоящему, и смотрит с такой заботой по настоящему. – Прости? – взорвался Малик. – Это всё, что ты можешь мне сказать? Я места себе не находил, клинок был пропитан ядом, я мог тебя потерять, ты просто олух, я тебя нена... – Зейн закрыл лицо руками и содрогнулся от рыдания всем телом. Он так много плакал все эти дни, а слезы будто не заканчивались. – Я тебя люблю, Лиам. Я так люблю тебя, Лиам, так сильно, – всхлипнул Зейн. Он почувствовал руки мужа на своей талии, такие успокаивающее и всё еще сильные, и его совсем развезло. – Что если бы я потерял тебя? – спросил он, взглянув в лицо Лиама влажными глазами, и ничего не увидел из-за слез. – Что если бы я... потерял тебя? Я так боялся, что с тобой что-то случилось, а потом прибыл твой отряд, и тебя не было в седле, что я должен был думать? – Я олух, – согласился Лиам, протянул руку и крепко прижал Зейна к своей груди. – Я здесь, Зейн. Я живой. Я вернулся к тебе. Не к кому-то еще, а только к тебе. Я бы тебя никогда не оставил, понимаешь? – Ты чуть не умер, – ужасно тонким голосом сказал Зейн, поднимая голову, и его сердце колотилось от страха, словно кролик, стучащий лапой по земле. – Я чуть не потерял тебя. И все потому что ты... Лиам накрыл его губы рукой, и несколько соленых капель упали на его пальцы. Такие теплые и тяжелые — Пейн почувствовал их вес как никогда остро. Зейн плакал страданиями, и они весили не меньше прибрежных скал. – Я тебя люблю, – негромко сказал Лиам, нажимая на его губы. – Я бы никогда тебя не оставил, поверь мне, Зейн. Прости, что заставил тебя волноваться. Я больше не совершу такую ошибку, – пообещал он, и снова слезы, снова упали на его руку, но они не раздражали — каждое страдание мужа Пейн чувствовал, как свое собственное. – Никто не разлучит нас. Мы судьбой предначертаны друг для друга. Она создала нас, чтобы любить друг друга. Чтобы ты был целым рядом со мной, – сказал Лиам изумленному Зейну и слабо улыбнулся. – Я слышал каждое слово, Зейн. И думал, что мне это снится. Его рука соскользнула с упрямых теплых губ, останавливаясь на груди. – Ты не понимаешь, – Зейн вытер слезы кончиками пальцев и мотнул головой. – Я тебя люблю. Я тебя по-настоящему люблю, – настойчиво добавил он. – Я не знаю, как по настоящему, но это по настоящему. – Я понимаю, – сказал Лиам, успокаивающе поглаживая его шею. – Я тебя люблю. Я вернулся к тебе буквально с того света. Шел на твой голос, – добавил он. – Пытался открыть глаза, чтобы увидеть тебя хотя бы в последний раз. Я звал тебя и боялся, что ты не отзовешься. И сперва ты не отзывался, – с болью произнес Пейн. – А потом ты сказал: «я здесь», и я понял, что не могу умереть. Пока не услышу, что ты тоже любишь меня. Зейн молча уткнулся носом в его грудь. Ему хотелось обнимать мужа, не переставая, никогда не разжимать кольцо объятий, никогда не выпускать его за пределы видимости. Он так часто касался его все эти дни, но не чувствовал нежность Лиама в ответ, и это было невыносимо. И сейчас Малик боялся, что это очередной сон, а его муж все еще лежит без сознания, и его тело разрывается от боли. – Так скучал? – поинтересовался Лиам, ласково поглаживая взъерошенный затылок супруга усталой рукой. – Даже не споришь со мной. – Я разрушен, Лиам, не душа, а руины, – разбито проговорил Зейн, не отрывая лица от широкой груди супруга. – Два гонца умерли по пути в столицу от того же яда. Лекарь ничего не мог сделать. И я думал, что потеряю тебя, – сломанным голосом произнес Малик. Эта мысль и сейчас убивала его, словно он не мог поверить, что Пейн жив и говорит с ним по настоящему. – Что жар сожжет тебя, яд уничтожит твое тело. Я сделал мазь на основе трав, что привезли из моей страны и тех, что росли у тебя. Приготовил отвар, чтобы... хоть немного облегчить твои страдания. Я так... боялся... – Так это тебя нужно благодарить за спасение моей жизни? – с легкой улыбкой спросил Лиам, отстраняя его и заглядывая в преданные глаза. – Спасибо тебе, Зейн. О лучшем муже я и мечтать не мог. Твои целебные руки вернули меня к жизни, твой голос вызволил меня из крепких объятий вечного сна, – с нежностью проговорил он. – Когда я встретил тебя, я не думал, что ты окажешься таким. Впервые за несколько дней в груди Зейна начало разливаться что-то теплое, как весенний ручей. Его несчастные руины затрещали, и крупные куски покатились вниз, исчезая на дне обрыва. Ему ничего не нужно было в этой жизни, только смотреть в эти глубокие глаза, колодезной глубины, дышать одним воздухом с этим человеком, чувствовать его руки на своем лице. – Каким? – слабо уточнил он. – Замечательным, – ответил Лиам, погладив его по затылку. Пальцы сами задерживались в запутанных волосах. Малик почувствовал еще одну ощутимую трещину, и накрыл руку Лиама своей. – Я не хочу быть просто замечательным для тебя, – сказал Зейн, помотав головой. – Мне мало, чтобы ты просто замечал меня. Позволь мне сделать тебя счастливым. Позволь наполнить каждое твое утро радостью, позволь разрушить эти стены и выпустить на свободу твою душу, позволь находиться рядом, пока мое дыхание не станет холодным и не исчезнет в веках. Позволь мне сделать тебя счастливым. Таким счастливым, каким только я могу тебя сделать. Сделать так, чтобы твои глаза всегда сияли, как полярные звезды, – попросил он. – Позволь сделать тебя счастливым, позволь всегда быть рядом, в каждом долгом странствии и коротком путешествии, держать твою руку так крепко, как только я могу. Позволь мне увидеть, как ты взрослеешь, умнеешь, мудреешь, стареешь, забываешь всё, кроме моего имени и моего облика. Позволь дойти до нашего конца, до самой последней точки, где кончается солнце, – прошептал Зейн срывающимся голосом. Его сердце рвалось на части. – Позволь мне сделать тебя счастливым, позволь увидеть наш предел, где есть только ты и я, и то, что могут сделать только наши руки, твои и мои, вместе, и больше ничьи. Позволь мне каждый день видеть тебя, замечать и не замечать, как мы тонем в нашей любви, захлебываемся, задыхаемся, тянемся за большим. За тем, что только ты и я можем дать друг другу. Позволь мне быть тем, кто забрал себе без остатка всю твою любовь, твое внимание, твое первое и последнее слово. Прошу тебя, прошу. Позволь мне сделать тебя счастливым. Лиам прислонился лбом к его лбу. Его грудь опускалась и поднималась высоко. Карие глаза впервые выглядели влажными и блуждали по лицу мужа с нескрываемой нежностью. – Только если ты позволишь мне сделать тебя счастливым, – ответил Лиам. – Таким счастливым, каким только я могу тебя сделать. И больше никто на этом свете. Позволь подарить тебе крылья, но лететь вместе с тобой, не отпуская тебя даже на расстояние вытянутой руки. Позволь быть тем, кто увидит, как ты расцветаешь. Позволь стать тем, кто сделает тебя счастливее, чем ты есть сейчас, – попросил он. – Позволь оказаться с тобой на границе сущего и несуществующего, зримого и незримого, позволь любить тебя так сильно, как только я могу тебя любить. Позволь мне сделать тебя счастливым или не позволяй, и я всё равно сделаю тебя счастливым. Губы Лиама замерли близко с его губами. Зейн поднял на него глаза полные слез, радости или боли — невозможно было понять. Сейчас он мог только чувствовать слова Лиама на своих губах, ловить их своим дыханием. – Только если ты позволишь, – повторил он, прежде чем Лиам снял с его губ болезненный поцелуй на грани агонии и катарсиса.