Фетишисты

      Кристоф с тихим вопросом смотрит на себя в зеркало, дивясь и не веря, что лицо с толстыми щеками и двойным подбородком принадлежит ему. Осторожно тыкает упругий латекс, не боясь, что испортит тщательно наводимый грим, и тут же отшатывается от зеркала в приступе гомерического хохота.       Остальные участники Rammstein, сидящие в этой же гримерной, испуганно вздрагивают, вырываясь из заботливых рук гримеров.       Кристоф смеётся — даже хохочет, уже рыдая от смеха и не боясь того, что слёзы оставляют на фальшивых щеках грязные дорожки, а следовательно, служат поводом тому, чтобы провести перед зеркалом ещё добрый час. Но Кристоф ржёт, как молодой жеребец, боясь взглянуть на себя и снова увидеть там физиономию, которую назвать своей он никак не может. В этом виде ему предстоит пробыть целых шесть минут экранного времени, но уже сейчас Кристоф чувствует, как его лицу тяжело и жарко — неужели, если поправиться до такого размера, будет так же тяжело?       Кто-то кладёт руку ему на плечо, призывая успокоиться, но вместо этого Кристоф смотрит на себя и заходится в новом приступе, задыхаясь и хлопая в ладони, как выбравшийся на сушу морж. Пауль, наблюдающий за ним, с трудом сдерживается, чтобы не присоединиться тоже, но вместо этого нежно хлопает его по плечу: — Отлично выглядишь. Тебе очень идёт этот образ.       И не дождавшись, пока Кристоф придёт в себя, незаметно целует накладную щёку. На губах остаётся пятнышко тонального крема, а в месте поцелуя — ещё одна клякса.       Гримерша всплескивает руками, видя своё разрушенное творение, и спешит к Кристофу. Но тот не может видеть своё отражение и смеётся, хоть и чувствует, что новые щёки такого не выдержат.       Однако не выдерживают остальные мужчины, чьи лица скоро тоже покроют такие же щёки, и подхватывают.       Маленькая студия содрогается от дружного смеха, но только Кристиан не смеётся.       Стужа холодного февральского дня просачивается даже через стены павильона, и Флаке плотнее запахивает пальто, наброшенное на костюм из клипа. Шапка съезжает на глаза, и Кристиану приходится задирать голову, чтобы рассмотреть происходящее впереди. Тилль стоит в другом конце коридора, свесив руки и опустив голову из-за лёгкого смущения. Его крупная фигура, спрятанная в толщу похожего на паралон материала, занимает почти весь проём, и стоящие по обе стороны от Тилля гримеры по сравнению с ним кажутся необычайно стройными. Кудрявая женщина с заколотыми на затылке волосами застегивает какие-то крючки у певца на плече, и Кристиану хочется быть на её месте. Тилль чувствует себя чрезвычайно глупо, а вид тоненькой фигурки в перспективе залитого тёплым электрическим светом коридора вгоняет вокалиста в ещё большую неловкость. Кристиан сидит на длинном узком диване, до неприличия широко разведя ноги в белых брюках. Костюмы Шнайдера и Оливера, отодвинутые к краям дивана, кажутся чрезвычайно огромными по сравнению с Лоренцем, который с любопытством выглядывает из-за куч латекса, смутно напоминающих человеческие фигуры. Вообще всё происходящее кажется Линдеманну абсурдным, и он опускает взгляд, глядя на свисающее до середины колен латексное пузо. Певец и не подозревает, что в глазах голодного Лоренца он сейчас похож на большую булочку с повидлом, но Тилль и без этого знает, что Кристиан уже успел нафантазировать уйму чего. Скрывать возбуждение, когда напротив стоит оператор со всевидящей камерой, невозможно, и Кристиан благодарит своё широкое пальто. Раз за разом он прослеживает взглядом плавные линии искусственных форм, всё больше убеждаясь, что Тиллю очень идёт. Но сам Линдеманн так не считает. Молчание становится невыносимым, но разрывающее штаны возбуждение, вызванное созерцанием столь роскошных, пусть и искусственных форм, терпеть ещё труднее. И направляя камеру на остекленевшие, почти безумные глаза Кристиана, оператор видит его пересохшие поджатые губы — если бы Лоренц открыл рот, из него непременно вырвался бы стон.  — Это отвратительно, — быстро говорит он, не отводя от Тилля почти влюблённого, горящего взгляда. Потом резко поворачивает голову, мечтательно глядя перед собой и прибавляет:  — Я тоже хочу быть таким толстым. Тилль не слышит его слов, но почему-то догадывается, о чём говорил Кристиан, и мягкая усмешка трогает его губы. Но гримерша дёргает Линдеманна на себя, застегивая последний крючок, и резкое движение прогоняет идею для эротической фантазии. Наблюдать переодевание дальше невозможно, хотя безумно этого хочется, и Кристиан, сгорбившись, на цыпочках бежит в туалет, чтобы выпустить пар и вернуться получать наслаждение. Белая дверь нужника захлопывается с грохотом, пальто летит на пол, и Кристиан, едва ли не до крови закусывая горячие губы, медленно тянет вниз собачку молнии. Стоящий колом член, кажется, уже рвёт тонкую материю, и Лоренцу становится жаль работы портных.  — Можно так и привыкнуть, когда тебя каждый день одевают, — привстав на цыпочки, Тилль смотрит на гримершу, которая застегивает трудновообразимого размера брюки. Молнию заедает, и пока женщина упорно тянет вверх собачку, другая гримерша спешно запихивает подол полупрозрачной рубашки за пояс брюк. — Но ведь и это когда-нибудь надоест, — гримерша поджимает губы, почти справившись с неподатливой молнией. Тилль видит только её кудрявую рыжую макушку, и от души сочувствует толстым людям, у которых область ниже пояса находится вне их поля зрения. Оператор наводит ракурс на эту самую область, испытывая некоторую неловкость, но работа вынуждает его смотреть в объектив. Хотя за сегодня он успел увидеть и отснять множество странных, абсурдных, но большей частью смешных ситуаций. — Рубашку надо заправить, иначе складки будет видно, — бормочет вторая гримерша, и Тилль, по-прежнему не поднимая головы, задаётся немым вопросом: зачем же тогда нужно было их делать? «Кристиан был бы до последнего против», — думает он, усмехаясь, и только сейчас замечает изчезновение возлюбленного. От вида пустующего дивана на сердце начинают скрестись кошки, и Тилль обмякает в руках гримерш, давая вертеть и тормошить себя, как им угодно. — Боже мой, — Кристиан смотрит на переплетения труб и рычагов на стене, пытаясь подобрать силу обхвата. Кожаный друг и так уже на ощупь больше напоминает камень, и Лоренцу хватит нескольких движений, чтобы довести себя до оргазма. Кристиан вспоминает бледно-желтую фигуру Тилля в проёме, и от этой фантазии приятная щекотка стягивает низ живота, заставляя клавишника жмуриться. Он нервно елозит по члену дрожащей рукой, но и эти хаотичные, беспорядочные движения приносят некоторое облегчение. Там Кристиан уже давно скользкий и горячий, и прикосновения к собственной возбужденной плоти доставляют наслаждение, сравнимое с сексом. Лоренц пытается в мельчайших подробностях вообразить мягкие изгибы латекса, но память удержала только общие линии. Флаке уже раскаялся в своей забывчивости, но фантазия без труда дорисовала остальное, может быть, выглядевшее ещё более горячо, чем на самом деле. Кровь ударяет в голову, заставляя Кристиана представить себя со стороны, и от этого зрелища ему становится неловко и стыдно за странное занятие. Но эта заминка длится только мгновение, и вскоре Лоренц, закатывая глаза так, что становится видно белки, надрачивает себе с еще большей отдачей, пытаясь вообразить, что это пальцы Тилля сжимают и тискают его член. Но у певца пальцы мясистые и горячие, и всё он делает так уверенно… А холодные руки Флаке дрожат, пытаясь вобрать тепло, исходящее от едва ли не дымящегося члена. Он закусывает губы, боясь, что на полный восторга вопль сбежится вся съёмочная группа, и только мычит, изливаясь себе в руку. Дрожащие пальцы не самая хорошая ёмкость, и вспышка удовольствия почти тут же заменяется некоторой неловкостью — вдруг он пролил драгоценный субстрат на пол или ещё хуже — на одежду? Но ради чувства невиданной легкости между ног можно позволить себе обронить несколько капель. Некоторое время он еще пытается отдышаться, сверля взглядом стену над унитазом. Сердце колотится, как бешеное, и чувство эйфории сменяется на усталость, подобную той, как если бы Кристиан целый день разгружал вагоны — а ведь и такое в его жизни было тоже. Хотя, если говорить правду, тогда он уставал даже меньше. Голову тянет вниз, словно неприличная, но такая приятная фантазия отобрала умственного усилия больше, чем самая сложная математическая задача. Но ведь занятие любовью это почти та же математика… Кристиан не сразу вспоминает, что стоит в тесной кабинке, позабыв от том, что брюки цвета сливок уже давно волочатся по полу, а дверь лишь прикрыта, и в любую секунду сюда может кто-то ворваться. «Веселое было бы зрелище, если бы меня кто-то действительно здесь застал», — усмехнулся клавишник, застегивая брюки. В этот раз операция с молнией прошла легче, и с угасанием возбуждения Кристиан почувствовал некоторое спокойствие. «Но если я сейчас увижу Тилля, у меня опять встанет», — с кривоватой нервной улыбкой подумал он, заправляя длинные волосы за ухо. Уши полыхали и были красными, как фары машин, ожидавших их на съемочной площадке. Длинные холодные коридоры мелькают по сторонам, но Лоренц не особенно заостряется на стенах, от которых веет ледяным дыханием февраля — боковое зрение у него плохо развито.  — Какое чувство мне нужно изобразить — энтузиазм, отвращение или скуку? — задается вопросом Кристиан, оказавшись среди друзей, которые уже разбрелись по ангару. Для Лоренца это действительно серьезная задача — ведь актерские способности у него гораздо хуже, чем у Шнайдера или Рихарда.  — Как аутист — ноль эмоций,— молодой режиссер не может не заметить замешательства, проскользнувшего на некрасивом лице с ввалившимися щеками. Лоренц и правда только сделал вид, что понял — откуда ему знать, как выглядят настоящие аутисты? А «ноль эмоций» бывает только на лице у покойников. «Надеюсь, моей перекошенной физиономии ему хватит», — думает Кристиан, вцепившись в подлокотники инвалидной коляски, и, выехав на площадку между Паулем и Оливером, поддается игре и общему воодушевлению. Тилль стоит недалеко, и только сейчас Кристиан понимает, что ему не нравится в этом образе — латексные формы выглядят слишком неестественно, в них нет той мягкости, желейного трепыхания, присущего живому человеку. Но может быть, что в кадре это будет смотреться убедительней. Тилль смотрит на напряженную фигуру возлюбленного, зная, что Лоренца сейчас опять скручивает возбуждение. Певец едва сдерживает смешок и вспоминает, как совсем недавно Кристиан описывал изящные круги на коляске, совсем не похожие на хаотичные движения, в каких Флаке дергался теперь.  — Пируэт, — командует режиссер, и Кристиан отточенным движением заставляет коляску тронуться с места. Клавишник смотрит в камеру, и Тилль, наблюдающий за этой сценой, с вниманием влюбленного отмечает, что щеки и нос Кристиана совсем красные от холода. Певец мог бы согреть его, но им не дают и минуты, чтобы остаться наедине. И Линдеманну остается только торопить время, украдкой представляя хрупкую фигуру Лоренца в своих объятиях. Тилль почти не чувствует возбуждения, когда смотрит на возлюбленного — сердце певца заполняет теплое, благоговейное чувство, не имеющее ничего общего с желанием поставить этого тихого человека раком где-нибудь в коридоре и оприходовать. Нет, такого у них еще не было. Когда съёмки заканчиваются, Тилль лишь кивает Кристиану, и Лоренц видит в этом кивке всё: просьбу ждать у подъезда, обещание горячего вечера, но вместо того, чтобы послушаться, обозначив согласие мягкой улыбкой, Лоренц отрицательно машет головой, кивая в сторону пустующей площадки, где ещё осталось несколько автомобилей. Кристиан видит удивление на очищенном от грима лице Линдеманна, и, не дожидаясь его, идёт вперёд, к приветливо открытой машине. Тилля такое поведение удивляет ещё больше, но он направляется вслед. Плоские каблуки Лоренца шлепают по гладкому плиточному полу, и Тилль понимает, что любуется этой некрасивой походкой. Что обычно возбуждает мужчину при взгляде на спину своей половинки? Виляния пышной задницей, плавный изгиб линии ног — обязательно крепких и длинных, опущенные плечи прямой спины — но в Лоренце нет ничего этого. Он сутулый, плоский, болезненно тощий, но кажущаяся некрасивость заставляет Тилля влюбляться всё сильнее, и ему нет никакого дела до того, как остальные относятся к их отношениям. Но одна машина уже занята такими же любителями экзотики. Влюблённые останавливаются, пытаясь рассмотреть, кто прячется в «Мерседесе», откуда доносится сосредоточенное пыхтение. И пока Тилль скромно стоит позади, Лоренц деликатно стучит в тонированное стекло согнутым пальцем. — Да что надо-то? — в просвете спешно открывающегося окна появляется лицо Рихарда, и Кристиан прыскает со смеху, увидев, что Круспе и не подумал снимать грим. Струи пота бегут по дрожащему, как желе, лицу гитариста, оставляя грязные дорожки на толстом слое косметики. — Ничего, — Кристиан улыбается широко, показывая мелкие редкие зубы. Но улыбка вышла настолько наглой и бесстыдной, что скулы Рихарда, не прикрытые латексом, покраснели, и гитарист, навалившись на тяжело дышащего партнёра, закрыл окно, сердито бурча при этом. " Не один я такой фетишист», — Кристиан повернулся, невольно дорисовывая на безмятежном лице то, что ему так приглянулось. Но ожидание любви вытесняло специфическую картинку, и Лоренц прижался к Линдеманну, давая ему почувствовать своё возбуждение. — Если быть честным, мне хотелось заняться с тобой этим, пока ты был в латексе, — признался Кристиан, обвивая тонкие руки вокруг мощного стана. — Но ведь это было бы очень жарко. И неудобно, — Тилль только улыбнулся странности возлюбленного, подводя Флаке к машине. — Но красиво, — упрямо возражал Лоренц, растягиваясь на обитом светлой кожей сиденье. — Извращенец, — Линдеманн захлопнул дверь, садясь прямо на длинные вытянутые ноги. Мясистые пальцы потянули собачку на молнии простеньких узких джинсов, и Кристиан подался назад, уже не скрывая своё возбуждение. — У всех вкусы разные, — складочки на щеках Флаке углубились, когда он потрепал бок Тилля под обтягивающей майкой, — о, а у тебя тут есть немного лишнего. Малоподвижное лицо Линдеманна скривилось в непонятной гримасе, соединяющей смущение и истерический хохот. — Я знаю, я странный, — Кристиан вцепился в край сиденья и, оперевшись спиной о дверь, раздвинул ноги, давая Линдеманну полную свободу действий. — Не так скоро, — боясь порезать молнией вставший колом член, Тилль приспустил на возлюбленном брюки вместе с бельём. Кристиан прикрыл лицо, чувствуя на себе пристальный взгляд зелёных глаз — певец никогда не смотрел на его прелести во время любви. Тиллю нравилось наблюдать за искажениями этого неправильного миловидного лица, целовать искривленный в блаженном крике рот, но то, что происходило ниже, было Линдеманну неинтересно. Чаще всего влюблённые просто тискались, не приступая к чему-то серьёзному, однако сегодня Кристиан понял, что хочет чего-то большего. — Сними это, — Тилль поддел подол колючего серого свитера, который шёл Кристиану гораздо меньше, чем костюм из клипа. — Холодно, — Лоренц забросил ногу Тиллю на плечо, насколько это было возможно в полуспущенных штанах. — Сейчас будет жарко, — Линдеманн пододвигается, заставляя Кристиана согнуть ноги, и сдергивает майку, инстинктивно втягивая живот, хотя в тонкой прослойке жирка нет ничего некрасивого. Для Лоренца любой чуть выдающийся фрагмент тела возлюбленного уже объект для обожания. — Ну хорошо, — Флаке тянет свитер, невольно сгибаясь и поджимая живот. Волнистые полукружия рёбер ещё сильнее выступают из-под усыпанной родинками кожи, и при взгляде на слабый, плоский живот, Тиллю приходит в голову крайне необычная идея. Ему повезло, что шампанское в мини-баре лимузина не оказалось газированной водой. Кристиан шумно дышит, заслонив глаза, и его мягкий живот часто и сильно вздымается. И прежде чем пролить пенную жидкость в идеальной формы пупок, Тилль обводит взглядом тонкие контуры тела, заостряя внимание на том, что ему нравится больше всего. Острые ключицы, разделённые выступающей грудиной, по обеим сторонам которой торчат тёмные, наверняка крепкие от возбуждения соски. Волнистые волосы в глубоких подмышечных впадинах, но всё что ниже — идеально чистое и гладкое, как мрамор — Кристиан не брезгует депиляционным кремом. Он не пользуется в повседневной жизни косметикой, как остальные, и лишь выставляет напоказ то, что хорошего ему дала природа. А природа дала Флаке потрясающе — длинные ноги, с крепкими бёдрами и длинными изящными голенями. Тёмные родинки — Тилль всё никак не может сосчитать их — кокетливо, как барочные мушки, усеивают бледную тонкую кожу в самых пикантных местах, и, пряча голову в этих крепких бедрах, Линдеманн с наслаждением нащупывает чуть выпуклое пятно на внутренней стороне бёдер. Осторожно в свое укрытие Между твоих длинных ног Ищу я прошлогодний снег, Но снега здесь больше нет Тилль знает, почему вспоминает именно эту песню, но Кристиан, чувствуя, что на живот льётся что-то шипящее и холодное, вспоминает «Engel» и те литры яблочного сока, которые ему пришлось проглотить. Приступ нервного хохота душит Лоренца, и Тилль находит время удивиться, когда присасывается губами к безупречному углублению от пуповины, которое природа словно очертила по циркулю. Вкус шампанского, смешанный с покрытой испариной кожей Кристиана, приятно туманит голову, и Тилль целует плоский животик всё более сильно, жадно и почти болезненно, впивая шампанское до последней капли. Тело Кристиана лучше любого бокала, в нем каждая черта — повод для наслаждения, но Лоренц об этом и не подозревает, упорно занижая свою самооценку. Тилль тянет истерически смеющегося Лоренца на себя, так, чтобы анус клавишника оказался напротив члена вокалиста. Но едва Линдеманн привычным, но редким жестом проводит между плоских ягодиц, Кристиан сжимается и наигранно мычит, закусывая ладонь. Тилль не любит целовать и ласкать во время любви — он сразу переходит к основному, без всяких вступлений, что часто обижает Флаке, который далеко не так сдержан. Лоренцу нужны все эти поцелуи, касания, любования, но Тилль редко разрешает нежности. Когда Кристиан сверху, певец дозволяет ему всё, что угодно, и тогда Лоренц едва ли не рвёт его на куски. Лоренц с готовностью подаётся вперёд, чувствуя налитый желанием член Тилля почти в своей заднице. Певец обильно сплевывывает на пальцы, помня, что нельзя использовать слюну вместо смазки. И тогда, боясь навредить, Тилль обильно поливает руку шампанским, изрядную часть пролив на жемчужно-серую обивку. Запах алкоголя заполняет машину, и понемногу влюблённые погружаются в сладкий дурман, почти не ощущая причинённой друг другу боли. Кристиана не нужно стимулировать, ласкать дополнительно — ерзая на члене возлюбленного, он бормочет слова, известные всем любящим и громко дышит. Быстро становится жарко обоим, и стекла и очков, и окон запотевают от беспорядочных движений двух тел. — Я больше не могу, — наконец решается сказать Кристиан, у которого давно болит шея от неудобного положения. Ненароком положив руку на залитый шампанским живот, он чувствует, как член Тилля двигается внутри, заполняя прямую кишку, и ощущение наполненности кажется смешным и странным. Пах кажется тяжелее всего тела — так раскалило его возбуждение. Кажется, Лоренц уже готов оприходовать возлюбленного, и Тилль видит желание, о котором не нужно говорить. Он осторожно покидает Кристиана, и Лоренц с облегчением растекается по скользкому сиденью. Вспотевшая спина прилипала к мокрой от обоюдной страсти обивке, болела шея — лежать, глядя на Тилля, было непросто, но сесть, как хотелось, Лоренц не мог. После любви он всегда не мог долго сидеть, да и ходил с трудом.  — Поласкай себя, — Тилль нежно касается его влажной руки, укладывая её на переполненный желанием член. Молочно-розоватая кожа Кристиана соблазнительно блестит в мягком зеленоватом свете, и Тилль, хоть и не любит нежности, невольно делает то, что хотел — трогает коричневые соски, обводя по кругу едва обозначенную грудь. Лоренц что-то мычит, не в силах даже пошевелить пальцем, но слушается, постепенно надрачивая и закрыв глаза. Каштановая прядка выбивается из тщательно расчесанных волос, и Тилль, изнемогающий от желания заправить её, наклоняется к Кристиану, неловко касаясь губами влажного лба. Прикосновение родных горячих губ действует целительно — по лицу Кристиана кажется, что он достиг райского блаженства, а когда фонтанчик спермы возлюбленного брызгает на живот Тилля, врата Эдемского сада видит и Линдеманн. Густые горячие капли медленно стекают по коже, постепенно засыхая, оставляют мутные следы на сиденье. — Ну и бардак мы тут развели, — Тилль неспешно одевается, пока Лоренц приходит в себя, находясь в эротической прострации, и по выражению его лица видно, что клавишник всё ещё фантазирует. Очки давно запотели, но Тилль знает — во время любви Кристиан всегда закрывает глаза. — Дрочишь на латекс? — усмехается Линдеманн, ловя блуждающую в области паха тонкую руку. Кристиан беззвучно смеётся, чуть краснея, и только кивает, стесняясь своих фантазий. «Я идиот, — думает клавишник, воспроизводя в памяти горячительную сцену из коридора и свои глупые слова, — это не отвратительно. Это красиво. Очень красиво». — Фетишист, — Тилль уже хохочет в голос, любуясь расслабленным лицом. — Да я и не отрицаю, — полусонно бормочет Кристиан, пытаясь нашарить руку возлюбленного. — И ты, между прочим, тоже фетишист, — хитро говорит Лоренц, поднимаясь, и щекочет Тилля под подбородком. — Да, ключицы, — с видом, как будто признаётся в тайной и неприличной страсти, Тилль отвёл взгляд от острых ключиц, — и родинки. — У каждого есть свои странности, — успокаивает его Лоренц и начинает одеваться. Их уже давно не должно было быть здесь. В это время из соседней машины вываливается растрепанный Рихард, волоча за собой не особенно сопровотивляющегося Оливера, который тоже всё ещё в гриме. И оба гитариста, держась за руки, ковыляют к гримерной. Тилль и Кристиан, наблюдающие за этой сценой из окна автомобиля, переглядываются, заговорщически улыбаясь, и думают об одном и том же.