На камеру

История, рассказанная Во многих вариациях, Никогда не устареет, но Давай просто посмотрим, что из этого получится. (Frans — «Liar» — перевод)*

      GULLRUTEN — событие, для начинающих норвежских актёров, без сомнения, важное. Если не сказать — решающее, в их недолгой пока ещё жизни. Волнительное!       И не смотрите, что Хенрику 21 и всё уже можно. Не смотрите и на его внушительные 193 сантиметра роста. На взгляд его, иногда такой серьёзный, зрелый. На речи взвешенные (хотя иногда это даётся с таким трудом, особенно если рядом… К ЧЁРТУ!) Не обращайте внимания на фасад взрослого мужчины. Красивого, правда, до невозможности. Словно с небес спустился.       «Самый красивый юноша в Норвегии» — наперебой твердят журналисты.       Хотя с последним утверждением Хенрик мог бы легко поспорить. Он знает один весомый аргумент против. Знает мальчишку, похожего на ангела. Милого, не разучившегося краснеть к своим (почти) 18 годам. Талантливого! Такого талантливого, что заставил даже Холма поверить в свою игру. Голову вскружить.       Мог бы поспорить. Разве мог?       Нет.        Хенрик знает, что нельзя. Что это тайна. Что мальчику его и так излишне достаётся от всей этой славы, так внезапно обрушившейся на кудрявую светлую голову. На плечи его столь же прекрасные, сколь и сутулые. На хрупкий мир его разума, такого юного и наивного. Неокрепшего. Непонятного пока даже ему самому. Не закалившегося в перипетиях реального взрослого мира.       «Тарьей Сандвик Му» — это имя сладкой негой разливается по телу, произнесенное одними губами. Без единого звука. Замаскированное облизыванием полных губ искусанных и пересохших да улыбкой широкой, неестественно ослепительной. Не бывает такой у счастливых людей. Лишь у тех — кто давно привык изображать счастье.       Хенрик привык.       Боже! Как давно у него вошло в привычку выставлять на показ эту исключительно приятельскую заинтересованность? Дружески по плечу похлопать, посмеяться над (на самом деле не самой смешной из-за волнения комедианта в лице Тарьея) шуткой? Журналистам уверенно заявлять: «Очень хорошие друзья».       и слышать в ответ перебивающую, бьющую под дых, по-детски обидную поправку: «Хорошие П-Р-И-Я-Т-Е-Л-И»       «Сколько ещё эта громадина под два метра будет обманываться, словно дитя малое?»       «Тарьей Сандвик Му»       Хенрик ругает себя, почем свет стоит. А сам постоянно спотыкается о навязчивую мысль: «Как было бы сладко шептать это имя ему, его мальчику, на ушко это милое, светящееся белизной во мраке спальни. Вызывать неровный строй мурашек по шее, рукам, спине, всё ниже. Стоны вырывать из горла…всё громче, громче…       Сбивчивые. Отчаянные. Не стоны уже — крики.»       Так замечтался, что не видит ничего вокруг. Представляет. Млеет от одних лишь фантазий своих воспалённых.       И вдруг падает, разбивается на сотни осколков о реальность. Моргает ошалело. Собирает воедино звуки, образы. А те такие яркие и громкие. Как раскаты грома и молнии, разрезающий мрак и тишину летней ночи.       Страшно?! Восхитительно?! Тревожно?!       С запозданием понимает, что вывел из забытья его в первую очередь визг Давида. «Поросячий восторг» — приходит на ум Хенрику. Озирается.       Понимание накатывает вместе с паникой: kiss-камера направлена на них. НА НИХ С ТАРЬЕЙ! А ракурс всё крупнее. И времени на раздумья почти нет.       Бросает быстрый взгляд на Тая и тут же отворачивается, боясь встретить вынужденность и сожаление в его прекрасных изумрудных глазах.       Хенрик вглядывается в шоу-раннеров в отчаянной надежде, что это всего лишь шутка. Что не надо целовать его при всех. Знает ведь слишком хорошо, что стоит лишь слегка коснуться этих губ и его понесёт. Что не сможет остановиться — на съемках неоднократно проверено. Но ведь придётся. А это всегда так больно. Словно в сердце воткнули нож и проворачивают его медленно, садистски наслаждаясь произведенным эффектом.       Брови испуганными птицами взлетают вверх в немом вопросе. И получают столь же немой ответ в виде лёгкого кивка головы и хитрой заговорщической улыбки Юлие. Хенрик натягивает такую же на свое лицо и, теперь более уверенно, поворачивается к своему мальчику.        Увиденное бьет под дых и моментально лишает воли. Тай смотрит на него буквально мгновение, а потом, словно заигрывая, вскидывает брови и улыбается. Он улыбается для него.       Как больно и сладко сердце бьется в груди…       У Хенрика пульс зашкаливает и близость этого совсем ещё мальчишки не помогает. Эти лисьи глаза и ухмылка. Паршивец точно знает, что делает и какой производит на Холма эффект!       И Хенрик больше не может ждать! Он так сильно скучал по этим лукаво изогнутым губам!       Словно это последний раз, последняя возможность, он порывисто закидывает руку за спину своего златовласого ангела, нервно облизывает губы. Ладонью обхватывает его тонкую бледную шею с россыпью таких милых родинок. Хенрик их все знает наизусть.       Когда я не могу уснуть, я закрываю глаза, представляю твою прекрасную кожу, и, как другие считают овец, я считаю родинки на твоем теле.       Он плавится лишь от одного прикосновения к нежной коже. И чувствует, кажется, что падает в пропасть, когда замечает, с каким энтузиазмом и нетерпением его милый Тай поддается навстречу. Как властно обхватывает рукой его шею.       А потом… потом Хенрик не видит и не слышит ничего вокруг, кроме своего лихорадочно бьющегося сердца и шума бешено стучащей в виски крови. Зато он чувствует. Так много чувствует, что кажется грудная клетка разорвётся, не способная вместить в себя всё: страсть, нежность, любовь. Надежду?       Впервые после окончания съемок Хенрик испытывает надежду.