На камеру

Может, ты не видишь последствий своих действий И никогда не думаешь дважды, Всегда шагаешь по тонкому льду, Делаешь заявления, красуешься, выставляя свои прелести, разве нет? (Frans — «Young Like Us» — перевод)*

      Как много людей. Как много глаз, рук, голосов. У Тарьей уже голова идёт кругом от всего этого ярко-громкого хаоса GULLRUTENа. В висках настойчиво стучит в ритме пульса. А пульс у него безумный. Истинный джаз, чистая импровизация: то замрёт внезапно, то понесется вскачь, вторя биению его бедного сердца.       Со стороны невозможно не заметить, как Тарьей взвинчен и даже, кажется, испуган. Но он надеется, что настоящей причины его сегодняшнего состояния не знает никто. Ни в этом здании, ни по ту сторону камер — во всем мире.       Он никому не говорил. Никогда. Хотя…       Марлон иногда так смотрит на него, когда рядом стоит ОН…Глаза добрые, понимающие и совсем немного грустные.       Тарьей ненавидит этот его взгляд! Как же он его ненавидит. Так же сильно, как и любит своего друга, этого «отличного» рубаху-парня. Всепонимающего и всепрощающего Марлона, который ничего Тарьейю не говорит, когда у того в очередной раз взгляд становится стеклянным, отсутствующим, а зрачки рывком, расширяясь, полностью затапливают радужку. Только смотрит этим своим взглядом.       «Это всё твоя вина, Холм! Это всё ты! Я напуган, я очарован, я растерян. Вынужден скрывать свои чувства даже от самых близких!       Тебя слишком много во мне, чёртов Холм… Хенрик… мой Хенке. Как же много тебя во мне!.»       Мысли Тарьейя такие болезненные, воспаленные. Они как края незаживающей раны. Они и есть часть той раны, что появилась в его сердце в тот самый момент, когда он впервые в своей жизни встретил совершенство.       Тарьей никогда не верил в существование этого самого «совершенства». Не верил, пока не встретил Хенрика.       Это был очередной утомительный день кастингов на роль романтического интереса Исака. Они с Юлие отметали гипотетических Эвенов одного за другим. А потом. Потом Тарьей увидел его, своё совершенство. Свой идеал. У идеала были невероятные глаза цвета аквамарина. Выворачивающие душу наизнанку, полные слегка обветренные губы. Дурацкая прическа в стиле Элвиса, на ком-то другом смотревшаяся нелепо, но так шедшая ему. Даже сутулые плечи добавляли своего очарования к этим 193 сантиметрам совершенства.       Тарьейю тогда хватило одного взгляда, чтобы всё для себя понять. Понять, что как раньше уже не будет никогда. Он никогда уже не станет прежним.       А сейчас, по прошествии стольких дней, недель и месяцев, он совсем не может вспомнить, как ни старается, каким таким «прежним». Теперь ему кажется, что Хенрик жил в нём всегда. Ещё до их встречи. Он жил в его голове где-то за границей осознанного и просто ждал своего часа. Ждал, когда его извлекут на свет, любовно огладят словами и мыслями. Одарят восхищением и безграничным обожанием. Когда Тарьей осознает, что ждал его всю свою жизнь.       Особенно остро он осознает эту правду в их первый поцелуй. Когда тонкие, изогнутые луком губы впервые встречают на своем пути шершавые, искусанные, против логики нежные, его.       Радостный крик Давида, больше похожий на девчачий визг какой-нибудь восторженной 15-летней фанатки, вырывает Тарьейя в реальность, в здесь и сейчас. Возвращает его к журналистам, камерам, освященной сцене впереди.       Возвращает его к Холму сегодняшнего дня. Такому красивому в своем приталенном чёрном костюме. В своей этой нелепой бабочке набекрень! Кому вообще может пойти подобный аксессуар?       «Ему идёт».       Возвращает в темноту зала. Но темноту ли?       Тарьей щурится от яркого света прожектора, направленного прямо на него. На них. На него и Хенке. Быстрый взгляд влево встревоженного и явно нервничающего. Быстрая оценка ситуации и Тай замечает экран у сцены.       Понимание бьет обухом по голове. Стучит набатом в черепной коробке. Горло сжимается до размеров игольного ушка, пересыхает, подобно пустыне. Руки охватывает тревожный тремор.       Он прикрывает ненадолго глаза, старательно сглатывает, берет под контроль свои непослушные конечности. Взмах ресниц и вот мальчишка уже спокоен. Даже воодушевлен. Он так скучал по губам Хенрика.       Организаторы GULLRUTENа, сами того не осознавая, подарили ему самый желанный подарок из всех возможных. Можно ещё раз, безнаказанно, не на съемочной площадке, обхватить прекрасный затылок ладонью, поддаться нетерпеливо вперед и целовать, пить своего Хенке без остатка.       Тогда Тарьей заигрывающе вскидывает брови, улыбается предвкушающе. Прослеживает обжигающее всё его нутро движение языка Холма по губам. Чувствует одну его руку на плечах. Большую ладонь с длинными, будто музыкальными пальцами, на шее.       Внутри Тайя всё ликует. Дрожит от нетерпения.       «Скорее, Хенке. Мне так нужно. Мне так чертовски нужно почувствовать тебя ближе. Сильнее…»       И он чувствует. Он чувствует нежность. Он чувствует боль. Чувствует надежду.       Он чувствует безграничную любовь…       «Я так люблю тебя, Хенрик Холм. Я обещаю пронести эту любовь через всю свою жизнь, ведь любовь к тебе и есть вся моя чёртова жизнь!»