Три дня пролетели совершенно незаметно, почти неразличимые, сливающиеся в одно целое. Три дня почти полного отшельничества взаперти в комнате наедине с самим собой. Три дня, заполненные чтением, созерцанием падающих с деревьев запоздалых листьев за окном, противоречивыми мыслями и чувствами, ожиданием Таниных шагов за дверью. Раз, два, три…
— Привет, — тихо произнесла девушка и неспеша зашла в комнату.
Яркое солнышко заполняло помещение золотисто-карамельным светом, играя бликами и тенями на стенах. Дожди, наконец, закончились. И вот сейчас солнечные лучики играли на лице Тани, делая его мягче, милее, теплее. Оно было спокойным и даже серьезным, но Кипелов почти на самом деле видел ее улыбку, настойчиво дорисовывая ее в воображении. От той полуживотной, в мгновение ока начисто затмевавшей разум страсти, которую пробуждала в нем девушка несколько дней назад, когда точно так же заходила по утрам с ампулами и шприцем, не осталось и следа. Ему казалось, что вся эта похоть распалялась в нем только лишь потому, что Таня была такая далекая, совершенно чужая, холодная. До острого болезненного чувства отчаяния. Была с ним рядом, близка физически, но одновременно совершенно недоступна. Она распаляла, дразнила, будоражила его. До одури хотелось взять ее силой, чтобы вновь почувствовать своей девочкой, преданной лишь ему одному. А сейчас, когда в ее голосе и взгляде вдруг исчезли прежние уничижительные нотки и пренебрежительный тон, страсть его стихла так, как бушевавший в море шторм уступает место штилю. И единственному желанию — войти поскорее в тихую бухту, причалить к берегу и обрести, наконец, покой.
— Доброе утро, Таня, — немного смутившись от все еще непривычно мягкого голоса девушки без единой нотки сарказма и издевки произнес мужчина и начал осторожно переворачиваться на живот. Снова утренний укол. И снова Таня почему-то мила и спокойна, как и в предыдущие два дня. Позавчера он напряженно ждал подвоха, вчера немного расслабил свои внутренние пружины, а сегодня… Сегодня, кажется, совершенно растаял. Не от излишней доверчивости, отнюдь. Попросту потому, что ему самому отчаянно хотелось верить, что вот-вот случится что-то такое, что даст ему понять — скоро все снова заиграет яркими нежными красками с горячими огоньками страсти, и его руки коснутся нежной кожи девушки, ее мягкой бархатной щеки, и она не будет против. Валерий сам удивлялся тому, как легко готов поверить Тане, вдруг отчего-то сменившей гнев на милость. Совершенно не хотел думать о плохом, он готов был очертя голову броситься в ее мягкий омут, только помани она пальцем.
— Там на плите осталась каша. Она еще теплая, но если что подогрей, — вдруг все также спокойно и мягко сказала девушка, сложив использованный шприц и ампулы в ладонь. — Масло, хлеб, мед — ты знаешь, где… — почему-то немного растерянно договорила она последние слова, поднялась с постели, направилась к выходу и уже в дверях добавила: — Никита будет после обеда.
И снова тишина осталась после нее — холодная, неуютная, колючая, кусающая, словно голодный зверек за бока со всех сторон. Ушла из комнаты, вот только из головы никуда не уходит ни на секунду. Кипелов перевернулся на бок и присел, поморщившись, на край кровати. Никита… Мысленно произнеся имя, мужчина непроизвольно сжал челюсти. Снова приедет. Снова будет занимать все Танино внимание, а Кипелову останется лишь пытаться сосредоточить свое внимание на недочитанной книге, всеми силами стараясь выталкивать из сознания все те звуки, что будут упорно проникать в его комнату. «Черт бы его побрал! — выругался вслух Валерий и направился к двери. — Надо и правда поесть, пока его не принесла нелегкая раньше времени…»
— Ой! — воскликнул от неожиданности мужчина и врезался плечом в косяк, едва не столкнувшись в дверном проеме с Таней. — Меня так Кондратий хватит, ей Богу!
— Я думала, ты уже на кухне, — после недолгой паузы произнесла девушка с легкой усмешкой и едва тронувшей ее губы улыбкой. — Я белье занести хотела… Высохло вот, — почему-то опустила глаза и словно немного растерялась. Кипелову показалось, что сейчас она похожа на ту самую девушку-фанатку, которую он увидел первый раз в гримерке после концерта… Показалось.
— Давай, я возьму, — торопливо проговорил Кипелов, немного замешкался с костылем и протянул руку вперед. — Спасибо тебе.
— Иди уже ешь! Я сама… В шкаф положу, найдешь, — девушка отпрянула от Валерия — нервозно, резко, не глядя ему в глаза и пряча взгляд где-то на полу и стенах, словно стараясь как можно скорее закончить эта неудобную сцену в дверях. — Пожалуйста, Валер, иди…
Заминка, пауза. Кипелов скользит взглядом по лицу девушки, по ее опущенным векам и едва заметно дрогнувшей губе, которую она тут же слегка прикусила. Он молчит, но словно пытается найти слова, чтобы завязать разговор с ней, найти какой-нибудь маленький повод, чтобы перекинуть мостик между их берегами. И все-таки сдается. Идет на кухню, слыша, как девушка проскальзывает за его спиной в комнату. Пшенная каша, кажется, вчерашняя, на удивление вкусная, согревает изнутри. Даже не тело, а сердце — так неожиданно свалившейся на него заботой. Не хочется думать о плохом. Не хочется пускать в голову подозрения и тревожные мысли. Отчаянно хочется тепла…
***
Никита приехал часа в два дня. Валерий, не дожидаясь нежелательной встречи с ним, быстро пообедал и решил выйти на прогулку, чтобы как можно меньше времени находиться в одном помещениис молодыми людьми. Им было явно очень уж хорошо вместе, а сам он чувствовал себя лишним в одном помещении с ними. Не хотелось слышать их смех, неспешные милые разговоры и шушукание за стеной. Погода стояла прелестная. Уже почти совсем голые деревья отражались в серо-коричневых, еще не успевших высохнуть лужах, утопая в бликах солнечных лучей на поверхности воды. Дом находился на отшибе города на самом краю частного сектора, через улицу от которого возвышались серые панельные многоэтажки. Через пару дворов раскинулся маленький уютный парк, отдельными деталями все еще напоминавший о давно минувшей советской эпохе. Посреди центральной площади с убранными к зиме клумбами возвышался памятник Ленина. Ностальгические нотки зазвучали в душе Кипелова. Смутные воспоминания из детства, проведенного в Капотне, промелькнули в сердце, когда мимо с радостным воплем пробежали друг за дружкой два мальчика лет пяти с палками в руках, имитировавшими, судя по всему, пиратские сабли. Мужчина усмехнулся и широко улыбнулся, не отводя от них взгляд. Улыбнулся по-настоящему искренне, пожалуй, впервые за последние пару месяцев.
— Здравствуйте, дядя! — звонко прощебетал самый смелый из мальчишек, осторожно подобравшийся поближе к странному длинноволосому мужчине в возрасте, сидевшему на скамейке и с искристой улыбкой наблюдавшему за ними. — Почему Вы смеетесь над нами?! — по-детски мило негодуя, грозно выпятил нижнюю губку мальчуган. Кипелов все-таки не сдержался и расхохотался, глядя на не по годам серьезного ребенка, решительным шагом подошедшего к нему «выяснить отношения».
— Я от радости смеюсь, — добродушно произнес рокер. — Я когда-то и сам таким был. Мы с друзьями во дворе играли в гардемаринов. Знаешь таких? — бодро и артистично заявил он и сделал широкий быстрый жест рукой, словно вытащив из-за пояса невидимую шпагу.
— Н…нет… — немного растерявшись, неуверенно произнес мальчишка, но тут же собрался и снова стал удивительно серьезным. — Вы тоже так играли в догонялки, а теперь Вы старый и плохо ходите? — бросил он любопытный взгляд на костыли.
Кипелов снова от души расхохотался, запрокинув голову назад. Впервые за столько времени эта детская простота и непосредственность начисто содрала с его сердца колючий стальной панцирь, и радость наполнила его иссохшееся без человеческого тепла и любви сердце.
— Эээ, нет! Это у меня нога сломана, в гипсе, но скоро пройдет, и я снова буду ходить без этих вот штук. А ты знаешь, что я еще и бегаю быстро, м? — подначивал мальчишку Кипелов.
— Дядя, Вы меня обманываете. Мне мама говорит, что обманывать нехорошо, — сердито на полном серьезе произнес ребенок. — Вот мой прадедушка даже с тростью еле ходит! А бегать ему нельзя, он упадет!
— Но я-то еще совсем и не прадедушка! — едва сдерживая смех и широко улыбаясь, ответил мужчина.
— А внуки у Вас есть? Вы к ним ходите в гости? — наклонив голову на бок и с любопытством заглядывая в глаза, спросил мальчик.
— Есть. Две внучки. Одна уже совсем большая, ей целых семнадцать лет, а вторая в третий класс пошла, — тихо произнес рокер и опустил глаза вниз. — Но сейчас мы с ними не видимся…
— Почему? — словно почувствовав грусть своего странного собеседника, на тон тише спросил мальчуган и осторожно подсел рядом на скамейку.
— Потому что я совершил в своей жизни большую ошибку. И они теперь не хотят со мной общаться… — все так же не поднимая глаз, словно нечаянно задев не еще не затянувшуюся глубокую рану, уклончиво объяснил Валерий. — Тебя как зовут, парень? — выдержав небольшую паузу и словно внутренне собравшись, спросил он ребенка, сидевшего теперь рядом с ним.
— Артемка! — радостно выпалил он и добавил тут же: — А Вас?
— Я Валерий, — отвтил мужчина и крепко, совсем почти по-мужски пожал маленькую ладошку. — Так вот слушай, Артемка. Когда вырастешь, никогда не поддавайся никаким искушениям. Их много будет в твоей жизни. Как бы ярко не горел манящий огонек где-то совсем рядом, никогда, слышишь, никогда и ни за что не путай его с настоящим огнем в твоем сердце, с очагом твоей будущей семьи. Не бросайся туда, где ярко, цени то, что рядом. Понял меня?
Маленький Артем пристально смотрел своими большущими зелеными глазками прямо в серо-голубые прищуренные от яркого солнышка глаза Кипелова, широко открыв рот, и только и делал, что попеременно хлопал ресницами, пытаясь осмыслить весь тот поток красивых умных эмоциональных слов, что только что вывалил на него мужчина. Он так ничего толком и не понял, но эти слова проникли куда-то глубоко в сердце и упали на дно. Почему-то он почувствовал, что в этих словах есть что-то важное, что-то, чего он еще не понимает, но обязательно поймет, когда подрастет.
— Артем! Артемка! Ты меня с ума сведешь! Ты чего так далеко убежал от меня?! — слева от Валерия раздался громкий, полный беспокойства и строгости женский голос. Мужчина рефлекторно обернулся на звук и столкнулся глаза в глаза с молодой девушкой, которая, поймав на себе тяжелый, словно холодная сталь, взгляд незнакомца, резко остановилась, как вкопанная, и широко распахнула глаза от неожиданности. Несколько мгновений она скользила по лицу Валерия, едва заметно прищуривая глаза, словно пытаясь вспомнить, видела ли она его раньше…
— Про… Простите, пожалуйста! Он Вас, наверное, совсем заболтал, да? Вот ведь ко всем незнакомцам липнет! — теперь уже растерянно, но все еще с ноткой негодования пробормотала девушка и подошла в мальчику. — Ты зачем дяде мешаешь своими разговорами? Может, он один побыть хочет.
— Ну, маааам! Я просто… — начал было оправдываться Артем, но его прервал Валерий.
— У Вас чудесный сын, смышленый малый! Мы с ним отлично побеседовали. Да, Артемка? — подмигнул мальчишке рокер. — Настоящий орел вырастет!
— Дядя Валера, а почему у Вас волосы длинные? — совершенно неожиданно спросил мальчуган, смерив Кипелова оценивающим взглядом и прищурив один глаз.
— Потому что я рок-му…
— Так, ну все, Артем, прекращай доставать дядю, нам нужно на почту идти, посылку от бабушки забрать, а она скоро уже закроется. А ты все со своими разговорами! — раздраженно сказала девушка, смутившись и пряча глаза. — Простите, пожалуйста!
Кипелов еще долго смотрел вслед удалявшимся от него маме и сыну. Артемка раза два обернулся и, широко улыбаясь, помахал мужчине рукой. Еще совсем маленький, такой же, каким был когда-то и сам Валерий. И неизвестно, как сложится его судьба, что ждет его через годы за поворотами жизни. Отчаянно хотелось верить, что хотя бы этот серьезный мальчишка с удивительно умным взглядом не совершит ошибок и пройдет весь свой жизненный путь достойно. Кипелов видел себя в этом маленьком шустром мальчугане. Себя, который с самого детства стремился быть послушным, правильным ребенком, радовать своих родителей и вырасти достойным их, и совршенно не думал о том, что так нелепо оступится на самом пороге седьмого десятка. С тоской он смотрел, как мутнеющие силуэты медленно растворяются вдали в вечернем сумраке.
Холод пробирал до костей, а назад в чужой неуютный дом возвращаться не было ни малейшего желания. Это было всего лишь необходимостью, чтобы не замерзнуть совсем в незнакомом городе. Но самое главное — в этом доме жил маленький, но невероятно сильный магнитик, тянувший его в обратный путь. Всю дорогу Кипелов был хмур и погружен в свои мысли, шел, изредка оглядываясь по сторонам, чтобы не заплутать на малознакомых улицах, но словно не замечая ничего совершенно пустым взглядом. Вот, наконец, и злополучный дом. В незашторенном окне, наполненном приглушенным теплым светом светом, мелькнул тонкий силуэт и чьи-то руки. Явно мужские. «Он все еще здесь, » — мелькнула в голове мужчины быстрая короткая мысль, оборвавшая надежду провести остаток вечера без его раздражающего присутствия рядом. Теперь у Валерия был ключ. Наверное, Тане просто надоело отпирать и запирать за ним дверь каждый раз. Но ему хотелось верить, что это именно он отвоевал себе эту незамысловатую вещицу, давшую ему немного такой желанной независимости от девушки. Тонкий скрип входной двери, коврик у порога, небольшое зеркало, в котором отразилось осунувшееся лицо с вычерченными почти вертикальными скулами. «Совсем на вампира стал похож!» — невесело усмехнулся сам себе Кипелов, кое-как разулся, прошел вперед по коридору и повернул ручку двери своей комнаты.
— Тссссс! Тише, блин! — раздался едва слышимый голос, уже давно пропечатавшийся на подкорке. — А если он услышит?!
— Ну и что? Это мой дом! И твой теперь тоже. Ну ты чего, зая? Забей…
— Ай! — игривый вскрик девушки, а следом скрип кровати. — Ты чего дела… Ммм! Ах…
Кипелов застыл как вкопанный у двери, не чувствуя, как в мгновение ока сведенные спазмом пальцы до посинения вцепились в ручку двери. Не успев осознать, что происходит там, за соседней дверью всего в нескольких шагах от него, он вдруг явственно ощутил тревогу, словно сейчас, в эту самую минуту происходит что-то фатальное. То, что должно было рано или поздно случиться, но от осознания этого он отчаянно бежал все дни, проведенные в этом доме. Шорохи, возня, недвусмысленные чавкающие звуки и тихие вздохи… До сознания мужчины, наконец, медленно стала доходить причина этих звуков. Ясные, четкие, говорящие сами за себя. Рокер продолжал стоять у двери, стискивая в кулаке холодный металл ручки, и ощущал, как реальность буквально на глазах меняет свои очертания, а пол медленно едет под ногами куда-то в сторону. Ноги моментально похолодели, а мозг отчаянно не хотел воспринимать реальность происходящего. В уши настойчиво пробирались ритмичные приглушенные звуки поскрипывающей кровати, напоминая о том, что все это происходит на самом деле, и никаких иных объяснений этому нет и быть не может, кроме одного единственного…
«Таня, ты такая… Ох…»
«Ааа… мммм… еще, пожалуйста, быстрее…»
«Нет, нет, нет, это сон, это ебаный сон! Этого не может быть!!! — орал беззвучно внутри самого себя Валерий, разрываясь на куски от вскриков девушки там, за стеной. — Таня, как ты можешь?.. Таня-а-а-а! Черт, нет!»
Непроизвольно сжимаются кулаки, и разгорается все жарче желание убивать, крошить в винегрет того, кто только что посмел коснуться его девочки, того, кто познал ее вкус… А затем вычистить ее разум, промыть его изнутри, стереть ее память о Никите, все, что было в прошлом, вытрясти из нее всю дурь, как пыль из покрывала, лишь бы она снова была только его и про него. Адреналин гонит кровь по жилам с бешеной скоростью, раздаваясь шумом в ушах, перед глазами белый туман, каждый мускул напряжен до предела. Еще чуть-чуть, и разум отключится совсем, и вот тогда…
«Мммммм! Хочу тебя сильнее! Еще!»
Скрипы все быстрее, девичьи стоны переходят в крики — несдержанны, громкие, беспощадно рвущие сердце Валерия, как голодный шакал умирающую и уже остывающую жертву. Прямо сейчас там, за дверью, его девушку, его Танечку трахает другой мужчина. В эту самую секунду! Это происходит на самом деле, это уже не остановить, не отменить, не отмотать время назад. Он все также стоит у двери, не шевелясь и с ужасом понимая, что уже ничего не может изменить. Поздно… Осознание того, что произошло именно то, чего так отчаянно боялся и от чего бежал в своих мыслях как можно дальше каждый день, больно било, словно молот по наковальне, по мужскому самолюбию и с каждым страстным вскриком Тани начисто лишало воли к действию. Она сделала свой выбор, она отдалась другому… Она! Его Таня! Та, что так беззаветно любила и готова была выполнять любой его каприз, бежать к нему по первому его зову и терпеть даже боль и принуждение. Та, что дарила ему всю себя без остатка, и которой он обладал безраздельно, был властелином ее сердца, тела и души. Так чувственно она стонала лишь под ним… А сейчас чужая плоть проникает в нее с жадностью и рыком, чужие руки жадно стискивают ее тело. Тело, который Валерий считал своей собственностью и не готов был делить ни с кем другим. В голове не укладывалось, как она могла отдаться другому, не ему, как такое вообще могло произойти в реальности. Но это просто случилось… С каждым новым вздохом и жадным стоном Тани Кипелов чувствовал, как ее образ уплывает от него куда-то вдаль, теряя очертания и оставляя за собой леденящий замогильный холод в сердце.
В край, где границ желаньям нет —
Туда несут тебя ветра.
Мой ангел молча смотрит вслед,
Сложив устало два крыла.
Пойти сейчас туда в комнату? Но что он сможет сделать? Расправиться с соперником? Вот только в этом больше нет смысла… Война проиграна, войско разбито, флаг сброшен вниз и растоптан, и больше не за что сражаться, некуда стремиться. В тот злополучный вечер, когда он потерял над собой контроль, она еще была его Танечкой, хоть и ускользала от него с каждой секундой, с каждый произнесенным едким словом.
Песком сквозь пальцы мои скользил
Тот мир, что был открыт двоим.
А сейчас… Сейчас Валерий с горечью и отчаянием вдруг осознал, что окончательно потерял ее навсегда. Жгучая боль прошила сознание. Ледяные сжатые пальцы повернули дверную ручку и толкнули вперед. Шаг, второй, третий — словно сквозь густой кисель. Медленно на ватных ногах мужчина проследовал к комоду в глубине комнаты под звуки Таниного блаженства. Сколько прошло времени, сколько минут простоял неподвижно у двери, он не знал. Это казалось вечностью, которой нет ни конца, ни края. Ничего не соображая, глядя остекленевшими глазами в стену, Кипелов оперся ладонями о столешницу и на мгновение замер. Новый стон и не его имя, ворвавшееся в уши из-за стены с волной родного нежного голоска. Взмах руки, удар и холод поверхности стены. Резкая боль, пронзившая сознание насквозь. Тело словно чужое. И эта боль, как во сне — притупленная, почти не воспринимаемая сознанием. Еще удар, еще, еще… Перед глазами — бурые пятна на блеклых бумажных обоях. Взгляд скользит вниз. Рука вся в крови, онемевшая, с почти негнущимися пальцами… За стеной — громкий вскрик девушки, сплетающийся с мужским диким стоном. Бах! И мозги по стенке… Как от выстрела из дробовика. Через тупую боль пальцы Валерия обвивают костыль и поднимают его вверх. Несколко секунд, и он с грохотом врезается в ту самую стену вместе с полубезумным ревом его хозяина.
И нет силы сдержать свой крик.
Звенящая тишина пришла следом. Мгновение спустя ее прервал звон в ушах. Головокружение и внезапно навалившаяся слабость… Вот и все. Все, наконец, закончилось. Абсолютно все. Секунды бегут одна за другой, как карусельные лошадки из далекого детства, мелькая перед глазами и теряя свои очертания в веренице ярких красок. А в голове наоборот все мысли вдруг остановили свой бег и разбрелись по углам. Все вокруг в мгновение ока потеряло смысл, мир будто замер, полностью лишившись всех красок и света. Оборвалась последняя ниточка, на которой держалась воля и жажда жизни. И вот теперь все вдруг встало на свои места и оказалось таким ясным и простым. Почему раньше он не видел этого?
«Так вот, чего ты добивалась, Таня… — медленно и четко слово за словом прошептали пересохшие бледные губы в полной тишине. — Твой последний ход. Шах и мат… мне».
