Ночь гасит и свет, и звук Одним движеньем цепких рук, И еще слышен слез хрустальный звон.
Дверь, спасительная дверь! Наспех распахнуть ее, юркнуть в комнату и тут же закрыть. На ключ? Нет! Почему нет? Потому что… Потому что… Черт! В голове творится какая-то дичь. Мысли скачут, как бешеные горные козлы по кочкам, а эти самые кочки ходят ходуном под их копытами, перемешиваясь между собой, и все эта картина начинает медленно превращаться в хаос, который больше всего на свете хочется просто выключить, перерубив одним уверенным движением с размаха кабель питания. Таня прижалась спиной к двери и прикусила губу. «Мамочка! Мамочка, как мне сейчас тебя не хватает! Как ты мне нужна!» Она прижимает ладошки к лицу, но это не помогает. Губы все искусаны в кровь. Саднят так сильно, что от этой боли хочется только еще сильнее их кусать. Все тело бьет мелкая дрожь. Как тут совладать с эмоциями? Остро не хватает мамы. Улечься бы сейчас у нее на коленках, прижаться изо всех сил и расплакаться. Ни слова не говорить, не пытаться объяснять — просто плакать. Перестать анализировать собственные чувства и дать им, наконец, волю. Мама лишнего не спросит, не осудит. У мамы на коленках всегда все так просто. Наверное… Ах, если бы мама была такой! Только ведь не существует идеальных мам — в точности таких, какие нужны их детям. Девушка сползла по двери на пол и медленно завалилась на бок. Поза эмбриона — верное решение всех проблем. Так всегда кажется, когда накрывает с головой нестерпимой болью, и мир начинает казаться непосильно жестоким. В такие моменты каждому человеку хочется вновь оказаться у мамы в животе — там, где тихо, тепло и спокойно. Там, где ничто не потревожит. Там, где все просто и понятно. Вот только родившись однажды, вернуться обратно уже невозможно. И лишь эта поза и смутные бессознательные воспоминания дают временное облегчение, как легкая доза анастезии. «Мамочка, что же я натворила? Как я стала такой, мам.?» — сейчас бы расплакаться, но слезы словно закончились. Последних капель хватило лишь, чтобы наполнить припухшие раскрасневшиеся веки и замереть в них…Тишина такая объемная, почти осязаемая — точно в склепе. В своем личном габаритном склепе. Где сердце бьется в груди лишь формально. Просто качает кровь, как насос. А то самое метафорическое сердце, способное чувствовать и отбивать ритм мелодии жизни, кажется, впало в кому. Ночь, которая должна дарить покой и сон, подарила лишь опустошение и леденящий неосязаемый холод, неумолимо пробирающися до самого сознания. Взгляд Валерия уперся в утопающий во тьме потолок. Бессмысленный, неподвижный, почти мертвый взгляд. Сна нет. Мыслей нет. Да и эмоций тоже. Вместо них лишь льдинки, из которых можно запросто собрать слово «вечность».
Так странно чувствовать себя чем-то вроде дерева, с которого против воли содрали все листья дочиста. Душевно голым. Абсолютно, почти фатально. Каждое слово Тани, произнесенное сегодняшним вечером, медленно, но верно срывало с него листок за листком. Как бы ни хотелось из чувства гордости возразить ей и попытаться оправдаться, все эти слова были такой простой и естественной констатацией ее чувств, что мысли мужчины тонули раньше, чем успевали облечься в слова. Странно, но от этих ее слов не было обидно, не было больно. Она просто раскрывала перед ним слово за словом всю глубину ее заживо растерзанного мира. Растерзанного им. До сегодняшнего дня Валерию казалось, что он всего-навсего сорвался в тот злополучный миг и сделал нечто несомненно ужасное. Но слово «ужасно» было как будто просто написано на плоской бумажной распечатке 3D-картинки. Которую Кипелов не умел правильно «смотреть». И Таня научила. И эта картинка вдруг, как по волшебству, провалилась в глубину, стала объемной, бесконечно широкой и почти бездонной. Посреди этого громадного, наполненного до краев болью пространства проявились трехмерные буквы «УЖАСНО». А потом девушка просто сделала точно такой же трехмерный оттиск уже на нем. На его жизни. Методично содрала слой за слоем «кожу» с его души, разобрала на составные части весь его мир и собрала заново. Его персональный габаритный склеп.
«Что же я сделал с тобой, Таня? Я и не думал, что тебе было НАСТОЛЬКО больно…»
Поза эмбриона… Ничерта она не помогает! Подбираешь ноги к животу, прижимаешь голову и руки к груди в надежде, что станет легче. Но проходит время, и ты вновь расправляется всем телом и вдруг понимаешь, что те проблемы, от которых отчаянно хотелось спрятаться, никуда не делись и стоят прямо у твоих ног, продолжая давить на тебя сверху. Спрятаться от самой себя невозможно. Так же и Таня никак не могла укрыться от той себя, которая все еще помнила, как совсем недавно касалась губ Валерия. Ее пальчики все еще хранили их отпечаток и теплое дыхание на коже. Не в силах справиться с собой и вопреки разуму, все еще лежа на полу на боку, девушка протянула перед собой руку и стала пристально рассматривать ее, нервно шевеля пальцами и поворачивая кисть то одной стороной, то другой. А затем поддавшись мгновенному порыву, вдруг прижала пальцы к губам, инстинктивно прикрыв глаза и провалившись в ощущения. «Божечки-кошечки, как же мне не хватает его поцелуев!» — вдруг прошептала девушка и, словно испугавшись самой себя, вдруг резко вскочила на ноги и бросилась к окну. Поворот ручки, распахнутая настежь пластиковая рама, порыв леденящего ветра, волна мурашек по коже… Таня плюхнулась животом на подоконник и бросилась головой вниз. Волосы каскадом упали вдоль стены и были сразу же подхвачены пронизывающим до костей воздушным потоком. Закружились как в танце. А в голове вдруг стало как будто немножко легче и чище. Вот так бы и висеть головой вниз в окошке, пока не выветрится последняя мысль о Кипелове. Или пока тело не окоченеет и не примерзнет окончательно к подоконнику.Лежать вот так в совершенно идиотском оцепенении было невыносимо. Тошно от самого себя, тошно в собственном теле, тошно наедине со своими мыслями. Кипелов перевернулся на бок и натянул на голову одеяло. Легче не стало. Сна нет и, судя по всему, не предвидится. Душа вывернута наизнанку, мозг изнасилован, а треклятый Морфей где-то потерялся и пропал. Снова перевернулся, уже на другой бок. Еще раз, еще. Время от времени волной накатывало смутное неприятное ощущение, отдаленно похожее на тошноту. Голова кружилась даже не смотря на то, что мужчина просто лежал в постели. Жарко, муторно, беспокойно…
Уйти прочь отсюда и довершить задуманное, закончить тем самым эту историю раз и навсегда, больше уже не хотелось. То был порыв — безрассудный и… грешный. Но и пойти прямо сейчас к Тане и обнять до хруста костей, чтобы вновь почувствовать своей, тоже не мог. Девушка имела над ним какую-то необъяснимую власть. Она хотела спать и не желала больше продолжать этот разговор. И вот он послушно лежит в пустой комнате, не имея сил сделать хоть что-нибудь, словно приколоченный к постели, как к кресту. К тому же больше она ему не принадлежит, и завтра сюда приедет тот, кому она страстно отдалась этим вечером. Колесо времени сделает очередной оборот, открывая новый день безрадостного и мучительного существования в этом доме. Отчаянье сдавило горло, от чего дыхание тут же перехватило. Кипелову казалось, что эта комната душит его, убивает с каждой секундой.
Он поднялся с кровати так быстро, как только мог, и поспешил к окну. Яркие звёзды на чистом и непроглядно черном небосклоне словно издевались над ним, молча наблюдая за его мукой и цинично подмигивая холодным светом. Сердце колошматит по ребрам, как отбойный молоток, а тело настойчиво требует движения. В голове каша, полнейшая сумятица. Но продолжать это затворничество здесь в комнате нет никаких сил.
Пройдя пару бесцельных кругов по периметру комнаты, быстро переставляя костыли, Валерий вдруг ринулся к двери, выскочил из комнаты и через несколько секунд уже включил свет в кухне, вырвав ее пространство из темноты.
Таню вернул в реальность внезапно раздавшийся за стеной приглушённый звук ударов костылей об пол. Он не спит. Значит, тоже внутри все перевёрнуто и исковеркано. Звуки то приближались к тонкой стене, то отдалялись. Мечется по комнате, места себе не находит. Девушке вдруг стало немного спокойнее. Звуки то затихали, и она начинала почему-то беспокоиться, то вновь проявлялись в тишине, и она звучно выдыхала с облегчением. Тане сказалось, что усни он сейчас там, в своей комнате, она осталась бы совсем одна. А эти его «шаги» за стеной создавал иллюзию, будто они вместе… Вместе! Это была лишь формальность нахождения двух людей в стенах одного дома. А на самом деле между ними была колоссальная пропасть, которую создал однажды любимый мужчина, и которую сделала ещё глубже и чернее она сама. Вдруг Тане стало отчаянно стыдно за то, что она творила сегодняшним вечером в этой комнате. Стыдно перед тем, чьи «шаги» в соседней комнате сейчас роднее и нужнее всего на свете, несмотря на всю пережитую боль. В памяти вновь прозвучал грохот костыля, брошенного Кипеловым с размаха с обратной стороны стены, всплыла картинка его распухшей и измазанной кровью кисти руки. Таня прикусила до боли свой кулак, чтобы заглушить компульсивное желание бежать снова к нему и извиняться, извиняться, извиняться… Бог знает за что и зачем. В ней боролись две Тани. Одна, гордая и обиженная, раненная и униженная, изо всех сил пыталась держать на цепи вторую — безвольную влюбленную идиотку, готовую прямо сейчас расстелиться перед Валерием ковриком. Вдруг тихий скрип двери прервал эту внутреннюю борьбу, и послышались удаляющиеся куда-то вглубь дома «шаги». Таня вздрогнула, замерла на несколько мгновений, прислушиваясь, а затем безотчетно бросилась к выходу из комнаты, совсем забыв о распахнутом настежь окне. Несколько мучительно долгих минут прошло, пока она, наконец, не решилась осторожно приоткрыть дверь, чувствуя, как то и дело замирает сердце и почему-то холодеют ноги. Коленки трясутся так сильно, что едва удается нормально стоять, глядя в приоткрытую всего на какой-то сантиметр дверь на Валерия.Мужчина налил стакан воды и осушил его залпом, закашлявшись и вытирая мокрые губы. Подошёл к окну. Опять эти проклятые звёзды — бессловесные свидетели человеческой бессонницы. Она и раньше частенько мучила его, но в последнее время стала едва ли не постоянной спутницей жизни и верной подружкой. Валерий повертел пустой стакан в руке и опустил взгляд на пол. Невыносим был этот контраст покоя и тишины ночного неба и пепелища в душе.
Кипелов подошёл к столу, медленно опустился на стул, опёрся локтями о столешницу и уронил в ладони голову. Узловатые пальцы обняли виски. Жарко и холодно одновременно, кошмарно хочется спать, но никак не получается. Отчаянно не хватало сейчас сигарет. Минуты текли незаметно, стирая ощущение времени в полной тишине дома. Постепенно мысли начали путаться, переплетаясь в бредовое месиво, и Кипелов не заметил, как задремал.
Девушка смотрела в узкую щель на него и едва не теряла рассудок. Вина, обида, страх, нежность, страсть, гордость, жажда тепла — все смешалось в один миг в серобуромалиновый клубок, когда она наблюдала за метаниями любимого мужчины по кухне, которого сама лично довела до такого состояния. Когда он сел на стул и склонился над столом, безотчетно захотелось броситься к нему и упасть на коленки, обнимая его ноги, лишь бы он вновь посмотрел на нее своим холодным строгим взглядом, в котором при этом всегда играли загадоные манящие огоньки страсти… Но метафорическая цепь на шее вновь сдавила горло и отрезвила сознание.— Ай, блядь!!! — громко выкрикнул Кипелов от внезапно вторгшейся в сознание резкой боли. Потирая ушибленные о поверхность стола лоб, он посмотрел на часы на стене. Начало четвертого. Как умудрился заснуть прямо над столом, опираясь головой на собственные руки, и сам не понял. Но мысленно обрадовался тому, что сон всё-таки почтил его своим визитом.
На миг мужчине вдруг показалось, что по спине скользит чей-то пристальный взгляд. Холодок пополам с непонятной радостью пробежал по коже, и он рефлекторно обернулся. Но не увидел ровным счётом ничего, кроме по-прежнему закрытой двери. Двери, за которой таилось его маленькое наваждение. «Бррр! Спать, спать, нужно идти спать. Утро вечера мудренее.» Так говорят. Но сейчас эта мысленная фраза казалась абсурдной. Сейчас все слишком прозаично — глаза слипаются, устал, измотан…
Сердце стучало, отдаваясь гулом в ушах, как огромный барабан, заглушая напрочь все звуки вокруг. Девушка закрыла дверь так быстро, как только сумела. Она ощущала себя так, словно ее застукали на тот самом месте, где она только что напроказничала, и сейчас ей точно влетит! Это детское чувство всплыло само собой, страшно хотелось закрыть дверь на замок, чтобы Кипелов не смог зайти… Но нельзя! Никаких лишних звуков и движений. Дыхание, предательское дыхание никак не получается успокоить. Тане казалось, что оно слишком громкие. Казалось, что он, конечно же, видел, как она подсматривала за ним, обнимая взглядом его широкую спину и глазами сливаясь с ним в одно целое. И, конено, он слышит, как с перебоем громко звучит ее дыхание и стучит заходящееся сердечко. Девушка всем телом прижалась к двери, навалившись на нее как можно сильнее, и боялась пошевелить даже мизинцем.Молчаливо закрытая дверь. Так хотелось увидеть ее открытой и Таню в проеме. «Бред сивой кобылы! Спит давно после…» — мысль перекрыла эмоция. Ревность, глупая безотчетная ревность, уже совершенно бессмысленная и необоснованная. Ревновать можно ту, которая принадлежит тебе, а вовосе не ту, которая уже выпорхнула из клетки. Но как ни отрекайся от этого чувства, оно не исчезает. Неубиваемое и неистребимое. Пожирает изнутри, как шакал умирающую добычу.
Словно во сне, зашел в свою комнату, бросил костыли и чуть ли не рухнул на постель, не раздеваясь. Не было сил. Голова, уже и так изрядно задурманенная дремой, почти сразу провалилась в зыбкий беспокойный сон.
До Тани не сразу дошло, что Кипелов прошел мимо и скрылся в своей комнате. Несколько «шагов», короткий резкий скрип кровати и все… Тишина воцарилась в доме, одновременно и успокаивая, и опусташая. Грустно. Почему? Она и сама не знала. Как-то тепло было на душе от того, что они оба не спят и мучительно коротают эту ночь. А теперь это тепло покинуло ее. Спустя несколько минут девушка вышла из оцепенения и, наконец, осознала, как сильно замерзла. На цыпочках бросилась к окну, чтобы поскорее закрыть его. Дрожа всем телом и дуя в промерзшие ладошки, она схватила телефон и разблокировала экран. Нужный контакт он-лайн. Он на дежурстве, не спит. Несколько подряд нажатых клавиш, пауза, сигнал уведомления об ответе. Пальцы снова бегают по экрану, набирая буквы за буквами. Наконец, Таня грустно улыбнулась, бросила телефон в кресло и в прыжке плюхнулась на кровать, быстро ныряя под одеяло. Изо всех сил сжала его кулачками и уткнулась в него лицом, пытаясь поскорее согреться. А потом всем телом как можно сильнее вжалась в стену. Ей казалось, что так она хоть немного ближе к мужчине, от которого должно выворачивать наизнанку и сжигать ненавистью, но почему-то вопреки логике все было с точностью до наоборот. *** Белый потолок, покрытый побелкой, показался перед еще заспанными и с трудом открывшимися глазами. Привычный вид, привычное пробуждение — безрадостное и совершенно не вдохновляющее. Кровать вся измята, а клетчатое шерстяное покрывало кое-как натянуто на тело и обмотано вокруг ноги. Ночь была беспокойная, а сон поверхностный. Словно и не отдохнул совсем. Из-за стены со стороны кухни радавались невнятные звуки. Валерий прислушался, напрягшись всем телом. «Черт! Сколько времени? — с раздражением мысленно спросил он сам себя и поднял вверх перед лицом левую руку — на наручных часах стрелки показывали начало одиннадцатого. — Что ж тебя так рано принесла нелегкая?! Позавтракать не успел, твою мать!» Мысленно Валерий уже приготовился к тому, что придется так или иначе выйти из своего «склепа», возможно встретиться с Таниным любовником лицом к лицу и как можно скорее выйти из дома, чтобы перекусить в маленькой столовой неподалеку. Злость на Никиту и досада от того, что нет никакой возможности сейчас же уйти навсегда из этого ненавистного дома, душили нестерпимо, но позволить себе расклеиться мужчина не мог. А между тем из кухни так и не донеслось ни единого слова, ни смеха, никаких звуков, которые выдали бы присутствие милующейся парочки. Это показалось Кипелову странным. Он осторожно поднялся с постели, потянулся, пытаясь размять скованное после напряженной тяжелой ночи тело. Долго не решаясь выйти из комнаты, несколько минут бесцельно бродил туда-сюда по помещению, то и дело нервно прислушиваясь к каждому звуку за стенкой. В конце концов, справившись с неловкостью и смутной тревогой, повернул ручку двери и тихо вышел в коридор. Громкий треск масла на плите. Приятный аромат свежего чая. Он медленно вползал в ноздри, разливая по телу приятное чувство уюта и вызывая невесь откуда взявшийся необъяснимый трепет. Кипелов ускорил шаг, поддавшись внезапому порыву, но вдруг замер на пороге, как вкопанный. У плиты суетилась Таня. Во все той же вчерашней пижаме с милыми обезьянками и с растрепанными волосами, спадавшими с плеч почти до самых лопаток. Так сильно отросли с лета. Вьются мягкими волнами, скользят по обезьяньей футболке. Мягкая ткань плавно двигается, вторя движениям юного тонкого тела девушки. Мужчина залюбовался ею, словно впав в транс и неподвижно стоя в дверном проеме, оперевшись о косяк плечом. — Ай! Блин! — вскрикнула вдруг девушка и, отдернув в сторону руку, начала интенсивно трясти ею в воздухе — обожглась брызгами масла, отскочившими от сковороды, когда она разбила на нее два яйца. — Почему ты так стреляешь маслом, гадина эдакая?! — Ты огонь слишком сильный сделала, — тихо произнес у нее за спиной Валерий, не сдержавшись от умиления и едва заметно улыбнувшись одними уголками губ. Никогда не видел ее у плиты. Никогда не видел ее так мило и смешно ругающейся на сковородку. Таня резко вздрогнула всем телом и от неожиданности уронила яйчные скорлупки на пол. В ту же секунду она развернулась к Валерию лицом и вытаращила перепуганные глаза, будто увидела призрака. Она вся вжалась в шкафчик рядом с плитой, вцепилась пальцами в столешницу и замерла, неотрывно пристально глядя на Валерия. — Прости, Тань, я напугал тебя. Я не нарочно, — мужчина было подался к ней навстречу, но тут же снова остановился, ощущая какую-то неясную неловкость. После всего того, что случилось вчера, он совршенно не представлял, как теперь вести себя с ней. Растерялся. Будучи мужчиной в солидном возрасте. Перед молоденькой девчонкой. Никогда в жизни не попадал в такие пикантные и совершенно неловкие ситуации. — Как ты вошел? Я не слышала, — сбивчиво пробормотала девушка, все еще не двигаясь с места и не разрывая зрительный контакт. Этот ступор от столь неожиданного появления Валерия прямо за спиной все никак не отпускал ее тело. — Наверное, масло так сильно шкварчало, — неуверенно слегка улыбнулся Кипелов в попытке хоть немного разрядить нависшее в помещении напряжение. — Масло… Черт побери, горит же! — выкрикнул он, учуяв запах пригоряющей яичницы, в два прыжка подлетел к газовой плите, тут же перебросил в другую руку один костыль, выключил огонь и подхватил деревянную лопаточку. Тщетные попытки спасти завтрак не увенчались успехом. Рокер кое-как отскреб от сковороды почерневную снизу глазунью, вздохнул и, вновь слегка улыбнувшись в попытке смягчить ситуацию с кулинарной аварией, произнес: — А ты, как это модно сейчас говорить, жжешь! Придется выбрасывать. Есть запасная сковорода и яйца? Тишина была ему ответом. Он повернулся и посмотрел на девушку. Та все еще стояла в оцепенении, но уже успев отступить на пару шагов назад и прислонившись к подоконнику. Поймав взгляд Валерия, она торопливо отпустила голову. То ли виновато, то ли с досадой. Валерий не понимал причину такой ее реакции. Вся сжалась едва ли не в комок, в глаза не смотрит и ни слова не говорит. Это было так странно, что мужчине и самому вдруг стало как-то неудобно. Совершенно не хотел ее смутить или расстроить. Ему изо всех сил захотелось успокоить ее и вывести из этого ступора. Помедлив немного и собравшись с мыслями, он отложил лопаточку на столешницу и произнес: — Таня, давай я просто заново приготовлю завтрак, а ты немножко подожди, хорошо? А то я все равно торчу здесь без дела, словно какой-нибудь инвалид, ни на что не годный… — Кипелов замялся, сдерживая подступающее раздражение. — В последние три дня ты была так добра и заботлива ко мне, мне бы хотелось тоже… В общем, где еще сковородку найти? Немного помедлив и покусав губу, Таня указала пальцем на нижний шкаф рядом с плитой. — Стой! — она вдруг громко вскрикнула, а Валерий, едва не сделав шаг в сторону, замер от неожиданности и посмотрел на нее. — Надо это убрать. А то раздавишь, — пробормотала девушка и бросилась на пол подбирать яичные скорлупки прямо у ног Валерия. Вдруг неожиданно он поймал ее взгляд снизу. Прямо в глаза. Такой странный, пронзительный и немного грустный. Дурацкая ситуация, немая пауза, от которой все нутро сжимается в тугой узел. Смотрит на него, молчит и не отводит взгляд. А он стоит и чувствует себя полнейшим идиотом. И от этого словно выпал из реальности. Как зажигал газ, ставил на плиту скороводу и наливал в нее масло, Валерий толком не осознавал. Как рядом с ним снова очутилась Таня, тоже не успел сообразить. Все происходило, как во сне. Как эта девчонка умудрялась так запросто, но вовсе не специально, смущать его, он не мог взять в толк, и от того злился на самого себя. Она была так близко, что ему казалось, будто он слышит стук ее сердца. Подумал на мгновение, что уже совсем головой двинулся. До одури приятно ее присутствие совсем-совсем рядом. Без издевательств, высокомерного взгляда, злости… И от этого еще яростнее становится внутренняя борьба с самим собой. Так сильно соскучился, так сильно хочется обнять ее до крика, но так отчаянно сопротивляется в нем мужская гордость. Ведь она теперь с другим… И все равно до мурашек приятно. Пусть это даже совсем не надолго. Пусть скоро приедет тот, кто в мгновение ока разобьет эту хрустальную идиллию. Таня легонько толкнула его локтем и протянула ему колбасу, исподлобья посмотрев в глаза. — Мама в детстве делала глазушку с колбасой, — прошептала она. — Пожаришь ее? — Да, конечно! Так вкуснее. И… это… — снова смутился и тут же напряг челюсти, мысленно обругав самого себя. — Есть еще зелень, специи, овощи какие-нибудь? — за деловым тоном Валерий пытался скрыть накатывающее волнение от слишком сильно сократившегося расстояния между ними. — Вот петрушка! И молотый перец нашла. Еще черри и немного салата, — пару минут спустя девушка вывалила на столешницу все перечисленное и положила подле себя разделочную доску. Первая же маленькая помидорка лопнула от давления ножа на ее тонкую кожицу. — Блин! Что за фигня?! — Ты не дави, а режь, — не удержавшись от совета, назидательным хозяйским тоном произнес рокер, вдруг схватил руку девушки вместе с ножом и попытался помочь с нарезкой, но тут же поймал ее испепеляющий взгляд в тандеме с грозно надутыми губками и отдернул руку. — Это… Нож, наверное, просто затупился. Я поточу потом. — Эй! Не трогай меня! Я сама! — вспылила девушка и принялась деловито нарезать овощи, явно приняв во внимание непрошенный совет, но вида не подала. — У тебя там сейчас все сгорит, а больше сковородок нет, так что придется тебе придумывать другой завтрак! Последующие минутыт прошли в молчании, лишь несколько раз Валерий осторожно искоса поглядывал на Таню. Он улыбался, сам не понимая, почему, а она, поймав на себе его взгляд, вопросительно подняла брови: «Что уставился? Чего лыбишься?! А тебе не клоунесса, але!» Гневается, раздражается, но так мило. Только и делай, что сдерживай непроизвольные улыбки, то и дело друг за дружкой наползавшие на лицо вопреки воле. Таня злилась, на самом деле злилась. Но эта злось тут же рассыпалась, словно песок, от одного его теплого взгляда, полного умиления. От этого взгляда все внутри таяло, как масло, плавилось, как воск. Сейчас бы снова накричала на него, а он бы рассмеялся в ответ. Она начала бы толкать его, бить по груди ладошками, а он хватать за запястья и крепко прижимать к себе, сводя с ума, если бы не… Слишком много всего жестокого произошло между ними, слишком много боли они подарили друг другу, чтобы вот так просто взять и рассмеяться в голос, слиться с ним в одно целое и вновь раствориться в нем. И пускай все так же сильно хочется этого, как и прежде. Но пропасть, до краев заполненная болью, слишком глубока, и разделяет их, моментально стирая улыбку с лица и остужая вдруг забившееся слишком быстро сердце. Валерий заметил, как девушка вновь опустила голову и словно погрузилась в себя. И снова эта странная неловкость накатила волной. — Отнесешь на стол? — разложив по тарелкам завтрак, кивнул девушке рокер. — А то у меня тут… — недоговорил он, указав взглядом на костыли. — Ах, да, сейчас… Таня засуетилась у стола, а он поставил на огонь чайник. Остыл совсем. Спустя время они сидели напротив друг друга, молча ковыряясь каждый в своей тарелке. Несколько минут прошло в вязкой тишине, пока Таня вдруг не отложила в сторон вилку и не приоткрыла губы, как будто собираясь что-то сказать. Ее перебил запевший на плите чайник. Вздохнула. Молча поднялась со стула. Через минуту, поставив на стол чашки и варенье с хлебом, снова села за стол и тихим голосом заговорила. — Ты прости, что с завтраком такая фигня вышла… Я думала, что хоть глазунью элементарную смогу пожарить. Я же вроде бы как должна по документам о тебе заботиться и все такое. А теперь мой кулинарный шедевр лежит в ведре. Бли-и-ин! Я такая неувязанная! — Таня стыдливо опустила голову, и ее веки задрожали. — Да ну брось ты! Это ерунда! — попытался ободрить ее непринужденным тоном Кипелов. Не получилось. — Я девушка! Которой покушать мужики готовят… — вскрикнула она, подняв на него глаза, уже наполнившиеся слезами. — Это так стремно, Валер! — Ей Богу, нашла из-за чего расстраиваться! Научиться — не проблема. Зато салат замечательный! — широко улыбнулся Кипелов, нанизал на вилку помидоры с зеленью, положил их в рот и начал интенсивно жевать с театральным громким «М-м-м!» — Дурак! — крикнула девушка, но, не сдержавшись, хихикнула. А затем схватила чашку и громко отхлебнула из нее. — А чай-то какой ароматный! Ух! — не унимался Валерий, продолжая по-дурацки улыбаться во весь рот, но вдруг поймал строгий взгляд Тани и моментально осекся. — Допивай его и марш в комнату! — скомандовала девушка, изо всех сил стараясь придать голосу как можно больше металлических ноток, и принялась убирать со стола тарелки, так и не допив свой чай. — Чуть про укол из-за тебя не забыла! Сегодня последний. Кипелов смотрел на нее и чувствовал, как теплеет на душе и тает лед на сердце. Вдруг понял, что ради таких, пусть даже редких, мгновений рядом с ней готов теперь вытерпеть все. Пусть она никогда больше не подпустит его к себе, но теперь уже вряд ли станет колоть его своими острыми шипами холодного взгляда и жестоких слов.Пусть будет так, как есть. Гори огнем!
Кроме нее в его жизни больше ничего не осталось. Пусть даже она больше не его, пусть даже теперь ее обнимает другой… Другой! «Черт, совсем забыл!» — промелькнуло в голове Валерия. — Скоро Никита приедет, да? — с плохо скрываемым раздражением выпалил вдруг рокер. Услышав за спиной его голос, Таня вздрогнула, затем отложила в сторону недомытую тарелку и мыльную губку и замерла. В тишине шумела лишь вода. Помедлив немного, она закрыла кран и повернулась лицом к Валерию. — Он не приедет. — Эээ… В каком смысле? — не понял мужчина и вопросительно приподнял брови. — В прямом, Кипелов! В самом прямом, блин! Прямее, чем шпалы на железной дороге! — накричала на него девушка, с раздражением вытирая руки полотенцем. — Я попросила его не приезжать… И не говори ничего!!! Допивай быстрей, и марш в комнату! Таня и впрям была раздражена. На саму себя. Было отнюдь не просто фактически объявить капитуляцию, сообщив о том, что из-за него, переступая через стыд и собственную гордость, позвонила другу с просьбой оставить их вдвоем. Она знала, что Никита расстроен. Знала, как больно ему сейчас. Прекрасно отдавала себе отчет в том, что будет краснеть перед ним, когда они рано или поздно встретятся, что будет корить себя за свою слабость, за то, что, как ни пыталась, так и не смогла побороть в себе свою зависимость. Раздражалась и на Кипелова, потому что из-за него теперь чувствовала себя последней тварью. А он смотрел ей вслед, когда она выходила из кухни, гневно чеканя шаги, широко раскрытыми глазами, глупо хлопая веками и совершенно ничего не понимая. Но где-то в душе стало еще немного теплее, словно первые лучики весеннего солнца упали на нее и озарили светом весь его мир.