Что дальше будет — неизвестно

      Монотонный шум воды и прохладные капли, мягко падавшие на лицо и грудь, струившиеся по разгоряченной коже, отлично расслабляли усталые мышцы. Напряжение, скопившееся в теле, медленно стекало вместе с водой на дно ванны и уносилось далеко-далеко, даря приятную негу.       Кипелов полулежал в ванной, расправив плечи и растянувшись по ее бортику. Наконец-то он мог себе это позволить. Черный бондаж уже минут пять одиноко лежал на стиральной машине. Мужчина с облегчением снял его со своего бедра и после, установив душ на крепеж в стене и настроив воду, осторожно, кряхтя от усердия и неудобства, кое-как опустился на дно. Почти два долгих месяца не имел возможности по-человечески искупаться, а теперь почему-то не было абсолютно никакого желания набирать полную ванну. Хотелось просто валяться вот так, под шумными струями воды, и не шевелиться. Валерий усмехнулся сам себе безрадостно, почти безразлично. Притвориться бы сейчас трупом, хотя бы на полчаса ощутить что-то вроде полного беспамятства. И безвременья. Вот только мысли, как назойливые мухи, метались в голове, бились изнутри о череп, чертовски раздражали и буквально сводили с ума.       «Бля, ну что за говеный характер, так и до паранойи можно допрыгаться», — обругал он сам себя, громко недовольно фыркнув. Расслабить уставшее после сексуального марафона мышцы совсем не сложно, а вот выключить бесперебойное радиовещание в собственной голове — задача, судя по всему, невыполнимая. И все эти мысли беспокойно кружились исключительно вокруг образа Тани. Окончательно сдавшись с громким выдохом, Кипелов прикрыл веки и тут же оказался захвачен в плен воспоминаний десятиминутной давности.       Таня, тяжело дыша и все еще подрагивая после пережитого оргазма, блаженно завалилась к нему на грудь, когда он сам удобно растянулся на диване. Валерию не хотелось открывать глаза, чтобы как можно дольше купаться в неге и приятном послевкусии. Танино тело было восхитительно горячим и влажным. Она ластилась как кошка — преданно, доверчиво. От этого Кипелову чертовски хотелось покровительственно прижимать ее за плечи к себе как можно крепче, чтобы чувствовала, чтобы точно знала, чья она. Он наслаждался этой близостью несколько долгих, тянувшихся как сладкий тягучий мед, минут, с особой нежностью поглаживая ее бархатную кожу острого плечика и втягивая полной грудью выученный уже наизусть запах ее волос. У самой кожи головы особенно сильный, яркий как солнышко, расслабляющий и дающий понять, что все хорошо, она рядом, его собственная, родная Таня, точно любимая конфета — сладкая и всегда до безумия желанная.       Чуть заметный невинный поцелуй — он ощутил его на своей груди и едва сдержал усмешку, чтобы не смутить девушку. Ее тонкие пальчики тихонько, не спеша погладили кожу возле самого пупка. Приятно до чертиков, щекотно даже, но виду не подал. Почему — и сам не знал. Танец ее руки по его животу, горячее дыхание на груди и тихий, будто шелест листвы на ветру, шепот: «Я так люблю тебя…» В ответ Кипелов с особой заботой поцеловал девушку в макушку долго, тягуче, целомудренно, будто стараясь успокоить, что, мол, я здесь, с тобой. А в горле ком — тяжелый и царапающий, слова в нем застряли наглухо, будто зацементированные. Отчего-то вдруг стало жарко и муторно, невыносимо лежать, считая секунды, рядом с истраханной им, перепачканной в его желаниях девушкой. Сбежать хотелось. Снова, позорно, как в прошлый раз. От этой ее пронзительной искренности, острой доверчивости. Дождавшись, когда Таня сладко зевнет и дыхание ее станет совсем ровным и едва слышимым, мужчина выждал еще минут пять и, боясь потревожить ее сон, осторожно переложил разнеженное тело с себя на диван, укрыл одеялом и как можно тише покинул комнату. Заметила она или нет — это было, конечно, важно, но проверять не хотелось. Только довериться случаю.       Снова один, а она там, на постели. Снова наедине не с ней, а со своими тяжелыми, точно пушечные ядра, мыслями. Струи воды били по лицу мокрыми пощечинами. Лучше бы она разок так врезала, подумалось вдруг Валерию. Или даже два. Это разом прогнало бы гнетущее чувство вины, отрезвило. Не сейчас оно появилось — давно уже свило гнездо в сердце. Снова мучительно зажгло в груди. Зажмурился, будто от боли. Некстати вспомнились слова Никиты и подумалось вдруг, что прав был чертеныш, что не любовь это у Тани, а банальная фанатская одержимость. Говорит, что любит… От воспоминаний окатило приятными мурашками по телу, а потом голос разума отрезвил в момент. Говорит, а толку? Это все пустое. Юные барышни словам своим не хозяйки — бросаются ими так легко и беспечно, точно фантиками от конфет. А если бы не он? Если бы не пришла она тогда в гримерку, не было бы у них секса, что тогда? Гулялать бы ей сейчас с ровесником в парках, в кино ходила, смеялась до упаду от щекотки и целовалась на ветру невинно, неловко и трепетно, а после мазала бы обветренные раскрасневшиеся губы гигиеничкой. Да изредка вздыхала перед сном, глядя на постер с его фотографией… С кем не бывает? Но у всех проходит с годами. Посему выходило, что он бесцеремонно и эгоистично лишил ее очарования молодости, втянул насильно в мир циничных плотских удовольствий, как будто прихватил за ворот и в грязную лужу швырнул со всей силы. А ведь она, такая чистая, невинная и совершенно наивная, со взглядом преданной собачонки на своего хозяина, попросту и не знала, как может быть иначе, принимала и сейчас принимает все, что он делает с ней, за чистую монету. И думает, что это любовь. Глупая. Опыта нет — сравнить-то не с чем. И даже с подругами, судя по всему, не общалась уже давно, с матерью тоже — спросить и то не у кого. От этого Кипелову стало совсем не по себе. И еще хуже от того, что отпускать ее от себя категорически не хотелось. Будто клеймо именное на ней поставил и давно сроднился с ощущением единоличного права как на неоспоримую собственность. Эта власть над ней одновременно и пугала, и приятно будоражила, поглаживая гордыню. Терять это чувство категорически не хотелось. Это было чем-то сродни наркотику. Эти ее стоны, крики, дрожь, эта готовность отдать ему все, что попросит. Даже после того, что сделал с нею.       Приглушенный скрип половиц — нет, не послышалось. Холодок по телу мягкой волной — поежился неприятно. Сжался внутренне, но тут же взял себя в руки и прогнал назойливые мысли. Таня впорхнула в ванную почти неслышно (из-за шума воды, наверное, подумалось Валерию), но стремительно, так что дверь за ней громко хлопнула.       — Ой. Ты задремал? — растерянный голосок колокольчиком прозвенел совсем рядом. Кипелов поднял взгляд, изо всех сил скрывая то, каких душевных усилий это стоило.       — Немного. Но ничего, все в порядке.       Соврал. Зачем, и сам не понял. И почему-то стушевался в ее присутствии. Забота. Простая забота, внимание — и на душе моментально потеплело. Так сильно, щемяще, что стыдно признаться. Вдруг привычный ровный поток струек воды на мгновение прервался, вызвав в нем тем самым сдержанное неудовольствие — Таня проверила рукой воду. «Ну вот, покой прерван окончательно. Финита ля комедея», — подытожил мысленно мужчина и тихо вздохнул.       — Боже, вода холоднющая! Ты чего это удумал такое? Заболеть решил что ли? На старости лет совсем из ума выжил, глаз да глаз за тобой нужен, — быстро-быстро заверещала над ухом девушка и принялась выкручивать вентили смесителя.       — Таня, прекрати! — рявкнул громче, чем планировал, Кипелов, да еще и как на зло хрипло от скопившейся в горле слюны. — И хватит возраст припоминать, мне, знаешь ли, и самому это не шибко в радость, что мы не очень-то подходим друг другу по этому параметру.       — Ой, прости пожалуйста, я не нарочно, так просто что-то… В общем… — девушка смутилась не на шутку, поняв, что явно перегнула палку и с дури наступила любовнику на больную мозоль, не подумав заранее. Тот прервал ее резким взмахом ладони и коротким колючим «Довольно». Таня моментально замолчала, сглотнула нервно, губы поджала, вдох, выдох, а после продолжила гораздо тише и мягче: — Я просто переживаю за тебя, Вале-ер. Вода ведь и правда холо…       — Парное молоко. Мне надо было освежиться после… секса, — грубо прервал ее Кипелов и мысленно поморщился — как-то совсем не вязалась сейчас ее милая, нежная забота, собачья преданность и послушание с теми образами, что все еще вспыхивали в памяти искрами: как ее голая, покрытая бисеринками пота спина, прогибалась в пояснице, и вся она вверх-вниз двигалась перед его взором, а громкие стоны ласкали уши… — Пришла мыться? Тогда вперед. Меньше трепа, больше тела. Тьфу, то есть дела.       Кипелов умышленно спустил оговорку. Из вредности. Чтобы позлить. Заметил, как Таня с силой закусила губу так, что та тут же покраснела, глаза опустила, ресницы ее дрогнули. Прекрасно понимал, что с ней сейчас происходило. Сколько и каких слов с горькой досадой она в эти мгновения сдержала в себе? Кипелову от этого по сердцу резануло остро, выматерился про себя. Опять неосторожными словами больно сделал, хотя она, в общем-то и не заслужила этого. «Ну подумаешь, про возраст с дури брякнула, несмышленая моя дурашка. А я-то — мужик с огромным опытом за плечами и вот так… Сам как ребенок, тьфу!»       А Таня меж тем, недолго помявшись на месте в нерешительности и нервно подергав на себе край его же футболки, уже изрядно потасканной, но упорно любимой ею, как-то рвано отвернулась от Валерия спиной, неуверенно дернулась и рывком двумя руками стянула с себя через голову одежду. «Все-таки голенькая выглядит такой ладненькой и хорошенькой — ну загляденье просто!» — восхитился про себя Кипелов, моментально отвлекшись, как на громкий сигнал клаксон автомобиля, от недавнего чувства вины на упругую Танину попу и соблазнительные ямочки прямо над ней. И тут же подумалось, отчего же она отвернулась? Игра такая — продемонстрировать самую эффектную свою сторону и обратить ситуацию в свою пользу? «Вот это интересный поворот!» — обрадовался он такому интересному жесту любовницы и тут же с кряхтением от усилий подтянулся о борт ванной руками, оттолкнулся здоровой ногой о дно и отодвинулся подальше к спинке, чтобы дать ей побольше места. Прямо у себя между ног. Это показалось Кипелову весьма пикантным — предложить ей вот так сполоснуться и тем временем беспардонно наслаждаться зрелищем. Покидать ванную сам он сейчас даже не собирался. Не закончил еще — не успел помыться. А теперь уходить и подавно не было никакого желания.       — Чего отвернулась от меня, родная? — задорно подтрунил над Таней Валерий, искренне расценив происходящее как приглашение в игру с эротическим подтекстом. Удовлетворение уже расслабило тело более чем, но лишний раз потискать хорошенькую девушку — никогда не лишнее.       Молчание ему было ответом. Натянутое, звенящее, такое, что неприятно передернуло. Таня не подала и виду, не отреагировала на его вопрос ни словом, ни единым движением в его сторону, ни даже вздохом или ехидной усмешкой. Лишь абсолютно механически перешагнула бортик ванны, забралась в нее вся и мучительно медленно, как показалось Кипелову, опустилась на дно, подогнув под себя ноги. Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, машинально мазнув взглядом по худенькой девичьей спине. Красиво, почти идеально, как показалось Валерию, и эта идеальность крошилось, точно тонкий лед на реке, от того напряжения, которое едва ли не звучало выкручивающей мозг вибрацией в маленькой тесной ванной комнате. Это было невыносимо. Болезненно. Слишком жестоко в такой ситуации. Когда так хочется коснуться, прижать к себе жадно, поцеловать нежно за ушком — и это совершенно не к месту, потому что она, кажется…       — Ну чего ты, родная моя, обиделась что ли? — нарочито непринужденно выпалил Валерий, меж тем справляясь с нервозностью, потому как совершенно не представлял, что теперь говорить в такой ситуации, как вести себя с ней, чтобы не злилась и не дула пухлые алые губки. Эта молчанка раздражала неимоверно, резала нервы. Теперь что, она над ним издевалась, а не он над ней? Таня по-прежнему упорно молчала и делала вид, будто его не существует в этой ванной, в этом доме, на этой планете. Неприятно. Злило. Крупные капли торопливо и шумно стекали по Таниным волосам, спине, вниз по ложбинке вдоль позвоночника. Голову запрокинула плавно, даже грациозно, и у Кипелова екнуло под ребрами, на языке привкус терпкий. Ее обнять бы, стиснуть грубо, чтоб вздрогнула и пискнула от неожиданности, как она всегда это делает, как это чертовские нравится ему. А после затрепетала бы жарко. «Все не то, не так. Разозлится только сильнее, дуреха импульсивная. Как ребенок, ей богу! И ведь чужой ребенок, а я не отец ей, чтобы капризы глупые пресекать и воспитывать…» — в голове мысли торопливые, нервные, наперебой бежали, а сердце требовало перекинуть мостик через ту пропасть, что так некстати образовалась теперь между ними — сейчас же, не медля, потому что ждать совсем невыносимо.       — Ну хватит дуться, не хватало еще из-за ерунды концерт устраивать, — не найдя выхода получше, слов помягче, гордо фыркнул Кипелов, внутренне кипя от того, что Таня только что своим поведением буквально вынудила его самого идти на примирение. — Давай-ка я тебя лучше помою как следует.       Без промедления, будто в глубине души боясь ее реакции, Валерий торопливо схватил с бортика ванны мыло, мочалку, деловито вспенил быстрыми отточенными движениями, пододвинулся поближе и без лишних реверансов пропустил ее между Таниной рукой и боком. Едва мочалка коснулась теплого живота девушки и несколько раз по кругу нежно прошлась по нему, та вздрогнула так сильно, что и сам Кипелов на миг замер, удивленный и обескураженный. Ожидал, что она, наоборот, обомлеет от его манипуляций, а вышло совсем не так.       — Отдай, — тихо, почти шепотом, едва пробиваясь сквозь шум воды, прошелестел Танин голосок, а пальцы осторожно легли поверх мужских — крепких, напряженных. Один за другим, без борьбы, мягко отжала их от мочалки и вытащила ее из рук Валерия так, что он, будто околдованный, даже не попытался ей помешать. — Я сама хочу.       — Какая настырная, упрямица моя, — мурлыкающим тоном ответил Кипелов, совершенно завороженный ее мягкостью, плавностью, тем, что совсем не отталкивала его в этот момент, хоть и настойчиво гнула свою линию. — Тогда я буду тебе помогать. И не перечь мне.       Таня ойкнула громко и тут же прикрыла рот ладонью, когда пальцы Кипелова крепко обхватили ее под ребрами, легко, как по маслу, скользя по намыленной коже, стиснули не больно, довольно бережно, но властно, жадно, так чтобы опомниться не успела. А после Валерий дернул ее с силой на себя.       — Ну-ка, иди ко мне, девочка моя, давай же, ближе. А то мне-то нога не дает, не гнется совсем, зараза.       Мгновение, и она без церемоний оказалась прижата спиной к широкой груди Кипелова. Повиновалась так глупо — совсем без сопротивления, даже хоть слабенькой попытки. Его все еще прохладная и плотная от недавнего освежающего душа кожа так сумасшедше контрастировала с горячим дыханием на ее шее между самым ухом и спадавшими вниз уже мокрыми волосами. Застигнута врасплох, поймана, обезоружена. И почти забыла обо всем, что было буквально несколько минут назад, об обиде своей глупой, о гордости и утонула в нем. Как всегда тонула, с их самой первой встречи. С того самого дня, когда впервые услышала его голос. Этот самый голос тоже обнимал ее каждый раз, когда в наушниках звучали его песни, почти взаправду ощутимо точно мягким, но тяжелым и очень-очень теплым одеялом. И сейчас эти объятия стали реальными. Забыться бы в них навсегда и ни о чем не думать больше, не плакать и не тревожиться о будущем, наплевав на все. За ухом приятно щекотно, пальцы умелые так нежно под грудью ласкают и тянутся смело, нагло вверх, шепот горячий: «Хорошая моя, теплая такая. Расслабься, милая». От этого шепота прогнулась рефлекторно и затылок Валерию на плечо опустила. Усмешка его бритвой прошлась по сознанию Тани, отрезвила, вытолкнула из плена дурмана грубо, как пощечиной прижгла.       — Пусти-и, — жалобно, слабенько, будто щенок проскулил беспомощный, совсем не так, как хотела. — Мне помыться надо.       — Так мойся, родная, разве ж я тебе мешаю? — елейным голосом почти пропел Кипелов, широко улыбаясь от ощущения того, как мелко дрожит Танино тело в его руках, как запинается и срывается ее неуверенный, слабенький голосок, как углубляется дыхание. Все это было просто прекрасным продолжением их недавних приключений на диване, чистейшим удовольствием души и полностью расслабленного тела. — Наоборот, помогаю. Вот, смотри, — за словами тут же девичий вздох — резкий, острый, тонкий-тонкий, когда пальцы наглые скользнули по соскам и после крепко стиснули обе груди. Следом горячий, обжигающий поцелуй в плечо, почти укус.       — Валера, не надо, не хочу, — громко и ошарашенно взвизгнула Таня от неожиданности и дернулась с силой, только как-то рвано — тело ватное совсем, не слушалось толком, подводило. Обидно. От чего, от чего, черт возьми? В голове взрывом мысли разметало. Да почему же такой грубый и ласковый одновременно, деликатный и тут же сразу наглый? Как вспышки разрозненных кадров на экране по десятку в секунду, так что ни черта не понятно и голова кругом, мысли не складываются. Но вся эта его нежность не стирает чувств. Нет, совсем не стирает, по-прежнему обидно до слез. От его слов? Да, кажется, от слов резких. Но еще обиднее от того, что совсем даже не заметил. Ни того, что сказал, ни того, как ей от этого стало неприятно. Будто все так буднично, будто нет в этом ничего особенного. Или специально проигнорировал? Вот так, без извинений, и сразу руки распускать начал? Да так распускать, что вся гордость ее как песок сквозь пальцы утекала с каждой секундой и меркла от его нежности, воском плавилась — сладко и томно.

Так течет в подземный мир,

В подземный мир вода.

      

      — Пусти же, ну… — совсем слабенько, а дернулась еще слабее, как будто совсем не желая того.       — Да не бойся ты, милая, я уже не в том возрасте, чтобы стрелять двойными. Но вот того, что пальцем не трону, не могу обещать. Впрочем, уже поздно… — усмешку самодовольную Кипелов дополни легкой игрой на ребрах девушки, будто это было пианино. Взвизгнула от острой щекотки, рванулась так сильно, что он едва удержал скользкое от мыльной пены девичье тело, теснее к себе прижал, расхохотался громко, победно. — Ух, какая ты у меня ретивая, прямо лань непокорная!       У Тани дыхание перехватило. Шум в ушах начисто перебил звуки струившейся сверху воды, даже собственное сбившееся к чертям дыхание. И заодно все ощущения, кроме тепла его тела и боли от того, как сильно он стискивал ее в объятиях. Однако отстраняться не хотелось ни на миг. В горле слова возмущения застряли, что вот он так беспардонно игнорирует все ее просьбы и попытки вырваться, цепко держит. В сердце бунт от его самоуверенности и снисходительного тона, на щеках стыд запылал алым, и жарко стало от того, что как будто мысли ее развратные читает. И нежность, нежность щекотливая, дынная, тяжелая и гипнотичная — только сдайся, и утянет с собой как в болото, а сил сопротивляться нет совсем. Да и зачем, если так хорошо?.. В голове все рвано, раздергано, белый шум сплошной, и посреди него единственная сиротливая мысль бьется болезненно и слабо: «Да что он себе позволяет?!» И тут же гаснет звездой, упавшей с неба.       — Ну, чего зависла, Танюша? — Голос Кипелова лукавыми бархатными нотками вырвал ее из транса. — Мыться-то будешь? А то я сам тебя… — и тут же пальцем в Танин пупок нырнул без спроса и предупреждения. Хохотнул вновь и стиснул еще разок для порядка рефлекторно дернувшееся тельце.       — Нет! — Таня крикнула громче, чем планировала. Нет, вот настолько позорно сдаваться было уже слишком неподъемным испытанием для ее гордости. — Я сама! И отпусти меня. В конце концов мне так неудобно и вообще…       — Все, все, не вопрос! — театрально изобразив отступление и подняв ладони вверх в примирительном жесте, согласился с ее возмущениями Валерий тоном психиатра, усмиряющего буйного пациента. — Только не нервничай.       — Я не нервничаю! — огрызнулась Таня молниеносно. Возмущение расперло грудь до предела. Так что ни вздохнуть, только и хватило сил, что ответить нахалу. Снова так позорно и так очевидно неспокойно. И попутно, вопреки всякой логике, досада где-то под сердцем затрепетала от того, что руки ласковые и требовательные убрал, будто любимого лакомства жестоко лишил.       — О, да! Так не нервничаешь, что аж кричишь и вся трясешься как заяц, дуреха моя, — не унимался Кипелов и снова рассмеялся хрипловато. Так, что у Тани гнев с приятным трепетом в груди от этого родного, пропитанного теплом и любовью смеха смешались в безумный коктейль.       — Иди ты в жопу, Кипелов! — взвизгнула Таня, чуть не плача от возмущения, и тут же прикусила губу, чтобы чувства, волной накатывавшие, перебить, прогнать. Как с куклой играет, наглец, дразнит, издевается, а она как дурочка млеет от этого. Взбесило, до слез взбесило.       — Как скажешь, милая, — вдруг странно спокойно и бодро ответил на ее выпад Кипелов, так что девушка сначала и не поняла, почему это он вдруг так легко проглотил ее грубость. Но тут же громко ойкнула и подпрыгнула на месте, когда он, ловко провернув ладонь к ее телу, умудрился протиснуться между их телами, скользнуть вдоль ягодиц вниз и осторожно коснуться пальцами ее ануса.       — Бля, да отстань ты уже от меня-я-я! — прокричала от неожиданности Таня и начала изо всех сил рвано отталкивать руки Валерия от себя, вертеться, как уж на сковородке, задыхаясь от гнева. — Извращенец! Почему ты все время туда…       — Тише, тише, девочка моя, я не хотел тебя обидеть. Ну, чего ты? Поди опять губки дуешь, я прав? — елейным голосом, явно с трудом сдерживая смех, пропел Тане на ухо Кипелов, попутно плавно пересчитав пальцами ее ребра с боков. Снова легкая щекотка. Прекрасно знал, как обезоруживающе это действует на любовницу. — В конце концов, ты ведь сама мне адресок указала, грех не воспользоваться таким гостеприимством.       Голос Кипелова звучал, как показалось Тане, излишне весело. «Ведет себя как подросток, да еще и упивается этим! Чего это он?» В венах бушевала кровь от негодования, а мысленно отчего-то вдруг представила, как он сейчас, наверное, улыбался во все зубы. Этой солнечной теплой улыбкой, от которой у нее всегда подкашивались ноги и медом растекалась по венам тягучая нежность.       — Тебе мало что ли того, что у нас уже был секс? — к своему стыду и досаде слишком жалобно пискнула в ответ Таня, хотя собиралась гневно. Но не отстранилась. Не смогла. Не хотела. Совсем-совсем. Его руки казались ей чем-то вроде теплого ласкового прибоя. Черт, так некстати вспомнился сон. Тот самый, про море, из которого ее с особой нежностью выхватил сегодня Кипелов. И тут же щеки запылали, как грелки, и волна жара ухнула вниз быстрее, чем она сумела опомниться. Прогнулась в пояснице и ахнула на автомате, не думая, окунувшись в негу совсем недавно пережитых ощущений. И тут же рот ладошкой прикрыла. Нет, совсем не хотелось, чтобы этот самодур решил, что она сдалась, что так легко получил то, что хотел.       — Да мне-то достаточно. Более чем. А вот тебе, похоже, все мало, нимфоманочка моя, — игриво парировал Кипелов, не думая ни секунды, и тихонько лизнул Таню за ушком. Та тонко пискнула, точно мышка, попавшаяся в острые коготки ловкого и хитрого кота.       Таня почувствовала себя уязвленной. Вскипела. Мгновенно. Точно лавой кипящей окатило с головы до ног. От этой откровенности, от того, что смеет попрекать ее в тех удовольствиях, что сам же ей и дарил. И стыдно, стыдно так, что закололо кончики пальцев. В мгновение ока, взведенная досадой, она развернулась к Валерию в пол оборота и с силой замахнулась на него через плечо густо вспененной мочалкой.       — Вот тебе, гад ты такой! — воскликнула Таня победно, но Кипелов увернулся. Так быстро, будто всю жизнь уворачивался от разгневанных на него женщин. Едва девушка успела опомниться, как к собственному удивлению и смятению ее рука, сжимавшая пенное орудие возмездия, оказалась больно стиснула на запястье, вывернута, она даже не поняла как — ловко и быстро, а следом крепко прижата к ее же животу. Другой рукой Кипелов крепко прижал ее к себе за плечи.       — Так ты пожестче любишь, да, родная? Садомазо тебе подавай? Не удовлетворил, не так приласкал? Ах, вот оно что! А я-то, дурак, не понял, — Валерий откровенно хохотал от происходящего. Танина истерика, бурные эмоции лишь раззадоривали его, возбуждали в нем азарт, желание тискать любовницу еще сильнее, откровеннее, с ни с чем не сравнимым наслаждением.       Слова, сказанные Кипеловым, затрепетали у Тани в груди, и в противовес новая волна негодования подступила к горлу. Набрала побольше воздуха в легкие, поднатужилась, посильнее дернулась и, совсем не подумав, уперлась свободной ладошкой мужчине в бедро.       — Ай, Таня, бля, нога!.. Сломаешь же обратно. Тихо, все, твоя взяла. Я понял! Руку убери!       — Ой, прости, прости, — заверещала она испуганно и принялась гладить бедро любовника, быстро-быстро скользя ладошками по мокрой коже. — Все в порядке?       — Да, нормально все, больше испугался, — Кипелов перевел дыхание и, оперевшись на руки и отклонившись корпусом назад, громко присвистнул: — Опасная ты женщина, Таня, с тобой и инвалидом стать недолго!       — Ты сам виноват, — Таня хотела сказать нравоучительно строго, но вышло неловко, скомкано. И оттого голову опустила, в миг растеряв всякую уверенность в себе, в своей правоте, весь свой гнев, который еще минуту назад искренне считала праведным. И совсем сдавленным голосом тихо-тихо, почти шепотом, не смея обернуться и взглянуть Валерию в глаза, добавила: — Просто не стеби меня. Пожалуйста.       — Да это ж разве стеб? — Кипелов искренне усмехнулся. — Это я с тобой заигрываю. — Он и правда был уверен в том, что говорит, Таня должна была, как ему казалось, понимать все без слов. Ведь очевидно же! Но она сейчас почему-то молчала и сидела перед ним не шелохнувшись, все так же повесив голову. Кипелов прочистил горло и сменил тон на более дружелюбный, примирительный, быстро осознав, что его подтрунивания и правда не возымели должного эффекта в виде продолжения увлекательной и забавной перепалки с Таней. Азарт поугас, как затушенная порывом ветра свеча. — Я же любя, глупень ты моя.       — И не называй меня так, пожалуйста, — все так же тихо и сдавленно, но с гордыми нотками в голосе, ответила девушка.       — Глупенью? — искренне не понял и переспросил Валерий, машинально вновь притянувшись всем корпусом к ней и мягко коснувшись рукой ее плеча. Погладил, едва касаясь, будто стараясь утихомирить ее воинственные попытки сопротивления, слишком серьезные — совсем не то, чего он ожидал.       — И нимфоманкой тоже. Мне неловко от этого, понимаешь? Ты меня очень смущаешь этим. Будто насмехаешься, как самоуверенный хрен, и как будто за игрушку меня держишь. От этого очень обидно, неужели ты не понимаешь?       У Кипелова сердце дрогнуло. От этого тона проникновенного, остро-искреннего, похожего на брызги весенней капели по козырьку окна. Хотел было что-то сказать, но к горле ком противный встал, лишь руку рефлекторно от Таниного плеча убрал. Сейчас этот жест показалось ему совсем неуместным. По лицу вода стекать перестала — это Таня молча тихонько встала и сняла душевую лейку с держателя на стене. А он так и продолжал сидеть, задумчиво глядя, как она уже снова опустилась перед ним обратно на дно ванны, по-прежнему не говоря ни слова.       — Поможешь мне? — тихий мягкий голос вытащил Кипелова из оцепенения, заставил мотнуть головой и прийти в себя. — Как обещал в начале, помнишь?       — А? Что? — замешкался Валерий, не сразу вспомнив, чего он там успел наобещать и когда именно. Сообразил только тогда, когда из-за плеча девушки показалась мочалка. — Ах, это! Если ты не против, а то мало ли опять прилетит…       — Валера!       — Я понял, — капитулировал Кипелов моментально и молча принял из ее рук мочалку.       После этого все пошло размеренно, деликатно и в полном молчании. Кипелов методично натирал Тане спину, плечи, пытался осторожно и ненавязчиво пробраться к ее груди, но тут же получал легкий шлепок по руке, скорее игривый, чем сердитый. Отступал, не настаивал больше. Все как в дурмане, легко и упоительно нежно. Таня разомлела совсем, тихонько вздыхала от заботливых, скользящих движений умелых любимых рук по ключицам, плечам и вниз вдоль позвоночника. Сбитое дыхание и легкая дрожь от удовольствия. Она поймала себя на мысли, что теперь, кажется, доверяет любимому и уже совсем-совсем не злится. Ведь он внял ее словам, понял, принял. От этого на сердце потеплело, будто весенним солнышком пригрело. Задумалась, пока мыла голову, приподнявшись на коленках, наклонившись вперед и спустив мокрые волосы вниз. Увлеклась, даже не заметила за шумом воды его тихое: «Ох, какой вид!» И только потом почувствовала, как Валерий совсем уж увлекся в своих ласках, и вся нежность его опустилась туда, где ощущения совсем другие — тяжелые, тягучие, как мед. Пальцы его осторожно, будто дожидаясь разрешения, скользили, кругами петляли по соблазнительным ямочкам над ягодицами, размазывая мягкую пену по гладкой коже. «Она не против», — не заметив никакого сопротивления, понял он. Мгновение — и мочалка с глухим шлепком упала вниз, а его большие пальцы оказались между Таниными ягодицами, прошлись легко и мягко и прямиком к промежности. Девушка ахнула, прогнулась в пояснице инстинктивно, открывшись тем самым еще больше для дальнейшего «наступления» любовника, но на этот раз не отстранилась. Ведь он дал понять — слышит ее и готов остановиться, если попросит. Если попросит… А как попросить, когда ком в горле и сердце дрожит в груди крыльями бабочки? Кипелов широко улыбнулся ее томному, неподдельно-чувственному вздоху. Приятно, когда такая молоденькая и свеженькая трепещет доверчиво в руках, как по весне первые, еще слабенькие, но сочные листочки на ветру.       — Здесь тоже надо хорошенько помыть, — Кипелов был слишком серьезен, чтобы эти слова показались шуткой.       Таня замешкалась, а тем временем умелые пальцы уверенно скользнули меж ее бедер, раздвинули горячие губки и прошлись несколько раз по клитору и обратно по промежности к ягодицам. Длинное бархатное «м-м-м» Валерия с нотками нескрываемого удовольствия, отозвавшееся у Тани мурашками где-то между лопаток, смутило и залило ее щеки краской сильнее, чем сами его прикосновения между ног. «Я что, правда нимфоманка что ли, получается? Или как? То есть он прав?!» — уже сама себе мысленно возмутилась она, неловко помявшись с ноги на ногу, и к своему стыду поймала себя на мысли, что ей очень-очень нужно продолжение этого действа. Отчаянно захотелось прикрыть лицо ладошкой, вот только одна рука вся в пене, а во второй душевая лейка. Мужская рука по-хозяйски легла поверх ее и уверенно направила струйки воды туда же, где только что поработали пальцы. Таня взвилась змеей и не сдержала стона от острых ярких ощущений. Возбуждение накатило волной, слишком бурно, слишком быстро.       — Что-то не так, родная? — с откровенно театральной обеспокоенностью в голосе поинтересовался Кипелов, методично смыв остатки пены с ягодиц и пошлепав ее по бедру, мол, дело сделано.       — М? Что?       — Поскуливаешь, говорю, жалобно. Может, я что не так сделал? — невозмутимо ответил Валерий и принялся смывать с мочалки пену так, будто был здесь один, а не наедине с молодой любовницей, еще и принялся для пущего эффекта насвистывать какаю-то мелодию, наверняка казачью, подумалось Тане.       «Да ты издеваешься!» — возмутилась про себя Таня, едва предательски не хихикнув, когда смекнула, что тот решил подловить ее на озвученных ею же самой возмущениях и требованиях. И даже обидеться на это толком не получилось.       — Да как-то зудит там внизу, знаешь… — решила подыграть девушка таким невинным голосом, на который только была способна. Замялась, паузу выдержала для большего эффекта, а после хитро добавила: — Ты, наверное, плохо помыл, может, еще раз?       — Помыл я просто превосходно, по-другому не умею, — с вызовом парировал Кипелов, с трудом давя смех, — а вот врать нехорошо, девочка моя, так что останешься сегодня без пирога в качестве наказания.       — А? Чего? Пирог? Какой пирог? Да я не… Не вру я! Правда зудит, — мысли перемешались и вышла полнейшая нелепица, и так досадно от этого стало, что губу побольнее закусила. «И вот опять он прав, я и правда… Как он там сказал? Глупень».       — Ничего, милая. Теперь ты чистенькая и душистенькая во всех местах, давай-ка вытирайся скоренько и марш на кухню — завтрак нам вкусный организуешь, а я пока сам тоже сполоснусь, — деловито и бодро ответил Кипелов, как отрезал, так что Таня только челюсть уронила и подавилась теперь уже совершенно серьезным возмущением и удивлением от столь контрастной перемены в его поведении: «Ишь ты, раскомандовался!» — Ну, чего обмерла-то?       «Нет, ну точно издевается, гад, а я уши развесила как дура», — возмутилась про себя, а сама поднялась как по команде на ноги и руками к полотенцу потянулась машинально — вот так просто сдалась и даже съязвить в ответ не смогла. А между ног все еще так тянет, что спасу нет. Мозг лишь подергался немного в отчаянных попытках выдать Кипелову что-то обидное, но тут же застрял, как заржавевший часовой механизм. Наглухо. Руки будто своей жизнью зажили — полотенце на голову, промокнуть как следует, закрутить, чтобы не капало, ведь ему это не нравится. Ему! Не нравится! У Тани в голове мысли взметнулись, как стая голубей от резкого звука: «Черт, да что за покорность такая, откуда вдруг взялась? А он, поди, улыбается сейчас котом объевшимся, довольный и гордый собой. Вот же плут, обманщик коварный! Ох, посмотреть-то как хочется, всего одним глазком. Он такой красивый, когда возле глаз лучики морщин от смеха. Посмотреть? Чтобы что? Чтобы все карты последние ему на руки отдать? Ну уж нет! Да еще и приказы раздает! А ведь это отличная идея — про завтрак! А что б такое приготовить, чтобы ему понравилось? Может…»       Из водоворота рваных мыслей девушку вырвал неопределенный звук за спиной — вроде кряхтения от усердия? И вот снова… Обернулась, раньше, чем подумала. Кипелов, склонившись над больной ногой и придерживая бедро руками, напряженно пытался согнуть ее в колене. Снова расправлял и снова сгибал. Совсем чуть-чуть. Откровенно плохо получалось, но он старательно продолжал. Нога отказывалась подчиняться. У Тани сердце сорвалось с ритма.       — Кипелов, ты дурак или как?! — разразилась она криком негодования как гром среди ясного неба и руками всплеснула. — Тебе же нельзя еще ногу гнуть, вдруг повредишь чего. Врач гипс снял, просто чтобы облегчить тебе жизнь и дать возможность мыться нормально, и не более того! Тутор еще недели полторы носить, а ты тут самодеятельностью занимаешься. С дуба рухнул?!       — Ого, какая осведомленность о ходе моего лечения, — мрачно ответил мужчина, не удосужившись посмотреть в лицо собеседницы и демонстративно продолжил заниматься своим делом. — И это при том, что пока я был в кабинете и разговаривал с врачом, ты обжималась со своим дружком на капоте его авто. Ты экстрасенс у меня, не иначе!       — Это… Это просто, ну… — Таню будто оглушило. Голос дрогнул и сорвался. Ком в горле и сердце ухнуло вниз. Что это сейчас было? Претензия? Злость? Ре… ревность? Она чуть не подавилась от непроизнесенного, лишь промелькнувшего в мыслях слова. Злится, потому что ревнует? В голове будто петарда рванула неожиданно. Он как-то так произнес все эти фразы, что Тане отчаянно захотелось оправдаться, будто вину ей на шею пудовой гирей повесил, хоть и мерзко стало самой от себя в этот момент, от того, что прогибается под него. Доволен ли он теперь этим? — Никита… — запнулась на момент и зажмурилась, будто ожидая удара, потому что Валерия бесило это имя — она это знала как собственное имя. Глупо, как глупо бояться своего же возлюбленного, вдруг подумалось ей с досадой, — мне все рассказал. Написал в мессенджере после того, как… В общем, твой врач — его отец, и поэтому он в курсе всех дел. Вот…       — Я знаю, солнышко, можешь не утруждаться объяснениями. Прекрасно, что у вас с ним, — сделал выразительный акцент на последнем слове Валерий, — такая тесная связь, — с нотками сарказма холодно выплюнул Кипелов. — Возможно, теснее, чем я думал.       — Нет! Все не…       — Стоп, — грубо и довольно громко прервал Таню Кипелов, подняв руку ладонью вверх, наконец оторвав внимание от своей ноги, и поднял на девушку глаза.       У Тани противные мурашки побежали по спине. Взгляд… Холодным чугуном придавил, опалил ледяным огнем. Лицом Кипелов не показывал ничего, маска неподвижная, но в груди у него наверняка злость огнем горела — глаза, его глаза не давали ни единого шанса на то, что просто показалось… Да что ж опять-то пошло не так? Что сказала неправильно? Будто по минному полю босиком. С досады губу закусила больно, остро, так что в уголках глаз защипало. Почему он всегда так ведет себя с нею? Чуть что не так — отталкивает и строгостью наказывает.       — Ты все сказала? — бросил фразу так, что у Тани сердце удар пропустило, после недавней нежности будто в прорубь ледяной столкнул — слишком жестокий контраст, слишком быстрая смена эротического настроя на строгость. — А теперь, раз помылась, выйди отсюда и займись делом.       Девушка едва сдержала всхлип. Она буквально видела, кожей чувствовала ту стену, которой он от нее отгородился прямо сейчас. Спорить глупо, смысла нет, только хуже сделает. Не нужен, совсем не нужен ей его гнев. Почему-то пугал ее, так что ноги холодели. «Глупо, черт побери, глупо, глупо, глупо! — эмоции кипели в груди, лишая способности мыслить здраво. — Лучше промолчать и уйти. Хоть и обидно очень».       Рванулась из ванны, прижимая к груди полотенце и едва не поскользнувшись на мокром от брызг кафельном полу, подхватила со стиральной машины футболку и пулей вылетела из ванной. Оставив Кипелова в полной тишине, прерываемой лишь редким звоном капель воды из крана. Как молоточком по мозгам. Кипелов неприятно поежился. Дурацкое напоминание о том, что пора бы заняться делом в этом доме. И начать как раз со смесителя. Вот только сначала починить бы очередную трещину в отношениях с Таней… Снова обидел — моментально пришло осознание, как только за ней захлопнулась дверь, неприятно обдав мокрое тело прохладным воздухом. Это отрезвило. И правда обидел. И нет, совсем не доволен был этим. С силой ударил рукой по бортику, так что ладонь зажгло.       — Ч-черт! — прошипел вслух, тут же поставил локоть другой руки на ванну и уперся кулаком в висок, устало прикрыв глаза.       «Да что ж она лезет-то все время, куда не надо? То с водой этой, то с ногой. Тьфу! Решила на себя роль жены примерить? Ни шагу ступить, все своими нравоучениями мозги трахает! Распоясалась не в меру», — недовольно хмуря брови, думал про себя Валерий, при этом все отчетливее понимая к своему стыду, что пусть даже и так — обижать девчонку неразумную было ему ой как не по статусу и не по возрасту. «Просрал с треском свое хваленое великодушие, — обругал сам себя и пошлепал ладонью по лбу. — Она же глупень, молодая да неопытная, я-то чего реагирую на эту хрень как пацан малолетний?» С раздражением подумал о том, как легко и сильно она вырывает его то и дело из спокойного, ровного состояния, взвинчивает в нем бурные эмоции. Он ведь и правда всегда считал себя вполне спокойным человеком… Да нет, не спокойным, конечно, вовсе нет. Мог сгоряча накричать на коллег или домашних, но точно не был настолько вспыльчивым до появления Тани в его привычной и размеренной жизни. Ураган торнадо прошелся, оставив после себя руины на месте его нервной системы. Теперь-то она стала и правда нервной — в прямом смысле этого слова. Как спичка. Одна неосторожная фраза — и пламя наружу. «По-дурацки вышло», — потирая лицо ладонью напряженно, настойчиво, будто пытаясь спрятаться в этой ладони от самого себя и всего того, что наговорил Тане, подытожил Кипелов и, чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных мыслей, взялся за мыло и мочалку. Ее мочалку. С ней Таня будто была сейчас все так же рядом, как несколько минут назад. Близко-близко, трепетно и жарко.       И никак не получалось от мыслей навязчивых скрыться. Тер кожу сильнее, с остервенением, но Таня будто под кожей, внутривенно, зудила и бесила. Вина противная и склизкая разъедала изнутри как кислота. Ну с чего, откуда она вдруг взялась? И зачем? И что же сделал такого ужасного, чтобы теперь мучиться? Нагрубил? И только? Ну и что здесь особенного? Эвона какая нежная! И все равно жжет огнем под ребрами. Нещадно. А ведь раньше думал, что Таня — всего лишь девчонка легкомысленная и наивная, несерьезная и романтичная, горя в жизни не знала, поиграет во взрослую и сама убежит от него, потеряв интерес, даже бросать не придется и сердечко молодое ранить грубо. А теперь вот она — изломанная вся, так что замыкается от каждого слова неосторожного, дергается от всякого прикосновения, жмется и трясется. Причем им же самим и изломанная. Извиниться по-человечески? Ломает что-то изнутри, слова не идут, не строятся, в плотину в горле упираются. Самому себе признаться хотя бы? Не по себе, неприятно. Наверное, должен себя ненавидеть за это? Мочалка по коже быстро, жестко, до красноты, а боль не чувствовалась совсем — внутри больнее. Ее бы целовать, обнимать и от всего мира оберегать, с трепетом из одеяла по утрам раскапывать и укутывать в него ночами, когда снова ноги голые, а за окном пурга снегом в окна сыплет и в щели в окнах протиснуться пытается. О ней бы заботиться.

Под солнцем снегом тая,

Любить, измен не зная…

      Забавная, хрупкая, наивная дуреха — она пробуждала в Кипелове приступы нежности. Теплая, родная, притягательная. Ведь разные совсем, и не только в возрасте пропасть. Но по непонятной причине тянет к ней и все тут. И он, кажется, не тот человек, что станет разбирать все по косточкам — правильно и основательно. Он ведь мужчина. Мужчина, которому слишком сложно контролировать свое учащающееся сердцебиение, когда она рядом, улыбается, смешно морщит носик и потягивается грациозной кошечкой по утрам. Быть может, это и есть радость его зрелых лет — встретить такое глупое чудо и подарить ей всю свою накопившуюся за годы ласку и заботу?       Душем холодным в лицо себе, вздрогнуть, встрепенуться — чтобы хоть ненадолго прекратить шабаш мыслей в своей голове. Отрезвиться, взбодриться и сосредоточиться на деле — помыться как следует. А потом будь что будет, куда кривая выведет. Снова в бой и снова к ней.

Я на тебе, как на войне, А на войне, как на тебе. Но я устал, окончен бой, Беру портвейн, иду домой.