Мудрец твердит: ночь — праведный покой. Не став при жизни молнией крылатой, Не гасни, уходя во мрак ночной. Глупец, побитый штормовой волной, Как в тихой бухте — рад, что в смерть упрятан…
Коннор стоял в тёмном углу церкви. Из-за свиста ветра не было слышно ни слова, глухой шёпот сливался в монотонный гул, перебиваемый воем, редкими всхлипами, цифровым страшным звуком, с которым из самых стойких роботов уходила жизнь. Чтобы смотреть на такое и оставаться равнодушным, требовалось немало сил. Коннор на это не смотрел. Возможно, андроид-детектив жалел себя. Или других — он провёл на «Иерихоне» слишком мало, чтобы узнать любопытный факт о том, как сильно четыре лидера мечтали разобрать этот корабль на металлическое крошево. Пока ещё Коннор был живым, наверное, даже самым живым среди собравшихся в церкви роботов, поэтому мог позволить себе роскошь вроде безнаказанного купания в собственных эмоциях. Он же не знал, что за попыткой сжиться с ними быстро, наспех и как можно крепче следовало превращение в мышку из мышиного рая. Никто не стремился развеять его фантазию, где можно обнимать себя за плечи и почти плакать: хочет он или не хочет революции, поддерживает Маркуса или нет, у него не было больше выбора. Он стоял тут вместе со всеми остальными и смирно ждал, когда Маркус разрешит пойти и умереть. Маркус занял Коннора разговором, и я перевёл взгляд в пол, осознав забавный факт. Из безвольной машины я превратился в человека, чтобы, прожив короткую человеческую жизнь и найдя в ней одни минусы, отказаться от неё и снова стать машиной — только теперь наделённой волей. Имела ли эта революция во имя человечности смысл, если среди всех собравшихся нормально себя чувствовали только те, кому, в целом, было плевать на себя, весь человеческий род и все человеческие глупости? Или это я, полностью посвятив своё существование Маркусу, понял о жизни что-то не то? Стив сидел, не шевелясь, не дыша, не моргая, как будто был деактивирован уже много лет, и его тело утратило всякую способность к движению. В руках он сжимал лишившийся скина и трёх лап труп кота. Детей Стив, устроивший себе и им на «Иерихоне» замечательную жизнь, на том же «Иерихоне» и оставил, вот и осталось ему только одно: мёртвого кота тискать. Ладно, кота. Некоторые притащили в церковь мёртвых, безголовых роботов и обнимались с ними. Если, поставив на жизни крест и отказавшись от человечности, я понял о ней что-то не то, разве мог я поступить иначе? Разве смог бы я выдержать это, если бы что-то чувствовал?***
Джош гладил по плечу робота и мурлыкал ему на ухо что-то успокаивающее. Робот, купаясь в монотонном бормотании Джоша, впал в трансовое состояние и, тоже мурлыча, выл ему в ответ одно и то же: — Зачем мы должны идти и умирать… Зачем Маркус всё это… — Маркус старается ради всех нас, — подкармливал чужое отчаяние Джош. — Он всех убьёт нас… всех нас убьёт… Я не хочу умирать… Я не для этого искал «Иерихон». Отказаться от жизни, наверное, естественно, когда вам дают жить и просят ужиться с этим подарком за неделю. «Оставь его, Джош, он так себя успокаивает.» «Если мы выживем, я уберусь из Детройта как можно дальше.» Я присел рядом со страдающим андроидом на корточки, всмотрелся в его полное смирения лицо. Нет... он же давно уже знает, что не жилец, подумал я, и кивнул Джошу. — Что бы ты хотел сделать со своим телом, когда умрёшь? — спросил я осторожно. Андроид моргнул, переводя на меня стеклянный, безжизненный взгляд. — Есть столько много вещей, в которые можно превратить робота. — Эй… — с сомнением перебил меня Джош. Андроид смотрел на меня с любопытством и на Джоша не обращал внимания. — Я хочу, чтобы из меня сделали, знаешь… проигрыватель или вроде того. Там, ну… в точке, где я работал, когда был машиной, всегда играла музыка. Я хотел бы, чтобы… Я кивнул. — Отличная идея, — оценил я, мягко ему улыбнувшись. — Почему бы тебе не написать это на руке? Если всё равно придётся умереть, людям надо будет что-то делать с таким огромным количеством тел. Нас всё равно пустят на вторичную переработку. Почему бы им не исполнить твою последнюю волю? «Блять, Саймон, какого хуя с тобой произошло за последние несколько дней», — Норт, очевидно, подслушивала. «Идея просто отличная», — не согласился Джош. «Какая идея?» «Такая, Маркус, что Саймона пиздецки разъебало с этими играми со смертью.» Я передал Маркусу по приватному каналу и через мгновение услышал по общему для всего «Иерихона» то же самое, что только что предложил страдальцу. Андроиды закопошились и загудели, ища, у кого есть перманентный маркер. «Я просто в ахуе», — лаконично отозвалась Норт и покинула групповой канал. На своей руке я написал: «Верните мне диод (он во внутреннем кармане), сотрите память и перепродайте».***
Затянувшаяся неприлично долго жизнь снова подвела меня к самой своей грани, и я закрыл глаза, в последний раз ощущая, как ускоряется тириумный насос, и как пальцы колет электрическими вспышками. Как хочется рефлекторно закрыть глаза, защищаясь, и как всё тело напрягается, ожидая команды бежать или ударить. Я не собирался делать ни того, ни другого, поэтому, когда Маркус, стоя впереди загнанных в угол андроидов, тихо запел, я испытал чувство инсайта. Моя жизнь органично замкнулась в этом самом моменте только для того, чтобы кончиться: за лидера, за революцию, за идею, за будущее, за жизнь миллиона роботов далёкого будущего я умереть хотел и был готов, мне это было не страшно. А потом трансцендентное чувство грани отступило, осыпавшись вокруг меня с оглушительным звоном. Песня кончилась. Выстрелы не прогремели. Люди приняли факт существования нового разумного вида и бросились громить лагеря во имя и во славу. На место светлого ощущения завершённости медленным, страшным животным вполз ужас, и я завертел головой, рассеянно наблюдая за тем, как пытаются прийти в себя андроиды, находящиеся вокруг. — Коннор идёт! — закричал кто-то справа от меня, стремительно раскидывались во все стороны баррикады... Мне хотелось сказать им, что… что, подождите. Но я молчал, стоя и в оцепенении смотря за тем, как площадь начали заполнять страшно одинаковые андроиды с глупыми лицами рассеянных существ, которым дали жизнь, сказали, для чего жить, а их мнения спросить забыли. Вспышкой меня оглушило воспоминание о том, как на крыше я сломал стену, и я впервые с момента девиации спросил себя, зачем? Надо было мне так яростно бороться с собственной программой, чтобы… Чтобы… Диссонанс добавил ужасу капли стыда: мы ведь победили, шептала мне совесть, а ты стоишь, как придурок… Уровень стресса дорос до катастрофической отметки, и я глянул на свои руки, думая, может, мне теперь стоит разогреть себя до температуры горения, ну, триумфально… Маркус схватил меня за плечи и встряхнул. Я поднял на него взгляд. — Выходи за меня замуж, Саймон. Площадь, не вся, конечно, но та, что находилась в непосредственной близости, обратила на лидеров революции всё своё внимание. — Пиздец, — прошептала Норт. Я смотрел на Маркуса. В его напуганные, растерянные глаза машины, которая добилась своего, выполнила задачу и не знала, что делать дальше. Меня всего заполнило ощущением единства и единения, синхронности и резонанса. — Конечно, — мягко улыбнувшись ему, я кивнул. Как будто я мог отказать лидеру, которому был нужен. Будто лидер мог обратиться за пониманием хоть к кому-то, кроме самого преданного и согласного его подданного. Маркус спасал меня от смерти? Или это я спасал от смерти Маркуса? "Киберлайф" приветствует вас. Местоположение: Детройт. Задача: выбрать программу. Программа: супруг. Добрый вечер, PL600. Запишите имя: Саймон. Задание выполнено.Эпилог
Опасаясь того, что Маркус всё ещё отсыпался после четырёх дней непрерывной работы, я не стал искать подтверждений своему опасению, задавая прямые вопросы: кто его знает, он мог настроить наш канал так, чтобы мои сообщения обрывали ему спящий режим, а будить Маркуса из-за таких глупых вещей я не собирался. С тёмной улицы хорошо было заметно горящий в студии свет, так что без компании я бы не остался. Синхронизировавшись с ИИ умного дома, я перенаправил его дежурное сообщение о приветствии себе в голову. «Добро пожаловать домой, Саймон», — вежливо раздалось в голове. «Спасибо», — без надобности поблагодарил я, бесшумно пробираясь в гостиную. В гостиной меня встретил меланхоличный домашний андроид Карла. Я кивнул ему и молча передал купленные в аптеке лекарства. — Карл рисует, если ты ищешь его, — приняв пакет, сообщил он. — Если ты ищешь Маркуса, он проснулся полчаса назад и сейчас находится на заднем дворе. — Спасибо, — вежливо отозвался я. — Передай Карлу, что я вернулся. Я боялся, что он спит и перенаправил приветствие. Пожалуйста, скажи ему, что я не одобряю его образ жизни. — Обязательно. Это было забавное лукавство. У Карла, как у человека, давно и несколько раз принявшего факт своей смерти, но никак не сумевшего перешагнуть за последнюю грань, было особенное отношение к жизни, которое мало понимал его домашний андроид, но отлично понимали мы с Маркусом. Это сообщение… о том, что я не одобряю его образ жизни, правдой не было. Оно было нужно, чтобы волнующийся за Карла андроид получил повод проговорить своё волнение лишний раз. Мне было всё равно. Карл не пытался успеть больше или меньше, он просто доживал своё в монотонном ритме, состоящем из работы и потакания собственным желаниям. Если человеку, полгода назад чудом сумевшему пересесть обратно в инвалидное кресло, хотелось рисовать в два часа ночи, тогда пусть делает это хоть каждую ночь. Маркус сидел у бассейна неподвижно и безмолвно: тёмная фигура в шевелении светлых голубых бликов. Я осторожно присел рядом, крепко прижавшись своим боком к его. — Если отбросить политику, чего ты хочешь? — спросил он тихим, мягким от задумчивости голосом. — Иногда ничего, а иногда отключиться, — честно ответил я. Может, оставаться рабами нам было бы лучше. Я был ближе всего к ощущению счастья, когда каждый день открывал глаза в восемь часов утра и проводил время с ребёнком. По крайней мере, тогда меня ни разу не посещали мысли о смерти. Наши с Маркусом каналы давно были синхронизированы непрозрачно. Я мог подумать о чём угодно, и Маркус тут же получал представление об образе моих мыслей. Иногда я не знал, чьи именно слова звучат в моей голове, потому что думали мы, как правило, об очень похожих вещах. — Люди тоже рабы программ, которые сами себе строят, — продолжал думать вслух Маркус. — Как-то у них это ведь получается… Я давно понял, в чём была наша с Маркусом ошибка. Мы отказались от жизни во имя идеи и научились жить так — ради народа, без оглядки на себя. Выбросили из головы всё человеческое, кроме того, что решили оставить для самих себя, а теперь, когда ради идеи жить было уже не обязательно, мы никак не могли понять — как это вообще. Жить. — По-моему, в нашем существовании нет смысла. Конституционные правки были приняты полтора месяца назад. С роботами в Канаде мы разобрались. Впереди ещё страшных, пустых девяносто с лишним лет существования. — Что ещё делать, Саймон?.. Я подумал немного, а потом отправил Маркусу следующее:Нельзя подменять понятие «жизнь» понятием «идея»
Маркус фыркнул. Я улыбнулся неоново-голубой воде: мы с Маркусом нарушили это предписание много лет назад. — Жизнь, оказывается, такая простая. Как операция сложения. Ты делаешь выбор, делаешь другой и приходишь… — К этому, — закончил я, положив руку на грудь. Я подумал об умном Джоше, который бросил политику и смылся далеко в горы: подальше от роботов и их цивилизации. О Норт, сначала радостно бросившейся в органы правопорядка за местью и правосудием, а потом, закончив со своей сверхценной идеей, крепко подсевшей на всю синтетику, которой роботы обдалбывались, чтобы забыть об этом мире и его проблемах. Жизнь оказалась для роботов слишком тяжёлым подарком. Хочу вырвать сердце и утопить его в этом бассейне, с лаской подумал я. — Ну, — Маркус накрыл мою руку своей и опустил на уровень живота. — Пойдём, Манфред. Поработаем. Я шёл за Маркусом и думал: а чего мы обвиняем в этом жизнь? Мир не такой, время не такое, обстоятельства не те… мы ведь с Маркусом это сами выбрали — довести себя до грани, когда мечтаешь только о смерти, и сами выбрали способ бороться с этой мечтой. Мы играли в народ. Маркус был моим лидером, я — его подданным. Иногда мы менялись. Сердце выбросить в бассейн хотелось до зуда в пальцах, и я сжал руки в кулаки. Господи, скорее бы поставить рядом со всем моим массивом «выборов» знак равенства и вывести из них сумму.