Вековая вражда

      Тихое и бессрочное проклятие неразрывных кровных уз уже не кажется всего лишь побочным эффектом разъедающей тело жажды, ведь, помимо вечности, на двоих приходится делить ещё и ретроспективу общих воспоминаний, что становятся чётче и физически ощутимее, когда память — неизменная и изменяющаяся ежесекундно, как в рапидной съёмке, — стирает все события прошлого до одного зафиксированного в безвременье конечного результата. Ни чудом, ни милостью для них не стала бы возможность начать сначала. Отречение невозможно, и всё повторяется с неутомимым усилием, движется по извечному кругу, а потому обесценивается, сливается в одно: холод рук, кровь на щеке, нож у горла, чьи-то необычайного цвета безжалостные глаза. Неповторимы только эти глаза. Всё приходится делить на два, даже саму суть случившегося, проходящую запутанными между собой венами под кожей, ибо в этой смертельной схватке со временем они проиграли оба.       Финал любой истории уже заключён в самом её начале — и всё заканчивается для них гнетущей послевоенной осенью 1918 года, когда последние закатные лучи сгорают вместе с тем небесным светилом, что видится теперь главным врагом. Тяжёлым бременем ночь опускается на зачумлённый город, и Луна — покровительница ночных хищников — отражается в нечеловеческих глазах мутной пеленой боли. Не разглядеть какого они цвета. Кровь в её свете — чёрная, и лидер Стражей Привена утопает в вязких чернилах, зажимая ладонью оставшиеся на память после встречи с членами клуба «Аскалон» дыры от пуль, опираясь другой рукой на влажную стену дома. Джеффри не умрёт, в худшем случае просто истечёт кровью — из-за истощения раны затягиваются катастрофически медленно и не сопоставимо с тем, с какой скоростью бессмертный организм теряет бесценную алую жидкость. В одночасье он стал кровожадной тварью, преследуемым своими же людьми монстром, но упрямое желание жить и естественную потребность приспосабливаться практически ко всем условиям невозможно отнять вместе с биением сердца. Самоубийство ещё маячит где-то на горизонте в виде потенциального плана, вызубренного урока, что так долго лучший из учителей втемяшивал ему в голову, но на деле покончить с собой оказалось не так уж и легко. Позорное малодушие. Зато тот, кого Маккаллум так презирал, ни секунды не сомневаясь, выстрелил себе в грудь сразу же после обращения с той решимостью, что свойственна скорее военным. Вот только Рид не знал, что пули должны быть серебряными, — Джеффри же не мог оправдать своё бездействие подобной неосведомлённостью. И тем не менее охотник всё ещё жив. Вернее, он продолжает существовать, и кровавый отпечаток его ладони на стене дома является прямым и неоспоримым доказательством. После того, как кровь Джонатана стекла по его гортани, всё переменилось чересчур быстро, и жажда, которую Маккаллум ещё до конца так и не осознаёт, прочно связана теперь… с ним. Джеффри подозревал, что рано или поздно ему придётся платить по счетам за вырванные у Провидения почти сорок лет человеческой жизни, предоставленные всего лишь в долг, — обратный отсчёт начался с момента рокового возвращения его отца в Дублин уже кровососом. Он пережил собственную смерть и спорное воскрешение, запустившее ряд необратимых процессов не только во внутренних органах, потому не совсем отдавал себе отчёт, когда несколько ночей назад во время секундного затмения, случившегося на городском кладбище, сказал Джонатану явно больше, чем следовало (а следовало — его убить), когда позволил подвести себя к могиле его сестры. Проливной дождь заставил их прервать беседу — Маккаллум принципиально не попросил помощи, а доктор не предложил ему пойти с ним — и осталась лишь ночь, которая никогда не закончится. Думая об этом, Джеффри прокусывает клыками нижнюю губу, ощущая онемевшим языком железистый привкус своего проклятия. Холодная стена дома, лужа крови под ногами и отвратительный писк копошащихся в полусгнивших объедках тощих крыс — всё это просто не может быть судьбой того, кто всю свою жизнь являлся поборником морали, безоглядно ставя на кон абсолютно всё ради благополучия других. Гораздо лучше знать, что ты совершенно один и не тешить себя даже мыслью о чьём-то в теории возможном участии.       Рид смутно понял, что ему нужна помощь ещё полчаса назад, нисколько не удивившись тому, что Маккаллум снова нарвался на неприятности. Но не особенно он спешит и теперь, зная, что охотник всё равно не умрёт. В очередной раз доктор гневно покидает подпольную импровизированную лечебницу в Уайтчепеле, пытаясь лавировать между койками с больными и уже не морщится от удушающего смрада болезни. Читать наставления Дороти бесполезно — та не понимает, как непрофессионально поступает и чем рискует, ведь неизвестно от чего люди здесь умирали чаще: от запущенной стадии инфлюэнции или от полной антисанитарии и отсутствия необходимых медикаментов. Благими намерениями… Кованые ворота издают страшный лязг, когда Джонатан быстро выходит на улицу, поднимая воротник пальто и распознавая в сыром воздухе и ударяющей в нос вони сточных вод запах своей крови. Должно быть, именно так стая чувствует друг друга на расстоянии. Торопиться некуда. «Он не умрёт», — думает доктор, успокаивая себя. Серые глаза щурятся, не спеша осматривая окутывающую улицы тьму, и почти моментально определяют нужное направление — найти Потомка не составляет никакого труда.       — Этот город удивительно мал для нас обоих, тебе так не кажется? — вместо приветствия бросает Рид, спустя четверть часа превосходно видя вампира и безо всякого чутья.       Больше всего Джеффри боялся услышать низкий, бархатный голос у себя в голове, и теперь он действительно слышит его, но уже совершенно по-настоящему. Внезапный переход на «ты» ослепляет волной ненависти, и охотник кривится от этого самоуверенного тона, будто всё произошедшее между ними и впрямь способно что-то изменить. Но надо удалить пули, препятствующие регенерации, и лишь один не-человек в Лондоне может сделать это, не задав ни одного вопроса. По «счастливой случайности» именно он триумфально возникает прямо перед ним, откинув теневую завесу, и стремительно подхватывает под локоть, с жестоким интересом заглядывая в глаза, — слишком живы воспоминания о том, что Маккаллум непременно убил бы его, если бы тогда в Пемброуке всё пошло по другому сценарию. Серое пальто доктора насквозь промокло, и Джеффри понимает, что на улице идёт дождь, только когда на мгновение прижимается щекой к влажной шерстяной ткани, чтобы удержать равновесие. Во второй раз на коленях он перед ним не окажется. От появления Джонатана и от того, как по-новому воспринимается исходящая от него сила, к горлу подкатывает тошнота, а ледяное одиночество сменяется противоестественным чувством целостности, против которого протестует каждый атом в его теле. Маккаллум рычит от раздражения, а вовсе не от боли, сплёвывая кровь на брусчатку в дюйме от когда-то начищенной до блеска чужой обуви, что сейчас покрылась грязными разводами после долгой прогулки по переулкам самого неблагоприятного района в городе. Его душит и сбивает с ног какофония звуков и запахов, но среди этих невнятных всевозможных ощущений особенно различимыми становятся пульсирующие алеющие пятна, приближающиеся со стороны Вест-Энда по весьма знакомому маршруту.       — Почему твои раны не затягиваются? Джеффри, я могу… — но закончить предложение Риду мешает ладонь, которую охотник бесцеремонно прижимает к его рту, чтобы тот немедленно заткнулся.       Чутьё подтверждает самые худшие опасения, и он тут же начинает искать глазами отходные пути. Группа стражей, по его же приказу патрулирующая эту часть Уайтчепеля, совсем некстати направляется прямиком в их сторону, и исход у такой встречи может быть только один — Маккаллум всегда излишне убедительным тоном говорил о невозможности вести какие-либо переговоры с мало-мальски сомнительными личностями. И в данный момент он истекает кровью не просто в компании кого-то подозрительного, а известного всему Привену новоявленного доктора-кровососа. Инстинктивно, но незаинтересованно Джонатан оборачивается на незнакомые мужские голоса, и Джеффри неожиданно даже для самого себя резко делает шаг вперёд, прикрывая Рида грудью, чтобы никто не вздумал взводить оружие, ведь, увидев лидера в таком состоянии, его люди выстрелят в другого вампира без предупреждения. Все пули в их пистолетах — серебряные. Не совсем трезвый отряд, вооружённый факелами, проходит мимо так и не свернув в переулок, и до пугающего одинаковая обсидиановая бездна в глазах эконов, как у готовящихся атаковать хищников, медленно сходит на нет вместе с тонущим в мутных лужах отсветом огня. Раньше подобная невнимательность неизменно повлекла бы за собой жесточайший выговор каждому этому бездельнику, но теперь… Лучше им не знать, что Маккаллум стал свидетелем такой преступной оплошности. Когда Джеффри снова поворачивается, на его обычно непоколебимом лице отражается вся испытываемая боль, словно отныне лишь Рид имеет право видеть его настоящие эмоции, а наличие клыков и голода подсказывает, что родство это не подлежит никакому обжалованию.       — Я могу помочь, — Джонатан наконец произносит то, что собирался сказать, и ложное солнце тусклых газовых фонарей множится в серых глазах. Как только свора исчезает с радаров их обострённых органов чувств окончательно, Рид непринуждённо заглядывает под его плащ и, оценивая увечья, узнаёт почерк «Аскалона». Несколько раз эконы нападали и на него, поэтому Джонатан способен воссоздать в голове картину случившегося. Развязав платок на шее охотника, Рид прижимает тонкую ткань к кровоточащим ранам, и Маккаллум рефлекторно кладёт на его руку свою. — Боюсь, что для полной регенерации тебе потребуется чья-то кровь…       Джеффри готов поклясться, что слышит издевательские нотки в тихом голосе доктора, не перестающим звучать от этого менее враждебно.       — Как же мне повезло, что ты ещё и врач, да? — он яростно отталкивает чужое запястье, призывно прижатое к его губам, и Риду остаётся только прошипеть проклятие, понимая, что так просто с этим вампиром не справиться.       — В самом конце улицы есть заброшенный дом, — не сочтя нужным реагировать на провокацию, Джонатан резко становится собранным и серьёзным, на ходу выстраивая план дальнейших действий. — Ты вряд ли пропустишь это здание — на нём гостеприимно написано «не входить». Дойдёшь сам или я тебя переоцениваю?       Впервые Маккаллум оказывается в ситуации, к которой категорически не готов, — он перебирает в голове решения, как чётки, но ни одно из них не кажется ему правильным.       — Считай это моей благодарностью за флягу с кровью короля, — натянуто улыбается Рид, небрежно и театрально обводя рукой переулок, в котором они и без того провели слишком много времени: — Вполне подходящая ночь для того, чтобы пересмотреть свои принципы, не так ли?       Теперь судьба выбор ему действительно предоставляет: он может отказаться и прийти прямо в лазарет штаб-квартиры Привена, как на заклание, или воспользоваться предложением Создателя, раз уж того так мучает неизвестно откуда взявшаяся ответственность. Попавшее в тело серебро всё сильнее прожигает разорванные ткани. Отчасти это является местью и самому Джонатану — Редгрейв по-своему интерпретировал жёсткий отказ Рида поделиться кровью с Доусоном и последующее обращение в вампира этого ирландца, доставившего эконам непомерное количество хлопот. Необъятное тщеславие лорда, безусловно, пострадало от мысли, что Джонатан — один из лучших врачей и учёных Англии — принятый в клуб с таким радушием, не просто пренебрёг их обществом, но ещё и предпочёл им крайне сомнительную компанию. В надежде наконец расплатиться с Маккаллумом за всё, Редгрейв отправил своих вампиров на охоту за ненавистным собратом, а последнему не нужно было дважды повторять брошенное в спину оскорбление.       Увидев в глазах охотника зарождающееся сомнение, Джонатан сразу же тенью исчезает из поля зрения, вновь оставляя его одного точно так же, как и после обращения, заставляя ощутить жуткую удушающую безнадёжность от непонимания, когда именно враг сумел превратиться в того, кто мог, если не помочь по-настоящему, то хотя бы временно исправить ситуацию своим вмешательством.       Из состояния, граничащего с предобморочным, Джеффри выводит металлический звон, с которым вытащенная из его тела пуля отправляется в ржавую посудину. Ему необходимо около пяти секунд, чтобы вспомнить, где он, и почему Рид находится в такой опасной близости. А ещё и о том, что он — истекающий кровью вампир, и, боже правый, каким восхитительным было то мгновение забвения. Несколько входных пулевых отверстий с рваными краями чернеют на бледном торсе, и Маккаллум рычит от боли уже в голос, когда с помощью хирургического пинцета Джонатан медленно тянет кусок серебра по раневому каналу. На войне Рид делал это тысячу раз, спокойно и безэмоционально, но сейчас допускает самую страшную ошибку, какую только может сделать врач, — он теряет отстранённое хладнокровие, хлопает его по щеке, пачкает кровью, зачем-то сбивчиво шепчет что-то успокаивающее. Ему чудится, что он запускает пальцы в собственную брюшную полость. Маккаллум перехватывает его за запястье, и это инициированное охотником прикосновение приводит Джонатана в ступор.       Их первая встреча; вечное ощущение незримой угрозы, благодаря крайне недружелюбному вниманию Привена; чужая кровь и сумасшедшая, пьянящая агрессивность представляют из себя гремучую отравляющую смесь, что вводится Риду внутривенно, будто одно только присутствие этого человека рядом способно вытянуть из него все жизненные силы. Ничего похожего он не испытывал к Джеффри до его обращения, но факт этот нисколько не утешает.       Никакого обезболивающего в ампулах нет, и доктор предлагает опиум, а после ещё не раз пожалеет о том, что собственноручно вынудил его пристраститься к наркотику. С интересом, который Джонатан и не собирается скрывать, он изучает слабую регенерацию другого вампира, и, к сожалению, Маккаллум прекрасно видит, что тот действительно хочет помочь, мешая этим ненавидеть себя. Клятва Гиппократа. Или что-то совсем иное, о чём никто из них не рискнёт даже подумать. Антисептик не нужен, поэтому Рид осторожно и быстро сводит края округлой раны, для начала намереваясь остановить кровотечение, предварительно прокалив иголку в огне свечи скорее по привычке. С вышедшей из строя регенерацией можно разобраться и позже.       — Зачем? — кивая головой на бесполезную попытку обеззаразить медицинский инструмент, Джеффри чуть приподнимается на локтях и понимает, что предложение Джонатана — будь он проклят — избавить его раны от чёртового металла оказалось довольно великодушным. — Это же бессмысленно.       — Словно до этого во всём был какой-то смысл, Маккаллум. Молчите, — Рид придаёт своему голосу напускное раздражение, но всё его естество концентрируется против воли лишь на одном. Кровь. Её столько, что Джонатану становится больно — алый люминесцирующий цвет обжигает, растворяется в серебре его глаз. Чужие мысли напоминают доктору о его собственной драме, собственном перерождении, и эта общность сближает и притягивает так, что он перестал бы сопротивляться, если бы точно знал, что со всем этим делать.       Силясь смотреть куда угодно, но только не на своего хирурга, Джеффри всё же замечает, что периодически Рид поднимает на него внимательные уставшие глаза с паутиной лопнувших капилляров. Невозможно долго контролировать каждое своё слово и действие, и, выдай Маккаллум себя хоть чем-то среди стражей (как он до сих пор этого не сделал?), — его постигнет справедливая, учитывая все обстоятельства, участь. Джеффри сам натаскивал своих людей, как псов, суровым обращением искореняя и вытравливая из их душ всякую сердобольность, но прямо сейчас рядом с подобным себе существом он наконец чувствует себя в условной безопасности. Воспоминание о чужой смертоносной силе совершенно не сочетается с тактичным прикосновением рук, и, в противовес этому заблуждению, Рид сжимает пальцами бок охотника, когда тот сипло выдыхает. Никакого доверия — одно неверное движение, и Джеффри сам набросится на доктора, невзирая на состояние. От созерцания такого непримиримого соперничества по хребту поднимается свинцовая волна тягостного и неуёмного притяжения.       — Ну, есть и хорошая новость, — чуть ли не весело произносит Джонатан, справляясь с дрожью в голосе, вызванной нестерпимым приступом голода, и с нарочитой небрежностью отправляет испачканные бинты к пулям. Он наклоняется ниже и перекусывает зубами нитку, делая вид, что не замечает того, как опасливо напрягается готовое к атаке тело под собой. — Неделю назад от таких ранений и развившегося на их фоне гемопневмоторакса* ты бы умер, а сейчас… Сейчас не останется даже шрама, если сделаешь всё так, как я скажу.       — Ты мог бы хотя бы попытаться скрыть чёртов восторг в своём голосе, — Маккаллум морщится, слыша незнакомое слово, от которого веет чем-то бесконечно несбыточным, и страстно хочет плюнуть кровью ему в лицо.       Почти в горячечном бреду он начинает неторопливо накручивать галстук доктора на свой кулак, тем самым не просто притягивая последнего, а буквально заваливая на себя. Опираясь одной рукой на матрас, Рид c непроницаемым выражением лица надавливает пальцами на округлую рану, растягивая её края, чувствуя, как просыпается обычно несвойственная ему жестокость, и Джеффри резко отпускает его, выгибаясь от раската невыносимой боли в теле.       — Швы необходимо будет снять, как только раны начнут затягиваться, — игнорируя чужие стоны, словно ничего не произошло, Джонатан добавляет уже совсем другим тоном: — Зря ты разворошил это осиное гнездо, настроив «Аскалон» против себя ещё сильнее.       Ржавые разводы засохшей крови, покрывающие лезвие его меча, негласно намекают, что счёт с теми, кто, увы, являлся их сородичами, Маккаллум как минимум сравнял.       — Всего лишь на равных перекинулся парочкой словечек с ублюдками. Или мне надо было спрашивать у тебя разрешение? — откашлявшись, Джеффри прижимает ладонь к своему животу и явно не из уважения стремится выдержать эту отвратительную близость, но лучше не начинать вовсе, чем проиграть во второй раз. — Эти напыщенные болваны думают, что мы спелись, можешь себе представить?       Отказавшись от всякого сотрудничества с лордом Редгрейвом, Рид безжалостно лишил охотника ещё одного повода презирать себя. Возможно, Джонатан и тяготится положением, в котором оказался, но цену древней крови уже давно для себя определил и ни Доусона, ни Суонси, ни Хэмптона не счёл достойными её. Гордыня, высокомерие, самоуверенность — о, они с Джеффри похожи даже сильнее, чем Рид готов это признать, и теперь, когда видят, чувствуют и воспринимают друг друга абсолютно иначе, нет смысла искать спасение в сходящей на нет ненависти. Но, если Маккаллум спросит напрямую, почему Джонатан выбрал именно его, то тот вряд ли ответит. Просто пока все остальные вставали на колени ради хотя бы одной капли его крови — Джеффри сопротивлялся до последнего. То, что кто-то считает их союзниками, на удивление не такая уж и плохая мысль. Рид, как никто другой, знает, на что способен этот человек, и не без содействия доктора его сила только увеличилась во сто крат — Маккаллуму остаётся лишь научиться управлять ею. В любом случае из двух зол Джонатан, не раздумывая, выбрал бы его. Он уже это сделал, сидя рядом и тщательно вытирая окровавленные руки грязной тряпкой. Жар в груди постепенно утихает вместе с той болью, которую испытывал сам Джеффри, и собственную неразрывную связь с которой ещё предстоит изучить. И всё же ситуация кажется ему почти комичной.       — Должен сказать, что у них есть на то основания, — наконец задумчиво говорит доктор, собирая разложенные на кровати медицинские инструменты.       Наблюдая за тем, как Рид, погружённый в не самые светлые размышления о будущем, аккуратно складывает бинты и скальпели в видавший виды кожаный саквояж, охотник вдруг с присущей ему честностью и прямотой озвучивает только что пришедшее осознание:       — Редгрейва я презираю гораздо сильнее, чем тебя.       — Ты невероятно любезен, Джеффри, в тебя для этого непременно нужно всадить дюжину пуль?       — Если подашь мне мой меч, я расщедрюсь и на большее, — обескураживая вызывающе-несерьёзным тоном, Маккаллум криво улыбается, указывая глазами на свои лежащие в кресле вещи.       Они оба забываются, и Джонатан бездумно роняет негромкое «в другой раз». Та ночь на кладбище не могла не оставить свой след, и, если бы не начался ливень, то не исключено, что топор войны оказался бы зарытым в могильную землю. Рид не перестаёт думать о том, как непривычно лицезреть лидера Привена таким — полуобнажённым и вымазанным в крови, без какого-либо оружия на расстоянии вытянутой руки. Раньше ничего не подстрекало его к подобной внимательности, но сейчас он совершенно точно видит, что глаза у Маккаллума пронзительно-голубые, и это понимание происходит само по себе, без участия доктора. В ответ Джеффри тоже исподлобья бросает на него взгляд, и на главную-угрозу-человечеству Рид похож в самую последнюю очередь, как бы охотник не убеждал себя, что тот — чудовище. Как и он сам. С закатанными по локоть испачканными в крови рукавами рубашки вампир, измученно хмурящий брови, выглядит ненамного лучше него, о чём Маккаллум тут же и сообщает всё с той же прямотой:       — Выглядишь паршиво.       — У меня была тяжёлая смена, — словно извиняюще пожимает плечами Джонатан, — но с тобой одним не сравнятся даже сонмы умирающих от чумы.       — Тебе действительно так нравится играть с огнём?       — И это ещё не всё, Маккаллум, говорю же вам, — я должен буду снять швы, — раны больше не кровоточат, но прикасаться к Джеффри Рида принуждает желание продемонстрировать свою долгожданную власть над ситуацией, и он отчего-то знает, что охотник героически стерпит его чересчур навязчивую заботу.       Утешение Маккаллуму не нужно, но Джонатан улавливает потребность в соучастии от того, кто разделяет с ним то же проклятие. Он вытирает кровь с щеки своего Потомка и, прежде чем отвести глаза, долго смотрит на него стальным взглядом, вместо сожаления чувствуя, как нечто тёмное и всеобъемлющее отравляет сопричастностью и неразрывностью мёртвое тело изнутри. Категорически не хочется ни сближаться, ни высказывать и толику благодарности, но, не выдерживая напряжения, Джеффри всё же садится на кровать, прижимая ладонь к своему животу. Теперь их глаза встречаются уже на одном уровне.       — Ну и почему ты помогаешь мне?       — Ты сегодня и правда неожиданно разговорчив, — Рид улыбается совсем не к месту, ещё не привыкнув к его откровенной прямолинейности. — Не хочу показаться грубым, но ответ на вопрос, почему ты принимаешь мою помощь, намного интереснее.       Джеффри слишком упрям, чтобы посчитать это очень вежливое замечание оправданным, и, незаметно спрятав скальпель за испачканной манжетой рубашки, Джонатан достаточно рискованно добавляет:       — Да и ты наверняка поступил бы так же — раз я чувствую тебя на расстоянии, то, вероятно, это явление имеет и обратный эффект.       — Так же?.. — оказавшись застигнутым врасплох подобной наглостью, Маккаллум решительно, но крайне опрометчиво начинает подниматься — всю левую часть тела сразу же простреливает болью. — Ты забыл, что я собирался убить тебя, сумасшедший?       — Главное, чтобы ты об этом не забывал, Джеффри, — попытку встать Рид пресекает быстрее, чем охотник успевает опустить ноги на поцарапанный паркет, толкая его обратно на кровать. — Нет, сэр, вы останетесь — скоро рассвет.       Кивнув каким-то своим мыслям и видя, что Джеффри не оказывает ожидаемого сопротивления, он поспешно исчезает в дверном проёме.       — Джонатан, — Маккаллум впервые обращается к нему по имени, но доктор, слыша его хриплый голос уже в другой комнате, не придаёт этому особого значения. — Как ты справляешься?       — Разбираюсь со своими ранами самостоятельно, — ища глазами нужный предмет за пыльными стёклами буфета, Рид оценивает остроту скальпеля подушечкой большого пальца. Он мог бы и промолчать, но эта простая потребность в разговоре ему вполне понятна.       — Но я же не об этом…       — А жаль, — после короткой паузы тон Джонатана резко становится по-настоящему грубым, — потому что пару раз возле Пемброука твоя свора знатно меня покромсала.        — Я отзову патрули от больницы, — Джеффри устало отмахивается от его слов так, словно это нечто несущественное. — В большинстве своём, это люди, у которых кровососы отняли родных, — ими движет праведный гнев. Они не видят и не хотят видеть ничего, кроме своей боли. Я тоже таким был.       Внимательно слушая собеседника, Рид многозначительно появляется перед ним так же внезапно, как и исчез до этого, собираясь что-то сказать, но Маккаллум опережает доктора, проклиная себя не только за неудачную формулировку последнего предложения, но ещё и за то, что додумался изливать ему душу.       — Даже не думай в этом направлении, — злобно проговаривая каждое слово, Джеффри уже без колебаний опускает ноги на пол, планируя неблагодарно покончить с этим дружественным приёмом. — Мы никогда не станем…       — Не вставай, чёрт возьми, — не столько от искреннего беспокойства, сколько от нежелания вновь останавливать кровотечение, Джонатан быстро подходит к нему и предупреждающе кладёт руку на плечо. — Вечность длиннее, чем может показаться на первый взгляд. Я бы на вашем месте не зарекался, охотник на вампиров, не достаточно ли уже фортуна продемонстрировала своё чувство юмора?       — Ты отдаёшь себе отчёт в том, что убить меня теперь будет несколько сложнее? — наплевав на предостережение, Маккаллум встаёт и реагирует на панибратское прикосновение именно так, как оно того и заслуживает.       — Разве я когда-либо говорил, что хочу этого? — спокойно отвечает вопросом на вопрос Рид, и Джеффри хочется взвыть от бессилия, потому что доктор даже в такой ситуации умудряется с жутко раздражающим медицинским пристрастием осмотреть его, удостоверяясь в том, что он относительно твёрдо стоит на ногах. — К тому же я занимаюсь наукой всю свою жизнь — мне нравятся сложности.       К компромиссу они не придут никогда, но крайности в поведении Маккаллума начинают практически вызывать привыкание. Никакой враждебный подтекст решения Джонатана разделить с врагом свою кровь — напоить отравленной амброзией из собственного рта, скрепляя и навсегда привязывая их друг к другу, — не оправдывает того факта, что он ещё помнит непристойное и слишком интимное для хладнокровного акта мести касание чужих губ. Оттого, как неловко Рид поправляет испачканный кровью рукав рубашки, отдаёт такой человечностью, что Джеффри стискивает зубы из-за необъяснимого желания сломать ему кулаком нос и немедленно вывести из себя, ведь видеть Джонатана в ярости гораздо привычнее и правильнее. Уже только потом Маккаллум замечает, что Рид всё это время протягивал ему наполовину наполненный кровью бокал. И по тому, как тяжело он дышит, и как ещё сильнее пролегли тени под его глазами, подчёркивающие невозможную бледность, можно с лёгкостью сделать вывод, что кровь эта — из-за чуть дрожащих пальцев ровными разводами отпечатывающаяся на стенках бокала — принадлежит ему. Джеффри смотрит на доктора с ужасом и отвращением, хотя содержимое бокала и завораживает своим глубоким тёмно-рубиновым сиянием.       — Придётся выпить, — словно уговаривая ребёнка принять горькую микстуру, Джонатан безрассудно подходит уже совсем близко.       Охотник же думает иначе и ударяет его по запястью, отчего бокал со всем его бесценным — в первую очередь из-за свершённого акта жертвенности — содержимым летит на пыльный персидский ковёр.       — А я надеялся, что ты проявишь чуть больше благоразумия, — не без разочарования почти укоряет его Рид, наступая ботинком на осколки и пачкая обувь липкой кровью. — В это безнадёжное время даже наличие в моей крови неизлечимого вируса не обесценивает её.       — Не тебе говорить мне о благоразумии, — Маккаллум угрожающе обнажает клыки, но где-то на периферии сознания начинает понимать, что Джонатан в ущерб себе поделился с ним своей кровью не для того, чтобы отомстить или проучить. И это настолько извращённая форма милосердия, что он просто не знает, как к ней относиться.       — Ты бы предпочёл смерть такому существованию? — спрашивая об этом, Рид отчаянно пытается убедить самого себя в том, что это всего лишь холодный научный интерес, а вовсе не раскаяние.       — Очень своевременный вопрос, — Джеффри тяжело и раздражённо вздыхает, удивляя мужественным смирением и внезапной рациональностью своего чистосердечного признания: — В каком-то смысле я жив и предпочитаю не изводить себя дурацкими размышления, а действовать.       — Тогда можем объединить усилия, — в тот же миг безотчётно предлагает Джонатан, желая продолжить их оборвавшийся у могилы его сестры разговор. — Зная тебя, не хотелось бы, чтобы эта неконтролируемая мощь была направлена не в то русло.       Мысленно заключив, что у доктора явно не всё в порядке с головой, Джеффри хочет сказать «ты ни черта обо мне не знаешь», но решает промолчать, не давая Риду шанса парировать в ответ просьбой позволить ему это сделать. Для Джонатана же перетянуть лидера Привена на свою сторону теперь — дело принципа, и он изучающе разглядывает Маккаллума, пытаясь предугадать чужую реакцию на тот или иной ход. Почти партия в шахматы.       — Противоядие готово, — придумав беспроигрышный способ манипуляции, Рид достаёт из кармана своего пиджака стеклянную пробирку и доверительно вкладывает её в руки Джеффри практически насильно. — Я обещаю, что мор, в который погрузился этот несчастный город, скоро закончится. Без твоего содействия ничего бы не вышло, а я не из тех, кто не в состоянии оценить подобное.       После того, что Маккаллум сделал с бокалом, довольно легкомысленно было вверить в его руки судьбу целой страны, но Джонатан нарочно сбивает с толку таким неожиданным доверием. Охотник переключает всё своё внимание на хрупкий предмет, вертя в руках антидот, один из ингредиентов которого — кровь короля Артура, но только в фармакологии он недостаточно компетентен, что неприятно сказывается на самомнении. Это определённо злит и заинтересовывает одновременно, и Джеффри поднимает на Рида уже совсем другой взгляд — доктор ровно так же не в восторге от своей природы, и, быть может, вместе у них есть шанс найти лекарство от сразившего их кровавого недуга. В тот момент, когда он аккуратно отдаёт пробирку обратно, они на долю секунды соприкасаются пальцами.       — Ты уже очень давно чувствуешь себя в Пемброуке как дома, поэтому, смею предположить, тебе не составит особого труда иногда навещать меня не только с угрозами, но и с ценной информацией, которой ты безусловно располагаешь и которая могла бы всем чрезвычайно помочь.       Характер охотника — сплошь острейшие грани, но Джонатан чёрт знает зачем протягивает ладонь, не боясь порезаться.       — В сущности, никто из нас не только ничего не теряет, а может даже и обрести, — Рид имеет в виду всего-навсего новые знания, мифическое лекарство и уж точно не то, что они могут в итоге обрести друг друга. Но лишь через много лет станет понятен истинный пророческий смысл его слов. — Нам не обязательно становиться друзьями, но…       — Господь Всемогущий, — Маккаллум возмущённо закатывает глаза и угрюмо усмехается над тем, что доктор тот ещё упрямый сукин сын, — спасибо за уточнение.       — Не за что, Джеффри, — дождавшись от него хотя бы какого-то ответа, Джонатан улыбается, совсем не стесняясь своих клыков. — Видишь? У нас уже неплохо получается.       Эта смиренность обманчива, и Рид нисколько не сомневается, что, стоит ему снова скрыться за дверным проёмом, как Маккаллум накинет плащ на обнажённые плечи, возьмёт меч и растворится чёрным дымом у раскрытого окна. Поэтому Джонатан идёт на поводу у чужой гордости, позволяя ирландцу уйти по-английски. От мысли, что он не просил помощи, — это Рид навязал её, обладая безмерной эмпатией, — Джеффри становится чуть легче. Позже он утолит свой голод — в том, что кровь эта не будет принадлежать живому человеку, Джонатан убеждён ещё сильнее, а со швами вполне справится и сам. Но, если всё же нет, то Маккаллум знает, где и каким образом ему найти своего Создателя, — дверь недостроенного флигеля у его кабинета со стороны Уайтчепеля не запирается никогда.       Этим вечером разминулись лишь поезда, что ушли с вокзала в противоположных направлениях. Гробовая тишина гостиничного номера оказалась нарушена вначале скрипом открывающейся двери, а затем звуками шагов и голосов, словно это бесконечное проживание одного и того же недоухода-недовозвращения было их персональным кругом Ада.       — Хорошо, Джеффри, — Рид обессилено опустился в кресло прямо в пальто, предварительно стряхнув снег с иссиня-чёрной шерстяной ткани на своих плечах. — Что дальше?       Всякий раз от их пребывания в одной точке земного шара веяло такой фатальностью, что, если бы по каким-то причинам они не встретились бы в тот дождливый ноябрьский вечер в Пемброуке, то случай непременно предоставил бы столько вариантов развития событий, сколько этого бы потребовалось для исполнения предначертанного. Джонатан невольно вспомнил о своём Создателе. Не чувствуя его присутствия, он всё же знал, что Мирддин время от времени наблюдает за ним и не имеет ничего против решения своего Потомка подарить их теневому миру ещё одного столь сильного вампира. Раз его Праотец был настолько могуществен, значит от него вряд ли могла укрыться и их с Джеффри метафизическая невозможность существования порознь, которую они оба так рьяно отрицали.       Вопреки ожиданиям Маккаллум спокойно повесил свою верхнюю одежду в прихожей и, скрестив руки на груди, привалился плечом к стене, испытывающе глядя на доктора. Рид почти возненавидел себя за то, что оказался ранен уже зародившейся в душе надеждой, словно пулей навылет, ещё помня о том, с какой силой чужие руки обнимали его на укрытом снежным саваном вокзале. Он так долго смотрел на охотника, как всегда трагично хмуря брови, что Джеффри просто устало рассмеялся, испортив весь драматизм момента.       — Ты меня об этом спрашиваешь? — в один миг Маккаллум вновь стал серьёзным и, оттолкнувшись плечом от стены, направился в его сторону. — Я застрял в этом прокля́том городе из-за тебя и, честно говоря, хотел задать точно такой же вопрос.       На обратной дороге они не сказали друг другу ни слова; пронизывающий ветер и метель превратились в символы этого молчания, в неуловимый для человеческого слуха аккорд принадлежащей только им ночи. Солнце на этих безлюдных улицах для них не взойдёт никогда, но и вглядываться в эту тьму, силясь там что-то увидеть, больше не нужно — компасом и маяком на самом краю ночи для Джеффри стала фигура Рида, идущего чуть впереди. Джонатан осознанно не хотел сокращать путь — до рассвета было ещё очень далеко — а настоящей роскошью являлось любое совместное времяпрепровождение. Подняв воротник, Рид обернулся и тут же замер, встретившись с бархатной синевой чужого взгляда так, как встречаются лишь с чем-то непредотвратимым. Снег заметал следы, серебрил волосы и ресницы, эполетами ложился на плечи. Поддавшись неоднозначному порыву, Джонатан в самом деле не подумал о том, что, накрывшая его волна воодушевления, как после осечки пистолета, приставленного к виску, повлечёт за собой неизбежные перемены. Однако планеты не сошли со своих орбит; законы, по которым существовал и будет существовать этот мир остались всё теми же, а в комнате продолжало пахнуть увядшими лилиями в то время, как Джеффри продолжал выжидающе рассматривать доктора, требуя от него каких-то слов или действий, но каких именно — не знал сам.       — Видимо, я умру от усталости прежде, чем ты сумеешь решить, что теперь со мной делать, — голос охотника отвлёк Рида от попытки лихорадочно проанализировать случившееся, и, когда Маккаллум начал расстёгивать пуговицы на рубашке, метнув взгляд на кровать, Джонатан окончательно пришёл в себя.       — Я могу снять для тебя соседний номер, Джеффри, это не займёт много времени, — Рид блефовал и даже не удосужился завуалировать под решительный ход тот факт, что у него на руках не было ни одного козыря.       — Да, будь добр, — передразнив чужой деловитый тон, Маккаллум сверкнул слишком очевидным вызовом во взгляде. — Не хочешь купить мне ещё и билет на поезд?       — А вот это будет уже довольно… — Джонатан невольно сделал паузу, опустив глаза на его оголённые шею и ключицы, — некрасиво, тебе ведь явно хочется задержаться.       — Отложим выяснение отношений на завтра, — надеясь, что натянутый разговор на этом закончится, Джеффри раздражённо повёл плечами — ему просто хотелось как можно скорее лечь спать.       Но Рид упрямо считал, что последнее слово обязано остаться за ним.       — Разве есть что-то, что мы ещё не выяснили?       — Не испытывай свою судьбу, Джонатан, — привлекая излишнее внимание к движениям своих пальцев, Маккаллум убийственно медленно расстёгивал пуговицы, неизвестно на что намереваясь спровоцировать. — Меня здесь уже вообще не должно было быть.       — Возможно, но только прямо сейчас ты всё же собираешься лечь в мою постель, если я всё правильно понял.        Не выдержав этого спектакля, Рид в два шага сократил расстояние между ними и, не придумав ничего лучше, решил помочь охотнику раздеться, рванув рубашку на его груди и оторвав все оставшиеся пуговицы. Не дожидаясь ответной реакции, он уверенно взялся за тяжёлую пряжку на чужом ремне и, не сводя с Маккаллума глаз, вырвал кожаную удавку из его брюк одним быстрым движением, чуть потянув вампира на себя. От такой наглости у Джеффри перехватило дыхание.       — Справишься дальше сам? — мягко поинтересовался Джонатан. Сложенный вдвое ремень в его сильной руке навевал не самые благочестивые мысли.       — Если ты думаешь, что меня способно смутить что-либо, связанное с тобой, то ты заблуждаешься.       — Раньше у нас подобных проблем не возникало, так с чего бы им появиться теперь? — бросив ремень в ближайшее кресло, Рид поймал его беспокойный взгляд — они оба находились на пределе, воспламенённые по инерции льющейся через край грубостью, для которой сейчас не было ни единого повода.       — На что ты намекаешь? — Маккаллум схватил доктора за подбородок, притягивая к себе, но Джонатан деликатно оттолкнул его, уже не имея ни малейшего желания продолжать.       — Ложись спать, — неожиданно спокойно сказал Рид, напоследок примирительно коснувшись его шеи. — Я выключу свет.       — Только не надо строить из себя джентльмена, — охотник смерил его испепеляющим взглядом, но прикосновение воспринял как нечто само собой разумеющееся.       Повесив своё пальто, Джонатан ударил пальцами по выключателю, и комната погрузилась во мрак, но хуже видеть друг друга от этого они не стали. Джеффри торопливо снял одежду, бросил её в то же кресло и очутился под одеялом чересчур быстро — со стороны Рида начать возмущаться этой невиданной бесцеремонностью было бы не просто жестоко, учитывая, сколько времени до этого он провёл в дороге, но ещё и невежливо. Маккаллума же ни на йоту не волновало, чтó в свою очередь собирался делать доктор. В полной темноте Джонатан щёлкнул металлическим браслетом наручных часов и оставил их на тумбочке, а свою одежду — на спинке стула. Крепко обняв руками подушку, Джеффри непроизвольно глубоко вдохнул знакомый терпкий запах одеколона, пропитавший постельное бельё, и успел уснуть прежде, чем Рид натянул тяжёлое пуховое одеяло ему на плечи, ложась рядом и касаясь локтем его руки, хотя это было и необязательно — размер двуспальной кровати давал при желании возможность не нарушать личное пространство друг друга. Раньше они никогда не оставались вместе на такой долгий срок, имея в своём распоряжении лишь несколько ворованных у вечности часов, а после разбегаясь зализывать раны. Джонатан вспомнил бесконечно далёкий рассвет в Кейптауне — кровать была гораздо неудобнее, но Джеффри прижимал его к себе с такой отчаянной приязнью, какую не получилось бы облачить в слова. «Нестерпимая боль» понятие поэтическое и физиологически неверное, равно как и все разговоры о «душе», — если бы в человеческом теле, в этой вязкой холодной субстанции за рёбрами было что-то ещё, помимо общеизвестных органов, то в процессе вскрытия Рид непременно бы это заметил. Но три аккуратных или не очень скорняжных шва ставили под удар все порождённые страхом перед безвестностью иллюзии о бессмертном духе, и бренное тело отправлялось либо к родственникам, либо в общую могилу — вот, что на самом деле представляла из себя жизнь после смерти. Раз доктор сам не мог ответить на вопрос, почему у него так нестерпимо болело в груди, то ответа и не существовало. По собственной воле Джеффри преодолел не только океан, но ещё и самые последние дюймы между ними, удобно устроившись у Рида на плече, и Джонатан испытал ни с чем не сравнимое облегчение от мысли, что охотник всегда будет оставаться тем, к чему можно прикоснуться, а цвет его глаз не поблекнет и не станет напоминать мутное стекло. А ведь Маккаллум искал смерти неотступно и повсеместно — по-видимому, чувствуя иррациональную вину за то, что не разделил чудовищную участь всей своей семьи. Один удачный удар меча — и отсутствие Джеффри в его бесконечно тянущейся ночи стало бы той роковой утратой, какую уже ничем не получилось бы восполнить. Только ощутив на своей шее чужое размеренное дыхание, Джонатан смог признаться самому себе в том, что действительно страшно истосковался по нему, и в этой правде был заключён безапелляционный ужас поставленного диагноза или вынесенного судом приговора. Но зато исчез томительный груз времени, а вместе с ним и все сопутствующие проблемы — впервые за долгие годы Рид спал так спокойно, словно ему наконец вернули нечто невероятно ценное и давным-давно утраченное.       Ржавый закат уже начинал точить когти об оконное стекло, плотно занавешенное с другой стороны винного цвета портьерами, когда сонно и безмятежно Маккаллум потянулся в его руках, по-звериному доверчиво уткнувшись носом в ключицы, — будто подобное происходило каждый вечер, а не раз в десятилетие — и Джонатан инстинктивно прижал охотника к себе ещё сильнее, чувствуя, как напряглись и сразу же расслабились мышцы под бледной кожей. Бессмысленному солнечному свету (даже налитые свинцом облака не делали его более дружелюбным) не суждено было пробиться в тёмную прохладу комнаты, и через несколько часов он сменился пригодным для жизни мраком под отдалённый шум уличного движения. Всё померкло и затихло, не смея тревожить их, но уже ближе к полуночи суровая реальность напомнила Риду о себе резко развеявшим всякий сон осознанием — громче любого металлическо-разъедающего звона будильника — что он опоздал на чрезвычайно важную встречу. Но особенно отрезвляющим стало понимание, что Джеффри мирно спит рядом, обхватив его поперёк груди.       — Чёрт, который час?.. — Джонатан попытался встать с постели, учтиво освободившись от веса чужого тела, но Маккаллум тут же прижал плечи доктора к кровати, настороженно прислушиваясь и не исключая возможности того, что его незамедлительно начнут выпроваживать.       Скорбел Рид по своим разрушенным на этот вечер планам непростительно недолго, и Джеффри вновь сонно прижался щекой к его показавшейся вдруг тёплой шее, оцарапав щетиной:       — Я в любом случае никуда бы вас не отпустил, доктор.       — Ты слишком жесток, — после пары секунд молчания неправдоподобно возмутился Джонатан, раздосадованно погладив охотника по волосам. Другой рукой он почти невесомо коснулся грубых шрамов на его спине. — Но ведь я никогда не объявлял тебе войны.       — И всё равно проиграл её, — предугадывая в этом начало длинной и монотонной тирады, Маккаллум недовольно закинул на него колено поверх одеяла. — Да и к тому же мешаешь мне спать своей болтовнёй.       Джеффри хотел прижать ладонь ко рту Рида, но заработал в ответ мстительный и несильный укус в плечо. Джонатан действительно проиграл и достаточно давно — ещё в тот момент, когда не смог убить его, и, стоило лишь Маккаллуму по какой-то причине захотеть нарушить нейтралитет, как он напрочь забыл обо всех проделанных усилиях на поприще отрицания очевидного. С каждой секундой двусмысленное напряжение из-за близости чужого обнажённого тела становилось всё ощутимее, но вгрызться клыками в плоть мешало животное доверие, которое никто из них не способен был предать.       — Твои появления не оставляют мне ни единого шанса.       — Я могу и уйти, — огрызнулся Джеффри, уже собираясь перевернуться на другой бок, но руки Рида мягко и настойчиво убедили его этого не делать.       — Прекрати. Просто ты вечно выглядишь так, будто у тебя припрятан для меня осиновый кол, — часы снова упрямо напомнили о своём существовании, пока Джонатан приглаживал ладонью растрёпанные тёмные волосы охотника, но после первых трёх ударов перестал считать. — Даже когда спишь.       Вопросительно подняв бровь, Маккаллум показал ему свои ладони так, словно сам был удивлён тому, что в руках у него ничего не оказалось. Обоюдное нежелание зависеть от каких-либо внешних обстоятельств запрещало им заводить продолжительные взаимоотношения на стороне, но эта человеческая привязанность друг к другу становилась страшнее даже физиологической необходимости убивать, а ведь каждый из них всячески избегал подобного всю свою сознательную жизнь. Стук в дверь, словно пары нашатырного спирта, привёл в чувства и окончательно развеял их c таким трудом заново отстроенный покой, ненавистным звуков вторгаясь в и без того хрупкую реальность. Удерживать внешний мир на расстоянии никогда не получалось долго. Неоднозначное движение рукой, которое Джеффри сделал по старой привычке, будто искал под подушкой револьвер, не укрылось от внимания Джонатана и, прежде чем направиться в сторону двери, накинув на плечи рубашку, он успокаивающе коснулся его щеки, убеждая этим жестом, что всё в порядке. Рид совершенно ничего не знал о той жизни, которую Маккаллум проживал отдельно от него и, более того, никогда не пытался даже поинтересоваться, чем он занимался и с кем проводил время (последняя мысль оставила после себя особенно ощутимый укол ревности в районе солнечного сплетения). Сложно было винить в этом одну лишь неразговорчивость Джеффри, но почему-то именно сейчас такое абсолютное незнание мёртвым грузом повисло в воздухе. То принадлежавшее им безвременье, в котором они пребывали, превратилось теперь в воспоминание — перед тем, как повернуть ключ в замочной скважине, Джонатан оглянулся на уже одевавшегося охотника, в очередной раз отмечая, как хорошо тот сложен. Если бы не эти шрамы…       — Благодарю, — не обнажая зубы, Рид изогнул тонкие губы в лицемерно-вежливой улыбке, слыша, как под алой ливреей портье ровно и гулко бьётся не менее алое сердце, на деле же возненавидев не только его, но ещё и пресловутую корреспонденцию, что приносили ему каждый вечер.       От газет повеяло типографской краской, а от тревожных заголовков — не просто медленно надвигающейся угрозой, а тем, что целенаправленно намеревалось вновь поставить на дыбы весь мир, как в прокля́том 1914-м. Первой мировой войны человечеству оказалось недостаточно. Письмо Рид распечатал, сидя на краю постели и ощущая, как между ними снова истончаются нити взаимопонимания. Джеффри уже успел надеть брюки и искал, чем прикурить сигарету, — на Джонатана он даже не смотрел.       — Мне нужно ехать во Францию, — без особой надежды на понимание выдохнул Рид, равнодушно пробежавшись глазами по строкам.       Только с помощью самозабвенной концентрации на любимом деле у Джонатана получалось усмирять свои одиночество и неприкаянность, через силу приспосабливаясь, меняя страны и арендуя машины, но всё-таки чувствуя себя при этом везде запредельно чужим. Его восхищали зарождающиеся основы совершенно разных направлений в науке; в медицинских кругах гремело всё больше новых имён — кто-то наверняка просто обязан был стать легендой, а всего одно рукопожатие могло привести к невероятно плодотворному сотрудничеству. Всё это буквально вынуждало Рида отложить на время гематологию и заняться изучением чего-то нового, если бы кровь не являлась единственным смыслом его жизни.       — Счастливого пути, — небрежно бросил Маккаллум, но по настроению его фраза походила скорее на указание катиться к дьяволу. Так и не найдя зажигалку, он подошёл к Джонатану и, не дождавшись разрешения прочитать письмо, попытался грубо вырвать бумагу у доктора из рук.       Подчёркнуто пренебрежительное отношение — то, с чем Рид по-настоящему не собирался смиряться, потому что знал, что Джеффри вёл себя так совершенно нарочно.       — Ты не понимаешь о чём я, да? — стремительно теряя самообладание — хотя злиться должен был исключительно на себя за то, что не мог предложить охотнику просто поехать с ним, — Джонатан яростно скомкал уже изрядно измятый лист в кулаке.       — Чёрт возьми, — Маккаллум агрессивно вытащил незажжённую сигарету из своего рта и, вторя чужому раздражению, раскрошил её пальцами — измельчённые листья табака просыпались из порванной папиросной бумаги. — Как я должен понять что-то, если ты толком ничего и не сказал?       Слова стегнули Рида по спине плетью — именно такой ерунды и недоставало, чтобы ускорить и приблизить неминуемое. Вчерашняя неимоверная усталость на время приглушила разрывающую внутренности на куски жажду, и только сейчас, словно выйдя из-под наркоза, он осознал, какое напряжение испытывало его тело от их треклятой животной тяги друг к другу.       — Действительно не знаешь — как? — недоверчиво протянул Джонатан, свирепо обхватив Джеффри поперёк поясницы и без промедления опрокинув спиной на кровать, бесцеремонно пристраивая колено между его ног. — Тогда я научу тебя.       Рациональное мышление оказалось напрочь отключено, когда Рид предусмотрительно прижал скрещённые запястья охотника к матрасу, задавшись целью не оставлять его вопрос без ответа. Этот потемневший, ненавидящий и честный взгляд Джонатан узнал мгновенно — до последней капли крови они оба были верны далеко не возвышенному чувству. Джеффри вырвал из чужой железной хватки руку и, оскорбившись тем положением, в котором очутился не по собственному желанию, быстро замахнулся, но Рид ухитрился перехватить его кулак.       — Не помню, чтобы я соглашался в этом участвовать, — Маккаллум прижал предплечье к горлу доктора, не давая нагнуться ниже и держа между ними дистанцию, которую последний намеревался сократить до минимума.
       — А мне никогда и не нужно было твоё согласие, — издевательски тихо прошептал Джонатан ему на ухо, словно делился величайшей тайной.       Влажный язык вампира всего лишь прошёлся по плечу и груди, но Джеффри стиснул зубы с такой силой, как если бы в свежую рану попала соль. Его неукротимость порождала садистское желание обуздать и взять под свой контроль всё то, что наэлектризовывало воздух, когда они оставались наедине. Молниеносно заражая противника своей яростной и эгоистичной настойчивостью, Рид думал только о том, что, если он не-мед-лен-но не сделает с ним что-нибудь, то гнев острой заточкой без труда перережет ему горло. Вспышка долгожданной боли заволокла всё вокруг багровым маревом, когда на его горле сомкнулись чужие челюсти. Маккаллум вытащил клыки из ран, и рот незамедлительно наполнился приторно-солёным артериальным вином, но глотательные мышцы сковал спазм из-за усиливающего с каждой секундой голода, и кровь заманчиво потекла по его подбородку прямо на грудь. Вновь становясь одержимым болезненной необходимостью не просто ощущать власть над этим диким и красивым зверем, но ещё и желая добиться от него хотя бы минимального проявления неравнодушия, Джонатан тотчас липко размазал кровь языком, старательно вылизывая ему рот и шею.       — Животное, — Джеффри потянул Рида за волосы, отрывая от своего горла, и его ставший таким заметным акцент и расширенные зрачки, почти полностью поглотившие лазурь радужки, доказывали, что они всё делают правильно.       — Твоё, — примиряясь с этой мыслью, пробуя её на вкус, Джонатан подчинился совершенно добровольно, оттого эта иллюзия контроля оказалась ненужной. Ладонь Маккаллума обманчиво-случайно погладила его по волосам, как ластившегося пса, и Рид прикрыл глаза, боясь не успеть запомнить ласку.       Вызывая друг в друге противоречивые и не способные сосуществовать вместе чувства, они делили на двоих одну и ту же клокочущую ненависть — адреналин подстёгивал зайти дальше обычного, поддаться и уступить тёмному первобытному импульсу, что заставлял Джонатана трогать его с таким самоотверженным ощущением полной вседозволенности. Вслепую и по-новому изучая мощные изгибы и линии чужого тела, будто специально созданного для его пальцев, Рид щедро прошёлся когтями по животу охотника, самозабвенно слизал выступившую кровь, а затем вцепился дрожащими руками в край полурасстёгнутых брюк с единственным желанием сорвать их в тот же миг, но Джонатана схватили за запястья с уже привычной отрезвляющей силой, словно Джеффри наконец перестал с ним шутить. Невыносимое влечение судорогой скрутило внутренности сильнее всякого голода — на сей раз извечное стремление оказаться друг к другу ближе, чем это предусматривала сама жизнь, не получалось спрятать за мишурой из вины и не-прощения. Маккаллума тянуло к нему цепями нисколько не меньше — он пересёк несколько часовых поясов ради того, чтобы просто увидеть Рида, испытывая зверскую потребность в нём на самом низменном уровне. В их противостоянии не осталось никакой недосказанности и двусмысленности, когда Джонатан требовательно прижался к нему пахом, намеренно выдавая себя и своё состояние, но Джеффри ещё упорнее попытался увернуться от похабных движений, ощутив бедром чужое возбуждение. Гораздо проще Маккаллуму было бы воспринимать происходящее в качестве наказания, силясь не замечать того, как безошибочно откликается его собственное тело на действия другого мужчины, — и именно с этим смириться оказалось сложнее всего.
       — Ну и какого чёрта ты делаешь, Джонатан?
 — не стремясь образумить доктора, Джеффри запустил пальцы в его волосы, заставив их прижаться друг к другу лбами и просто перевести дух.       — Через сколько лет ты прекратишь задавать этот вопрос? — глухо рыча, Рид отстранился и, стянув с себя рубашку, равнодушно отбросил её в сторону.       — Скажи мне, ты совсем спятил? — Маккаллум властно притянул его обратно за загривок, выдохнув в губы вполне оправданное замечание фальшиво-цивилизованным тоном. Однако на сумасшедшего Джонатан был похож в самую последнюю очередь — он выглядел так отчаянно и решительно, будто предлагал вместе подняться на эшафот.
       — Раз к самому себе у тебя нет никаких вопросов, — снова враждебно вцепившись в брюки охотника, Рид сжал плотную ткань с такой силой, бесстыдно оценивая внушительный размер его грехопадения, что от неожиданности Джеффри словно насквозь прошило пламенной дробью как из двуствольного ружья, — то у меня для тебя плохие новости, друг мой…       Подчиниться без наигранного сопротивления Маккаллум не мог, но и недооценивать чужую силу было невероятно опрометчивым решением — одного травматического воспоминания хватало с лихвой. Рид уже собирался убрать руку, но на неё сверху вдруг легла ладонь охотника, не разрешая отстраниться, и, саркастично поднимая бровь, он коснулся его паха гораздо осторожнее, гладя через брюки с требуемым нажимом. Какое-то время Маккаллум ещё пытался найти оправдание собственному бездействию, но спустя мгновение это бессмысленное притворство осточертело и ему. Оцарапав обнажённые бока Джонатана и всё быстрее и быстрее сдавая позиции, Джеффри медленно провёл языком по окровавленной шее своего мучителя — и прикосновения последнего резко перестали приносить боль. Настолько резко, что в тот момент, когда Рид прижался губами к его колючей щеке, почти с благодарностью встречая любые всполохи инициативности, Маккаллума будто полоснули ножом. Хищник, секунду назад чуть не вспоровший ему когтями живот, ослабил хватку и превратил её в объятие, понимая, что находящаяся у него в руках добыча всё равно обречена. Эта преступная нежность оглушила и парализовала, чего никогда не смогла бы сделать никакая жестокость, — и то, как Джеффри до крови вцепился Риду когтями в спину, было в высшей степени исчерпывающе. Не сводя с Маккаллума пронизывающего взгляда, Джонатан одним грубым движением стянул с него брюки вместе с бельём и расстегнул свои, с нездоровым воодушевлением вырвав из них кожаный ремень.       — Будь ты проклят, Рид, — затравленно зарычав, Джеффри вгрызся зубами в своё запястье, чтобы вспыхнувший очаг боли хоть как-то отодвинул на второй план трение ткани о чувствительную кожу.       — Что может быть хуже, чем ждать тебя и не иметь ни малейшего представления, насколько это ожидание затянется? — Джонатан специально подливал масла в огонь, распаляя свою ожесточённость. — И тебе ведь чертовски нравится мучить меня, ублюдок.       Маккаллум вдруг посмотрел на него удивительно ясными глазами, дыша так тяжело, словно и правда мог задохнуться. Своё запястье он действительно прокусил, и Рид осторожно слизал кровь с его плотно сжатых губ, а после, прижав предплечье к кровати, благоговейно обвёл языком уже затягивающиеся раны от клыков. Напрочь отсутствующий инстинкт самосохранения и поразительная способность целиком посвящать себя моменту, вне зависимости от его эмоционального окраса, стирали какие-либо различия между грубостью и нежностью, ещё глубже погружая в это поделённое на двоих безумие. Раздвигая коленями его ноги, Джонатан довольно обильно облизал свои пальцы, сначала просто положив руку на внутреннюю сторону чужого бедра и ещё сильнее разозлив неуместной учтивостью, заставившей из-за неоднозначного напряжения вздрагивать от каждого случайного прикосновения в ожидании неизбежной боли. Ненависть и презрение мутировали во что-то прямо противоположное, окончательно поразив здоровые клетки отвратительным неизлечимым недугом под влиянием той силы, что неизменно влекла охотника к Риду, ведь вкус его крови и его губы буквально являлись тем, что разделило жизнь на «до» и «после». Честно и безуспешно культивируя в себе отвращение, Маккаллум обречённо процедил сквозь зубы «чтоб тебя…», и Джонатан успокаивающе прижался теми же губами к его щеке. Оттягивание дальнейших достаточно предсказуемых действий превращалось в худшую из пыток, и, навалившись сверху и нежно прикусив зубами плечо Джеффри, Рид с хриплым стоном разрушил все оставшиеся между ними границы, сосредоточенно вслушиваясь (насколько это было возможно) в чужое загнанное дыхание, прерывавшееся коротким рычанием. Поначалу это могло быть и чуть менее болезненно — едва ли слюна хоть сколько-нибудь облегчила их участь — и Джонатан мог попросить его расслабиться или попытаться вести себя деликатнее, но никто из них не заслуживал подобного снисхождения. Адреналин и эндорфины присваивали боли иной статус — физиологическая восприимчивость эконов к ней превосходила привычный человеческий порог, что оправдывало в их случае любую жестокость. После нескольких чудовищно долгих и мучительных минут Рид чуть изменил своё положение, ещё влажной рукой удерживая его за бедро, и наконец услышал уже далеко не стон боли, который Джеффри превратил в рычание, чтобы доктор не воспринял это в качестве одобрения. Желание убить, выпотрошить и сожрать плескалось в голубых глазах напополам с бесстыдным осознанием собственной уязвимости, и не было никаких сомнений в том, что таким Маккаллума не знал и не видел больше никто. Джеффри резко прижал ладонь к его рельефному животу, пытаясь хоть как-то контролировать, и Джонатан послушно подался вперёд гораздо медленнее, слишком явно сменив гнев на милость. Не отдаваясь ему всецело, Маккаллум всё же осознанно сдерживал мощь напряжённых мускулов, позволяя другому вампиру вести и лишь изредка предпринимая слабые попытки столкнуть с себя для того, чтобы Риду вновь пришлось подыграть, приковав его запястья к матрасу. Он подставлял свою шею под чужие клыки, но категорично уворачивался всякий раз, когда Джонатан тянулся к его губам с вполне понятным намерением, — и почему-то Рид не настаивал должным образом, хотя сейчас мог взять абсолютно всё, что ему хотелось. Кажется, они сентиментально переплели пальцы, разделяя между собой не только кровь, но и рваные вдохи-выдохи. Сделав плавное движение в мощном теле под собой, Джонатан уже тесно прижался к нему пахом, сам не издавая почти ни звука, и Джеффри удовлетворённо прорычал ему что-то в шею на ирландском, прихватывая клыками тонкую кожу на ключице, напрочь забывая и об их вражде, и о том, что должен ненавидеть того, кому не позволял отстраниться, царапая спину и бока, вгоняя когти всё глубже. Рид ухватил только конец его фразы, оборвавшейся на «…mo chuisle»**, когда Маккаллум скрестил лодыжки у него на пояснице, зажмуриваясь от острой боли, перемешивающейся с чем-то ещё. Кровь стекала на простыни, липко размазывалась между их плотно прижатыми друг к другу телами. Тончайшие иголки онемения от перенапряжения кололи пальцы — Джонатану так необходимо было чувствовать его прикосновения на себе, что это желание стало обоюдным из-за слияния границ, и сильные руки оказались у него на талии, предлагая ускориться; ладони с нажимом начали подниматься выше. Джеффри притянул Рида к себе ещё ближе, зарываясь пальцами в тёмные, почти чёрные волосы, кусая-целуя горло и подбородок, не закрывая глаз, и Джонатан идеально справился бы со своей ролью палача, если бы не прижимался губами к его запястью, не тёрся об него щекой — после такого ни в какую жестокость уже не верилось. Скрип пружинного матраса становился практически незаметным на фоне того, как Рид произносил его имя, надламывая на середине судорожным вдохом. И, если бы сам мог сосредоточиться на чём-то, кроме чужих затравленных стонов (у Джонатана и в мыслях не было просить его вести себя тише), то услышал бы, с каким безбожным стуком изголовье кровати встречается со стеной. Выразительное алое пятно, отдающее синевой, уже не горело на бледной коже, и Рид снова впился губами в горло охотника, осознавая всю тщетность прикладываемых усилий и из-за этого ещё яростнее вымещая свою озлобленность на шее Маккаллума, подхватывая его под бёдра и с порывистым напором вжимая в кровать. Не собираясь оставаться в долгу, Джеффри превратил плечо доктора в кровавое месиво по большей части из-за забивавших его хлыстом ощущений. Но эта боль от клыков для Джонатана — ничто, в сравнении с тем, что он был с ним, в нём, и что его губы и руки оказались способны на такое вопиющее тактильное расточительство. Исполосованным когтями плечам и спине Рида повезло намного меньше, чем его шее и кадыку, — их Маккаллум ласково терзал губами и тяжёлым дыханием. Джонатан отстранился в последний раз, стягивая до чёрта мешавшуюся одежду, и через мгновение вновь прижался своей грудью к груди Джеффри — не давая ни на что однозначного согласия, тот инстинктивно сжал коленями его бока, и в глазах одновременно потемнело от новой волны всеобъемлющей боли. Изнуряющее и доводящее до отчаяния сокращение мышц заставило Рида чуть сбавить темп, но с каждым движением он продолжал безнаказанно выбивать из него глухие стоны, украшая грудь и плечи кровоточащими отметинами от своих зубов. Не требуя никакой пощады, Маккаллум порывисто обнял вампира за шею, упрямо и неуступчиво намереваясь вынести абсолютно всё в полном объёме, — он бы скорее не простил Джонатану проявления жалости и милосердия.       Его лицо показалось Риду ещё красивее, когда Джеффри, закрыв глаза и приоткрыв окровавленные губы, вынужденно запрокинул голову, заманчиво обнажая при этом ярёмную вену и разжигая внутри доктора неимоверное чувство собственничества. Единственное, что Джонатан действительно мог сделать для него, — великодушно позволить не смотреть в глаза, торопливо заставив перевернуться под собой на живот и, не удержавшись, укусив за бедро. Из-за неровных шрамов его мускулистая спина выглядела столь незащищённо, словно готовая к ударам плетью, — неудивительно, что на дозированно выдаваемую нежность Маккаллум, не привыкший к подобному обращению, реагировал особенно остро. Держась за плечо Джеффри и опираясь на его напряжённую поясницу, Рид ни на секунду не забывал, что эта иллюзия смиренности (от которой они оба так или иначе получали сомнительное удовольствие) — лишь вопрос времени и неизвестно, в какой момент терпению Маккаллума, пока ещё отзывающегося на все его движения, придёт конец. Шипящие согласные и гортанные гласные незнакомого, а оттого ещё более пленительного языка витиевато переплелись в прерывистом и длинном проклятии, когда Джонатан начал притягивать его к себе за бёдра мучительными рывками, даже не замечая того, что вспарывает когтями кожу. С ненавистью скомкав в кулаках испачканную алым подушку, Джеффри прошипел грязное ругательство уже на английском, принципиально не собираясь дотрагиваться до себя, и Рид небрежно повёл влажными губами по его выбритому виску, прикусил зубами мочку уха. В горле першило от жажды. Не исключено, что им и правда было бы лучше убить друг друга.       Присваивая себе каждый дюйм чужого тела и ревностно демонстрируя свои права на него, Джонатан вынудил Маккаллума зажмуриться то ли от необходимости наконец полностью расслабиться, то ли от безудержного стремления отсрочить тот миг, когда им снова придётся оторваться друг от друга. Быстротечность момента, являвшегося в их истории скорее исключением, подталкивала к пугающе понятной мысли, что абсолютно всё пережитое стоило того, чтобы слышать сейчас своё имя, которое Рид всегда произносил совершенно по-особенному. Джонатан умышленно порезался о клыки своего Потомка, проведя пальцами по его приоткрытым губам и не совсем ровному нижнему ряду зубов, и Маккаллум мучительно сглотнул перемешанную с кровью слюну, начинавшую стекать по подбородку. Терпя провоцирующие возвратно-поступательные движения у себя во рту в такт другим, он послушно обхватил пальцы губами, и его клыки ещё беспощаднее вонзились в беззащитную руку.       — Сделать тебя своим… — кровоточащая ладонь, размашисто огладив грудь вампира и прислушавшись к небьющемуся сердцу, начала беззастенчиво опускаться ниже, оставляя на коже живота багровые разводы, и Джеффри вырвался бы, если бы другой рукой Рид не прижимал его к себе за плечи, — было самым правильным решением в моей жизни. Именно таким, каким я тебя впервые увидел, — каким навсегда и запомню.       Маккаллум никогда бы не стал просить о чём-то, и, прекрасно об этом зная, Джонатан собирался основательно измучить охотника, чрезвычайно медленно подбираясь рукой к его паху и сминая влажные простыни под ними ещё сильнее. Близость сонной артерии завораживала и сводила с ума, но Рид просто коснулся губами той точки на чужой шее, что должна была пульсировать, поощряя за покладистое поведение.       — Как же ты любишь болтать… — срывающимся голосом пробормотал Джеффри, не испытывая ни малейшей потребности в глубокомысленном диалоге. — Заткнись хоть на минуту.       — Слишком долго, — хрипло выдохнув, Джонатан на всякий случай заломил Маккаллуму руку за спину, напоминая, что по правилам игры тот вообще-то обязан сопротивляться.       Хищно оскалив зубы, Джеффри вдруг обернулся и быстро провёл языком по отмеченной шрамом скуле доктора, чем Рид незамедлительно воспользовался, жадно найдя его губы своими и схватив за подбородок, успевая слизать с него кровавую слюну. C красноречивой дикостью Маккаллум ответил на это мало напоминавшее поцелуй действие лишь для того, чтобы укусить за язык. Теперь уже эта запредельная близость не имела ничего общего с тем эгоистичным порывом, с которого всё началось. Хаотично и исступлённо целуя шрамы на спине Джеффри, Джонатан провёл липкими пальцами между его бёдер — слюна смешивалась с кровью и предэякулятом — толкаясь ещё глубже под утробное рычание охотника. Целые пласты крови вскипали от такой безумной покорности — сейчас разрядом тока его прошивала уже вовсе не чужая боль — и столь неукротимая сила оказалась наконец полностью приручена, когда Рид рывком заставил Маккаллума встать на колени, крепко обхватив поперёк торса. Тысяча вольт прошла через их обострённые органы чувств, освобождая от всякого притворства, ведь существовала одна-единственная и невероятно важная причина, по которой Джеффри дозволял ему обращаться с собой подобным образом. Зарываясь носом в пропахшие горьким сигаретным дымом волосы, Джонатан бессвязно прошептал охотнику малозначимый вздор, начиная двигаться всё грубее и неритмичнее. Вибрации лишённого приторной вежливости тихого голоса пробирали до предательской дрожи, отчего Маккаллум изо всех сил боролся с сентиментальным желанием обернуться, и, чувствуя это, Джонатан быстро поцеловал его в висок, прижимая к себе ещё крепче и хватаясь за чужие плечи сильными пальцами не ласково и осторожно, а так, словно страховал от падения. Словно ему и правда можно было доверять. Глубокое объединяющее переживание, вследствие обоюдного признания и осознания их созависимости, не позволило разделить между собой ещё и эти ощущения. В тот момент, когда Рид вновь вцепился зубами в его плечо, вкладывая в укус все свои эмоции и упиваясь прочно установившейся между ними ментальной связью, Джеффри с несдержанным низким рычанием сдался первым, судорожно толкаясь бёдрами в заботливо предоставленный тесный кулак. Лишённое привычного саркастического тона «Джонни» разом обесточило все чувства, и лишь его тело, которое Джонатан продолжал пылко сжимать в объятиях, удерживало в реальности, тогда как масштабы целого мира сузились до размеров комнаты, где он мог слышать сбившееся дыхание того, в ком оказались заключены все возможные смыслы. Опустив голову и пытаясь отдышаться, Маккаллум провёл ладонями по его предплечьям, чувствуя, как по внутренней стороне бедра вязко стекает прямое доказательство того, что победителей здесь нет и не будет. В сознание Рида привело только то, как грязно Джеффри выругался на последствия их перемирия и наконец обернулся, агрессивно толкнув спиной на подушки. Резкая эмоциональная опустошённость на фоне долгожданного освобождения, ни разу не походившего на удовлетворение от победы или временного обладания другим человеком, вместе с привкусом крови во рту и пульсирующим гулом в ушах разрешилась тотальным бессилием и пугающим отсутствием каких-либо мыслей. Когда Джеффри уходил раньше — это было катастрофой. Теперь же его уход сделает то, на что оказалась не способна ни война, ни даже смерть родной сестры. Всё с тем же страшно раздражавшим Маккаллума медицинским хладнокровием Джонатан вытер испачканную ладонь о простынь (сдержав необдуманное стремление поднести пальцы ко рту), прежде чем в ещё не угасшем запале буквально заставить Джеффри устроиться у себя на груди, начиная разминать затёкшие мышцы его шеи, обводя пальцами позвонки. Рид так и не решился нарушить тишину, в которой не было напряжения и неловкости, ибо между ними впервые не осталось никакой недоговорённости.       Дыша часто и глубоко, как при сердечно-лёгочной недостаточности, Джонатан расфокусированным взглядом всматривался в очертания комнаты, вдруг ставшей категорически незнакомой. Не столько само присутствие Маккаллума, сколько тот непривычный, но желанный хаос, что он внёс своим появлением, разбавил эту до ужаса мрачную упорядоченность, заставляя звучать её совершенно иначе, — измятая одежда безразлично валялась на полу, пепельница была забита окурками, а пустая пачка из-под сигарет покоилась на письменном столе, не знавшем до этого большего беспорядка. Прошло совсем немного времени, но Джеффри уже сумел целиком и полностью подчинить себе обстановку, и непосредственная размеренность произошедшего беспорядка — пусть и контрастирующая с тем, как чопорно привык вести дела сам Рид, — всё же являлась чем-то созвучным и определённо знакомым. В последний раз похожее не-одиночество он ощущал, держа в руках забытый в его кабинете в Пемброуке алый шейный платок.       Здесь и сейчас же Джонатан был готов к тому, что после всего случившегося Маккаллум оттолкнёт его, захочет уйти или бог знает чего ещё, но от него веяло лишь убийственным спокойствием — вряд ли между ними так просто могло всё проясниться, но красноречиво сковывавшая мышцы слабость и кровавые узоры на теле, при одном взгляде на которые вкусовые рецепторы эхом разносили живительные воспоминания по телу, являлись общими и объединяющими. Джеффри лежал рядом, опираясь локтем на подушку, по какой-то причине не решаясь придвинуться ближе, и, ощущая чужое смятение, Рид осторожно положил ладонь на его обнажённое бедро. Никакого воодушевления у Маккаллума это действие не вызвало, но отчасти Джонатан добился, чего хотел, — охотник поднял на него голубые глаза, сердито выдыхая сигаретный дым через нос. Эта неведомая науке перемена в нём была гораздо непостижимее, чем превращение свинца в чистое золото, ведь Джеффри сделал невозможное. То, на что у Рида никогда не хватало сил, — он остался. Желание прикасаться вытеснило собой всё прочее, резко показавшееся пресным и бессмысленным, и он погладил Маккаллума по щеке, отвлекая и пытаясь отнять сигарету, — за это самоуверенное легкомыслие чужие зубы чуть не сомкнулись на пальцах Джонатана. Щурясь от едкого сизого дыма, Джеффри критически осмотрел его торс, скользя взглядом по широкой груди, ключицам и вздувшимся венам на предплечьях, словно желая ещё раз убедиться, что тот сильный и равный ему противник. Обхватив пальцами и оценивающе сжав его крепкое плечо, Маккаллум остался вполне удовлетворён, невзначай огладив пальцами рубец, имевший то же происхождение, что и тонкие шрамы на лице доктора.       Наблюдая за Джеффри из-под полуприкрытых век, Рид удручённо потёр пальцами переносицу, осуждая себя за несдержанность, но не успел наделить эту идею значимостью — чёткое и явно не принадлежавшее ему осознание затмило собой все его личные душевные порывы. Это не было похоже на опыт телепатического общения с Мирддином, и голос Маккаллума в своей голове Джонатан не слышал — лишь звонкие отголоски посторонних мыслей, входящие в резонанс с его собственными.       — Чёрт возьми, Джеффри… — сгустки неоднозначных чувств на уровне диафрагмы, как свернувшаяся кровь, не позволяли сконцентрироваться на чём-то одном, но самое важное всё-таки оказалось постигнуто. Никакие мысли охотника в редкие моменты их единения не являлись для его Создателя тайной, и Маккаллум впервые не прочь был отвести глаза, почувствовав себя крайне неуютно под этим проницательным и как будто всё знающим пепельно-серым взглядом. — Ты ведь никуда бы и не уехал, верно?       Ни один мускул на его лице не дрогнул, но, помрачнев ещё сильнее, Джеффри предостерегающе схватил доктора за горло, нагибаясь ниже и выдыхая дым ему в рот:       — Тебя не учили, что некрасиво лезть не в своё дело? — свет горевшей на прикроватной тумбочке лампы ярко вычертил в темноте профиль Маккаллума, лишний раз акцентируя внимание на его агрессивной красоте. Он удивлённо замер, когда Рид как ни в чём не бывало убрал спадавшие ему на глаза волосы совершенно будничным жестом и бездумно подался вперёд, чтобы хотя бы коснуться его губ языком, но чужая ладонь на шее заставила лечь обратно. Вязкая приторность опиума обожгла лёгкие — этого оказалось до чудовищного недостаточно.       — Если бы ты умел разговаривать со мной, то мне и не приходилось бы опускаться до подобного, — ещё не остывшие воспоминания вспыхнули с новой силой, и Джонатан безбоязненно провёл ладонями по его груди, на ощупь найдя старый шрам в виде асимметричной многоконечной звезды всего в нескольких дюймах от сердца; доктор даже мог определить калибр пули, оставившей после себя этот след. Поистине фатальнейшей удачей было, что Джеффри не убили до того, как Рид даровал ему бессмертие.       — А ты не находишь, что невероятно глупо упрекать друг друга одними и теми же словами? — у Маккаллума катастрофически не получалось возмутиться — просто однажды он привык к его прикосновениям так же, как домашние животные привыкают к побоям, что наносят им их хозяева.       — Боже, всё и правда гораздо проще, когда мы оба молчим, — мгновенно потеряв нить разговора, Джонатан приподнялся на локте, устало прижимаясь лбом к его выбритому виску. Вечность переставала быть такой уж и ненавистной.       — Особенно ты.       Джеффри не отстранился ни на дюйм, и Рид в забытьи притянул охотника к себе за затылок окончательно, ещё до конца не осознавая, что действительно целует его, но уже отмечая, какие мягкие у него на самом деле губы, ощущая их прикосновение как нечто ирреальное, ведь Маккаллум так долго отказывал ему в подобном. Ещё никогда давно забытый гул лихорадочно бьющегося сердца не казался таким необходимым, как в тот момент, когда Джеффри с яростной настойчивостью столкнулся с ним влажным языком и больно надавил пальцами на щёки, вынуждая сильнее открыть рот. Его ответ был такой неистовый, что не осталось никаких сомнений в том, что они оба — сумасшедшие, вдруг посчитавшие своё извечное наказание наградой. С голодным стоном Джонатан попытался перехватить инициативу, зло прикусив зубами его нижнюю губу, но Джеффри пренебрежительно скинул со своей шеи чужие руки, вырывая у Рида разочарованный выдох. Джонатан медленно открыл глаза, когда охотник уже успел застегнуть брюки и нехотя натянуть на себя рубашку. Отбирать у него получалось лучше всего. Губы ещё горели влажно и истерзанно, искусственным образом продлевая окончившееся мгновение, и Рид растерянно провёл по ним пальцами, против воли почувствовав себя изрядно уязвлённым, как только Маккаллум повернулся спиной. Если Джеффри коснулся его губ для того, чтобы после ранить своим притворным равнодушием, то ему это удалось. С высокомерной отчуждённостью он прошёлся по комнате и остановился у пресловутого письменного стола, не особо заинтересованно начиная перебирать измятые бумаги и умея выглядеть так, словно ему не было до Джонатана никакого дела. Жесты и голос Маккаллума уже утратили былое спокойствие, вновь став привычно-враждебными, но то, что Рид легко мог подойти к нему и запустить ладонь под незастёгнутую на груди рубашку, оправдывало любое его поведение. Джонатану всегда нравилось смотреть на него — в многострадальных и затхлых помещениях больницы появления Джеффри и вовсе были сродни свежему ночному воздуху. Впрочем, с тех пор мало что изменилось — только он один ухитрялся настолько приковывать к себе внимание доктора. Возможно, потому, что нисколько этим вниманием не дорожил. Усердно держа вампира на расстоянии выстрела, Маккаллум отвоёвывал у Рида обратно свою свободу, благодаря возникшей между ними дистанции, и это ещё сильнее наделяло его облик грубой притягательностью.       — Ты бы поехал со мной, если бы я предложил? — невозмутимо спросил Джонатан, и сделать это оказалось проще, чем он думал.       Та минута, в течение которой Джеффри молчал, нарочно не спеша отвечать, показалась Риду безжалостнее и оскорбительнее всего сказанного им до этого.       — Хочешь услышать ответ на вопрос, который у тебя не хватает смелости задать напрямую? — несколько секунд Маккаллум пристально всматривался в его глаза, а затем вернулся к чтению бумаг, потеряв к начатой беседе всякий интерес. — Не выйдет, Джонатан.       Наспех застегнув на себе пуговицы измятой рубашки и подойдя ближе, Рид крайне остро почувствовал, что от кожи охотника пахнет его одеколоном, но в нём всё же были непривычные ноты — табак и миндальное мыло. Волосы же и одежда Джонатана уже давно пропахли сигаретным дымом. Он довольно рискованно нагнулся к изгибу чужой шеи, но, когда Джеффри недовольно обернулся, без тени смущения поправил ему воротник. Запахи, помимо вкуса крови, оставались сильнейшим связующим звеном между окружающим миром и их органами чувств.       — Я здесь вовсе не ради этого, — не разрывая зрительного контакта, Маккаллум кивнул головой в сторону недвусмысленно незаправленной постели, хотя никто и не принуждал его в чём-то оправдываться.       — Верю, — прижав ладонь к щеке Джеффри, Рид коснулся большим пальцем его широкой брови, рассечённой рубцом. Джонатан любил этот шрам, и данное чувство не имело ничего общего с тем, что он испытывал к его обладателю. — И даже не буду просить уточнить, из-за чего именно.       — Вероятно, из-за того, что сам бы ты никогда не приехал.       — Если бы я не знал тебя, то осмелился бы подумать, что ты скучал. Во всяком случае, я не могу похвастаться тем, что меня где-то ждут. Ты — можешь.       — Всё это не является оправданием для бездействия.       — Бездействия? — доктор изумлённо вскинул брови, желая отыскать причину произошедших с Маккаллумом изменений за всё то время, что они не виделись, ведь раньше он запрещал ему даже думать о чём-то похожем. — Теперь ты это так называешь?       — Ты всё ещё пытаешься найти лекарство, — скорее утверждение, нежели вопрос, — и с твоими знаниями ты бы давно подобрался к решению, если бы хотел, но вместо этого…       — Я не всесилен, — не понимая, чего в произнесённой реплики больше — похвалы или упрёка, Рид резко перебил его, и глаза Джеффри сразу же недобро сощурились. Не успевшая сойти на нет эйфория после близости с ним не дала негодованию перелиться через край, потому Джонатан быстро взял себя в руки, но сомневаться в своём профессионализме не позволил бы даже ему. — Хотя мне и льстит то, что ты считаешь меня таковым. Послушай, мне нужна твоя помощь. Однажды я уже говорил это, помнишь?       Маккаллум «помнил», да только прибегать к подобному — запрещённый приём. Риду явственно показалось, что он просто придумал повод, а Джеффри почему-то захотел подыграть, хотя никогда не делал этого раньше.       — Разумеется она тебе нужна, — самодовольно усмехнувшись, Маккаллум отошёл от него, чтобы не сорваться на ответное прикосновение, и немного растерянно остановился в центре комнаты. — С чего начнём?       — С самого начала, Джеффри.       Первым делом вернув себе более-менее надлежащий внешний вид, Джонатан наконец стал рассказывать в своей обычной и чёткой манере обо всём, что успел узнать. Способностью с завидным энтузиазмом выслушивать разъяснения доктора Маккаллум овладел далеко не сразу, хотя изначально проявлял неизменное уважение к его работе, и Рид всегда усердно растолковывал ему неочевидные профессиональные аспекты для того, чтобы уравновесить их положения, нисколько с ним не соревнуясь. Обладая разными взглядами на одни и те же вещи, они на редкость хорошо помогали друг другу — порой пространные рассуждения Джеффри в корне меняли уже успевшую сложиться у Джонатана в голове картину относительно обсуждаемой проблемы, но такая кропотливая чуткость затрагивала лишь исключительно выборочные темы и не распространялась на происходящее непосредственно между ними. У них неплохо получалась не только исследовательская деятельность, но в данный момент она оказалась тем спасительным импульсом, что воскресил и поднял из недр памяти всё то, из-за чего они были не в силах забыть друг друга и мирно разойтись в разные стороны. В запале беседы Маккаллум прильнул к Риду плечом, не придавая этому особого значения, и Джонатан не стал наивно спрашивать, почему они не могут просидеть так до скончания времён. Быстро схватив блокнот и начав туда что-то записывать, Рид, будучи полностью погружённым в только что возникшую идею, дал тем самым Джеффри возможность внимательно осмотреть себя. Джонатан весь принадлежал науке и сейчас, избавленный от необходимости надевать лицемерную и единственно приемлемую для общества маску отстранённости, выглядел совсем иначе; что-то страшно родное было в его характерном профиле, закатанных рукавах рубашки, неуложенных после душа (под горячую воду которого Рид непреклонно затащил к себе ещё и охотника, по-спартански решившегося обойтись влажным полотенцем) тёмных волосах, в длинных опущенных ресницах и довольно сильно искривлённой спинки носа, оттеняющей мнимую интеллигентность остальных черт. Этот до пугающего совершенный изъян — лучшее, что было в его внешности. Маккаллум мало что знал о мужской красоте и даже не пытался найти определение тому магнетизму, что вынуждал его всё сосредоточеннее всматриваться в такое знакомое лицо. Они сидели достаточно близко для того, чтобы можно было коснуться пальцами чужой переносицы, но Джеффри быстро отказался от этой идеи, сжав неосознанно потянувшуюся к нему руку в кулак. Обречённость этого не свершившегося прикосновения заставила Джонатана поднять взгляд. В комнате горел лишь торшер у окна — атласный бежевый абажур мягко рассеивал приглушённый электрический свет, из-за которого глаза Маккаллума были почти синими.       Рубцовая ткань реальности тотчас разошлась под натиском того, что память столь трепетно и неизвестно для чего берегла, и заключительная часть сказанного собеседником предложения ускользнула от внимания Рида — он провалился в похожее на чёрный бездонный колодец воспоминание о полученном на войне ранении так стремительно, что без посторонней помощи выбраться оттуда попросту не получилось бы. Шрам на скуле, сломанный нос, левое плечо и грудь обдало саднящей призрачной болью — спустя столько лет он досконально помнил не только её, но и то, как хлынувшая из раны горячая кровь обожгла щёку. Страх смерти тогда был таким же реальным, как запах чернозёма, пороха и этилового спирта, а желание жить — яростным и неугасимым. Тогда он ещё не знал, что существует кое-что намного страшнее войны. Чуть позже Рид дрожащими руками удалял осколки разорвавшегося снаряда из своих рваных ран и спешно сшивал их края, чтобы не потерять сознание от кровопотери во время предстоящих ампутации, когда он — главный военно-полевой хирург — должен был думать о себе в самую последнюю очередь.       Небо над гарнизоном в тот день было точно таким же синим.       — Ты меня не слушаешь, Джонатан.       — Это не так. Просто я… — заметив, что Джеффри не отрываясь смотрит на его шрамы, Рид отложил записи и, словно ощущая за собой вину, смутился неожиданно возникшим в голове сентиментальным сравнением, не оставшимся достоянием исключительно одного доктора, — немного отвлёкся. Мы так давно не виделись.       Свойственная Джонатану высокопарность чувств не произвела на Маккаллума никакого впечатления, но и не вызвала раздражения. Даже имея наконец возможность отплатить ему той же монетой за произнесённое прошлой ночью, Джеффри всё же решил промолчать — при его обычной вспыльчивости это было самым настоящим подвигом. Прерывисто выдохнув, Маккаллум отклонился к журнальному столику, чтобы скрутить самокрутку, и Рид провёл ладонью по его спине вдоль позвоночника, пригладив измятую чёрную ткань рубашки между лопатками.       — Могу я сказать тебе кое-что? — рука Джонатана уже лежала на плече охотника, и он обнял его за шею, привлекая к себе.       — Попробуй.       — Ты слишком много куришь.       С едва сдерживаемой злостью Джеффри лениво откинулся на спинку дивана, выжидающе глядя ему в глаза, и неторопливо провёл кончиком языка по папиросной бумаге, закрутив в неё ароматный табак, но Рид продолжил говорить с нарастающей неуверенностью в голосе:       — Ты всё ещё состоишь из плоти и крови, потому рекреационные опиаты…       «Наносят тебе точно такой же вред, как и живому человеку», — хотел было подытожить доктор, но Маккаллум сердито скинул с плеча его руку, демонстрируя всем своим видом, что не готов выслушивать подобную чушь. После очередной затяжки он закашлялся — подтверждая рациональную уместность чужого беспокойства — и Джонатан услышал подозрительный влажный хрип в его лёгких. Джеффри совершенно осознанно занимался саморазрушением и, если намеренно лишал себя ещё и крови, то привести такое поведение могло к весьма плачевным последствиям в первую очередь для самого Рида. Осуждающе смотря на охотника, Джонатан терпеливо дождался, пока тот докурит, и только потом поднялся с дивана, с неприязнью отправив всё содержимое пепельницы в мусорную корзину и по пути захватив ещё и увядший букет, чтобы немедленно вышвырнуть его в окно. В теории тронутые инеем лилии могли бы выглядеть даже красиво, если бы Рида волновало что-либо, кроме состояния своего Потомка. Маккаллум облегчённо закрыл глаза, когда Джонатан снова сел рядом и сжал чужие виски холодными пальцами, стараясь избавить от головной боли, — одолевавшая Джеффри мигрень подтачивала и силы его Создателя. Из-за смертоносной опасности, что таилась в этих руках, даже самые обычные прикосновения казались ещё более деликатными. Морозный воздух уже без примеси едко-смолистого опалового дыма заполнил комнату, и Маккаллум несмело опустил голову ему на плечо, едва касаясь носом воротника рубашки. Совсем недолго они просидели так в полной тишине, пока Рид не прижал ладони к щекам Джеффри, заставляя сфокусировать на себе взгляд:       — Лучше? — тембр его голоса действовал эффективнее любого обезболивающего, но сейчас прозвучал излишне профессионально и строго.       — Пожалуй, — Маккаллум озадаченно отстранился, но рук с плеч доктора не убрал.       Скорее из искреннего интереса, чем желания разбавить чем-то молчание, Джонатан вновь изучающе коснулся пальцем левой брови Джеффри, предварительно ласково убрав спадавшие ему на лоб волосы, и негромко спросил:       — Откуда у тебя этот шрам, приятель?       — Эта история не такая героическая, как тебе бы хотелось, — произнёс Джеффри с обезоруживающей откровенностью в голосе, невольно вспоминая о тех местах, где провёл свою молодость. — Я был той ещё занозой в заднице после кружки эля.       Образ незнакомого города с извилистыми улочками на мгновение возник в голове Рида, и по тем имевшимся у него обрывкам информации о прошлом охотника, на которые тот порой расщедривался, он понял, что Маккаллум думал о Дублине. Джонатан невозмутимо запустил пальцы в его волосы и пригладил особенно непослушные пряди ладонью — они с Джеффри почти добровольно ступили на неизвестную территорию и не знали, как там себя вести.       — С того момента мало что изменилось, а ведь эль ты больше не пьёшь. И я бы не хотел, чтобы менялось, — Рид улыбнулся, обнажив верхний ряд ровных зубов с неестественно острыми клыками, и самым странным во всём его облике было то, что это ему бесконечно шло. — Некоторые вещи должны оставаться неизменными.       Воспользовавшись разговорчивостью визави, Джонатан коснулся шрама от огнестрельного ранения на его груди через ткань рубашки. Улыбка исчезла так же быстро, как появилась.       — А откуда этот, Джеффри? — он тут же перешёл на серьёзный тон, перечисляя резко и обрывисто то, что Маккаллум уже явно не горел желанием вспоминать: — У тебя было пробито лёгкое, я прав? Пулей девятого калибра. Сердце поразительным образом оказалось не задето… Ты понимаешь, какое это дьявольское везение?       — Везение, значит… — заключением доктора Джеффри остался категорически недоволен, и, оскалившись, дотронулся кончиком языка до своего клыка для большей наглядности.       — Я говорю преимущественно за себя.       Это могло бы стать признанием, если бы Маккаллум захотел его принять.       — Хватит, Джонатан, ты превышаешь свои полномочия, — Джеффри попытался несерьёзно отмахнуться и сменить тему, но Рид смотрел на него без малейшего веселья во взгляде. — Даже для врача ты до неприличия любопытен.       — И я тоже не планирую меняться.       — Хочется стабильности, а? Чёрта с два я дам тебе её.       — Не исключено, что она бы мне быстро наскучила, — преднамеренно язвительно начал Джонатан и сразу же заметил существенную перемену в его глазах. — Раз уж впереди вечность, то нужно отчаянно пытаться развлекать себя всеми возможными средствами.       — Выходит, прямо сейчас ты просто развлекаешься? — для других грубое обаяние охотника непременно становилось испытанием, но в том, как он изогнул бровь, Рид слишком хорошо увидел неодобрение.       — Нелегко быть на моём месте, да? Я тоже часто задаюсь вопросом, значат ли для тебя проведённые со мной часы хоть что-то, — даже догадываясь о том, какой именно эффект на Джеффри окажет окончание его фразы, Джонатан всё равно вызывающе продолжил: — Или это всего лишь своеобразный способ убить время.       — Убивать время я в состоянии и в любой другой точке земного шара, — в отличие от пули такая формулировка основательно задела Маккаллума за живое, и он возмущённо прищурился, уязвляя в ответ. — Ты далеко не единственный, с кем это можно делать, Джонни.       — Не надо шутить со мной на эту тему, — всего одна мысль, что к Джеффри мог прикасаться кто-то ещё, заслонила собой всё то человеческое, что оставалось в докторе, и он рывком потянул его за волосы, заставляя запрокинуть голову. От неожиданности Маккаллум еле сдержал стон, в очередной раз зло усмехаясь над тем, как легко было спровоцировать Рида подобным, и как ему самому нравилось это мгновенное преображение, когда Джонатан переставал контролировать причитавшуюся ему тьму. — Я тебя предупредил.       Рид и не думал отпускать Джеффри, зная, как именно на последнего действует его сила. Рука с затылка переместилась на шею, но Маккаллум не видел серых глаз — Джонатан смотрел на его бескровные губы, на обнажившиеся клыки. Уже предвкушая их бритвенную остроту на своём языке, он необдуманно подался вперёд, желая повторить начатое ранее, но Джеффри достаточно доходчиво намекнул о нежелании нежничать, брезгливо дёрнув свою рубашку — на которой по вине Рида отсутствовала половина пуговиц — за воротник:       — Эй, мне бы переодеться.       — А… Ну разумеется, — оставив его в покое, Джонатан растерянно отстранился, но напоследок с сожалением опустил глаза на некрасивый (в первую очередь из-за явно неумелого хирурга, наспех заштопавшего когда-то охотника) шрам, проходивший аккурат под его ключицей. Он бы зашил эту рану добросовестнее.       Подойдя к массивному дубовому гардеробу, что составлял с прочей мебелью вполне неплохой ансамбль, Рид открыл дверцу шкафа и бесстрастно протянул ему сорочку с французскими манжетами, самостоятельно застегнуть которые с непривычки было практически невозможно.       — Нет, — Маккаллум отрицательно покачал головой, поднимаясь следом, и вряд ли накрахмаленная ткань заслуживала той ненависти, с которой охотник осмотрел её.       — Тем лучше. Так мне нравится гораздо больше, — сказать вслух вопиющую бестактность Джонатану показалось недостаточно, и он окинул бессовестно обнажённую грудь Джеффри настолько непринуждённым взглядом, словно тот был его пациентом, — а холода и общественных приличий для тебя всё равно не существует, так что…       Прорычав проклятие, Маккаллум швырнул доктору стянутую с плеч рубашку и, выхватив предложенную одежду у него из рук, пренебрежительно надел на себя. Суровое желание посадить Джеффри на цепь за всякий раз не к месту проявляемое своенравие нисколько не отразилось на невозмутимом выражении лица Рида — он лишь спокойно достал из тёмно-синей бархатной коробочки запонки с чёрным агатом, радостно сверкнувшим вороньим глазом, поймав электрический свет, и сделал шаг навстречу, грубо обхватив пальцами запястье охотника и заставляя его руку принять нужное положение.       — Насчёт того письма… — медленно продевая изящное ювелирное украшение сквозь отверстия на манжете, Джонатан на мгновение поднял на Маккаллума взгляд — ему действительно хотелось поделиться с Джеффри всем тем, что по-настоящему его беспокоило. — Собирается консилиум по поводу клинической необходимости провести лоботомию одному пациенту с атипичной формой психического расстройства, и я обязан сказать коллегам, что они самонадеянные безумцы, ведь такой случай надо изучать, а не «лечить» радикальными методами.       Рид говорил долго и вдумчиво, не отрывая глаз от чёрного полудрагоценного камня. Перейти к самому важному он намеревался после того, как сформулирует последнюю мысль:       — Я уже как-то присутствовал при трепанации черепа — унылейшее зрелище, должен тебе признаться. Чудовищно осознавать, что все наши чувства, надежды и мечты — это всего-навсего химические процессы, и удаление лобных долей необратимо «вылечивает» человека не только от его недуга, но и от того, ради чего в принципе стоит жить.       Хмуря брови, Маккаллум рассматривал шрамы на лице доктора и выжидающе молчал. Рид не замечал того, как охотник иногда смотрел на него — с жадным животным вниманием, запоминая мельчайшие детали. Горло до крови битым стеклом царапали слова, которые нужно было произнести.       — Ты поедешь со мной, Джеффри, и это даже не обсуждается.       Никаких обещаний, планов, долгосрочных перспектив, и эта неопределённость била под дых — у Джонатана всегда всё было схвачено, пока на горизонте не появлялся он, и с таким трудом созидаемая иллюзия уверенности тут же не обращалась в пепел. Тем не менее каждый из них продолжал оставаться лучшим, что случалось в жизни другого. Вдвоём было куда проще, и Рид абсолютно незапланированно попал в цель, озвучив то, что являлось важным для них обоих. В отличие от Джонатана, Маккаллум не врал себе — просто не разбирал чувства на составляющие, пасуя перед вычурными фразами, но его решительный и свободолюбивый взгляд неустанно звал Рида за собой, да только доктор неблагодарно игнорировал тот факт, что не всё должно быть сказано вслух. Нерасчётливость, легкомыслие и ирландская безрассудность — удержать его рядом с собой было невозможно — но Джеффри вёл себя непредсказуемо ровно до тех пор, пока не оказывался у Джонатана в руках.       — Вообще-то у меня есть дела и поважнее, — Маккаллум предпринял рефлекторную попытку вырвать своё запястье из стальной хватки, когда Рид начал повторять ту же манипуляцию со второй манжетой.       — Нисколько в этом не сомневаюсь, но тебе придётся послать их к чёрту, — аккуратно закрепив запонку и поправив шов, Джонатан поймал себя на том, что взвешивает каждое своё движение и слово, и такая тотальная концентрация здорово утомляла. — Или можем просто сделать вид, что нам по пути.       Джеффри стоял относительно смирно, и Рид стал рискованно застёгивать пуговицы на сорочке — дорогая ткань любовно обтянула его грудь чуть сильнее, чем нужно было. С совершенно детским упрямством Маккаллум расстегнул несколько пуговиц у шеи, бережно застёгнутых чужими руками, и Джонатан снова устало осмотрел его чересчур собственническим взглядом прежде, чем отвернуться. Два чёрных агата сверкнули на запястьях охотника эфемерными наручниками. Никакой уверенности в том, что он не хлопнет дверью при первом же удобном случае, никогда не будет, но теперь Рид знал, к чему приведёт его уход.       — Не обязательно делать вид.       Не оборачиваясь, Джонатан лишь слегка повернул голову в сторону Джеффри, ещё не совсем понимая, о чём именно тот говорит. Сверля глазами его спину, Маккаллум всё же закончил свою мысль, задумчиво растягивая слова:       — Может быть, нам и правда по пути.       Билеты были в один конец, и, покупая их следующим вечером в железнодорожной кассе, Рид не сразу вспомнил, что ему нужно два. Во внутреннем кармане пиджака они обжигали ему грудь своим правдоподобием. Остальное произошло слишком быстро, без необходимой паузы между событиями, но Джонатан не был бы собой, если бы не успел очернить сомнениями то, чего подсознательно ждал так долго. Серое помещение гостиничного номера растеряло и утратило и без того ничтожные крохи обжитости и уюта — всё тоскливо замерло в жалостливом предчувствии прощания, и больше всего Рид ненавидел именно это мгновение перед любым отъездом, когда пустые глазницы окон покидаемых апартаментов смотрели печально и укоризненно.       Сидя на стуле и положив ноги на стол, Маккаллум ни на секунду не сводил с Джонатана глаз, ловко вертя в пальцах зажигалку и скользя оценивающим взглядом по его плотно затянутой чёрным бархатным жилетом мощной линии талии, пока доктор укладывал вещи и книги в чемодан; пока озадаченно хмурил брови, разбирая свои записи, бóльшую часть отправляя в мусорную корзину или горевший в камине огонь, — не хотелось брать ничего лишнего, обременять себя заведомо бесполезным. Свои же пожитки в потрёпанном кожаном чемодане охотник оставил в привокзальной камере хранения какого-то портового города, предпочитая иметь при себе лишь поддельные документы и оружие. Как только Рид начал собираться и перестал обращать на него внимание, Джеффри направил все свои безграничные силы на то, чтобы вывести Джонатана из себя и хоть как-то отвлечься от угнетающего безделья. Ему уже было лучше — кровь Рида, его участие, прикосновения и голос ассоциировались с покоем и безопасностью, с тем, что всегда помогало восстановиться. Небольшая стопка книг ждала своей очереди на столе рядом с раскрытым чемоданом, и Маккаллум бегло осмотрел каждый корешок, после сунув одну из них в карман своего накинутого на спинку стула пальто. Горечь обожжённого дерева — ностальгический запах из далёкого прошлого — густой смолой разливался в воздухе.       — Дьявол, — у Джеффри закончились сигареты, и он нервно щёлкал зажигалкой, целенаправленно нарываясь на обмен любезностями, — какая же у нас обоих скудная фантазия, раз за двадцать лет мы не смогли придумать ничего нового.       Точно так же он сидел, закинув ноги на стол, накануне их побега из Лондона. Маккаллум ненавистно стиснул челюсти от ощущения, что они вечно будут ходить по замкнутому кругу.       — Жизнь довольно циклична, тебе ли этого не знать. Но сейчас никто никуда не сбегает, — опустившись на одно колено перед камином, Джонатан — уже безукоризненно одетый и собранный — безжалостно бросил в огонь стопку исписанных листов, переведя холодный взгляд на собеседника, и его кошачьи зрачки сузились до тончайших обсидиановых игл от реакции на яркий свет. Огонь разгорелся с новой силой, жадно пожирая бумагу. — Джеффри, я не готов веселить тебя — я немного занят, если ты ещё не понял.       Рид совсем не изменился. Его волосы были идеально уложены, следы от укусов с шеи давно исчезли, а две вертикальные морщинки между бровями от бессменной привычки хмуриться не стали более заметными даже спустя столько лет — Маккаллум видел перед собой всё того же человека, что ворвался без приглашения в кабинет Суонси в промокшем после дождя сером пальто двадцать лет назад, словно столкнуть их лицом к лицу являлось самоцелью чуть не уничтожившей Лондон чумы. То было меньше вечности, но намного больше, чем смогла бы предоставить одна человеческая жизнь. Джонатан никогда не изменял своим привычкам и тем более не считал нужным делать это ради кого-то; Джеффри же был полной противоположностью тому, что зовётся «постоянством», и в этом заключалось его преимущество. Маккаллум не высказывал пока и малейшего желания исчезнуть, но странный хищный блеск в его глазах намекал на то, что это обязательно случится. Некоторым мостам предначертано оказаться сожжёнными, но это вовсе не значит, что нельзя найти иной способ попасть на другую сторону обрыва. Аккуратно заворачивая в упаковочную бумагу хрустальный матовый флакон, в котором золотом плескалась эссенция, что наделяла терпким запахом его вещи, Рид подошёл к чемодану и долго смотрел на охотника ледяным взглядом, пока тот не соблаговолил наконец убрать ноги со стола. Издевательски присвистнув, Маккаллум красноречиво опустил глаза на руки доктора, и Джонатан мрачно улыбнулся, мгновенно считав его мысли, за которые никому из них не было стыдно. И всё же то, что эти длинные пальцы совсем недавно порочно надавливали на язык у него во рту, казалось чем-то невероятным.       — Я всё думаю… Скоро ли мы снова сцепимся? — Джеффри относился к происходящему, как к очередной своей сомнительной авантюре, и главная проблема была в том, что он слишком быстро терял интерес ко всему, что не оправдывало надежд. — Можно делать ставки.       На этот раз Рид не стал идти у охотника на поводу и уточнять, что конкретно он имеет в виду. Маккаллум даже не догадывался, что своей заносчивостью наоборот отгонял угрюмые размышления, ведь больше всего Джонатану не хватало той бесхитростной энергии, которой он был переполнен до краёв.       — Джеффри, — Рид отвлёкся от укладывания оставшихся вещей в чемодан и провёл костяшками пальцев по небритой щеке Маккаллума, приподняв его лицо за подбородок. Он целый вечер избегал зрительного контакта с ним, наивно боясь пресытиться чистейшим цветом чужих глаз, но выбраться из этого капкана невозможно было даже путём перегрызания себе конечностей. — Я правда не в настроении.       — Зачем тебе нужно всё это барахло? — смотря на доктора снизу вверх, Джеффри подсознательно не хотел разрешать ему зацикливаться на своей рефлексии, донимая дурацкими разговорами.       — Если мы действительно начнём обсуждать экзистенциальную бессмысленность вещей и нашу попытку найти в них оплот своего душевного спокойствия, то опоздаем на поезд.       Его врождённая пунктуальность не позволила бы им это сделать, но Рид всё сильнее начинал испытывать смутную тревогу. Только одно поставленное охотником условие — по дороге непременно забрать какие-то его вещи из Марселя — наводило на мысль, что происходящее между ними могло стать чем-то продолжительным. Джонатан закрыл чемодан и несколько раз проверил надёжность замка́ — он нарочно медлил и тянул время.       — Будешь скучать по этому месту? — внезапно спросил Маккаллум, словно ему было не наплевать, надевая пальто и направляясь к входной двери.       Ответ «да» стал бы равносилен признанию в том, что Рид будет скучать ещё и по нему. Готов ли он добровольно положить голову на плаху? Нет, сюда Джонатан точно больше не вернётся.       Снег продолжал всё также безучастно падать, но теперь был немым свидетелем совсем иной картины — метель слепила, но никто и не горел желанием видеть что-либо. Уже на перроне Джеффри распечатал пачку сигарет, быстро прикуривая и жадно глотая никотиновый дым, зверем смотря на суетливо снующих туда-сюда людей, таскавших за собой непомерные чемоданы по пассажирской станции. Ладонью в кожаной перчатке Рид стряхнул снег с его воротника, потому что этот зверь принадлежал ему. Он попытался уловить хотя бы толику неуверенности на серьёзном лице Маккаллума; ждал, что тот выкинет какой-нибудь номер, но Джеффри невозмутимо стоял рядом и, заметив сосредоточенный взгляд доктора, вопросительно поднял бровь, предлагая сигарету. Джонатан не сразу отреагировал, отрицательно покачав головой так, словно образ охотника прожигал ему роговицу глаза. Ему, наученному горьким опытом, страшно не хотелось оказаться застигнутым врасплох фирменным хриплым «адьё» и последующим равнодушным отсутствием Потомка в своей жизни. Но Маккаллум просто стоял рядом, и, даже когда приближающийся поезд издал надрывный плач, — уже не ознаменовывающий собой всю тягость прощания — ни словом, ни жестом не высказал сомнения в принятом ранее решении. Звонкий и короткий, как чьё-то расставание, свисток жандарма раздался над вечерней привокзальной площадью, перемешиваясь с рёвом автомобиля и беспокойным гулом посторонних голосов, — и весь этот безграничный и влекущий своей свободой мир взял и сошёлся клином на одном человеке так давно, что уже и не вспомнить. Прищур голубых глаз, чуть обветренные губы. Поезд прибыл на перрон точно по расписанию, вытянувшись вдоль платформы всем своим составом. Несмотря на холод, люди не спешили прощаться — яркий свет прожектора в молочно-белой пелене метели окутывал их, но не грел. Считая это безумием и не представляя, как после такого небо не упадёт на землю, Рид поднялся в вагон первым и машинально обернулся, протянув Маккаллуму руку. Секунду поколебавшись, Джеффри агрессивно вцепился в поручень, обойдя доктора и ощутимо задев плечом в узком коридоре поезда. Зарождающаяся перепалка оборвалась резким требованием предоставить билеты. Жандарм отчего-то подозрительно долго проверял их паспорта и не приметил того, как явно и совершенно противозаконно они переглянулись. Предчувствуя неприятности, Маккаллум азартно улыбнулся — в нём феноменальным образом вместе с благородством уживались задатки матёрого преступника — но тут же спрятал искривившую уголки его губ улыбку, когда мужчина в форме вернул им документы, пожелав удачной дороги.       — Ты же осознаёшь, что наше длительное нахождение рядом с людьми может закончиться плохо? — жизнерадостно и довольно громко сказал Джеффри, входя следом за Джонатаном в багажное отделение.       — Это были последние билеты, а я хотел уехать как можно скорее, — Рид наивно понадеялся, что его раздражённо-уставшего тона окажется достаточно, и Маккаллум не станет переходить границы.       — Нет, ты просто боялся, что я передумаю, — победно парировал Джеффри, но на удивление не ставил это ему в вину.       Джонатан же вдруг с жутким грохотом закинул чемодан в багажный отсек и, гневно обернувшись, схватил Маккаллума за рубашку под незастёгнутым пальто. За свою рубашку, которая смотрелась на нём настолько же хорошо, насколько и немыслимо.       — Да, Джеффри, ты как всегда чертовски прав, — Рид рывком привлёк охотника к себе почти вплотную, не зная, на кого из них в итоге злиться сильнее. Но гораздо разумнее было бы схватиться за оголённый провод под напряжением, чем сейчас за него. — Доволен?       В сведённом до минимума пространстве между ними произошло короткое замыкание.       — Успокойся, — не ожидая такой реакции, Маккаллум толкнул Джонатана в грудь и на автомате сжал кулаки, но быстро вспомнил, что они находились в общественном месте. — Поезд ещё даже не тронулся, а ты уже готов меня убить.       Благо в помещении, кроме них, больше никого не было. Увидев, что на устроенный ими шум оборачиваются суетящиеся в проходе люди, Рид пригладил ладонью ткань сорочки, что так невежливо измял секунду назад, и примирительно произнёс:       — Слушай… Почему бы нам на какое-то время и ради безопасности других не оставить это ребячество?       — Ладно, но только ради безопасности других, — равнодушно бросил Джеффри, нарочито осторожно обойдя Рида, чтобы даже не коснуться его ненароком плечом. Когда они нашли нужное купе, Маккаллум несдержанно притянул доктора к себе за лацкан пальто, усмехнувшись: — И всё же ты первый начал.       — Пусть так, — Джонатан невольно ответил ему той же кривой усмешкой, возмущённо перехватив чужие холодные руки, норовившие оказаться у него под верхней одеждой, и занял своё место против хода движения поезда, наблюдая за тем, как Джеффри, делая одолжение, садится на соседнее. — А теперь давай хотя бы попробуем доехать без происшествий.       На бешеной скорости поезд мчался на юго-запад — как же хотелось думать, что там, где окажется их конечная станция, будет совсем иной воздух, а беспредельный мрак ночи прекратит калечить неисцелимым одиночеством.       Медицинские термины на латыни, формулы и физико-химические свойства четырёх групп крови переплелись между собой в отягощающем наборе символов и чисел, и Джонатан резко открыл глаза, даже не заметив, как мерный стук колёс и покачивание вагона смогли его усыпить, — события последних ночей и долгая работа до этого страшно его вымотали. Джеффри читал в соседнем кресле, любезно держа Рида за предплечье, чтобы уберечь от непроизвольной травмы при остановке поезда. Он фамильярно прижимался своим коленом к колену доктора, чувствуя бессознательную потребность в физическом контакте, что за годы разлуки превратилась практически в манию. Боковым зрением Маккаллум видел, что Джонатан проснулся, но демонстративно его игнорировал, и Риду пришлось бесцеремонно, но не без любопытства отогнуть обложку, мешая ему читать. С приятным удивлением он обнаружил имя интересовавшего его самого немецкого материалиста и уже собирался спросить, почему из всех книг Джеффри выбрал именно эту, но Маккаллум многозначительно перевёл взгляд на сидения напротив. Ехавшая с ними в купе молодая женщина не восприняла его невоспитанность на свой счёт и ответила кроткой улыбкой. Ей было около тридцати, и она являлась истинным олицетворением жизни — тем, что способно убить своей позитивной обыденностью. Глядя на цвет её лица, Рид ощутил, какая по-настоящему непреодолимая пропасть проходила между их теневым миром и миром людей. Джонатан нахмурился ещё сильнее, когда принялся с типичной для его профессии невозмутимостью скользить взглядом по её лицу и разбросанным по воротнику приталенного пальто кудрям, зачем-то представляя, как очень скоро черты этого лица осунутся, испещрятся морщинами, а в волосах появятся серебряные нити. Им же на вид было не больше сорока пяти — о точности Рид не особо заботился. На её безымянном пальце он заметил тонкое золотое кольцо. И всё-таки что-то атипичное в составе чужой крови смутило доктора и вызвало слабое удушье, но он чувствовал себя так паршиво, что отбросил идею поставить диагноз их случайной попутчице, использовав своё сверхъестественное чутьё. Джонатан потерял довольно много крови, порезав своё запястье пару ночей назад, и теперь это давало о себе знать настолько, что Джеффри даже встревоженно покосился на него, когда Рид устало прикрыл глаза ладонью, ослабив тугой шёлковый узел галстука. Как необыкновенно просто было бы прокусить ей сонную артерию, испачкав алым бежевый кашемир верхней одежды. Он — вампир. И убивать для него гораздо естественнее, чем ощущать вину за свою кровожадную природу.       — Доброй ночи, — чересчур приветливо «поздоровался» доктор.       На фоне её сердца — звонких семидесяти ударов в минуту — тишина в груди его Потомка разрывала барабанные перепонки.       — Уже утро, — она вновь сдержанно улыбнулась, аккуратно отложив газету в сторону. Рассвет сокрушительно и своевольно проливался обжигающим пурпуром через открытую рану на горизонте.       — Боже, только не это… — нарушив собственное же правило не выдавать себя излишне подозрительным поведением, Джонатан судорожно сжал пальцами подлокотники, срочно ища очевидно-неубедительный предлог для того, чтобы зашторить окно и закрыть плотно дверь.       …и подставить под вполне реальную опасность ещё и невинную жизнь, заперевшись с ней в ловушке из четырёх стен. Коньячного цвета глаза смотрели слишком доверчиво — глядя в них, Рид почувствовал себя виновным, если не во всех бедах, то уж как минимум в том, что против воли хмелел от ритма чужого сердца. Женщина искренне удивилась такой обеспокоенностью безобидным фактом наступления рассвета и растерянно переключила своё внимание на Джеффри. Предвосхищая повисший в воздухе и ещё неозвученный вопрос, Маккаллум решил снизойти до одной-единственной фразы, якобы способной всё объяснить, заговорщически понизив голос, обращаясь к ней:       — Просто кое-кто не любит солнечный свет.       Шумно перелистнув страницу, Джеффри невзначай посмотрел на доктора, и они впились друг в друга таким долгим взглядом, какой бывает только у сообщников преступления. Чем-то подобным в представлении Джонатана обязаны были заканчиваться любые спонтанные действия, словно тщательная продуманность могла хоть как-то спасти от форс-мажорных обстоятельств. Благодаря своей добродушности она посчитала слова охотника простой шуткой. Больше к разговору Маккаллум не подключался, предательски возложив эту миссию исключительно на плечи Рида.       — Я имел в виду, — снисходительно начал Джонатан, пытаясь оттенить тактичностью своего голоса неконтролируемые внешние проявления пробуждающихся инстинктов, — что мы должны были уже приехать.       — Из-за снегопада поезд на три часа задержался на предыдущей станции, — женщина охотно поделилась имевшейся у неё информацией, держась слегка претенциозно, и неторопливо перевела близорукий взгляд на метель за незашторенным окном. — Аномальный февраль.       — С этим я полностью согласен, — Рид задумчиво пригладил ладонью волосы у выбритого виска, ощутив своим плечом плечо Джеффри.       От нависшей над поездом угрозы застыть где-то на рельсах в ледяном плену вместе с мёртвым пассажиром в одном из вагонов веяло до одури страшной безвкусицей и неоригинальностью. Но куда больше Джонатана заботила отрешённость Маккаллума, будто тот не находил в происходящем ничего предосудительного. Рид знал, что это напускное, потому такая действующая на нервы безучастность всё только усложняла. У Джонатана категорически не получалось уловить ход его мыслей — преднамеренно или нет, но Джеффри не давал никакого шанса ухватить даже направление собственных размышлений. Несколько мужчин в военной форме, словно сошедшие со зловещих чёрно-белых газетных фотографий, прошли по коридору вслед за проводником. Едва ли Риду хотелось разговаривать с кем-то, но он продолжал обмениваться с ней вежливыми фразами, и на середине этого натянутого диалога Маккаллум наконец не выдержал, захлопнул книгу и вышел из купе. Внезапно слишком остро восприняв опустевшее рядом с собой кресло, Джонатан уже почти потерял к попутчице всякий интерес, но его внимание привлекло вышивание, которое она достала из замшевого ридикюля. Джеффри вернулся через десять минут — от него сильно пахло табаком, и как же быстро Рид не только привык к этому запаху, но и стал ассоциировать его с полнокровным ощущением покоя. Маккаллум собирался ему что-то сказать, всем своим видом намекая на то, чтобы Джонатан следом вышел из купе, но в этот момент женщина, отвлечённая возникшей фигурой в дверном проёме, уколола палец, тихо вскрикнув. Белая ткань впитала в себя пару рубиновых капель, как бумага — чернила, а окончательно проснувшаяся жажда накрыла стихийным бедствием, не давая ни на чём сосредоточиться, кроме обезличивающей и обесценивающей человеческую жизнь пульсирующей паутины кровеносных сосудов. Люди — священный и запретный источник, напиться из которого невозможно. В их же венах был лишь обжигающий лёд.       — Ох, мой муж всегда ругает меня, когда я вышиваю без напёрстка, — она озадаченно оглядела испорченную канву, и её очерченные губы машинально обхватили уколотый палец. — У меня плохая свёртываемость крови…       Гемофилия? Маловероятно — это заболевание среди женщин практически не встречается. Перед тем, как подняться со своего места, ища дрожащими руками в карманах платок, Джонатан попытался понять, каких именно форменных элементов в составе её крови недостаточно. Его альтруизм уже давно трещал по швам.       — Вам помочь чем-нибудь? Я — доктор…       Больше всего охотника разозлило даже не то, что он предупреждал и заранее знал, чем всё кончится, а то, что Рид без зазрения совести строил из себя отъявленного джентльмена. Прежде чем она собралась что-либо ответить, Джеффри свирепо вцепился ему в плечо, тихо процедив сквозь зубы:       — Давайте-ка выйдем на минутку, доктор.       Джонатану совершенно не хотелось знать, чтó она в итоге о них подумала. В следующую секунду он уже был прижат спиной к стене вагона.       — Проводник бескорыстно предложил нам занять свободное купе. Двухместное, — без какого-либо вступления быстро проговорил Маккаллум, нервно сминая пальцами чужой воротник шерстяного пальто и выдавая свою предсказуемую потерю контроля над собой глубоким и тяжёлым вдохом.       — Разве это не… — перед глазами у Джонатана продолжала гореть нечаянно пролитая кровь, чьё количество было несоизмеримо с тем смятением, что она вызвала. От его слов он почувствовал сначала облегчение, потом странное разочарование, а после вообще решил, что неправильно истолковал фразу, — Рид прекрасно помнил, что в спальном вагоне не было свободных мест, потому такая неестественная услужливость со стороны работника поезда вызвала опасения за жизнь этого ни в чём не виноватого человека, попавшего охотнику под горячую руку.       — Тебя моё мнение обычно не интересует, так с чего вдруг меня должно волновать твоё? — ответа на свой вопрос Джеффри дожидаться не стал и, отпустив Джонатана, целенаправленно пошёл вперёд первым.       — Он хотя бы остался жив? — в голосе Рида неслучайно послышались нотки сочувствия — он очень хорошо представил, как Маккаллум беседовал с тем несчастным. И всё же Джонатан испытал противоестественную гордость за то, что его Потомок свыкся со своей природой и самостоятельно обучился всем способностям, а особенно гипнозу, без которого тут не обошлось.       — Кто? — в тесном коридоре Джеффри обернулся так молниеносно, что от неожиданности Риду пришлось упереться ладонью ему в грудь. Маккаллум быстро сообразил, что речь шла всё о том же проводнике, и спросил первое, что пришло ему в голову, испытывающе рассматривая вампира: — А тебе бы хотелось, чтобы я его убил?       Почему-то Джонатан не смог сказать, чего бы ему хотелось, но у него заметно расширились зрачки, когда он невольно опустил глаза на незащищённое горло охотника. Затянувшаяся пауза вывела Джеффри из себя окончательно — он разъярённо схватил Рида за запястье и потянул за собой по длинному коридору, минуя тамбур, в углах которого клубился табачный дым.       Первый класс. И это определённо являлось очередной издевательской попыткой укорить Джонатана в его высокомерной педантичности по отношению к людям и вещам.       — После вас, — Маккаллум открыл перед ним дверь, галантно пропуская вперёд, но тут же грубо затолкнул в купе.       Оказавшись наконец с Джеффри наедине, Рид спокойно вздохнул всей грудью, снимая пальто и равнодушно оценивая обстановку. Приглушённый свет, лакированные панели из красного дерева, страшная духота. Он окинул скептическим взглядом размеры кроватей, какие и бывают в поездах: две пары широких плеч явно не смогли бы поспособствовать удобному расположению на одной из них, тогда как Маккаллум и не подумал о том, что они могут лечь не вместе. По идее, Джонатан должен был поблагодарить его, но подобной бессмысленной формальности никто из них не просто не ждал, но даже никогда на неё и не рассчитывал.       — Больше никаких «общих вагонов», ты меня понял? — Джеффри отобрал у Рида пальто, стянул своё и безразлично бросил их верхнюю одежду на одну из постелей, что так и останется застеленной. Не получив ответа, он вкрадчиво и негромко повторил, не скупясь на злобность в голосе: — Я жду.       До боли в скулах доктору не нравилось, когда Маккаллум разговаривал с ним таким тоном, и всё же Рид слабо кивнул. Джеффри был прав, хоть и несправедливо резок, но, сам того не заметив, дал этой ни к чему не обязывающей фразой их союзу потенциальное будущее. В окне со скоростью света мелькали огни.       — Джонатан, — сняв рубашку, Маккаллум без лишних слов протянул ему запонки, отвлекая от раздумий.       — Оставь себе, — ребром ладони Рид оттолкнул чужую руку и, даже даря вещь, умудрился сделать это вызывающе пренебрежительно, словно боясь выглядеть всецело побеждённым.       — Несложно догадаться, что я не ношу такие рубашки.       — Ты всегда можешь начать, — перед тем, как отвернуться и расстегнуть жилет, Джонатан обвёл тяжёлым взглядом его фигуру. — Тебе чрезвычайно идёт.       — Но…       — Бога ради, — никакого логического объяснения его упрямству найти не удалось, и Рид зарычал от раздражения, стараясь перебить тем самым свой первый всё-таки довольно искренний порыв, — тогда возьми и выброси их, хорошо?       Ещё одно слово и Джонатан сделал бы это за него, потому что по какой-то совершенно глупой и необъяснимой причине надеть сам их теперь просто не смог бы. Рид стоял спиной к Джеффри и не видел ни его глаз, ни выражения лица — Маккаллум многозначительно промолчал, не отвечая на грубость грубостью.       Обычно очень остро чувствуя границы этого мира вместе со своей надуманной не-свободой, Джонатан впервые больше не переживал насчёт чего-то материального, ибо не был привязан ни к вещам, ни к местам, а самое необходимое находилось прямо за его спиной. Чужие руки неожиданно и уверенно легли Риду на плечи, и в их сильном прикосновении не было никакой двусмысленной чувственности, главенствующим было лишь товарищеское участие — Маккаллум сделал это с присущей ему серьёзностью — и Джонатан медленно закрыл глаза, с облегчением думая о том, что у них в запасе есть ещё несколько неприкаянных часов.       — Что предлагаешь делать? — пытаясь ухватить рассеянным взглядом пейзаж за окном, он, наверное, подразумевал нечто глобальное, но Джеффри решал проблемы только по мере их поступления. Рид никогда не уклонялся от ответственности, но присутствие другого человека позволяло на время перестать заботиться обо всём самому — раньше о такой роскоши он не мог и мечтать. Вопрос вывел Маккаллума из задумчивости, и он прижался щекой к шее Джонатана, прислушиваясь к его глубокому, красивому голосу. — Великодушное Солнце будет как раз в зените, когда мы приедем.       — Значит, сойдём с поезда на первой же станции после заката, — Джеффри тут же нетерпеливо провёл ладонью по его ключицам, как только Рид расстегнул воротник рубашки, — всё произошедшее до этого напрочь стёрлось из памяти, не справляясь с такой конкуренцией.       — Вот так просто?       — Проще некуда, — немного подумав, Маккаллум добавил: — С этим не должно возникнуть проблем.       — Стало быть, ты твёрдо решил зачаровать всех в этом поезде?       — Всех не получится. Ты ведь всё ещё здесь, — Джеффри сильнее сжал плечи Джонатана, прижимая спиной к своей груди, словно убеждая доктора в собственном существовании.       — Тем не менее я чувствую себя ровно так же, как и загипнотизированный тобою проводник.       — Не хочу расстраивать, но в твоём случае гипноз здесь абсолютно ни при чём, — низкий голос Маккаллума растворился в мерном гуле стремившегося в никуда поезда.       Нисколько не разделяя чужих волнений, Джеффри стал расстёгивать оставшиеся пуговицы на рубашке Рида, погладив сперва мягкую бархатную ткань жилета на его боках. Время ни черта не лечило. Джонатан поймал руку охотника и поднёс к своей щеке, коснувшись губами острой косточки на запястье. Этот февраль — больше похожий на ночь перед вожделенной казнью — своими бесконечными снегопадами отчаянно пытался убедить всех в том, что весна не наступит никогда, и Рид был благодарен ему за это — природа в очередной раз приходила на помощь, перенимая тончайшие оттенки настроения. Его серые глаза видели в темноте слишком хорошо, чтобы Джонатан мог слепо надеяться на то, что мрак предстоящих веков скрывал в себе хотя бы что-то, стоящее его внимания. Что-то, кроме него. Риду вновь нужен был чётко сформулированный ответ, который Джеффри физически не мог ему предоставить, — он удивительным образом остался рядом, но так и не сказал ни слова о своих планах, бессердечно лишая каких-либо ориентиров того, кто всегда нуждался в стабильности. Джонатан будто очутился в шлюпке посреди океана, не имея ни малейшего представления о том, когда стихию начнёт сотрясать двенадцатибалльный шторм. Настоящее расставание не переживается дважды, но на некоторое время всё же можно было перевести дух. По крайней мере, из стремительно мчавшегося в никуда поезда сбежать ни у кого из них точно не получилось бы. __________ *Патологическое состояние, развивающееся при попадании крови и воздуха в плевральную полость вследствие повреждения сосудов, лёгочной ткани или бронхов. **Мой пульс (ирл.). Аналог ласкового обращения «мой хороший/дорогой»; является распространённым выражением из оригинальной фразы «A chuisle mo chroí», что дословно переводится как «Пульс моего сердца».