О русских песнях и чем-то большем

Когда Радамель впервые увидел Сашу, он понял, что с ним будет весело. Весело не в самом лучшем значении этого слова. Нет, мальчишка прекрасно выполнял все упражнения и хорошо работал с мячом, выглядел, чего греха таить, замечательно, но было одно «но» — он постоянно напевал какие-то русские песни. И ладно, если бы просто пел, но он делал это, только когда Фалькао находился рядом (он даже у сокомандников спрашивал!), причем смотря прямо на него и чаще всего нагло улыбаясь. Что за песни он напевал, было узнать сложно: сначала русскоговорящие работники посмеялись над его просьбой, потому что при них Головин напевал в шутку только какого-то Филиппа Киркорова, что для них было странным, потом при любой попытке найти песню с помощью приложений он с треском проваливался, так как Саша пел слишком тихо и непонятно для них, а Радамель попросту не мог запомнить слова и их звучание, чтобы позже поискать самому, все-таки русский язык не такой легкий. Это бесило. Бесило очень сильно. Бесило, пока один из русских работников не сжалился над ним и его безуспешными попытками и не предложил записать слова на диктофон, раз при других Головин так не поет. То, что после узнал Фалькао, его, мягко говоря, удивило. Из устройства на репите доносились звуки: «Я помню белые обои, черную посуду. Нас хрущевке двое, кто мы и откуда? Откуда? Задвигаем шторы, кофеек, плюшки стынут. Объясните теперь мне, вахтеры, почему я на нем так сдвинут?»*[1] — а шокированный помощник переводил ему строчки, попутно объясняя, что такое хрущевки и еще некоторые тонкости. Не менее шокированный Радамель вспоминал, как на последних словах Саша смотрел ему в глаза с каким-то немым риторическим вопросом. Это становилось интереснее. На тренировках Фалькао начал чаще наблюдать за Головиным и заметил, что только при нем в Саше так ярко проявляются контрасты поведения: то он необычайно наглый и говорящий что-то на русском, хотя прекрасно знает, что его не поймут, то покрасневший до ужаса из-за одного лишь случайного прикосновения и излишнего внимания. Это было забавно. Возможно, мальчишка действительно влюбился, вот только признаться боялся, из-за чего и вел себя так, а русские песенки о любви как отдушина. Но поспешных выводов делать не хотелось. Надо постепенно раскрывать все его карты, да так, чтобы он сам не заметил, как проиграл эту нелегкую, но очень даже веселую партию. Название следующей песни Фалькао сам спросил у младшего, когда они ехали рядом на стадион и Головин любезно поделился наушником. В его плейлисте не было тех песен, которые он частенько напевал, там вообще не было чего-то такого, только хип-хоп и англоязычная попса, но к концу поездки кое-что все же заиграло. Сделав вид, будто ему безумно понравилось звучание, Радамель узнал название и исполнителя, даже записал в заметках телефона. Когда он попросил перевести ему слова, Саша как-то напрягся, что не осталось незамеченным, и отказал, сославшись на сложность метафор в тексте и свой не настолько сильный английский. «Видимо, там тоже что-то про любовь, и он просто стесняется», — подумал Фалькао. «А ему идет быть смущенным и так невинно опускать взгляд в пол», — добавил его внутренний голос, который очень сильно захотелось ударить в этот момент. Когда он показал найденный в интернете текст Ивану, тот лишь присвистнул и подтвердил, что переводить такое сложно. Даже ему потребовалось около получаса, чтобы как можно правильней объяснить тонкий смысл песни, которая была совсем не о любви, и фраз, вроде «Раз на раз. Баш на баш. Че, зассал? Не пацан?» и «На, сделай пару тяг — стены полетят. Че, ништяк, по шестьдесят! Бери сейчас»*[2]. Какой же все-таки у мальчишки разнообразный музыкальный вкус. И странный. Очень. Вторым записанным отрывком стали слова «Я знаю точно — невозможное возможно. Сойти с ума, влюбиться так неосторожно»*[3] и еще какое-то невнятное бормотание, не имеющее смысла. Саша в тот день был в приподнятом настроении и часто мурлыкал себе под нос именно их, когда Радамель проходил рядом, делая акцент на последнем предложении. Также был припев и из другой песни: «Глаза в глаза, и я только за, но почему ты мне так нравишься, нравишься? Кручу-верчу, все понять хочу, а ты не поддаешься, не понимаешься»*[4]. Его он напевал, смотря прямо в глаза и чуть склонив голову набок, озорно улыбаясь. Сомнений в его влюбленности не оставалось, но появился еще и интерес: куда его все это заведет, осмелится ли он сам сделать первый шаг? Решив немного поиграть с мальчишкой, Фалькао стал ждать его следующих действий. Ну, а что? Парень он миленький, интересный, есть о чем поговорить. Почему бы не дать ему шанс? Постепенно записей в диктофоне становилось все больше, как и плейлист Ивана, который никогда не думал, что вновь начнет слушать русский поп. Саша был счастлив, когда Радамель сам подходил к нему, помогал с чем-либо и осторожно флиртовал, будто боялся спугнуть. Возможно, он со всеми так общался, но Головину искренне хотелось верить в лучшее — лучшее для него, конечно, — поэтому он продолжал тихо исполнять песни Макса Барских и других исполнителей, не подозревая, что все это записывается для дальнейшего перевода. После засевших в голове слов «Я попрошу у облаков твою любовь к себе навечно» и «В темноте хочу увидеть тебя и нечаянно влюбиться»*[5] Фалькао понял, что пора бы уже начать действовать самому, так как Головин на самом деле не такой уж и самоуверенный, каким хочет казаться. Он лишь уже вторую неделю напевал что-то себе под нос, а сказать правду в лицо не решался, и его можно даже понять, если вспомнить хотя бы про разницу в возрасте и менталитете. На помощь пришел все тот же Ваня, которому немного надоело смотреть за этими двумя влюбленными идиотами. Они хоть и были забавными порой, но все как-то тянули с началом отношений. Плюс он еще и поспорил с другими работниками, что встречаться они начнут до конца этого месяца, а проигрывать деньги очень даже не хотелось. В очередной раз обсуждая детали признания и советуя, какие песни можно включить для романтичности, Иван заметил Сашу, который проходил мимо и немного подавленно на него косился, а чуть позже он спросил у Радамеля, не ссорились ли они, чем очень удивил и заставил побеспокоиться. В голове Фалькао до сих пор стоял грустный и смирившийся взгляд Саши и переведенные строчки «Парень, ты меня так сильно ранил, медленно и без правил. Ну зачем ты так со мной? Ну зачем?»*[6] Как объяснил Ваня, Лободу в России слушают чаще всего при расставаниях или когда очень грустно. Первым все понял Иван: мальчишка просто приревновал и подумал, что Радамель уже занят! Это даже было смешно, вот только действовать надо как можно скорее, пока он еще чего-нибудь себе не насочинял. Быстро скачав первую попавшуюся из списка, составленного специально для такого события, песню, Фалькао побежал искать его. Головин нашелся в пустой раздевалке шепотом напевающим «В самое сердце, на пораженье, что же ты медлишь с этой мишенью?»*[7]. По одной его интонации было понятно, что строчки явно не из веселых, от них сквозило каким-то смирением вперемешку с отчаянием. Включив нужную композицию и немного напугав этим сидящего на лавке около стены Сашу, Радамель медленно подошел к нему, преграждая путь к выходу. — Тебе не кажется, что нам надо поговорить? — спросил он у младшего, который так старательно прятал глаза. — О чем поговорить? Я не… — начал было тот, но замолчал, услышав начало песни. Он все-таки удивленно посмотрел на собеседника. — Ты хоть знаешь, о чем в ней поется? — На самом деле, примерно, но мне очень нравится припев, Иван перевел его мне: «Ты — мое счастье, без сомнения», — по-английски произнес Радамель одновременно с этой же строкой на русском. — «Ты — мое утро яркое, ты — мое море, я — на дно якорем», — чуть позже добавил он, постепенно сокращая расстояние между их лицами. — «Ты — мое солнце, я — затмение, из твоих правил исключение»*[8]. Саша первым потянулся за поцелуем, зарываясь пальцами одной руки в волосы партнера, а другую оставляя на его плече. По нему было видно, что он до сих пор не особо верил в происходящее, но теплые и чуть грубоватые губы умело убеждали его в обратном. Чужие руки крепко, но в то же время аккуратно сжимали его талию, забравшись под футболку и согревая своим жаром. Они оторвались друг от друга лишь тогда, когда воздуха перестало хватать, а песня подходила к концу. Радамель выключил ее за ненадобностью. — Как ты вообще ее нашел? — задал вопрос Головин, смотря чуть расфокусированным взглядом и неосознанно облизывая свои припухшие губы. — И узнал перевод? Она же не такая известная, даже я ее раньше не слышал. — Иван помог мне, — спокойно ответил Фалькао, садясь рядом и ложа руку на колено младшего. — Он вообще переводил мне то, что я успевал записывать за тобой. — Саша немного напрягся на этих словах, что не укрылось от чужого взора. — Я, на самом деле, думал, что ты сам решишься подойти, но ты видимо очень боялся. Я что, такой страшный? — спросил, хитро улыбаясь, колумбиец. Головин лишь отрицательно помотал головой. — Подожди, то есть ты знал, что я постоянно напеваю?! — возмущенно повысил голос Саша, когда до него все дошло. — Ага. Улыбка так и не сходила с лица Радамеля, но младший теперь не боялся убрать ее самым простым и приятным способом. Когда он уже сидел на чужих бедрах, совершая задуманное, послышался звук щелчка камеры и тихое, но такое радостное «Ну наконец-то! Хоть деньги не проиграл!» на русском. Кажется, Ваня тоже был по-своему за них счастлив.