***
Профессор Коллинз редко бывал в этой части университета, но сегодня решил зайти: проще и быстрее закрыть собственные ведомости, если занести их в бухгалтерию самому, чем ждать, пока передадут все скопом через секретаря. И настоять, чтобы их сразу внимательно проверили. Что, если снова найдут ошибку, как в прошлом году? Подписи какой-нибудь не будет, или выявятся расхождения в расписании экзаменов, например, и ему снова неправильно рассчитают зарплату. А ему рано утром улетать, решать эти вопросы завтра будет уже поздно. Отпуск продлится до конца августа, и возвращаться, чтобы исправлять ведомости, он не будет, но и с полупустыми банковскими счетами лететь к родителям – верх неприличия. Коллинз, задумчивый, как всегда, зашел в административный корпус, обычно тихий и пустой. И скривился от обилия в нем людей – коридор жужжал, словно сердитый улей. Притормозил слегка, всерьез размышляя о том, чтобы зайти сюда через пару часов, когда все разойдутся, и вспомнил: сегодня же последний день работы приемной комиссии. Ярмарка патроната. И все эти несчастные – те абитуриенты, которые недобрали баллы на экзаменах и не стали обладателями грантов, и у которых собственных средств на образование нет. Неудачники. И так каждый год. Коллинз вздохнул: вся эта толпа пробудет здесь до самого закрытия, да и после этого некоторые ребята будут сидеть с потерянным видом на ступенях, у запертых дверей, все еще надеясь на чудо. Он и сам когда-то так же торчал в коридоре перед комнатами для собеседований, провожал выходящих оттуда завистливым взглядом, нервно поглядывал на часы, надеялся… Давно это было. Теперь Коллинз находился по другую сторону стола для собеседования – в те дни, когда подбирал работников для себя. Но нет, сегодня он здесь точно не для этого. Он решил и отступать не намерен. Ему достаточно неприятностей с последним протеже. И с предпоследним тоже. Все, хватит, больше он на это не пойдет. Профессор нахмурился и начал решительно пробираться сквозь толпу, ни на кого не глядя и сухо кивая в ответ на приветствия знакомых студентов, которые волею судьбы тоже оказались здесь – потеряли патронат или бегали по административному корпусу, улаживая финансовые вопросы перед каникулами. Старался пройти как можно быстрее, но… Но… Черт же! Один взмах ресниц, один поворот головы и… Коллинз споткнулся. Чуть не грохнулся. На ровном месте. Кто-то протянул руку, чтобы не дать ему упасть, подхватил под локоть. Кто-то – не тот парень с ресницами, другой. Или девушка – Коллинз даже не посмотрел на своего спасителя и пошел дальше. Не оглядываясь. Вроде и не случилось ничего, но… эти ресницы и… и все остальное. До бухгалтерии профессор не дошел. Никуда не денется от него эта бухгалтерия! Он даже в сентябре может потребовать пересмотреть зарплату. И деньги вернут. Да еще и кто-то из сотрудников получит по шее за то, что не позвонил профессору, когда обнаружил в его бумагах ошибку – его контакты легко можно найти в личном деле, Коллинз номер своего коммуникатора уже лет двадцать как не меняет. А пока, если что, можно будет воспользоваться кредиткой… Блин! Да чтоб черти разорвали на куски всех этих глупых куриц! Что, так трудно было в прошлый раз поискать его номер? Вот нахрена он сегодня поперся в этот проклятый корпус? – Ч-черт! Черт же! – шептали губы, словно сами по себе. Профессор завернул в один из кабинетов, расположенных рядом с комнатами для собеседований, его лицо выражало растерянность, а губы продолжали шептать: – Черт… Проклятье. Я точно об этом пожалею…***
Дженсен ничего не заметил, он был слишком погружен в собственные мысли. Мама теперь расстроится – она так в него верила. Все верили. Можно попробовать найти работу. Но много ли вакансий для восемнадцатилетнего пацана без образования? Вон брат тоже подавал большие надежды, и что? Его девушка Эли залетела, Джошу пришлось рано жениться и сразу после окончания школы искать работу, чтобы содержать молодую жену и новорожденного сына. Подхалтуривая где придется и попробовав себя в сомнительных проектах с отрицательным выхлопом, вроде продаж термоносков или пищевых добавок для собак, лучшее, что Джошуа нашел – это место рихтовщика в ремонтной мастерской. Дженсен знал, насколько тяжело брату: целыми днями он сдирает с космолетов ржавчину, дышит ядовитой пылью и до костей режет пальцы острыми, как бритва, металлическими стружками. А знакомые утверждают, что Джошу еще повезло. Завидуют. Нет, Дженсен так не хочет. Да и не сможет: даже по протекции брата в мастерскую его не взяли. Сказали, очкарики им не нужны. Мол, оттяпает себе палец сослепу, а им отдуваться. И где он теперь будет искать работу? Попросится в контору к отцу? И кем его туда возьмут, максимум курьером? Папа стал бухгалтером только к тридцати пяти годам, когда у него уже было трое детей, и его доходов едва хватает, чтобы кормить семью и выплачивать ипотеку. Даже мыть судна в больнице, где Дженсен подрабатывал после уроков, он уже не сможет: улетая на учебу, он уволился, и его место тут же занял другой парень. Да и что там был за заработок? На те гроши даже приличные штаны купить было невозможно – не то, что накопить на учебу. И домой ему возвращаться нельзя – ну не сможет он признаться родным, что провалил экзамен! Это выше его сил. Родители, конечно, скажут, что рады его возвращению, что все к лучшему, но… Но Дженсен так не хочет. Просто не сможет и все. Это был его шанс – единственный. И он его просрал. Что же тогда? Прыгнуть с моста вниз головой – не выход, тогда мама расстроится еще больше. Остаться и надеяться на удачу, что он найдет (внезапно) хорошую работу, снимет недорогое жилье (ага, размечтался – недорогое в мегаполисе!), у него при этом будет уйма времени (если спать раз в неделю), короче, если ему повезет и это все случится, он еще сможет получить хорошее образование. Но это глупо – он быстрее найдет клад, чем работу, на доходы от которой сможет жить и учиться. Если вообще найдет хоть какую-то работу. Тут и своих безработных пруд пруди! Своих нищих некуда девать, а тут он еще материализовался – мальчик из провинции, который никого не знает и которому негде жить. Негде, потому что из общежития, выделяемого абитуриентам на время поступления, он обязан выехать завтра к восьми утра… И куда ему идти дальше? Никому он здесь не нужен, разве что... Разве что в проституты возьмут. В шлюхи. Охотно. Ему не раз уже такое предлагали: говорят, он красивый... Дженсен слышал, что уличные шлюхи неплохо зарабатывают, если, конечно, пашут в три смены и без выходных. Правда, многие из них живут недолго – или погибают от рук маньяков, или подсаживаются на наркотики от унижений и непосильных нагрузок. А наркомана вышибут из универа в два счета – таковы правила. А значит, это тоже не выход. Да и Дженсен не такой – заниматься этим он не будет. Возвращаться домой ему никак нельзя. И остаться не получается. Что же тогда? Оставался еще один шанс. Но он был настолько мизерный, что Дженсен не слишком на него полагался. По закону рабочие места, которые появлялись в университете, сначала предлагали студентам – это давало дополнительные возможности тем молодым людям, которые имели высокие школьные баллы, но которым не дали гранты на учебу, а собственных средств, чтобы получить образование, у них не было или было недостаточно. В случае получения такой работы администрация также обеспечивала студента общежитием и скидочными талонами в столовую. Это если в штат требовались, например, лаборанты, уборщики или прачки. И только если эти места не занимали потенциальные студенты, университет имел право приглашать безработных с биржи. Но такого пока еще не случалось – рабочих мест было мало и они тут же разбирались. За такие места держались и освобождали их редко, в основном только после защиты диплома. А желающих – целый табун, не протолкнуться. Еще оставался патронат. В приемной комиссии, куда Дженсен с видом побитой собаки пришел забирать документы, абитуриентам-неудачникам советовали не спешить сдаваться, а попробовать пройти собеседование. Если не примут в штат, то может нанять кто-то из преподавателей – работником в свой дом, а бывало, что и богатенькие университетские спонсоры захаживали в администрацию после окончания вступительных экзаменов для той же цели – подыскать себе недорогую рабсилу для мелких поручений. В этом случае парень или девушка приобретали себе покровителя, который оплачивал их учебу и жилье за не очень обременительные услуги, не требующие квалификации или особых умений. Например, нужно было бегать на почту и в магазин, отвозить в школу детей спонсора и помогать им делать домашнее задание после уроков, выгуливать и вычесывать элитного пекинеса, поливать орхидеи или ухаживать за чьей-нибудь престарелой тетушкой. Правда, у патроната присутствовала еще одна сторона: часто такие услуги подразумевали и интимную составляющую. То есть студент должен был еще и удовлетворять своего патрона в постели. Но такое бывало не очень часто, строго по оговоренному в контракте графику и с уплатой всех положенных налогов, поэтому такая работа проституцией не считалась, не очень порицалась в обществе, хотя и не слишком приветствовалась. А вот для патрона такая деятельность даже считалась почетной – это как особый вид благотворительности, ведь патрон оплачивал услуги молодого человека, или девушки, из бедной семьи из своего кармана, давая шанс на образование, да еще и платил налоги, которые пойдут на социальную сферу – на тех же безработных или инвалидов. Получалось, что патрон приносил двойную пользу обществу, поэтому он мог не прятаться, тогда как имя протеже обычно держалось в тайне от других преподавателей и студентов. То, что у тебя есть патрон, конечно, со временем вычислят, но то, что ты с ним спишь, а не просто подстригаешь траву на лужайке перед его домом, доказать будет почти нереально. Да, это шанс. Хоть работа в универе, даже самая грязная, хоть патронат. Но проваливших экзамены – сотни, а рабочих мест и патронов, готовых раскошелиться, не так много. Шанс был небольшой, но он был, и Дженсен решил попытать счастье, документы не забрал и отправился на ярмарку патроната, занял очередь и теперь подпирал стену вместе с десятками других, таких же, как он, неудачников, в душном переполненном коридоре. Мимо сновали преподаватели и студенты, и он с тоской и надеждой провожал их взглядом. Еще вчера он ощущал себя одним из них, и грант на получение образования был у него почти уже в кармане, а… А сегодня его ждет собеседование с каким-нибудь придирчивым мудаком. И это еще если повезет. А если не повезет, то дорога домой…***
– Черт! – продолжал чертыхаться Коллинз. Но девушка, что нашла по его просьбе документы, не задавала вопросов, лишь изредка поглядывала на чудака, листающего бумаги с таким видом, будто ему противно. А ему и было противно. Полбалла парень недобрал. Полбалла! И теперь он полетит домой, в свой Техас, устроится мусорщиком или посудомойщиком – это с такими данными-то! А какой-нибудь богатенький мажор с мозгами, как у канарейки, будет учиться вместо него только потому, что у его отца есть чем заплатить. Будет прогуливать, пить, бедокурить и трахать девок, а в финале получит свой плюгавенький диплом магистра каких-нибудь наук, которым, скорее всего, даже никогда не воспользуется. Зато ему будет чем похвастаться перед друзьями, когда он займет кресло отца в унаследованном бизнесе. Или будет о чем вспоминать длинными зимними вечерами перед такими же, как он, тупыми отпрысками: «А вот когда я был студентом Международного космического…» Противно же! И обидно – этот мальчик мог бы приносить пользу: исследовать дальний космос, делать великие открытия… – Черт! Черт! И что теперь делать? Он же обещал сам себе, что больше не будет… – Черт! А какой красивый мальчик! Отец небесный, какой же он красивый… В глубине души Коллинз понимал, что на самом деле уже принял решение, и это было совсем не то решение, которое он принимал несколько месяцев назад, когда расстался с Вики. То решение было выстраданным, болезненным, зато оно было правильным, а тут… Один взмах ресниц и поворот красивой головы и все. Только один взмах, черт его дери! А тут еще эта блондиночка смотрит, не отводит удивленных глаз. – Джен-сен, – шептал этот странный на вид профессор, будто пробуя необычное имя на вкус, – Джен-сен Э-клз… А ведь обещал же. И был уверен, что выполнит. И что ему теперь делать? Построже с ним надо, вот что делать! Циничней. Не мальчик уже, чтобы к чертям собачьим терять голову. Надо держать себя в руках и сразу ставить свои условия. А не устроят – пусть шурует в свой вшивый Остин! И не привыкать к нему – ни в коем случае. Использовать, и все. Одного раза в неделю будет достаточно – просто для здоровья. Чтобы намертво прикипеть душой, одной встречи в неделю будет мало. И это хорошо. Замечательно. Так будет правильно. Использовать и выбрасывать из сердца и головы – до следующего раза. – Юристы на месте? – профессор наконец оторвался от изучения документов отобранного им абитуриента и поднял строгий взгляд на секретаршу. – Конечно, – кивнула та, засмущавшись, – как всегда. Зря смущается: на девушек он тоже больше не позарится – никогда! Хватит, наелся, одного раза оказалось вполне достаточно.***
Дженсен настолько ушел в себя, перебирая в голове все варианты - один безрадостнее другого - что не сразу понял, что называют его имя. – Вы Дженсен Эклз? – девушка держала в руках бумаги и бросала оценивающий взгляд с фото на лицо Дженсена и снова на фото. – Я, – кивнул удивленно. – Вас просили пройти в переговорную номер четыре. Дженсен недоуменно кивнул. И пошел мимо тех, кто стоял в очереди далеко впереди него.***
Поляризованное стекло – древнее изобретение, но очень полезное. Сейчас Коллинз видел этого мальчика, а тот Коллинза – нет. Красивый мальчик, очень. Не без недостатков, конечно. Лоб низковат, но давно доказано, что это не признак тупости, да и его выпускные баллы говорили об обратном. И вообще, кто сказал, что ему снова нужен гений? Хватит ему задушевных бесед с Вики – ночи напролет они могли ругать Канта или иронизировать над Толстым. И что? Вики просто села на голову, начала качать права, потом выдумала беременность, которой не было. Шантажировала. А потом написала в университетской газете ту ядовитую статью, где намекала на его посредственность как ученого, и в красках описывала эксцентричность, граничащую с неадекватностью и почти что душевной болезнью... Гадина! Талантливо, кстати, написала. Нет, заумных с него хватит! Этот точно не будет считать себя умнее профессора: то, что в провинциальном городке – первые места на олимпиадах, в мегаполисе – просто неплохое усвоение школьной программы. Нос кажется крупноватым. Но это только потому, что лицо худое, а так – точеный носик, ровный, с красиво очерченными крыльями… Он вообще худой – не голодал, но и не излишествовал. И это хорошо – значит, в еде и в быту неприхотлив. Мальчик высокий, стройный, плечистый, но одежда на нем сидит странно – костюм новый, приятного оттенка, выглаженный и аккуратный, но явно не по размеру. Похоже, его купили на распродаже в последний момент и не успели подогнать по фигуре. Неплохая белоснежная рубашка, но не новый и не модный галстук, похожий на отцовский, давит парнишке шею – он все время дергает воротник, пытаясь ослабить узел. А вот туфли хорошие, видно, мама подбирала, и начищены до блеска... А ведь, скорее всего, на этот незамысловатый прикид деньги собирала вся семья: купили билет, одели сына во все новое, с иголочки. На последние деньги. Ну, в конце концов, не лететь же ребенку через океан в изношенных штанах старшего брата и потертой куртке отца! Как будто это могло ему помочь при получении гранта... Каждый год одно и то же. Молодой такой, длиннорукий, нескладный. А ведь он еще будет хорошеть, когда оформится. Редкий цветок. Или даже нераспустившийся бутон. Коллинз вздохнул: а мальчик волнуется. Сильно. Поминутно облизывает пересыхающие губы, не знает, куда деть руки, и даже заусенец на пальце начал грызть – совсем уж по-детски. Хватит его томить. И хватит колебаться, решение все равно уже принято. И даже не сейчас, когда профессор получше рассмотрел своего избранника, оно было принято еще там, в коридоре. А все остальное – самообман и бессмысленное самоедство. Главное, быть максимально холодным и циничным. Использовать и не более того! И не привыкать. Коллинз резко толкнул дверь, вошел, швырнул документы на стол – мальчик от неожиданности вздрогнул.***
Дженсен волновался. Пригласили почти из хвоста очереди, завели в комнату: зеркало в полстены, стены белые, белый полированный стол, два стула, один напротив другого. На столе – ручка. И все. Как в полицейских сериалах перед допросом. Сердце колотилось. Даже ноготь начал грызть, хотя думал, что эта детская привычка давно забылась. Ждал. Когда вошел этот человек и швырнул на стол стопку листов, Дженсен вздрогнул. От страха забыл поздороваться. Впрочем, и вошедший не сильно спешил быть вежливым. – Я – профессор Коллинз, – произнес мужчина, присев за стол, – и я хочу предложить тебе работу. Дженсен рассматривал собеседника: немолодой, возрастом, как папа или немного младше, вьющиеся черные волосы с сединой, слегка небрит, хотя в остальном опрятный, одежда чистая, руки ухоженные, если не сказать, что холеные. И глаза синие, яркие… Спохватился, прочистил горло: – Гм-гм… Дженсен Эклз, – представился поспешно, – а… а что это за работа? Просто так спросил, из вежливости. Потому что чтобы остаться в университете, Дженсен заранее был готов на любую работу – хоть говно из-под свиней убирать и целовать их в вонючие розовые зады. Мужчина смотрел сердито: – Это патронат. И ты догадываешься, в чем он будет заключаться. Не спрашивал – утверждал. Да еще и глянул так, будто пришпилил к доске булавкой. Дженсен догадался. И потерял дар речи. Вот, не фигурально, не так, как пишут в романах, а реально открыл рот, но звука не издал, не получился звук. А профессор не давал опомниться: – Ты девственник? – Я.. э-э-э… – и больше снова ни звука. Дженсен понял, о чем речь – не дурак же! Хотел сказать, что, нет, не девственник, было у него с одноклассницей. Зарекался, что не будет – не хотел, чтобы вышло так, как у Джоша, но все равно случилось. Было. Несколько раз было. И на выпускном тоже, уже с другой девочкой, сестрой приятеля. Но… с мужчиной? Не то чтобы Дженсен был слишком уж против, но как-то не было еще, не представлялось возможности. Покраснел сначала – говорить о таком с незнакомцем было неловко. А потом вдруг побледнел – испугался, что незнакомец передумает, не возьмет его. И прощай университет и мечты, окончательно и навсегда! Но и соврать не смог – не приучен… Профессор же не мог или не хотел долго ждать, кивнул: – Ясно. Это твой контракт и копия – для моего адвоката, – он разложил бумаги на две одинаковые стопки, в глаза не смотрел. – Вкратце: я согласен оплачивать обучение и жилье, а также, – профессор скользнул затуманенным взглядом по фигуре Дженсена, – а также спортивную секцию – любую, на твой выбор, лучше плавание или велосипед. На остальное зарабатываешь сам. Встречаться будем раз в неделю: думаю, это будет вечер пятницы. До утра воскресенья ты полностью мой. Потом отдыхаешь. Если будет иное, оговорим позже. Если не можешь в пятницу – предупреждаешь заранее и отрабатываешь в другой день – тот, который укажу я. Подробные инструкции, как готовиться и все остальное, что посчитаю нужным, сброшу на твой и-мейл. Если присылаю информацию с указанием места, времени встречи или формы одежды, без вопросов выполняешь. Встречаться с кем-то еще можешь, я не рабовладелец, но предохраняешься в обязательном порядке, трахать тебя без презерватива имею право только я. Если же случится без защиты… ну, мало ли что, просто честно признайся, ясно? Пройдешь медкомиссию заново и, если все хорошо, то и слава Богу. Также будешь проходить медкомиссии каждые три месяца. Я обязуюсь делать то же самое, потому что ни мне, ни тебе проблемы в плане инфекций или других неприятностей, я думаю, не нужны. По необходимости пролечиваешься, а пропущенные дни отрабатываешь. Деньги на твой счет буду перечислять по мере того, как ты будешь исполнять свои обязанности. Аванс возможен, но он не может превышать твоей разовой суммы за неделю, естественно, с последующей отработкой. Подрабатывать налево можешь, если захочешь, но, опять же, предохраняйся и, опять же, не в вечер пятницы и не в субботу – основным твоим патроном буду оставаться я и диктовать условия буду я. Все, о чем я говорю, подробно описано в лежащих перед тобой бумагах, прочитай их внимательно. За однократное нарушение контракта будешь лишаться разового денежного вознаграждения. За злостное нарушение контракт может быть расторгнут. В случае угрозы отчисления из университета за неуспеваемость, прогулы или плохое поведение, выкручиваешься сам, спасать тебя в этом случае я не буду. Конфиденциальность гарантирую. Первая наша встреча состоится в последнюю пятницу августа. Если согласен, подписывай, на твоей специальности еще осталось одно незанятое место… Все ясно? А пока поищешь работу, ведь есть-то тебе что-то надо! На изучение контракта я даю тебе один час. Думай. После этого профессор поднялся и вышел, оставив ошарашенного Дженсена одного.***
Молодец – вот так и надо! Строго, по существу, без лишних сантиментов, сделав акцент на преимуществах и серьезности происходящего. Лаконично и по-взрослому. И не уговаривать. Захочет – подпишет. А нет, то на нет и суда нет! Хотя… – Черт! Черт, как же ему хотелось, чтобы мальчик подписал! Колени подгибались, а сердце колотилось так, что становилось больно. А ведь у него здоровое сердце для его сорока восьми лет, между прочим! Ладно! Если не подпишет, может, и к лучшему. Значит, не судьба. Разве мало ему было Виктории? Обнаглела, жениться требовала, а когда он дал понять, что жениться не планирует, стала пакостить… А до нее – этот, Марк. Сначала на новое пальто дай, потому что в его родной Шотландии холодные зимы. Потом, типа, мама заболела, нужна срочная операция, а мама у него здоровее самого Марка. Потом на квартиру в более престижном районе, мол, потому и опаздывает на встречи, что далеко добираться. А потом Коллинз узнал, что Марк его деньги спускал на любовников и проматывал в казино… Ладно, что уж вспоминать. Больно было, да еще и гонорею пришлось лечить, и хорошо еще, что только ее. А виноват сам – не надо было привыкать. Что он за баран такой – седой уже, а все еще влюбляется, будто сопливый мальчишка! Голову теряет совершенно! Верит всему. Стыдно. Коллинз и этого протеже мог бы содержать полностью – неплохое профессорское жалованье и скромные потребности позволяли, но не обнаглеет ли и этот со временем? Пусть привыкает, что не все ему будет сыпаться с неба. На учебу и жилье деньги у него будут, и на спорт пусть походит, а то под пиджаком, похоже, скелет голый прячется. А на остальное придется зарабатывать самому. Пусть покрутится, пусть ценит заработанное, научится бережно относиться к деньгам… И пусть не надевает корону, блин. Но как же хорош! Вон первый шок уже прошел. Достал из внутреннего кармана пиджака очки, взял в руки бумаги, читает. Кстати, с очками тоже что-то надо будет решать… И губами шевелит – мило так… Разговор с парнишкой дался Коллинзу тяжело. Нет, сложно было не строгим быть, не холодным, не произносить жесткие слова, от которых парнишка то краснел, то бледнел. Сложнее всего было не пялиться на его губы…***
Дженсен думал. Стыдно. Мужик, на первый взгляд, неплохой. Пожилой, но не грязнуля и довольно симпатичный. И пахнет дорогой туалетной водой. Но ложиться под него… стыдно. Проституцией это не считается, это легальная работа, даже контракт вон будет. И налоги с этого платятся во благо общества. Но задница-то пострадает Дженсена, а не общества. Ладно, в конце концов, хрен с ней, с задницей! Но если об этом узнают? Кто-нибудь увидит и разболтает. А если дойдет до Остина, и обо всем узнает мама? Ну ладно, может и не узнает никто: в контракте сказано, что встречаться они имеют право только вне университетской территории. Администрация заботится даже о том, чтобы патрон и его протеже по возможности не пересекались во время учебного процесса: почти всегда можно заменить патрона другим преподавателем, который сможет читать тот же предмет в группе опекаемого им студента, или можно на время переместить студента в другую группу. То есть, видеться они будут редко, не чаще одного раза в неделю, но… блин, его же будут в эти дни трахать! Пялить, сношать, пользовать, драть, как шлюху. В бумагах явно сказано, что придется не собачку выгуливать или возить грязные трусы профессора в прачечную, а «оказывать интимные услуги в рамках оговоренных…» И вот еще: «…в тех разновидностях сексуальных практик и таком количестве, чтобы не нанести вред здоровью патрона и протеже». Ну, или как-то так. И сам профессор объяснил прямо, без реверансов, по пунктам, для каких именно целей и на каких условиях приглашает Дженсена на работу – трахать за деньги. Нет, Дженсен Эклз, сын Алана Эклза, так позорить отца не собирается. Ни за что! Папа такого не заслужил… С другой стороны, если Дженсен не согласится, ему придется ехать домой, а тогда расстроится мама. И рухнут его собственные планы и мечты – покорять космос, искать жизнь на других планетах, делать великие открытия… Нет, этого допустить Дженсен тоже не может. Никогда! Что делать-то?***
Коллинз уже и в бухгалтерию сходил, чтобы поставить пропущенную подпись в ведомости, и с коллегой поболтал: тот тоже присмотрел себе на ярмарке симпатичную абитуриенточку для ебли и даже не постеснялся об этом рассказать, а Дженсен все сидел и грыз ручку. И думал. Жемчужно-белыми зубами грыз, зажав ее округлый колпачок в пухлых губах… Смотреть на это просто нет никаких сил! Коллинз отвернулся, прислонился к стеклу затылком, закрыл глаза – сердце колотилось. Представил, как эти губы… – Подписывает! – произнес кто-то шепотом. Профессор открыл глаза – на него смотрела та секретарша. Смотрела осуждающе. Ну и хрен с ней! Развернулся, взглянул через стекло: Дженсен старательно выводил свои вензеля на каждой странице контракта, как того требовал закон…***
Первое, что сделал Дженсен, выйдя из университетского корпуса, набрал на коммуникаторе мамин номер: – Да, мам, все хорошо, меня зачислили… Да, на ту специальность, на которую я хотел. Конечно, грант дали, не волнуйся. Пока на год, а если буду хорошо учиться, продлят… Спасибо… Спасибо, мам… Да, и папе тоже передавай… И Джошу, и Мак… Нет, я не приеду – мне поселиться надо и вообще… Говорили еще долго. Планы, планы… Сбросив сигнал, Дженсен прямиком пошел в общежитие – спать. Вымотался он за сегодня, иссяк. А завтра будет новый день…