И смолкнет шум вокзала...

Она похожа на ягоду чёрной бузины — во всяком случае, ему так кажется, едва они впервые оказываются на одной территории. На вид в ней нет ничего страшного или странного, но, если приглядеться, то можно заметить тёмные искры безумия глубоко-глубоко в больших глазах. Смотреть в них долго не получается, как бы не хотелось — она с усмешкой — всегда с ней, словно неразлучная подруга, — прикрывает глаза, либо же — ты сам делаешь это, потому как чувствуешь что-то, шевелящееся внутри, будто пробуждающееся от её не вполне ясного, но точно не абсолютно-отсутствующего взгляда. Беллатриса Лестрейндж была загадкой для Драко Малфоя с того самого момента, как он начал помнить себя и своих близких осознанно. И хоть ему всего шестнадцать, а ей — сорок с лишним, — разницы будто нет. Или он не хочет её замечать. Вопрос — почему? — всё чаще всплывает в его голове. Но быстро растворяется, как дымка рассвета, сменяющего такие тёмные теперь ночи. Драко не знает, что с ним происходит. И почему его так тянет — во всех смыслах — к этой женщине. Быть может, потому что родная сестра его матери, приближенная самого Лорда, Беллатриса Лестрейндж, становится тем самым человеком, с которым он не боится быть откровенным, хоть стоило бы десять раз подумать, прежде чем что-то ей рассказывать. Наверное, он тоже сходит с ума, и ему просто нужен кто-то, кто прошёл через все стадии сумасшествия? Иногда он представляет её лежащей обнаженной среди разбросанных ягод бузины, так похожих на смородину, что слишком приторна для него, — и тогда почему-то всё остальное отходит на второй план. Ему кажется, что лучшие художники мира могли бы найти в Беллатрисе-натурщице нужную им красоту. С тем или иным процентом уродства. Удивительно, что никто кроме него, похоже, не задумывался над этим. Одним из теплых осенних дней он находит Беллатрису сидящей на ступеньках парадного входа в Малфой-мэнор. И почему-то ему хочется подойти и присесть рядом. Поговорить. Нет. Скорее — выговориться. Потому, что петля из не озвученных и запретных чувств, которую он, видимо, сам на себя надел, душит с каждым новым взглядом на Беллатрису всё сильнее. Но вместо этого он, делая вид, что в упор не видит её, проходит мимо и устремляется в огромный сад. Драко помнит, что в его детстве здесь было полно мест, где можно было отлично спрятаться. А сейчас… — Что, на ботанику потянуло, племянничек? — ядовито тянет Беллатриса, оказываясь за спиной в мгновение ока, будто она наперед знала, что он пойдет именно этим «коридором» из раскидистых кустов бузины и соседствующих с ними таких неприхотливых кустов диких белых роз. — Я за тобой раньше этого не замечала… Драко не поворачивается, боясь, что она прочитает по его глазам всё то, чего он не сказал бы, наверное, и под круциатусом. Или — сказал бы. Чтобы его, наконец, отпустило. И, кто знает — может, это и есть единственный шанс? — Ты какой-то напряженный, — её руки, — ими она ещё вчера душила какую-то больную грязнокровку даже без защитного заклинания, — ложатся на его плечи. И ему вдруг становится трудно держаться на ногах. — Не хочешь поделиться своими переживаниями? Вместо ответа Драко берёт в руку гроздь ягод с ближайшей ветки и сдавливает их так, что идет сок, а ягоды становятся темно-бордовым месивом. — Я ведь нормальный? — вдруг спрашивает он, будучи уже ни в чем не уверенным. — Правда? — После таких вопросов — я даже не знаю, Драко. Как будто желание затащить меня в койку может посчитаться чем-то за рамки вон выходящим! — усмехается за его спиной Беллатриса. Малфой вздрагивает, когда она касается его шеи. Почти нежно. Она так часто делает — и он уже не помнит, когда стал ждать этих прикосновений будто бездомный щенок ласки. Наверняка, её губы оставляют на бледной коже следы помады, похожей по цвету именно на сок раздавленных ягод. — Наверное, не очень… — делает он вывод самостоятельно и чуть поворачивается к ней, все ещё боясь смотреть прямо в глаза. — А из вопросов ботаники меня волнует только один: какие виды бузины являются смертельно-ядовитыми? И не тот ли это вид, что сейчас распространяется по нашему саду со скоростью света? — Ты планируешь травануть Дамблдора этими ягодками? — теперь из ярко-накрашенных губ Беллатрисы вырывается шальной смех. — Драко! Ты и правда ненормальный! Нужно будет тонну их угробить чтоб получить каплю действительно смертельного яда! — Спасибо, что подсказала, — цедит Драко сквозь зубы, понимая, каким идиотом себя выставил. — Я пока ещё не могу разбрасываться «Авадой» налево и направо. Мне нужна тренировка. И закалка. А Дамблдор совсем не нужен Темному Лорду живым… вот я и подумал, что… — Я поняла, — кивает Беллатриса, и её черные локоны падают на лицо с особенно остро выделяющимися скулами так, что у Драко перехватывает дыхание. — Яд, так и быть, я тебе одолжу из своих запасов, ну, а пока… идем-ка со мной… — Куда? Теперь она, не отвечая, быстро срывает несколько роз, наплевав на огромные шипы, вонзающиеся и в пальцы, и в ладонь. Драко морщится, когда представляет, каково это на самом деле — длинные и порой даже ядовитые шипы, загнанные почти по «шляпку» под ноготь. Отвратительно. — На, держи, романтик… — Зачем они мне? — Драко осторожно берется за цветы. — Положишь на алтарь своей девственности! — Беллатриса опять смеется и напевает какую-то маггловскую песню, неизвестно откуда узнанную, про «любовь до слез и устланное лепестками белых роз ложе*».