И, может, не будет, как мы хотим, Может разъедемся, разойдёмся во мнениях, Но знаешь, хочу, чтобы ты помнил меня таким, хочу быть твоей точкой сохранения... Даже если встретимся не в этом году, или вовсе перестанем делиться новостями, Ты всё равно помни меня таким, мой друг, Сохрани меня себе на память... (c) А. Комнин
***
— Боже, только не опять! — воскликнул Питер, едва зайдя в гостиную, единственным источником света в которой была висящая на стене плазма. Сидящий на диване Старк в дорогущем костюме только недовольно взглянул на мальчишку и запихнул в рот сразу несколько чипсин, щедро притрушивая рубашку от Brioni остро пахнущими крошками. — Не мешай, пацан, я занят решением дипломатических вопросов. — Каким образом? В миллионный раз пересматривая "Богатые тоже плачут"?! Бога ради, мистер Старк, не смешите меня! На экране в этот момент убивался по Марианне престарелый Луис Альберто. Питер подошёл ближе, бесцеремонно отодвигая в сторону чашку с химической гадостью на основе картошки, и плюхнулся рядом. — Мистер Старк, хватит уже рефлексировать! — Я не рефлексирую! — буркнул в ответ Старк, небрежно скидывая со ступней итальянские туфли, плотнее закутываясь в плед и явно рефлексируя. Питер на это скептично вздернул бровь, очевидно, научившись этому у наставника. Тони лишь закатил глаза и выдернул угол пледа из-под мальчишки, оскорбленно набрасывая ткань себе на плечо на манер римской тоги. — Вы уже два месяца в таком состоянии, хорошо, хоть пить перестали, — Тони на это прищурился, вспоминая, куда вчера спрятал пустую бутылку от виски. — Но поймите, наконец, я волнуюсь за вас. Верно. Два месяца, как он устроил огромный разнос всем и вся и вообще перестал выходить на связь, закрывшись в Башне. Миллиардер вновь уткнулся невидящим взглядом в экран, сминая в ладони пригоршню чипсов. Опомнился, брезгливо взглянул на покрытые жирным блеском пальцы и стряхнул месиво на пол, безразлично обозревая пострадавший от вандализма длинный ворс ковра. Питер устало прикрыл глаза и вздохнул — Старка из этой его апатии надо было вытаскивать, кровь из носу, вот только получалось не очень хорошо. Парень нахмурился, прищурив глаза и покусывая губу — нынешнее инфантильное поведение наставника ему не нравилось категорически. Что ж, значит придётся надавить на больное.***
Питер звонит Роджерсу. Капитан берет трубку после второго гудка, и голос у него непроницаемый, но Пауку чуется в нем призрачное опасение и героическая готовность к возможному пиздецу. — Капитан Роджерс, здравствуйте, это Питер. У меня к вам небольшой разговор, если вы не против. По возможности, в тайне от мистера Старка.***
— Какого хрена, карапуз?! — Тони зол, он почти в бешенстве, потому что Паучок приволок его в огромный зал, и запер дверь, предусмотрительно оставшись снаружи. А внутри Роджерс. — Такого. Хватит уже, как дети малые, честное слово. Вы беситесь, и от этого всем плохо. Просто набейте уже друг другу морды и поговорите нормально, сколько можно? — Не тебе меня учить, пацан, — сквозь зубы шипит Старк, поджимая губы и до побеления стискивая кулаки. — Может и так. Правда, дверь теперь можно открыть только снаружи, и Пятнице сюда доступа нет. Пришлось попотеть над консолью и небольшим взломом баз, но я не впервые вижу компы, протокол переписать смог. Тони на это только бормочет недовольное и почти восхищенное даже "Маленький паршивец!", а Питер, как ни в чем не бывало, продолжает: — Костюм в чемодане, поблагодарите потом.***
— Вам придётся драться с ним. По-настоящему, без шуток. И запомните, — на этой фразе мальчишеское лицо словно каменеет, становясь более взрослым. — Не надо. Его. Жалеть. Деритесь в полную силу, иначе после такого унижения ни о каком мире не стоит и заикаться. И вам придётся его выбесить, серьёзно выбесить. Иначе он будет высокомерно молчать и презрительно смотреть. Если разозлите, дело кончится дракой. — Другой возможности нет? — Роджерс и сам это понимает, спрашивая, скорее, просто в надежде на что-то несбыточное. — Нет, ну как вариант, вы можете посмотреть вместе "Дневник памяти" и позаплетать друг другу косички, — из прищуренных карих глаз сочится жёсткая, злая почти насмешка, и Стив с каким-то неожиданным удивлением понимает, чем пацан так зацепил Старка. Да Паркер же похож на Тони, словно родной сынок. Стив вспоминает недавний разговор со "Старком-младшим" и поворачивается к Тони. — Надевай костюм, Старк. Выясним уже всё, наконец. Тони щурится, недовольно и подозрительно, цыкает сквозь зубы, собираясь что-то ответить, но тут Роджерс добавляет: — Или уже не хочешь врезать мне по зубам? Что, настолько наплевать на пацана? Хотя, что ему будет, его исцеляющий фактор довольно высок. Попытка откровенно слабая, Стив и сам это понимает, но Старк заводится с пол-оборота. У Тони чернеет в глазах. Ему кажется, он буквально чувствует, как заполняется яростью от пяток до самой макушки, словно заливаемый водой сосуд. Злоба хлещет во все стороны, её много, много, много, потому что Старк вспоминает. Вспоминает худого, маленького Питера на больничной койке — с синяками, кровоподтеками и сломанными костями. Вспоминает собственное чувство беспомощности и бесконечной вины за то, что подверг этого хрупкого ребёнка опасности. Костюм, подчиняясь движению смуглой кисти с вживленными под кожу датчиками, покрывает его тело меньше, чем за минуту. Эта версия Марка более старая, с упором на лёгкость, поэтому серьёзного оружия в ней нет. Но и того, что имеется при желании хватит, чтобы прикончить супера. Тони опускает лицевой щиток без единого слова и кидается вперёд, занося кулак. Стив смотрит на Старка с лёгкой долей восхищения — тот силён и не уступает накачанному сывороткой Капитану. Роджерса всегда поражал гений этого человека, его целеустремлённость и упорство. Он сражался наравне с суперсолдатами и богами, имея при этом лишь хрупкое человеческое тело и собственный ум. Феерично. Стив сплевывает кровь на пол и со всей дури лупит в ответ. Старк пропускает удар, пришедшийся куда-то в левый бок, но в обратную Роджерсу прилетает ускоренным репульсорами на локте бронированным кулаком. Противно хрустит сломанный нос.***
Когда спустя полтора часа они сидят на полу, утирая кровавые потёки, дверь на секунду открывается, и по полу к ним скользит метко пнутый членистоногим пронырой ящик виски шестидесятилетней выдержки. Семь с половиной тысяч долларов за бутылку. Что ж, самое время. Старк с надсадным кряхтением поднимается и идёт к коробке с алкоголем, потому что понимает: чтобы высказаться, переступив через собственную гордость, ему придётся надраться до беспамятства. А после они разговаривают — долго, несколько часов, просто говорят и говорят. Вернее, сначала высказывается Старк: методично напиваясь, он говорит все свободнее. — Ты ведь... ушёл тогда, чёрт тебя дери, — Тони морщится от собственных слов, как от ноющей боли. — Ушёл и оставил меня разгребать за тобой тонны проблем. Выплачивать компенсации, штрафы, взятки. Оправдываться, объясняться перед разозленными и напуганными до грязных штанов толстосумами. Свалил в туман на целый год, чтобы объявиться потом во блеске собственного величия. Все разрушил и оставил меня на руинах. А потом и Питера подставил. Он ведь совсем ребёнок. Пацан. Тони не договаривает вслух, но Роджерс и так прекрасно слышит "Мой пацан". Стив просит прощения. Рассказывает о детстве в Бруклине, о слабом здоровье и о том, кто всегда был рядом, защищая и оберегая, о человеке, который стал для него лучшим другом, братом — всем. И о том, как мучительно больно было его потерять. Стив рассказывает о том, как очнулся после семидесяти лет во льдах, вновь оказавшись в одиночестве, о том, как Фьюри предложил возглавить Мстителей. — Когда я очнулся в той искусственной комнате... я потерял Баки ещё раз, — голос Стива негромкий и почти трезвый. — Я ведь тогда специально это сделал, ну, льды, самолёт... Такие, как я и не в такой каше выживают, выкарабкался бы... Если б захотел. Глаза у Стива синие-синие, как васильковое поле, а голос неживой и блеклый. Он хмурится, глядя куда-то в стену, водит по ней взглядом, словно пытается найти что-то, за что сможет зацепиться, но у него не получается. Роджерс чуть слышно вздыхает и тянется рукой к одному из карманов тёмной потрепанной куртки, чтобы через короткое мгновение вытащить пачку Lucky Strike. Тони на это выразительно поднимает брови, но молчит. Стив прикуривает от старой zippo и продолжает, с облегчением выдохнув молочный дым: — Я тогда, знаешь... Как цирковой урод был. Сначала просто развлекал людей представлениями, а потом, после освобождения пленных, — он замирает на несколько секунд, собираясь с мыслями. — Больше не был личностью. Я стал символом, стягом, агитплакатом, который воодушевляет армию на новые подвиги. Уверен, если бы выжил тогда, тут же меня затаскали бы по конференциям, политическим встречам и прочему. Если бы вообще не закрыли в лаборатории. А на поле... Я был своим. Ревущие Коммандос стали моей семьёй. Америка чуть потерянно улыбается, глядя в пол, и Тони отводит взгляд от повлажневших глаз Стива, который сейчас не здесь — он там, в сорок пятом, но через несколько секунд его улыбка меркнет. — Баки всегда был моей семьёй. Всегда самый близкий. Он знал меня от и до, лучше всех, лучше собственной матери. А я... Не удержал его тогда. И умер вместе с ним. Тони сидит и таким же пустым взглядом смотрит в пол, слушая. Тело его, странно онемевшее, болит, но Старку плевать, он впервые, пожалуй, разговаривает с Роджерсом по душам. И когда Стив вновь начинает говорить, у Старка мурашки бегут по затылку. — Когда меня вытащили. Достали, выколупали из-под тонны льда, я... Жалел об этом. Каждый день жалел. Я был не нужен здесь, никому абсолютно, старый пережиток прошлого, одна из баек войны, которую рассказывают в компании. Коллекционная карточка, — последнюю фразу Стив произносит на грани слышимости, и голос у него тихий и ломкий, как тонкий лёд на лужах ранней весной. — А потом закрутилось: Мстители, сражения, боги, пришельцы... Несмотря на то, что почти ничего о современном мире не знал, одно я умел делать хорошо — воевать. Вот и делал то, что мог, пытаясь хоть так принести пользу. Затем Альтрон, Щ.И.Т, Гидра и... Баки. Роджерс замолкает ненадолго, чтобы вытащить новую сигарету. — Я тогда словно заново жизнь почувствовал. Будто до этого так и был заморожен. Я не мог снова его потерять, не мог позволить, чтобы он и дальше был оружием, а правосудие... — из голоса Кэпа пропадают мягкие нотки, оставляя там только стальную уверенность в своей правоте. Стив поднимает глаза на Старка и жёстко проговаривает. — Его казнили бы. И ты это знаешь. Тони лишь молча кивает, притягивая к губам бутылку. Стив замолкает, а когда заговаривает вновь, его голос опять тихий и почти мягкий. — Мне жаль, что я бросил тебя тогда, Тони, правда жаль, — Америка почти шепчет, потерянно моргая и растирая между пальцами пожеванный фильтр. — Но иначе я не мог. Меня уже готовы были объявить преступником, и всей моей сомнительной популярности не хватило бы на то, чтобы защитить Баки от всего этого. Поэтому я ушёл с ним. Потому что меньше всего я хотел втягивать в конфликт с правительством тебя и остальных. Ты был зол, я тоже, но позже, размышляя об этом, пришёл к выводу, что так даже лучше — им будет попросту нечего тебе предъявить в случае чего. Знаю, я задолжал тебе объяснение. А вместо этого повёл себя... как скотина. Тони фыркает насмешливо, но беззлобно, и щурится, пытаясь сфокусироваться — выпитое даёт о себе знать, несмотря на большой опыт в этом деле. Он с какой-то даже гордостью думает о том, что мальчишка его знает, как облупленного. Грамотно все провернул, паршивец. Старк не сомневается, что это с подачи Питера Роджерс пошёл на контакт. Встретиться и, разозлив, дать Старку выплеснуть эмоции и подавленный гнев, чтобы потом он мог рассуждать спокойно. А запертая комната и ящик виски только увеличили шансы на разговор по душам. Сам бы Кэп до столь изящного хода не додумался. Маленький чертёнок — настоящий гений. — Знаю, ты не простишь меня за то, что подверг Питера опасности, — на этих словах Роджерс вновь опускает глаза. — Да я и сам себя не прощу. Но я прошу дать мне ещё один шанс. Из меня не вышло друга, но, может быть, хотя бы сокомандник выйдет неплохой? Старк мутно вглядывается в голубые, обрамлённые пшеничными ресницами, глаза Кэпа, а в тех — бесконечная, ледяная бездна и океан застарелой боли. Он даже не надеется, понимает вдруг Тони, Роджерс не надеется на то, что его простят. Вот только ненавидеть его тоже не получается. Сложно ненавидеть человека, который излил тебе душу, обнажил уязвимое нутро, тем самым давая возможность ударить побольнее, но все же надеясь, что не ударят. Сложно. У Тони не выходит. — Знаешь, Роджерс, — Старк смотрит, чуть щурясь, и аккуратно поднимается на ноги, придерживаясь за стену и слегка покачиваясь. — Ты все ещё дико меня бесишь. Глаза Кэпа тухнут, словно потеряв весь свой насыщенный голубой пигмент. Он опускает голову, но Тони ещё не закончил. — Ты бесишь меня, но теперь я хотя бы не мечтаю тебя убить. Лучшими подружками мы станем вряд ли, но я не откажусь от защищённой спины, — Старк усмехается и протягивает Америке руку. Глазами Роджерса на Тони смотрит Надежда, а ладонь у Стива горячая и крепкая. Старк, резко выдохнув, рывком помогает Кэпу подняться. Это даже близко не похоже на примирение, но это абсолютно точно маленький шаг в его сторону. Дверь открывается с негромким щелчком. Тони хмыкает и, пошатываясь, идет к двери. За ней — мальчишка, который слишком умен. За ней — мальчишка, который слишком хорошо его, Тони Старка, изучил. За этой дверью — его семья. Пацан встречает его взгляд спокойно и уверенно, с лёгкой улыбкой человека, который рад, что все позади. Он подходит ближе, ныряя под руку Старка. Мужчина с ласковой небрежностью треплет его по спутанным волосам и устало улыбается. "Ты молодец, малыш". "Знаю." Им не нужно говорить некоторые вещи вслух. Вместо этого Тони произносит: — Как насчёт трёх коробок пиццы и просмотра "Тутси"? — Звучит как план.