Судьба

      — Машина на месте, — Леонардо закрыл телефон.       — Большое вам спасибо за гостеприимство! — Майки был настолько занят благодарностями, что всё никак не мог надеть куртку и уйти.       — Не стоит, — Дон отмахнулся; он устал, но по сиявшим чертам лица можно было заметить нежелание заканчивать весёлый вечер.       — Мы всегда будем рады тебе в нашем доме, — Леонардо так же не переставал проявлять то самое гостеприимство.       — Ещё бы, — что нельзя было сказать о его муже.       Но за этой длинной признательностью и любезностью скрывалось великое — в нём скрывались два острых взора, внутренность, спрятанная за мягкостью. Азарт. Эти двое поняли друг друга с самого начала.       — О нет, — Леонардо вдруг округлил глаза и обернулся, — кажется, я забыл достать кошелёк.       — А где ты его забыл? — Рафаэль обернулся следом.       — В портфеле, думаю, — на самом деле он солгал. — Ты можешь принести его?       Сложно было отказать супругу, а когда у него был серьёзный ушиб на ноге, и всякая вредятина стремилась подпортить ему иммунитет, отказать было просто невозможно.       — Не вопрос.       И так на одного стало меньше.       — А-а, блин, точно! — Майки стукнул себя по лбу. — Я тетрадку свою забыл!       — У меня? — развернувшись вполоборота, Дон указал на лестницу, введшую в подвал.       — Да-да, — он кивнул. — В которой я писал сегодня.       — А-а, понял, — и слишком добрый Дон отвернулся полностью. — Сейчас сбе́гаю.       — Спаси-ибо! — а Майки дружно помахал тому на недолгое прощание.       Леонардо особо не шевельнулся, со жгучим любопытством наблюдая за тайным напарником. Огонь во взгляде поменял цвет.       Наконец, они остались наедине.       — Так... — первым на́чал Майки: тихонько и будто без особого интереса ходил вокруг да около, — когда вы свободны?       — Вы уже договорились о числе? — Леонардо выпрямился.       — Нет, но мы договорились, что будем играть после ярмарки, — собеседник уставился вверх, — чтобы мы не отвлекались и всё такое.       — Х-м, отлично, — второй аккуратно развернулся к вешалке, чтобы снять с неё пуховик. — Но тогда слишком рано назначать какие-либо встречи, — он прикоснулся к подбородку, — Сейчас тебе необходимо назначить число, когда состоится игра; и самый оптимальный для тебя вариант — это выходные на следующей неделе после ярмарки; здесь, — повернулся к нему. — В противном случае, боюсь, что помощи от меня будет мало.       — Оу, — злодей немного замялся, прежде не ожидая препятствий, — хорошо-о, — отрешённо протягивая конец слова, он качнул головой. — Понял…       — Чтобы Донателло ничего не заподозрил, тебе следует выбрать правильные время и слова, — соучастник оттёр какую-то грязь с куртки, — и когда вы обо всём договоритесь, ты должен подойти ко мне, и мы всё обсудим.       — Да, я всё сделаю, — Майки закивал.       — И также можешь уделить внимания основам игры в шахматы. Пройдись по ним.       — Обязательно!       — Слушай, ну вот нигде я не могу найти твой несчастный кошелёк! — послышалось из недр дома. — Я свой достану!       — Конечно! — громким выкрикам Леонардо ответил сравнительно тихо. После его взор вновь упал на Майки. — Я буду ждать от тебя новостей, Микеланджело.       — Да, — собеседник улыбнулся, — я тоже.       — Не могу поверить, что из всех своих вещей ты забыл именно её, — сзади них раздавался переполненный хорошим настроением голос. — Ты же весь вечер не оставлял её в покое.       — В этом и есть закон подлости, — смущённо почесав затылок, он забрал тетрадь из рук Донни.       — Вы что, ещё стоите здесь?       К ним подбиралась гроза:       — Машина на улице ждёт, — Рафаэль прошёл мимо них и надел пуховик, который для него держал Леонардо; взявшись за ручку, он обернулся. — Прощаемся, — и потом таращился исключительно Майки, — и марш на улицу.       Дверь закрылась.       Один момент они все молчали.       — Кх-м, — встряхнувшись, Майки прочистил горло и снова уставился на хозяев. — Ещё раз спасибо за, ну, — потупился, — в общем, да.       — Ага, — Доннималость сутулился.       Взгляд Леонардо прыгал с одного на другого.       — Тогда... — и Майки нашёл в себе немного силы посмотреть на свою любовь последний раз, — увидимся завтра?       — Конечно, — он кивнул. — До завтра.       — Да...       Он отвернулся к двери и перед тем, как выйти, посмотрел на его отца:       — И вам до свидания.       — До свидания. Не забудь отправить нам сообщение.       И дверь тихонечко закрылась.       Пока Дон стоял как вкопанный, понурившись и замечтавшись о своём, Леонардо блаженно выдохнул:       — Каким же насыщенным был сегодняшний вечер, правда же?       — Отец, ты сегодня упал и разодрал своё любимое пальто, — Дон осторожно покосился на ногу родителя, которой он до сих пор не особо часто двигал.       — Что ты, сын, это всё не так страшно, — но собеседник волновался об этом меньше, чем его слушатель. — За интересные столкновения всегда нужно чем-то поплатиться.       — Интересное столкновение? — слушатель улыбчиво нахмурился. — Когда ты так говоришь, складывается впечатление, что ты уже что-то замышляешь.       — Ха-ха, не особо, — Леонардо усмехнулся. — Мне просто интересно, как дальше будет развиваться жизнь, когда втвоей появилось новое лицо, — он задумчиво всматривался в переливавшиеся кристаллы люстры.       — Ох... — от этого сын немного оторопел.       — А-а-ах, — а Леонардо слегка заморился: сгорбился с долгим выдохом, — все эти серьёзные разговоры на ночь глядя так утомляют меня в последнее время, — но в голове всё равно заиграла идея, и он с ней повернулся к слушателю. — Что скажешь, Донателло: как насчёт тёплого молока перед сном?       — Да, с удовольствием!       И оба переместились на кухню.       

***

      Майки покинул тепло, красивый интерьер и свет своей жизни — взамен столкнулся с холодом, острым забором и мраком у такси.       За этими тонкими копьями тускло горели две круглые фары, и у машины стоял Рафаэль, негромко постучавший в окно водителю; вместо «добрый вечер» он протягивал бог знал какую сумму за такую длинную поездочку в поздний часик:       — В Бронкс. Пацан скажет точный адрес. Сдачу оставь себе.       — Ух-ты-ы, — а зайчик-таксист определённо обрадовался, — всё, что пожелаете, сэр!       Отвернувшись от окна, Рафаэль заметил его:       — Давай, шевели ногами, — и ладонью хмуро звал к себе.       Майки зашагал быстрее, не поддаваясь угрюмому тону и взору, а проявляя уважение к ушастому водителю.       Рафаэль стучал пальцем о крышу и раздражался. Он опустил их, когда расстояние между ними оказалось уж слишком маленьким для их общего удовольствия, и оттуда же достал сигару.       — Ещё раз спасибо, — Майки смотрел, как слушатель, подносил к ней пламя одной их тех роскошных, квадратных зажигалок, — я перед вами в долгу.       Над этим ослепительно-насыщенным огнём некрасиво переливался тёмный цвет чужих глаз. Никакого снисхождения.       — Всего доброго, — и после этого Майки открыл дверцу и залетел внутрь.       Однако перед тем, как он потянул её на себя, в неё вцепилась чужая ладонь. Так сильно вцепилась, что он чуть не потянул связки. Стояла как камень.       Сделав затяжку и выплеснув весь густой дым за пределы машины, Рафаэль опустил на него взгляд:       — Вижу, тебе шибко понравилось у нас в гостях, — обычно такие вещи говорили с приятным тоном и мягкими чертами, но не в этом случае.       — Э-э... — Майки не знал, как на подобный вопрос нужно было ответить, поэтому он не мог ничего состряпать... и поэтому он сказал честно, — да, конечно! Было, эм, весело. Да.       Сигара неторопливо сгорала. Прямой струёй поднимался дым.       — Вот и прекрасно, — и вот теперь на лице собеседника появилась какая-то странная форма радости. — Надеюсь, сегодняшнего веселья тебе хватит на всю твою оставшуюся жизнь.       Не ухмыляясь, он как бы ухмылялся. Не пребывая мрачным, он как бы был мрачным.       Однако у доброты Майки имелись пределы, и на «тебе нельзя быть с Донни, потому что я так сказал» она не распространялась. Он улыбнулся пошире:       — Что вы, сэр! — беспрерывно смотрел на слушателя, который вновь поднёс сигару ко рту. — Мне же всё-таки очень понравилось у вас, и теперь я наоборот хочу приходить к вам почаще!       Рафаэль убрал сигару. Но на этот раз он не двинул подбородком вверх, чтобы в него не попал вонючий дым. Постепенно и едко — его отныне окружал вредный дух.       Он наклонился к Майки так, что они были чуть ли не наравне:       — Дай-ка я перефразирую, парень, — и устремил на него не указательный палец, а горевший табак, — ты мне не нравишься, — тыкал почти на каждом слове, — и то, чего ты добиваешься, мне тоже не нравится.       А Майки не нравилось такое обращение к себе. Его язык чесался. Он хотел ему ответить.       — И если ты думаешь, что я...       — При всём моём уважении к вам, — и он нисколько не собирался врать, — вы меня так не спугнёте. И не остановите.       Такая речь моментально заткнула Рафаэля. Всё, что осталось от его свирепости, был пронзительный взор, который ему возвращал хмурый Майки. Они непроизвольно затеяли играть в гляделки.       Пепел падал на землю, огонь почти дошёл до пальца. Портфель сжимался, тетрадки мялись.       — Э-э... сэр?       Но оба отвлеклись на слабое бормотание таксиста, который не смел к ним обернуться.       Никак и ничего никому из них не сказав, Рафаэль отошёл от машины и захлопнул дверь. Сильно. Майки вряд ли померещилось, что машина задрожала.       Покосившись на водителя, он застал его не глядевшего в ответ через маленькое зеркало, а крутившего ключ в отверстии. Наверное, то, что сейчас произошло между ним и родителем Донни, изрядно напрягало, а после таких ощущений, как правило, всегда оставался дурной запах — особенно вонь табака. Господи, как это в рот совать можно было?       Сморщив нос, он повернулся к окну, где никто больше не стоял и где горели невысокие фонарные столбы, которые ему нынчеприметились.       «Здорово, у них даже и такое есть».       Они пропали из виду не сразу — озарение преследовало чуть дольше.       Лишь тогда, когда они отъехали на немалое состояние, чуткий заяц тихонько заговорил:       — Тяжёлый день?       Майки взглянул на него, как на сумасшедшего.       Его конечности расслабились, портфель вспухнул обратно и съехал с ног. Задышавшие тетрадки внутри зашелестели. Задрав голову, стукнувшись затылком о сидение, он глазел вверх, в низковатый потолок. Он долго вспоминал всё, что этот день приключилось; долго взвешивал. Он непрерывно хлопал глазами.       И почти бесшумно он выдохнул блаженный воздух, который согрел ему душу:       — Лучший в жизни.       А заяц этот так и ничего не понял.       Докуривая всё то, что осталось от табака, Рафаэль долго глядел машине вслед, пока она не скрылась за горизонтом. Он развернулся и зашагал домой, выдыхая последний дым через узко открытый рот. Приостановился у пепельницы, поставленной лично для него, он грубо вдавливал в неё горячие остатки.       Когда он вошёл в дом, увидел единственный свет на кухне, едва услышал ровную беседу. Она прервалась, стоило ему захлопнуть дверь.       — Кажется, папа, наконец, вернулся, — его муж заговорил первым: таким же мягким голосом.       Стало намного тише, стало лучше. Уютнее. Его словно ничего не сдерживало, хоть он особо-то и никуда не рвался.       — Иди к нам!       — Иду-иду, — он быстро снял с себя пуховик и повесил его на вешалку.       За столом и кружками сидели Леонардо и Донни: первый, особо не трогая свою кружку, несколько прищуренно следил за мужем, пока второй попивал своё и бросил на родителя короткий взор.       Он много не думал, не рассматривал и уселся рядом:       — Что, ночные посиделки? — взялся за кружку, — Нашли, чем заниматься. Забыли? — зыркнул на супруга. — Тебе на работу завтра, — потом на сына, — а тебе в школу.       — Что же, — Леонардо по́днял кружку и перед тем, как отпить, покосился на Дона, — нужно же чем-то жертвовать.       Сын улыбнулся шире и тоже спрятал лицо за сосудом.       — Да-да, конечно, — Рафаэль разжал один палец, чтобы тыкать им в собеседника, — но завтра не жалуйся. Видел бы ты, каково с ним вставать, когда у него недосып! — и потом наклонился к слушателю. — Завтрак это ещё ладно, а вот наблюдать, как он минуту не может застегнуть пуговицу на рубашке...       — Я просто забываю надевать линзы, — Леонардо сразу на́чал оправдываться.       Супруг поставил беседу на паузу, чтобы внимательно рассмотреть его лицо:       — Да ты их и снимать забываешь.       Леонардо замер. Его зрачки двигались спонтанно, и мозг словно не сосредотачивался на том, что засекал. Приподняв свободное предплечье, ни чего не касаясь, он продолжал находиться в ступоре, постоянно моргая.       И только после всего этого он осознал, что действительно сидел с линзами, и быстро встал:       — Боже, — и шустренько вышел в коридор.       Ушёл он под смех. А когда смех закончился, Дон обратился к папе:       — Как-то ты долго задержался на улице.       — Курил, — Рафаэль поставил кружку.       Собеседник недоумённо насупился:       — Вторую за день?       Второй таращился на тёплое молоко и цокнул:       — Ага, — отхлебнул.       — Тебя что-то беспокоит?       Отстранившись от сосуда он поразмыслил несколько секунд:       — Нервы помотали, — и поднёс к себе молоко, не делая глотка. — К нам, значит, сегодня пришёл какой-то дятел, который начал со мной торговаться, потому что, видите ли, он сам купил запчасти, поэтому мы должны были сделать ему скидку, — любуясь невидным дном, он крутил её в.       — О-ох, — сын понимающе закивал.       — Долбил он долго, конечно, — ухмыльнулся. — Говорил ещё, что пожалуется нашему начальнику. Хах, — на этот раз поставил её громче, — знал бы он, что всё это время с ним и говорил, — хрипло вздохнул. — И откуда такие берутся?..       — Их везде найти можно.       Отец вернулся на кухню. Теперь он моргал меньше и выглядел несколько бодрее, чуть больше открывая веки.       — Даже у тебя на работе? — Донни проследил за ним.       — Они просто на вид кажутся умными, — он рассмеялся с каплей горечи. — На какой бы работе ты ни устроился, они всегда найдутся.       — Ага, — Рафаэль добавил. — Так что можешь начинать готовиться.       Сын, поджав рот, глубоко погрузился в себя.       Леонардо тем временем сел и обратился к супругу:       — Так как всё прошло?        — Нормально. Уехал, — Рафаэль настукивал мешкотный ритм.       — Вот и отлично, — Леонардо взглянул на Дона. — Осталось дождаться его сообщения.       — Да, конечно, — он закивал. — Я потом проверю.       И дальше Леонардо подпёр щёку:        — И всё же, — и продолжил беседу, на мгновение отводя взор, — не помню, когда в последний раз твои гости оставались у нас почти до полуночи.       — Ну, — собеседник понурился, держась за кружку двумя руками, — этот проект такой необычный; я бы до такого никогда не дошёл, поэтому было интересно обсудить то, какими способами его можно выполнить, и как это будет вообще работать.       — М-м, — Леонардо протянул. — Микеланджело — очень творческая личность.       Рафаэль наблюдал за всем этим сквозь прищуренные глаза, с нахмуренные надбровные дуги, миленько попивал с приплюснутым ртом.       — Это точно, — Донни охотно согласился, вспоминая все идеи друга не только внутри их проекта, но и вне их обязанностей. — Представляешь, он даже рисует комиксы.       — Комиксы, — папа пробормотал себе под нос; его никто не услышал.       — Ох, — Леонардо был удивлён и даже впечатлён... или задумчив. — Богатый же у тебя круг друзей, Донателло.       — Ха-ха, возможно. И вот, — опустив кисти, он раздвинул их подальше друг от друга, словно показывая масштаб черепушки друга, в которую помещалось столько разных мыслей; больше, чем в его, — у Майки постоянно появляются какие-то новые идеи, чего бы это ни касалось; а если это касается нашего проекта, то там просто лес дремучий, — но тут он начал сомневаться. — Но они хорошие... хотя вряд ли можно их всех осуществить.       — Всё и не надо, — Рафаэль заговорил живее. — Тебе просто нужно выбрать золотую середину, Дон, — ладонью плавно показал на слушателя, — выбрать что-то действительно сто́ящее. Ты это умеешь, да и к тому же у тебя ещё есть много времени до начала ярмарки, — развёл той же рукой. — Не торопись воплощать каждую идею, которая вам понравится, иначе сделаете не изобретение, а цирк ходячий.       — Когда ты работаешь над каким-либо проектом, всегда так просто погрязнуть в своих идеях, каждая из которых тебе просто запала в душу, — Леонардо продолжил рассказывать совет, — и потом ты не хочешь выбрасывать ни одну из них, потому что в каждой есть то самое «что-то». Но здесь самое главное — это знать, что ты хочешь показать этим проектом, какую цель ты преследуешь. И когда ты это поймёшь, ты удивишься тому, насколько же это просто — избавиться от ненужных идей. Неприятно, конечно, но потом ты будешь не раз гордиться собой, — так же, как и его супруг ранее, показал на сына кисть, — потому что ты умеешь критически мыслить, даже когда дело касается твоих собственных идей, которые ты горячо любишь. И это великолепно.       — Спасибо, — Дон потупился, скромно улыбаясь, и на этом должна была закончиться беседа, но вдруг внутри макушки что-то зашевелилось, и он всколыхнулся. — А вам наша музыка не мешала?       — Нет, нисколько, — пока Леонардо отвечал вслух, Рафаэль мотал головой; он смотрел на сына внимательно, пряча свою проницательность за томностью. — Судя по всему, тебе понравилось работать под классику.       Донни неожиданно смутился, ниже понурившись: потому что фраза отца подразумевала то ли чересчур необычную ситуацию, то ли её чересчур продолжительную громкость. Но сквозь это смущение в нём не таилось никакой вины:       — Да, на самом деле, — он неспешно пролепетал, — это было даже весело.       — Это самое главное, — и отец умиротворённо прикрыл веки.       А Рафаэль вспомнил глянуть на часы:       — Так, всё. Время, — убрал кружку и оборвал разговор. — Пора закругляться.       — Да, Донателло, — Леонардо подхватил с энтузиазмом, убрав с лица ладонь. — Почему бы тебе не пойти проверить, не пришло ли от Микеланджело сообщение, и заодно подготовиться ко сну?       — Х-м-м, — с томным гамом, который в действительности означал «но я хотел лечь попозже» Донни понурился и медленно поднялся с места, задвигая стул, — Да, конечно.       В надежде успеть что-нибудь ещё поделать, он быстро удалился из кухни.       Чуть приподняв подбородок, чтобы лучше видеть, как сын поднимается по лестнице, Леонардо опустил одну кисть на край поверхности. Он раскрутился вбок, и когда шум угас, обратился к мужу, медленно съезжая со стула.       Муж поник, пялился себе куда-то под нос. Лицо его хмурым не было — оно было обычным, ни о чём не говорившим.       — Две сигары за день.       Неспешно шагая вокруг стола, Леонардо мимолётно зацепился за стул, на котором ранее сидел их сын.       Рафаэль поднял взгляд.       — Дело же не в работе, правда? — супруг встал рядом с ним.       — Ты слышал? — собеседник распрямил плечи.       Леонардо усмехнулся:       — Нет. Просто знаю.       Второй тоже усмехнулся, но когда Леонардо не продолжил говорить, вернулся в себя. Леонардо нескрытно, но тонко наблюдал за ним. Не особо мешая Рафаэлю, он упёрся кистью в спинку его стула:       — Всё-таки вы не нашли общего языка, — и любовался тёмным садом за окном.       — Нет конечно, — он промямлил так нудно, ведь это было очевиднее некуда; он задрал голову, чтобы посмотреть слушателю в лицо. — Как такому скользкому типу вообще можно доверять?       — Скользкому?.. — Леонардо смутился.       Без особой поддержки Рафаэль тоже устремился таращиться вперёд:       — Он скользкий. Я знаю это.       Дальше Леонардо пристально следил за ним:       — Ну всё же сейчас Донателло нравится его компания.       — Сейчас — так у всех поначалу бывает, — собеседник и наклонился к мужу, — а что бывает потом?       Уставившись на пустой диван в стороне, муж коротко протянул:       — Х-м.       — Вот, — он пожал плечами. — Никто не знает.       — Конечно, ты прав: сложно предугадать, как всё развернётся дальше, — Леонардо понурился, — но даже если так, мы всё равно можем присматривать за Донателло: наблюдать за его поведением и настроением и время от времени задавать ему косвенные вопросы, — он скособочился на супруга. — Полагаешь, он будет нам врать?       — Они все в этом возрасте начинают врать, — Рафаэль замахал указательным пальцем. — Вот увидишь.       Леонардо рассмеялся:       — Ха-ха, не приравнивай других к себе.       — О-о-о, — упёршись предплечьем в стол и другим задев спинку стула, он развернулся ко второму, — хочешь сказать, ты у нас никогда своим не врал?       — Разумеется, — его ни чуть не испугал угрожающе милый тон.       — А значит, о том, как тебя могли выселить из общаги, потому что ты нарушал её правила из-за меня, они знали, да?       — Они просто позвонили мне, когда всё уже закончилось, — а он лишь невинно пожал плечами.       Рафаэль нисколько ему не поверил.       — И не то чтобы я мог думать об этом, когда ты был у меня в приоритете, — плавно приподняв кисть, он мимолётно прикоснулся к щеке супруга. — Разве с этим можно поспорить?       Рафаэль с азартным недоверием наблюдал за движением, но в самый последний момент, его черты смягчились. Как бы он ни собирался ответить, весь настрой испарился, стоило потупить глаза на пол между ними:       — Конечно нет, — руку, чьё предплечье лежало на спинке, он устремил к Леонардо.       Наклоняя туловище правее и опуская голову ниже, он невесомо обхватил мужа за пояс; его лицо было близко, но не задевало живот. Леонардо ничего не сказал — он перенёс вес на кисть, державшуюся за край стола. Какое-то мгновение они просто молчали, точно ничего не поменялось в их положении. Было спокойно, но было чего-то недостаточно.       — Раф.       Он позвал его.       Рафаэль не шевельнулся и просто шире открыл глаза.       — Ты ведь понял, о чём я говорил? — тем временем Леонардо убрал руку со стула и провёл кончиками пальцев по макушке.       И тут же слушатель сомкнул их обратно:       — Да понял я, — один уголок рта вздёрнулся, надбровные дуги слегка нахмурились, и голос, с которым он скомканно бормотал далее, стал чуточку тяжелее. — Просто мне... мало этого.       — М-м, — супруг же слабо по́днял уголки губ вверх. — Нет ничего плохо в том, что ты себя так чувствуешь, — и бросил взор назад, — он ведь нам не чужой.       С напряжёнными чертами, прислонясь щекой к супругу, Рафаэль смутно пробурчал пару коротких слов в его рубашку, но никто — даже он тоже отчасти — не осознал смысла брюзжания до конца.       Леонардо перевёл ладонь с макушки мужа на затылок. И потом его рука спускалась по шее, и в конце он остановился на плече.       Муж не бросил на неё короткого взгляда — зато он чувствовал прикосновения. Однозначно чувствовал: его суставы разомлелись, пока Леонардо продолжал то сжимать, то разжимать пальцы. И каждый раз приглушённо шуршала заершенная ткань.       — Отец! Пап!       Отвлёкся один Леонардо: прекратив движение, он обернулся.       Со стороны лестницы стоял Донателло, склонявшийся и державшийся за перила:       — Майки написал, что он приехал.       

***

      Он закрыл за собой дверь: громко. Вибрация прошлась по его панцирю, а шум ощущался в груди.       Прижавшись к ней спиной, Майки находился в ступоре. Окружение медленно проникало в его зрение, и он медленно осознавал — он пришёл домой: светло-коричневые стены, белый потолок, светлые лампочки по бокам насыщали цвета; и стоял запах... шерсти.       Ноги подкосились — он съехал по двери. Пальцами прилип к ней и подбородок спрятал за курткой, а из неё практически исходил пар.       Стоял с почти согнутыми ногами и едва держался. Майки зашмыгал носом, с каждым разом наморщиваясь всё страшнее. Будто чего-то не хватало. Или он что-то потерял. Он учуял блёклый звук телевизора и шипение.       — Дедушка!       И он бросился в гостиную.       Там дедушка его и встретил: старый крыс убавил громкость и уставился на него:       — Ах, Микеланджело, — он убрал пульт, — Я уже заждался тебя.       — Ага... прости, — облокотившись на рамку двери, он почесал затылок, — мы просто как-то засиделись за проектом, и боже мой, дедушка! — он опять съезжать вниз, на этот раз ниже и резвее, громче и более: он стукнулся о дерево. — Это было так здорово! — но он этого даже не заметил. — И Донни был такой классный и умный, и милый, и вообще! А, и он даже телефон сделал! Прикинь! Ну, сам! Ну, из старых телефонов, но сам же! И там его такая штука была, короче — из неё можно было микрофон вытаскивать! Ну знаешь, как у...       — Микеланджело.       — А?! Что? — он выпрямился.       — Не торопись рассказывать всё подряд, сынок, — дедушка помотал головой. — Ты должен рассказывать всё последовательно, иначе я тебя не пойму.       — А-а, — Майки рассмеялся с неудобством, — виноват. Я просто... ну... разволновался и все дела.       — Возможно тебя хоть немного успокоит чашечка крепкого чая, — он невысоко показал на кухню. — Будь добр, убери его с плиты.       — М? — но первый услышал противный гул лишь сейчас. — Да. Да, — отвернулся, — сейчас.       Удрав к чайнику, он попутно слышал стук трости, который шёл по его пятам.       Он перекрыл газ. С громким звоном поставив чайник на столешницу, Майки обернулся и встретил дедушку, проходившего мимо:       — Присаживайся, сынок.       Он так и сделал.       — И сними куртку.       Это он тоже сделал.       Дедушка достал из верхнего шкафчика две кружки и поставил их на стол; потом он дотянулся до чайника, его рука задела коробку с чайными пакетиками, но внезапно остановившись, он опустил взор на ногу внука:       — Что с тобой произошло?       — Где именно? — он опустил глаза следом. — А! — он воскликнул не менее удивлённо. — Ха-ха, — и дальше рассмеялся. — Это я сам.       А собеседник тяжело и обречённо вздохнул.       Очень скоро он уселся напротив и протягивая руку к чугуну, не совсем торжественно начал:       — А теперь можешь рассказывать.       Майки опустил руки на стол.       

***

      — И потом бам! — он дёрнул рукой, чуть не задев бедный чайник. — Он захлопнул дверь, нет, вмазал! Её! В машину. Водитель аж вздрогнул! Я точно видел! — помахал указательным пальцем и склонился вправо, упираясь боком в стену. — Ну и потом... — потеряв всю энергию, он едва живо пялился на пустую часть поверхности, — я вернулся, — и посмотрел на слушателя. — Сюда.       Дедушка подлил внуку кипятка:       — Судя по твоему рассказу, Донателло родился в любящей семье.       Майки долго и пусто моргал. Внутри долго не рождалась ни одна мысль:       — Ну, — он прервал тишину, потом промолчал ещё мгновение. — Да! — со сжатым смехом взболтнулся всем телом и потом потянулся к спинке. — Разве что один из них не совсем любящий.       И после этого он нахмурился, потупившись и надувшись, так и не дотронувшись до чая. Собеседник просто созерцал его и не торопил.       — Типа, — и тут Майки обиделся, — что я такого сделал?! — и вылупился на дедушку. — Ну... ладно, — на секунду закатил глаза, — я влюбился в его сына, допустим, но не надо же из-за этого делать из меня чуть ли не врага! — стукнул себя по груди настолько сильно, что удар донёсся до другого конца кухни. — Будто я когда-нибудь сделаю Донни больно!       Собеседник сделал глоток.       — Б-р-р, — ему резко стало холодно, и он потёр плечи, отвернувшись вбок. — Да ни за что на свете!       — Сынок, — начал дедушка, — ты должен помнить, что родители Донателло родились два поколения назад. Тогда... — он ненадолго отвёл тоскливый взгляд в сторону, — всё было по-другому, жизнь была другая. Для его родителей она была тяжёлой, особенно для того, кто носил их сына под сердцем. То, что один из родителей относится к тебе недоверчиво, не должно тебя удивлять.       — Я, — разговор пошёл в несколько мрачную сторону, и Майки явно стало не по себе; он насупился отрешённо, но всё равно продолжил, — я прекрасно понимаю это... но я ведь тоже черепаха, — и неуверенно обратился к слушателю.       — В таком случае ты просто не понравился ему характером, — дедушка поднял чайник. — И поэтому он относится к тебе, как к чужому.       — Значит... — он притормозил, — я напоминаю ему кого-то, кто когда-то обидел их?       — Всё возможно.       Лился кипяток.       Майки засмотрелся на него, любовался паром, всё крепче и крепче поджимая рот. Его череп становился тяжелее от мыслей, от которых сверкали мало открытые зрачки, и он медленно тянулся вниз, к полу.       Встряхнулся:       — Но что бы он обо мне ни думал, я так просто не отстану! — великий оратор возвысил указательный палец, тыкая им в свет яркой люстры. — И что бы он для меня ни придумал, а это явно был вызов, я чувствовал это! Я приму его! — шустро потянулся к чаю. — И выйду победителем!       Задрав башку так круто, что раздался хруст, он вцепился в кружку.       И сразу же оторвался от неё:       — М-м-ф! — понурившись и сжавшись, он прикрыл рот и сдавленно скрипел зубами.       — Видишь, Микеланджело, — дедушка указал на его состояние, — ты слишком сильно торопишься. Ты не должен в первую очередь волноваться о том, что о тебе думают родители — ты должен сосредоточиться на том, кого ты любишь.       Под конец озвучивания совета Майки чуточку успокоился и отлип от поверхности:       — Т-фы ф-раф, — но от ожога он ещё отошёл.       — Приложи, — дедушка пододвинул к нему сахарницу. — Тебе станет легче.       Пока внук держал ладонь ниже подбородка и косо таращился на ложку, которую робко старался перевернуть, он ненавязчиво продолжил разговор:       — Что насчёт самого проекта? У вас всё получается?       Держа пасть закрытой, язык — ровным, Майки взирал на собеседника чуть ли не каменным лицом и после долгого «м-х-м» кивнул.       Когда проглотил сладость и отодвинул злосчастную кружку от себя подальше, ответил нормально:       — Да, ну, — перебил себя коротким смехом, — сначала он не особо понял, о чём я говорил, но вот как только понял, всё на свои места встало, — слабо всплеснул кистью. — И он так быстро соображал ещё, да-а, — он замечтался, созерцая дальний угол потолка, — как только мы с чем-то определимся, у него уже готовы какие-то формулы, какие-то коды, — мягко хлопал по глади в такт перечислению, — и так далее, и тому подобное, — и потом спустился с небес на землю. — Это сложно. Прям вообще.       С безмолвием опустив кружку и к ней более не прикасаясь, дедушка мягко показывал понимание.       — Но я не хочу, чтобы моё отношение ко всем этим точным наукам плохо сказалось на нём, — он растянул рот, но сияния сильного не было, — он этого не заслуживает. Он так... серьёзно относится к этим ярмаркам, оказывается, — с лёгким вдохом он продолжил. — Поэтому я буду стараться учить всё, что он задаст, — рассредоточил взгляд, — так всё выучу, что запомню это на всю оставшуюся жизнь.       — Это правильный поступок, Микеланджело, — собеседник улыбнулся, — ты ценишь амбиции Донателло.       — Ещё бы я не ценил, — Майки прыснул смешок. — Может, для меня это что-то отпадное, потому что я ни капельки в этом не разбираюсь, но всё же! — он выпрямился и притянулся к слушателю, туловищем не больно упёршись в стол. — Как же это круто разбираться во всех этих формулах и законах, да ещё и не просто разбираться, а создавать! Что-то! — широко развёл лапами. — Своими руками! — и словно за эти пару секунд он истратил всю свою энергию, он откинулся назад, панцирем врезавшись в спинку. — Бли-и-ин, это круто, — без памяти таращился в потолок. — Здорово. Чем больше думаешь об этом, тем больше сам хочешь во всё этом разбираться... а потом ты вспоминаешь, что это для начала нужно выучить в теории.       И потом его просто прорвало — он расхохотался, делая вид, что живот болел, а глаза — слезились.       Подтирая несуществовавшие слёзы, Майки возобновил речь:       — Но знаешь, — и фальшиво шмыгнул носом, — честно признаться, я всё думал, что вот-вот я услышу его занудство — ну то есть я не считал, что он был занудой, но от таких умных людей ты вроде как этого ожидаешь? Ожидаешь же? — на мгновение втянул голову в плечи. — А он таким не был, — покачал ей и снова задумался: о своей любви, — наверное потому, что он полон не только этих своих знаний, но и страсти... Да, так оно и есть.       Майки не закончил — он хотел говорить и говорить; это было видно по его бесшумно шевелившимся губам, по бегающему взгляду, по пальцу, которым он глуховато стучал по дереву.       Он устремил взор на дедушку, не делая вздоха:       — Ты знаешь, я... — и внезапно что-то выдохнул, потерял внимательность, — как-то в порыве страсти рассказал ему о своей истории, — и с таким пустоватом выражении он отныне стучал по дереву всей кистью, — та, что про луну, — на момент согнул все пальцы, кроме указательного, указывая в никуда. — Я знаю, что она всем нравилась и прочее, — шевельнул плечами кверху, — но то, что он меня похвалил, как-то... задело меня. Наверное потому, что я думал, что ему это покажется «нириалистичным», — исковеркал слово со смешком. — Но он даже помочь мне захотел, найти всякие статьи.       — Однако, — дедушка поднёс чай ко рту, — ты забросил её несколько месяцев назад.       — Да, забросил, — он процедил, — но когда я... провёл с ним время, когда я был в этой... той самой атмосфере и когда он похвалил меня, я, — упёрся локтем в стол, возвысил кисть, — снова получил этот заряд, знаешь? Который у меня был, когда я только придумал её и бежал всем её рассказывать. Я даже как-то забыл, что забросил её, — сощурился. — Он вдохновляет меня, понимаешь? — сглотнул. — Всем, чем только можно.       Он коснулся второй кистью своей щеки, одним пальцем прикрыв себе рот, а другой начав стучать по ней: нервно и шустро. Глаза замерли. Он притоптывал.       И вдруг он громко встал:       — А-а-ай! — не отлипая руками от поверхности, он судорожно стучал ими по дереву. — У меня так руки чешутся! Пойду поищу записи! — и сорвался с места. — Я точно засунул их в ящик!.. Или нет, в сумку?!       — Не забудь снять обувь, — дедушка сказал ему вслед.       Ножки мебели ещё подражали, и всё успокоилось. В другой комнате раздавались тупые стуки и шуршания.       Сплинтер так и продолжал попивать чай. Не обращая внимания на позднюю суматоху, которой внук беспокоил соседей, он был в очень хорошем настроении.       

***

      Но в другом месте им не пахло.       Он таращился в потолок настолько долго, что зрение вырисовывало узоры маленькой люстры на его поверхности. Кожа под глазами не чернела от бессонницы, и не появлялось морщинок. Надбровные дуги были приопущены, а рот — засох.       Будильник показывал два часа ночи.       Он слышал, как подле его супруг, который лежал к нему спиной, поелозил по матрасу, но Рафаэль не реагировал. Внутри его черепушки находилась тысяча мыслей, которые он чувствовал и которые обязательно должны были помочь ему расправиться с проблемой. Тем не менее стоило ему подбираться хотя бы к одной из них — исчезали все. И на их месте появлялись какие-то смутные разговоры, разорванные в клочья фразы и повторявшиеся по несколько раз слова. Это могло быть что угодно: его наблюдения за гадким гостем, его разборка с гадким гостем за дверью, беседа с Донни и мнение Лео.       Но больше всего его мучили именно слова Лео, и сейчас, когда супруг случайно задел его ногой, он на́чал думать о них ещё жёстче. Потому что Лео был прав: Лео говорил так складно, что сказать «но» было бы преступлением — а он всё равно хотел! Всё равно его не устраивало, всё равно было недостаточно!       Поджав губы и тяжело выдохнув через нос, он приподнял одеяло, чтобы без лишнего шума повернулся к мужу.       Он аккуратно опустил локоть на его бок, ладонью слабо обхватил плечо и приблизился к голому затылку — не совсем нарочно выдохнув в него тихий шёпотом:       — Лео? — сжал немного крепче и несильно потряс. — Эй, Лео.       —... М… м-м?       Чуткость и мурашки его разбудили — он, сонный и со слипшимися глазами, собирался повернуться к нему навстречу, но Рафаэль, помнивший о больном боку, быстро его остановил.       — Ч... что?.. — после второго раза он звучал бодрее. — Что такое?..       Рафаэль, который всё ещё придерживал тянувшегося к нему Леонардо, замялся: опять, когда он будил супруга, в его голове что-то зашевелилось, и опять «что-то» куда-то затерялось.       Понурившись и лбом почти упёршись слушателю в панцирь, он облизнулся и хрипловато заговорил:       — Я насчёт этого, ну, — цокнул, — разговора сегодняшнего.       Леонардо ничего не сказал, и могло показаться, что он заснул обратно.       — М-м, — он нахмурился, на мигуткнувшись носом в одеяло, потёрся о ткань и таким же чахлым вернулся к беседе. — Чт... сегодня?..       — Про нового друга Дона, этого Микеланджело, — левым локтем нажав на матрас, он приподнялся, будто так во мраке собеседника было лучше видно, — про то, что мы можем только присматривать за ними и прочее.       — М-х-м, — невзирая на закрытые веки, слушатель сразу обратил лицо к голосу и также протяжно отвечал, —... и?       — И неужели мы только этим и можем заниматься?       Леонардо недоумённо нахмурился:       — Присматривать?       — Присматривать.       Он хмурился ещё пару секунду — потом выдохнул:       — Разумеется, — под одеялом скрестил руки и медленно навалился на Рафаэля, — как ты... ещё можешь узнать, что чувствует Донателло, без лишнего натиска?       Конечно, Рафаэль не должен был надеяться на иной ответ, но он всё равно, слегка отвернувшись, досадно отвёл взор.       Зрачки его безустанно шевелились туда-сюда; искали что-то.       — По-другому проверить отношение Микеланджело к Донателло просто... — он зевнул, — нельзя.       Они замерли.       Он обратно устремился к супругу:       — Проверить?..       — М-м, — Леонардо перестал двигаться.       Рафаэль тоже перестал — но не по тем причинам. Вся его энергия покинула его конечности и устремилась прямиком в мозг, и на этот раз поток сознания не расщеплялся, он был одним целым — он был одной идеей.       Он всё-таки придумал.       — Лео, ты гений, — он наклонился к полу-слушателю. — Проверка, точно. Я устрою проверку этому засранцу.       — Х-м-ха, — супруг сдавленно хохотнул, бормоча ещё неразборчивее, чем раньше, — м-у тебя б получил-сь бы... лучш всех.       И весь тот мрак, который не покидал Рафаэля весь день, тут же улетучился:       — Ага, — и он тут же накинулся на Леонардо.       — Ой! Т-тычт?!. Х...ха-ха... Ну всё, хватит. Серьёзно, щ-щекотно... На-хам же вставать завтра...       

***

      В общем, послушали его не сразу.       Тем не менее всего-то десять каких-то драгоценных минут не должны были сильно повлиять на его общее утреннее состояние.       Но всё-таки повлияли.       Сложив локти на столе, Леонардо, сидевший уже одетый, готовый к отъезду, понурился и всматривался в какую-то пустую точку в воздухе. И ни разу он не прикоснулся к чашке с кофе, которое ему давно подали и которое он давно должен был заметить. Его взгляд был задумчив, почти насупленный и постоянный. Он практически не моргал.       Это не могло не привлечь внимание Дона, который очень тихонько попивал свой сок, наблюдая за отцом. Когда Рафаэль принёс две тарелки с омлетом и вскользь, едва заметно прижался губами к виску Леонардо, и второй от этого не шевельнулся, он всё же задал вопрос:       — Отец, ты в порядке? — и шумно притянул к себе тарелку. — Или ты не выспался?       — Я... — окончательно нахмурившись, он нерешительно прикоснулся к своей шее. — У меня такое чувство, что я что-то забыл.       — Что-то забыл? — теперь и Донни насторожился. — Что-то с работой?       — Нет-нет, — он покачал головой. — Мне что-то... — он оторвал пальцы от себя и несильно сжал их в кулак, — приснилось... или нет. Нет, — и почесал затылок. — Не помню.       Сын потупился, тоже старался вспомнить, чтобы как-то помочь восстановить память.       Он вскинул голову:       — Линзы?       Леонардо захлопал глазами, поднёс ладонь к лицу — убрал:       — Да сколько ж можно! — и рванул искать их.