Судьба

      — Признаться... я такого не ожидал. Уж точно.       — Да? — Донни повернул к нему голову. — И что же ты ожидал?       Майки рассматривал чересчур серый для такого особенного места потолок. Глаза его закатывались и закатывались:       — Ну, я думал, — наконец он обратился к слушателю, — что все стенки и потолок будут покрашены в белый, — понурился, — нет. — осенило! Встряхнулся и дёрнул к тому палец. — Серебряный!       — Серебряный? — но собеседник не догонял.       — Потому что так выглядит, ну, — вздрогнул плечами, — стерильно.       — Стерильно, — и теперь тот потупился, всматриваясь в скучный пол.       С хмыканьем протягивая пустоватый гам; Донни принялся еле-еле потирать подбородок.       Пока тот размышлял над его скрытным предложением, Майки продолжил более подробный анализ: обходил вокруг стола, любовался огромной лампой, видел длиннющие линейки, коробки со всякими винтиками. На стенах висели плакаты разные: что-то там с химией, что-то там с физикой. Ещё всякие инструме́нты прикованы были — сколько раз в неделю тот шёл в строительный магазин?       Но как-то всё равно просторно было...       — Точно! — он постучал себе по голове и обернулся. — И большой шкаф!       — Для книг? — ещё не понимал.       — Нет же! Шкаф, из которого вылезают всякие там, — выставив ладони вперёд, зашевелил пальцами, — кнопочки-и-и... и рычаги-и.       — И для чего они будут нужны?       — Для чего угодно! Никто не знает! — он вскинул руки. — В этом и есть вся их красота, дружище!       Рассматривая его так внимательно, что хотелось ещё как-то расшевелиться, как он и поступил, упёршись руками в бока, Донни улыбнулся — и он был на седьмом небе:       — Вижу, у тебя есть прямо конкретный образ в голове.       — Ну... — он набрал побольше воздуха в рот, — ну да, конечно.       Заморгал. Нет.       Встряхнулся:       — Это всё потому, что сейчас я разрабатываю одну историю, — он снова тыкал в того указательным пальцем. — Это будет фантастика; вообще, — он рассмеялся на этот раз неуклюже, — я в первый раз буду писать фантастику, так что это будет о-очень интересно. Короче, — выпрямив все пальцы, махнул ими в сторону, — суть такова...       Под таким проницательным взором Майки стремился как-то прогнуться. В глотке подсел страх, что такому человеку, как Донни, такая история неопытного автора может не зайти.       — Был, значит, учёный, — он упёрся кистями в стол, — я думаю, он будет типа учёным в отставке.       — М-х-м.       Локти его согнулись — он теперь словно сидел за столом, полностью опустив предплечья на поверхность:       — Тыры-пыры-пыры, и вдруг он узнаёт, что Луна! — указал наверх. — Это на самом деле огромный космический корабль!       — О-ох, — это был хороший «ох».       — И ему придётся решать, что делать с этой информацией, — до сих пор держал одну руку прямо, и рот растягивался в ухмылке: впечатлил, получилось. — И... — запнулся, сглотнул и хохотнул, — и мне тоже.       Ему немного, чуть-чуть, не верилось, что Донни стало смешно от такой... простенькой шуточки.       — Поэтому мне очень хотелось узнать, как выглядит твоё, — его шея согнулась ниже; уменьшившись в росте, он любовался обстановкой другими глазами, — тайное логово. Хотя-я-я, — выпрямил плечи, взбудоражился и устремился пялиться на слушателя, — может, это даже и к лучшему, что оно так отличается от моих представлений, — и показал на себя.       — Или ты можешь смешать реальность с идеей, — тот пожал плечами.       — М-м-м! — настолько по́днял тон, что он загудел в черепе. — Можно-можно! — зашевелил кистью. — А это идея!       — Да, — Дон усмехнулся, — она и вправду интригует.       Майки замер.       Сердце, кажется, тоже.       — Правда?       — Конечно, — тот кивнул, — я буду ждать её реализации.       Первый раз было, когда он придумал сюжет, второй раз — сейчас. Майки казалось, что он всё сделал, что он всего добился, и что ему в жизни больше ничего не надо.       — С тобой любознательно общаться.       А это его завершённость не то чтобы выбило, а подняло на новый уровень.       Он наблюдал за Донни, который о чём-то замечтался, долго взирая куда-то в сторону:       — У меня никогда не было друга, который, ну, — и направил взгляд на него, — пишет фикшен.       Он должен был что-то сказать, должен был:       — Ну-у-у, — его голос подрагивал? Ему мерещилось? — Я всё-таки больше-е-е, э-э, рисую, — голова опять тянулась вниз, — чем пишу.       — И то, и другое — сложный труд, — собеседник отмахнулся, — и ты явно стараешься. Это здорово.       — Д-ха-а, — он выдохнул; щёки ужасно болели, но ему было всё равно, — очень. Здорово, — он других частей тела не ощущал, всё проваливаясь дальше и в прямом, и переносном смысле.       — А знаешь?.. — чему-то внезапно удивившись, Дон поднёс к лицу ладонь и загадочно протянул тон. — Я точно, — тот стал серьёзным и шустро зашевелил пальцем, — я точно помню, что где-то читал исследование про то, что Луна — это действительно космический корабль.       — Да ну-у-у?! — Майки дёрнулся назад.       Чуть не упал, но уцепился за стол.       Собеседник на момент выпучился на него судорожно, но потом вернулся к теме:       — Я могу поискать его для тебя, если хочешь, — и неровно улыбнулся.       — Это было бы здорово! — он выпрямился. — Но.       Он покосился на то, что ранее обнаружил краем глаза, но что от страха тут же поспешил забыть — это был плакат о ежегодной ярмарке. Страшная вещь. Донни любил, видимо, вместо тетрадок и календарей, украшать свои стены длинными плакатами, правда в дизайне тому всё равно явно нужна была помощь. Однако даже такое священное дело нужно было оставить. Майки обратился к тому:       — Может, сначала всё-таки приступим к нашему проекту?       — Конечно-конечно, — тот сразу подхватил.       В это мгновение всё вокруг них сразу о́жило, задвигалось... но ничем не сопровождалось. Не было шумихи. Должна была быть шумиха.       — Родители одолжили мне пару банок красок, — Дон укрылся от него под столом. — Цвета не совсем пёстрые и насыщенные, но для пробного раза точно сойдёт.       Хотя нет. Не то что бы шумиха. Что-то научное. Да. Не хватало научного; научной атмосферы.       — У меня есть пару идей, как можно сделать этого робота, но тогда придётся переместить стол, — тот постучал по ножке и так уже затасканной по жизни мебели.       — А ты всегда работаешь в такой... — Майки таращился то на один угол, то на второй, то она Дона, — тишине?       Дон поставил банки на стол и недоумённо уставился на него:       — Да, — даже замер. — А должно быть иначе?       — Как-то скучновато для такого местечка, — он оглянулся. — Никогда не пробовал, например, включать, музыку?       — Какую например?       — А какую ты любишь?       — Ну, — когда тот отвёл взор вправо, тот только задумался; когда перевёл его в пол, сузил его от неудобства, — я люблю классику.       — Классику? — он был удивлён, но в то же время и нет: всё-таки он находился в довольно-таки богатеньком доме в подземной лаборатории, в которой точно когда-то что-то взрывалось. — Прям больше-больше всего классику, да?       — Да.       — Так что ж ты её не включи́шь?       — Но мне, — и собеседник сам принялся оглядываться, — не на чем её включать.       — Хочешь услышать небольшой факт обо мне? Я всегда тащу с собой портативную колонку, — а он к этому времени присел на корточки, расстегнул сумку, и вытаскивал оттуда своего спасителя. — Она у меня мощная.       Это вытащило воздух из Донни:       — З-ха-хачем ты её тащишь с собой?       — Кто знает, когда она пригодиться! И видишь! Пригодилась же! — и палец тянулся к затёртой кнопке. — Ну!       

***

      С протяжным шелестом страничка переворачивалась — он чуял посторонний шум: почти смешался с тонкой бумагой. Леонардо опустил книгу и повернулся к двери. Это не был простой шум, это была музыка, классика: одно из любимых произведений сына. Это согревало: без чужого влияния он бы её однозначно не услышал здесь, на втором этаже.       — Лео.       Он отвернулся и встретил супруга, который подходил к нему с чашкой в руках. Прикрыв книгу, он проследил, как тот неторопливо опустил блюдце на столик подле:       — Спасибо, — так же мешкотно обратился к тому.       А тот всё не мог терпеть его медлительность.       Рафаэль наклонился к нему. Кисть упёрлась в подлокотник. Леонардо по́днял голову и увидел, как сероватые черты вдруг смягчились. Стало любопытно, какой до этого мыслью был охвачен супруг. Убрав с тома ладонь, он опустил её на предплечье.       Пространство вокруг ссужалось: пальцы второй руки сжимали спинку, в край кресла утыкалось колено, и свет лампы слева стал ярче. Жёсткая обложка сползала с ноги.       Согревавшись своим дыханием, он сомкнул глаза и почувствовал второе; кофе.       Рафаэль прикоснулся к его губам невесомо — Леонардо только сейчас перестал улыбаться и мешать им обоим.       Раздался треск.       Он вздрогнул. Громкий треск. Отвернулся, прислушался.       Это был всего лишь барабан... в музыке. Они увеличили громкость.       Разжав грудь Рафаэля, за которую он когда-то успел ухватиться второй рукой, он выдохнул всё, что задержал в себе, и вместе с этим не смог унять неуклюжий смешок:       — Совсем нетипично для нашего Донателло, правда?       Взгляд у того стал тяжелее; такое могло произойти по разным причинам, но в этом случае Леонардо был уверен, что здесь смешались все поводы, которые можно было только найти: их прервали, прервал их не сын, а друг сына, с которым у супруга проявлялись любопытные отношения... забавные даже. Он подметил для себя, что за этим непременно нужно было понаблюдать. Ему нужно было действовать активно в этом деле.       Тем временем тот уселся в кресло напротив, подобрав свою книгу для одной видимости. Наблюдая без остановки, он достал свою, которую супруг, как оказалось, спас от падения коленом.       — Это ещё нескоро закончится, — тот процедил.       Открыв книгу, тот просто её быстро перелистывал, опять старался найти какое-то предложение, которое его бы зацепило и отвлекло. После всего этого его интерес читать исчез, интереснее было обсудить. Оставив том на столе и взяв блюдце, он неторопливо по́днял посуду:       — Думаешь, в этом есть что-то плохое? — внимательно следил.       — Х-м-м, — собеседник неприятно растянул рот.       Супруг медленно проваливался в собственные рассуждения. Леонардо сделал небольшой глоток:       — Конечно, — опустил кружку, — тебе кажется, что такое влияние плохо подействует на Донателло, — тёр пальцы о керамику, отвёл взгляд вправо на секунду. — Но, — взглянул на потолок, сделав паузу, — может быть, — скособочился на слушателя, — нашему сыну как раз необходим такой друг?       — Ты думаешь, он может помочь ему? — Рафаэль закрыл книгу и теперь окончательно влился в беседу.       — Да, — он кивнул. — Учителя все до единого говорили, что Донателло не хватает творческого инстинкта, а судя по тому, что он рассказывал нам, Микеланджело кажется мне очень разносторонним человеком.       Его взгляд застыл на остатке пара, на чёрной жидкости:       — Энергичные люди могут растормошить скромную жизнь,— он улыбнулся. — Любая помощь не будет лишней…       — Ну-ну, — Рафаэль протянул эту пустоту осторожно, некрасиво наморщившись, но ещё лучше он слышал в голосе подозрение.       Подозрение не было направлено на их гостя — оно было направлено на него. Конечно, Леонардо и не особо желал что-либо скрывать, и его нетерпение особенно его супругу увидеть было проще простого. За это он сделал ещё один глоток.       — Чего-то ты мне не договариваешь, — ожидаемо последовало.       — Я всего лишь создаю интригу, — он усмехнулся. — Я расскажу тебе нечто занимательное.       Произошло именно то, чего он хотел: супруг сразу забыл, что в руках у того пачкалась книга, и принялся взирать на него пронзительнее прежнего — намного.       И так послушно молчал, Леонардо в душе скромно умилился:       — Видишь ли, — и тон его невольно изменился, — когда я встретился с Микеланджело по дороге домой, он рассказал мне, что он заключил с Донателло спор.       — Какой ещё спор?       Он убрал кружку и вновь взял свой том:       — Игра в шахматы: кто проиграет, тот исполняет желание победителя.       И Рафаэль завис. С таким выражением лица тот ни за что не должен был обвинять его в том, что ему захотелось подзадорить супруга:       — Ничего не напоминает?       Подождал и ничего не получил; вот так вот и прокручивалась память.       Подцепив обложку, Леонардо всё никак не мог её открыть: мысли были заняты воспоминаниями, а голос — хохотом. Вдохнув, он быстро успокоил себя. Всё это приносило ему лёгкость, тело окончательно расслабилось в кресле, оно чуточку съехало, и он беззаботно ощущал всю мягкость спинки:       — История повторяется, — и, наконец, он ощутил силу в пальцах.       Как только он её открыл — стало тихо.       В этом не был виноват Рафаэль, хоть тот и молчал изрядно, серо глядя куда-то вбок — тот, к слову, сам это почувствовал и напрягся. Он перевёл взор с того на выход. Одинокая, белая дверь не издавала ни звука. Леонардо замер на момент и постарался дождаться какого-то продвижения, но он получил одно ничего.       Казалось, что вслед за этим вся жизнь за дверью пропала, и дом их был пуст. Поворачивая голову к другому креслу, он не спускал глаз с тишины до самого конца:       — Это было, — быстро нашёл супруга, — довольно резко.       — Я проверю, — Рафаэль поднялся.       Леонардо тоже следовало спуститься, ему было не себе.       Потянулся вперёд выпрямляться — ударило в ногу. Стало ещё хуже.       Он пошатнулся обратно, попытался сесть плавно, представил, что погружался в воду. Как только усмирил ступни, выдохнул с облегчением и стыдливо по́днял глаза на неодобрение, которое так ясно говорило «я тебе это припомню». Ничего кроме улыбки он выдать не смог:       — Пожалуйста, — улыбка получилась кроткой: по зудевшим уголкам рта ощутил.       Смотря на того до самого конца, ещё наклоняя в сторону супруга туловище, потирая кулаки о друг друга из-за почти закрытой книги, услышав стук и повернувшись к дальним полкам, он перестал двигаться. Он перестал глядеть — он перестал думать. На секунду.       Он вспомнил, что ему было за сорок лет. Они росли.       Господи, они росли.       Ему было любопытно, как это переживёт Рафаэль.       Он вернулся к чтению, но скопившиеся поводы не читать чересчур замедлили его. Леонардо слышал самого себя.       

***

      — О-о-ох, — пальцами воткнувшись в надбровные дуги, Майки оттягивал от черепа кожу и медленно опускался к столу, — теперь... вот теперь! — с обрывистым духом задвигал головой. — Я всё понял, — и воткнулся в лист, изрисованный схемами и примерами.       — Если тебя так трудно, тебе необязательно во всё это вникать, — Дон положил ему руку на плечо, и когда второй вытаращился на него, он улыбнулся. — Для этого у нас есть я.       Вдохнув в себя весь запах едва застывших чернил, Майки шустро встряхнулся:       — Нет, так нечестно, — он затыкал в листок, вдобавок к лицу испачкал ещё и палец. — Это наш общий проект, — и потом на себя, но одежду не испачкал, — Я тоже должен понимать, что ты делаешь, потому что это твой труд, и я его ценю, — его зрачки блуждали поверху, — а как я могу оценить твой труд должным образом, если я его не догоняю, — и посмотрел на слушателя. — Правда же?       Слушатель замялся — он ни за что не ожидал такой ответ, особенно-то от друга, который не любил учёбу в целом. Но он был благодарен, и он улыбнулся так добродушно, что в Майки растаяла вся его мешкотность. Майки захотелось похвалить того ещё раз:       — И ты классно объясняешь!       — Спасибо, Майки, — он выглядел довольным. Донни правда это ценил.       И Майки хотелось чего-то большего:       — Заодно я могу объяснить тебе всё о творческой части! — двигая ладонью по воздуху, он рисовал всё богатство и величие его хобби.       — Мне будет занятно тебя послушать, — и собеседник отвечал милостью, — ты весело рассказываешь.       — Дорогой мой коллега! — он так возвысил палец, что слушатель отшатнулся. — Искусство — это не только веселье! Искусство — это жизнь!       И двоица продолжила прелестно общаться, смеяться, и Майки продолжал любоваться и стремиться каждый новый момент вызвать новую реакцию, растягивать общение, пока Донни, несмотря на их непохожие увлечения и манеры, наслаждался беседой, впервые забыв о том, что ярмарка была не за горами. Гость не мог познать это открытие, но те, кто здесь живут...       Они не узнали и никогда не узнают, что энтузиазм, поглотивший страсть к науке, был раскрыт. Они не почувствовали, что за этим энтузиазмом наблюдали через маленькую щель. Они не будут осязать напор, с котором между пальцами сжималась старенькая ручка двери.       Это была чернь, это было два светящихся глаза, и только один из них видел все жесты, видел все черты и видел близость. Никакой свет — что лампа, что улыбки — не мог убить эту тень. Чем ярче разгорался разговор, тем темнее становилось за дверью.       Раф не ошибался: что тогда, что сейчас. Раф знал это лицо, он знал, что это было. Так на своих друзей не смотрят. Так не вздыхают, когда разговаривают. Самым ужасным пребывало незнание Дона, который не догадывался до затей второго.       Нет, к нему это даже близко не стояло — не он был. Точно.       Ему нужно было уйти отсюда, нужно было прийти в себя, стереть себе память.       Побыстрее подняться наверх.       — Давай, Донни! Врубай!       

***

      Хоть и ни один звук не доносился до него, Леонардо продолжал следить за дверью, притянув к себе книгу так, чтобы не было видно ни одной строчки. Поджимая губы, он внимательно слушал интуицию, которая всё никак не подавала ему сигналов о приближении, сигналов о жизни.       Где-то толстые книги слишком сильно вдавливались в полки. Недопитый чай остыл.       Страницы тёрлись об пальцы, шуршали. Обложка скрежетала.       Заиграли трубы и скрипки, затрещали барабаны. Он моргнул. Всё было хорошо, значит.       Открылась дверь.       Для Рафаэля супруг повернулся к нему якобы только сейчас:       — Полагаю, всё в порядке?       Взор пришедшего родителя бурливо бродил, пока не примёрз к Леонардо:       — Они просто остановились, чтобы разобраться с одним примером, — он закрыл дверь, не отворачиваясь от слушателя. — С ними всё нормально.       Тем не менее Леонардо прекрасно знал, что если спросить о состоянии супруга, то он получит иной ответ. Действительно, на этот раз другу их сына понадобится не просто много времени, а, видимо, вечность.       Отвлёкшись от того, что им задорно приписала судьба, он увидел, у него в руках была тарелка:       — Что это?       — На кухню заскочил, — Рафаэль быстро сократил расстояние и протянул ему еду, — оказалось, у нас ещё осталось немного выпечки.       Это были кексы с шоколадом, которые они прихватили по дороге домой вчера. Хоть они уже и не были свежими, их сладкий запах нисколько не зачерствел. Они великолепно шли с чёрным чаем.       — Замечательно, — отложив книгу на стол, Леонардо засиял и взял тарелку, — спасибо, Рафаэль.       Пока он предвкушал хороший перекус, супруг пожирал глазами всё, что перед собой видел. Он вновь себя успокоил.       — Можешь подлить мне кипятка?       — Конечно, — он на мгновение оставил его одного.       За это время Леонардо успел повнимательнее рассмотреть тесто. Он обнаружил кое-что — с кексами что-то произошло: они были... мятыми? Вокруг было рассыпано много крошек. Их форма потеряла воздушность, и сухой воздух здесь явно был ни при чём.       Когда сбоку показался Рафаэль, подливавший в две кружки горячую воду, Леонардо опусти тарелку на колени и приступил вглядываться в спокойное лицо.       Супруг, конечно, ощутил на себе долгий взгляд. Он убрал чайник подальше от него:       — Что?       А Леонардо засмеялся.